Текст книги "Трэвис Мак-Ги"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Колайр – приличный человек?

– Думаю, да. Династия юристов. Уже не молод. Большая солидная практика, к тому же он крупный земельный арендатор. А почему ты спрашиваешь?

Фрэнк молча и задумчиво поглаживал свежий, недавно зарубцевавшийся шрам на тыльной стороне левой руки: огромная отметина, сияющая новенькой туго натянутой розовой кожей, не меньше двух дюймов длиной.

– Где это ты умудрился?

Он смотрел на шрам все так же задумчиво, словно видел его впервые в жизни.

– Это? Какой-то ублюдок оставил на палубе гаечный ключ, я наступил на самый край, взмахнул руками, чтобы за что-нибудь уцепиться, а в это время в машинном отделении как раз выпустили пары. Я угодил рукой в самую струю. Здорово заживает, быстро.

– Фрэнк!

– А?

– С чего это ты вдруг заинтересовался пропавшими документами Теда? Я не отвечу больше ни на один твой вопрос, пока ты не ответишь на мой.

– Месяц назад из Майами было послано письмо – неким Мэнсфилдом Холлом, адвокатом. Чрезвычайно осторожное письмо. В нем говориться, что Холл, адвокат, обращающийся в Севен Сиз Лимитед, представляет некого господина, который вступил во владение некими исследовательскими материалами, полученными из подлинных источников, указывающих возможный район поиска сокровищ, затонувших на дне океана, к чему прилагаются геодезические карты, лоции и фотографии района. Этот некий господин собирается, в доле с Севен Сиз, финансировать экспедицию. Севен Сиз оплачивает первые пробные поиски, с возвратом полной стоимости этой экспедиции, после чего расходы берутся пополам. Господин желает иметь своего личного представителя на протяжении всех поисков. Договор на финансирование дальнейших поисков возобнавляется только после результатов первой попытки.

– Звучит так, словно и впрямь все продуманно Тедом. Очень ясно, очень просто.

– Вот и мне так показалось. Я отправился повидаться с Менсфилдом Холлом. Я не думал вызнать у него что-либо стоящее, потому что был уверен: он почти ничего не знает. Я даже не был уверен, что он знает, кто его поручатель.

– А как ты сумел перехватить письмо?

Он вытаращился на меня.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я слышал кое-что об этой "Семи Морях". Это морская корпорация, о ней много писали в прошлом году, они сумели вычислить и отыскать место падения французкого реактивного самолета с изрядным грузом золота на борту. Он затонул недалеко от Арубы. Кажется, базируются они на Ямайке?

– Нет, на Большом Каймане.

– Так как же ты...

– Да потому что оно было послано мне, Мак-Ги! О Господи! Я и есть эти самые "Семь Морей". Во всяком случае я владею сорока процентами акций.

Я оглядел – заново – его порыжевшие ботинки и латанную куртку десантника.

– Славно, славно. Ну ладно. Я полагаю, ты прилетел повидать меня на собственном "Боинге"?

– Нет. Нашей доли в спасении французкого золота на это не хватило. Еще тогда, уезжая в Мехико, я хотел купить долю в "Семи Морях". Я уже работал там, правда неудачно. Я как раз искал большой куш, и мы упустили его в заливе Ла Паз, но со следующей попытки мне повезло. Теперь я хочу попытаться еще раз. Я просто обязан. Хотя бы на паях с кем-нибудь.

– Ох, Фрэнк, не уверен, что когда-нибудь поверю в это.

– А ты попробуй. Ты мне нужен. Во всяком случае, мистер Менсфилд Холл испрашивал мое мнение и поручил контрпредложение для своего клиента: забыть все, что он наворотил и делать эту работу на равных, он начала и до конца, или не делать вовсе. Теперь, как ты сам понимаешь, я пытаюсь раскрутить дело с другого конца. Как ни был осторожен поручитель Холла, он не удосужился выяснить, работал ли я когда-нибудь с Тедом Левелленом. Если этот некто нуждается именно в экипировке и команде, у кого бы он ни спросил совета, почти всюду ему укажут на Севен Сиз Лимитед. Это как раз то, что нам нужно. Но мне кажется, это пахнет чем-то еще. Как ты думаешь, чем?

Несколько минут я прикидывал все, что людой, кто каким-то образом легально получил бумаги Левеллена, может не таясь нанять и экспертов, и команду, и совершенно преспокойно выйти в море и поднять клад, вовсе не окутывая все это тайной.

– Именно! Совершенно излишне секретничать и осторожничать и забрасывать такие изощренные сети.

– Так ты думаешь, кто-то стащил "мое сновидение"?

– Или Тед доверился негодяю.

– Поверенному банка? Адвокату?

– Откуда я знаю? Мы с тобой знаем, что могло случиться. Какой-нибудь человек, которому ты готов доверить все, даже собственную жизнь. Нет ни свете ничего, что бы он не сделал для тебя. Но вот ты внезапно умираешь, а он прикидывается ангелочком. Простачком. Дочь? У нее своя жизнь, она замужем. Не нужно ее беспокоить. И вот этот парень, этот верный и преданный друг, остается со всеми бумагами профессора Левеллена на руках. Черновые исследования заносились в тот блокнот, толстый и непонятный. Остальными заметками можно набить средних размеров чемодан. Преданный друг ложиться на дно и ждет, накалятся ли страсти. А страсти не накаляются. И в конце концом он делает первый шаг, причем делает его так, чтобы свести на нет малейший риск.

– Никогда не слыхал от тебя такой пространной и связной речи, Фрэнк, ни разу за все наше знакомство.

– Тед верил тебе, чертов ты сукин сын!

Даже в минуты крайнего изумления я успевал поймать челюсть прежде, чем она стукнется на пол. Но на это раз не успел. Ты можешь возразить собеседнику двадцатью различными способами и уже раскрываешь для этого рот, но не можешь выбрать, с какого начать. И ты сидишь с раззявленной варежкой, тупо уставясь на оппонента.

Вот я и сидел, воззрившись на него, с отвысшей челюстью. Полное поражение. Дурацкое состояние краснеющего подростка. Попранная честь и все такое. Предчувствуя недоброе, он попытался отодвинуться от меня вместе с креслом, но оно не захотело двигаться. И прежде, чем он успел вскочить, я со всего размаху врезал ему по скуле именно в тот момент, когда он приподнимался из кресла. У меня тут же заболело отбитое ребро ладони, напомнив мне старую истину, что нельзя бить человека по твердым частям тела незащищенной рукой. Достаточно одного удара в какое-нибудь мягкое место, чтобы все твердые прочевствовали это тоже. Что я и сделал.

– Угх! – выдохнул он. Кажется, у него несколько расфокусировалось зрение.

– Угх сам себя!

– Сукин ты пидор!

Да, мы явно перешли на школьный жаргон. Пожалуй, именно это меня и остановило. Хватит, решил я.

– С твоего позволения, правильно будет пе-дер, – сообщил я.

– Я просто хотел выяснить. Я выяснил, так что кончай драться.

С голосом у него было уже все в порядке. Он потрял головой, чтобы унять звон в ушах. Я отступил на шаг назад, но не сел.

– Я великий лжец, – заявил я. – Но я не краду у друзей, неважно, мертвые они или живые.

– Я уже понял. – Он с беспокойством ощупывал физиономию, проверяя, не разбил ли я ему челюсть. – Это был просто неудачный оборот. У меня в голове до сих пор звенит. Давненько меня так не били. Слушай, это идея, это надо развить...

Он вылез наконец из завалившегося набок кресла, поставил его на прежнее место и уселся. С глубоким вздохом облегчения.

Я разминал ушибленную руку. Я тоже давненько никого не бил.

– Обычно я бываю более сдержен, Фрэнк. Твоя скула стоила мне руки. Я бы не вышел из себя, если бы не то печальное обстоятельство, что я по-настоящему любил Теда. Я очень скучаю по нему. В один прекрасный день он, знаешь ли, спас мне жизнь. Впрочем, я забыл, ты об этом действительно знаешь.

– Все верно, Мак-Ги, но посмотри на это с другой стороны. Я знаю, что он умер здесь. Я знаю, что ты и Майер были близки с ним. Любой из вас мог совершить эту кражу. Но я точно знал, что то не Майер.

Это меня заинтересовало.

– А почему не он?

– Мы сыграли с ним множество партий на "Лани". Поэтому я знаю его логику, течение его мыслей. Ему был бы непереносим сам факт того, что он пустился на какие-то ухищрения. Это не в его стиле.

– Ага, значит, в моем?

– Давай не будем снова пытаться выяснить отношения. Ни ты, ни Майер. Значит, это кто-то третий. Черт, как ноет. Мак-Ги, твои кулаки выглядят меньше, чем болит челюсть!

Я удержался от искушения показать ему, как именно выглядит мой кулак. Боюсь, что пальцы я смогу согнуть не скоро.

– Я вел себя, как распоследний истеричный подросток, Фрэнк. Я бью людей только в порядке самообороны. Как правило.

– Я бы с удовольствием остался здесь до утра. Мне до смерти хочется сыграть с Майером пару партий – если, конечно, он в порядке. И если конечно, ты позволишь мне остаться после всего этого.

– Позволю. Более того, проведу с утра в больницу и, если только у него не было ночью жара, вы сыграете.

Ясным утром пятницы я появмлся у больницы с магнитными шахматами и посетителем. Мы намеревались незаметно проникнуть в палату N_455, но путь нам преградила старшая сестра, ни за какие блага в мире не пожелавшая иметь посторонних на своей территории. По ее мнению, Фрэнк выглядел хуже, чем матрос с разбитого корабля. Но он пустил в ход столько обаяния, шарма, такта и комплиментов, что чуть не переборщил. Вот уж не ожидал я от него такой прыти. Но, как говорят русские, кашу маслом не испортишь. Старшая сестра сначала заколебалась, потом усмехнулась, потом заулыбалась, а под конец хохотала во все горло. Она махнула на нас рукой и ушла, все еще хихикая.

Майер, невероятно оживился от появления Хейса и шахмат, время от времени поглядывая на Фрэнка и повторял:

– Кто бы мог подумать!

– Твои белые, – заявил Фрэнк, раскрывая кулак с малюсенькой пешкой. Держи и начинай.

Они углубились в игру, отрешенные от мира, как Будда. Мне скоро стало скучно и я отправился побродить. Около полудня я вернулся, и увидел, что доска лежит в стороне от дела, а они увлечены разговором. Майер предложил ничью, и Фрэнк согласился. Майер выглядел немного утомленным. Он зевнул и сообщил:

– Решение партии во многом будет зависеть от того, что ты сумеешь узнать о самом Менсфилде Холле.

Джентельмены, ваш праведный, лояльный служащий может просто закончиться, как только будет сделано несколько звонков и наведены необходимые справки. Холл – профессиональный посредник. Он провел столько времени в тюрьме за неуважение к суду, потому что не желал отвечать на вопросы, что люди доверяют теперь ему. Он уже многие годы страдает язву желудка. Он слывет опасным для партнеров игроком в покер. Менсфилд Холл должен уметь находить приличное прикрытие для любой сомнительной сделки. Правда, при этом он должен и сам неплохо наживаться, быть может даже вести двойную игру.

– Вопрос о том, насколько грязные делишки он способен обделывать, сказал Фрэнк. – На твердой основе, так чтобы все потом было шито-крыто.

– Не знаю. Не исключено, что и самые грязные. Я слыхал, что одно время он не гнушался и киднаппингом. Он, кажется, как-то связан с коммунистами Кубы. Тут, впрочем, одни слухи. Но судя по тому, сколько времени он проводит в разъездах и за границей, он должен быть неглуп, расторопен, коммуникабелен и всецело предан клиенту. До поры до времени.

– Ты хочешь сказать, что он просто надувает клиентов? – спросил Фрэнк.

Майер снова зевнул.

– Нет. Я хочу сказать, что он просто прячет их от других поверенных.

Но тут принесли Майеров второй завтрак, и нам пришлось прервать разговор. Майера держали на строжайшей диете. Я никогда не понимал да и, наверное не пойму пристрастия медиков к различным диетам, которыми они изводят и так нездоровых людей. Второй завтрак Майера состоял из половины яйца – без соли – на листике салата и чашка чая с тонким ломтиком лимона. Ужас.

Все это собственноручно принесла старшая сестра, приговаривая с порога:

– Ну-ка, ну-ка! Мы ведь уже, наверное проголодались, разве не так, а?

– Проголодались, проголодались, – отозвался Майер, с неудовольствием глядя на "еду". – Но только это, дорогая моя, можете съесть сами.

– Раз вы шутите, значит, вам значительно лучше, – отозвалась она. Ступайте-ка отсюда, ребята, дайте ему сегодня как следует выспаться. Давайте, давайте.

Мы не возражали, тем более что вид у Майера был и в самом деле сонный. Фрэнковы вещи были уже у меня в машине. Я отвез его в аэропорт, через частный сектор, где его дожидался маленький экипаж, уютно устроившийся на плетенных стульях из местного бара прямо в тени большого белого крыла, сверкающего свежей краской и начищенным металлом в лучах полуденного солнца. Фрэнк представил мне ребят. Тед и Гарри. Гарри поражал несоответствием огромной лысины и совершенно мальчишеского лица. Тед был еще совсем мальчишкой, этакий тип дембела из Вьетнама. Так, наверное выглядел бы Арнольд Палмер, вернись он в свои двадцать восемь, обрасти рыжими патлами и обзаведись парой светло-серых глаз. Я даже и не думал, что есть на свете человек с серыми глазами, более светлыми, чем мои. Оба они, как и Фрэнк, были одеты в сложносоставную военную форму, в которой присчутствовали не только различные рода войск, но и различные поколения военного обмундирования.

Должно быть, Фрэнк как-то незаметно просигналил им, потому что когда он объявил: "А это Мак-Ги", – меня принялись изучать настолько пристально, что мне стало неловко. Черт бы его побрал, что ж он мне врал насчет самолета.

Ребята поднялись на борт готовиться к взлету. Фрэнк протянул мне визитную карточку Менсфилда Холла, нацарапав карандашом на обратной стороне еще одтн номер.

– Скажи ему, что ты мой спонсор. Может, тебе удасться приоткрыть дверь и заглянуть в щелочку. Попытайся. Может, получиться, а, может, и нет. Но меня все это всерьез беспокоит.

– А как я свяжусь с тобой потом?

– Да вот же мой номер, я его только что тебе записал. Как бы ни повернулось дело, я скорее предпочту пропустить заманчивый случай, чем посвящать в него толпы посторонних. Так что давай, действуй. Если мы преуспеем, я сделаю тебя большой шишкой и богачом!

– Считай, что я уже нанялся к тебе.

– Угу. Гарри с Тедом остались тобой довольны. И Майер о тебе весьма высокого мнения. Да к тому же мы, кажется, уже работали в одной команде, а?

Я так и покатился со смеху.

– Так бравые воздухоплавотели остались мною довольны? Ох, не могу! Тысяча благодарностей!

– Что ты нашел в этом смешного?

– Знаешь, проведя не так уж мало времени по горло в болотной грязи и еле залечив несколько десятков укусов тропических пиявок, а потом немногим меньше парясь в кабине всеми своими шестью футами четырьмя дюймами, сутки напролет не вылезая из шлема, днем и ночью внимая реву двигателей, который только изредка по вечерам сменялся музыкой и тихим бряцаньем медалей в офицерском клубе, я, пожалуй, останусь совершенно равнодушен к каким бы то ни было оценкам собственной персоны со стороны твоего экипажа.

Он широко ухмыльнулся, сжал мне ладань так крепко, что ятихо охнул про себя, и заявил:

– Когда ты мне действительно нужен, я просто прихожу за тобой, Учти это. Считай это моей оценкой.

В его словах сквозило желание продемонстрировать власть, и это было неприятно. Но когда я проглотил это и обдумал его слова, я решил, что он пожалуй прав.

Вскоре маленькая серебристая игрушка, добежав до конца полосы, взвыла и пошла вверх, оставляя за собой струи кипящего воздуха. Она поднималась все выше и становилась все меньше, пока не исчезла совсем в яркой голубизне, улетая на юг, чтобы, миновав остров Кастро, приземлиться в маленьком островном государстве посреди Атлантики.

9

Я позвонил мистеру Холлу и, ссылаясь на Френка Хейса и "Семь Морей", попросил о встрече, каковая и была мне предложена в четыре часа дня. Я выехал из Бахья Мар через порт и за чертой города свернул налево, к Майами. Я гнал старушку Агнессу на семидесяти милях в час, причем, невзирая на ее заслуженный возраст, и официальные невысокие показатели, гнал почти в гору.

Когда я, много лет назад, взялся реконструировать эту машину, мне казалось, что я чуть ли не святотатствую, наделяя старую "роллс" несвойственными ему качествами. С тех пор, как я угодил с ним в старый дренажный канал, спасаясь от преследований одной очень длиноногой девчонки, я заменил ему все потроха, какие только можно было заменить. Двигатель я пристроил от "ягуара" (теперь у Агнессы поставлен от четвертой модели "континенталя" семдесят второго года выпуска). Это потребовало другой коробки передач и другого глушителя. После того, как все было приведено в соответсвие, я опробывал этого невиданного зверя и выяснил, что полученная мощность превышает возможность подвески и тормозов. Подвеску я снял с самого мощного пикапа "додж", какой только тогда выпускался, с него же к конце концов решил снять тормоза. Естественно, двенадцативольтовая система при таких условиях уже не годилась, так что я сменил и зажигание, я тгда заодно уж и аккумулятор. В итоге этих моих конструкторских импровизаций я получил систему весьма разномастную, но отлично функционирующую. Последним штрихом была уже совершенно немыслемая система охлаждения, совмещенная с кондиционером, но теперь я уж не припомню, как я ее делал.

Любой человек, хоть немного разбирающийся в "роллсах" или хотя бы просто в машинах, немедленно разгадал бы все мои хитрости, едва заглянув Агнессе под капот. Первое время я часто ловил себя на мысли, что ужасно хочу действительно продемонстрировать плоды моего технического гения всем и каждому. Было нечто забавное в том, что я, в наш век всяческих мистификаций, разъезжаю на мощнейшей машине, имеющий вид невинного "роллса". Все процессы в ней были доведенны до совершенства. Чего только стоила одна замена масла. Не менее забавен был процесс доливания воды в радиатор. Мало того, что я вывел на приборную доску всю информацию, я не удержался, и еще встроил в нее часы с будильником и поясным декодером.

В Детройте все бы похватались за головы, если бы я им продемонстрировал, во что я превратил несчастный "роллс" двадцать третьего года выпуска.

Но пока я ездил на Агнессе, еще не доведя до ума всех метаморфоз, процесс передвижения приводил меня в ярость. Двух миль не проходило без того, чтобы мы не оставили что-нибудь на шоссе. Но мне настолько нравился ее салон, шикарные кожанные сиденья, полированные накладки и прочая ерунда, что я, стиснув зубы, переделывал ее раз за разом. И хотя в итоге она обошлась мне приблизительно в стоимость парочки баллистических ракет, я не мог согласиться растаться с ней ни за что на свете и гордился ею, как доктор Моро своими питомцами.

Я, признаться, испытывал чисто детскую радость, еогда на ней ноконей все прижилось, и она шла по шоссе легко и ровно, как будто так и была выпущена с конвейера. Это чувство не оставляло меня с одного маленького эпизода, случившегося на шоссе И-75, на север от Гайнессвилле. Был ясный полдень, я ехал на совершенно праведных семидесяти, по обычному пустому отрезку хай-вея, как меня обогнал желтый "мерседес" с тремя юнцами в салоне. Они одарили мою старенькую голубенькую, изрядно потрепанную Агнессу презрительными взглядами, они показали мне язык, они громко высказались в пространство, что вообще удивлены, как это такая старая развалина движется, да еще и проти ветра, да еще и на семидесяти. Увеличив скорость примерно до девяноста, они умчались вперед с издевательским хохотом. Я дал им пару миль форы, а потом сказал: "Вперед, старушка!" Словом, я промчался мимо них на ста пятидесяти, даже не взглянув в их сторону. Они, конечно, попытались догнать меня, но отставали все больше и больше, пока не выбились из сил. Честно говоря, я тогда сам едва гне загнал старую леди, потому что обычным пределом у нас с ней считалось сто сорок. Но я извинился, и мы оба остались довольны. Я потом часто думал, рассказали ли те парни об этом случае, кому-нибудь. Наверное нет. Кто бы им, спрашивается, поверил?

Как ни был короток пробег до Майами, он все же давал мне возможность обдумать и разложить по полочкам все, что наговорил мне Фрэнк Хейс. У профессора Левеллена была целая куча готовых к разработке проектов. Не помню точно, из каких наших разговоров я это вывел, но у меня было твердое ощущение семи или восьми спланированных экспедиций. Он, конечно, знал, что его способ добывать деньги небезопасен. Требуется немалые искусство и удача для одного только плавания через океан на маленькой яхте. Не говоря уже о том, что подводные работы могут в любой миг обернуться бедой. Ну, и самая главная опасность заключалась, конечно, в том, что люди убивают друг друга ради золота и драгоценных безделушек уже не первое тысячелетие.

Так что, будучи заботливым отцом, Левеллен заранее предпринял все меры, чтобы будущее его дочери было обечпечено даже на случай его внезапной смерти и выражалось в реальных цифрах на счету Первого Побережного. Разве не следовало из этого, что он должен был не менее тщательно позаботиться обо всех документах. Они были не менее ценны. Итоговая цифра его наследства получалась весьма и весьма солидной.

Я помню, однажды он рассказал мне, как создавалось "мое сновидение". С его слов мне показалось, что это было слишком просто, и я сообщил ему об этом. Я спросил, почему тогда все остальные не делают того же самого, если и делать-то ничего не надо. Он нахмурился и медленно покачал головой.

– Это одна из величайших загадок человеческого сознания, Трэвис. Мы же очень часто думаем: это не стоит усилий, это давным-давно сделали без нас. И не делаем. Ты даже не представляешь, какие пирамиды знаний были пропущены человечеством просто потому, что оно поленилось туда заглянуть. Это продолжается и сейчас. Даже ученые не высказывают ко многому интереса. Приключения не имеют исследовательской ценности. В гробницах Среднего Востока, например, были обнаружены древние слитки платины. А платина, заметь, плавится при восьмистах градусов Цельсия. Две тысячи лет назад китайцы уже делали тончайшие украшения из аллюминия. Они извлекали металл из бокситов не плавкой, а химическими реакциями. Какими – не знает никто. В Багдатском музее выставлены части сухой гальванической батареи, которой пользовались иранские жрецы шестьсот лет назад. Еще большие слитки чистейшей платины были обнаружены в Перу, в горных поселениях. Знания уходят от нас, некоторые нам удается восстановить, некоторые – нет. Мы ходим вокруг да около решения, хотя оно, казалось бы, лежит прямо перед нами. Несколько лет публичные бани в Александрии топились древними свитками и документами, которые еще уцелели после пожара библиотеки. Неужели мы настолько самоуверенны, что полагаем все это ничего не значащими для человечества потерями. То, что я раскапывал, имеет возраст в четыре, ну, пять столетий – не более того. Это просто. Однако мне попадались книги, которые превратились от времени в единым блок страниц. Я натыкался на документы такие древние, что не смел к ним прикоснуться, боясь рассыпать их в пыль. Или на другие, чернила в которых выцвели почти добела. Во всех этих хрупких листах заключались сокровища – и золота, и знаний – которые уже никем и никогда не будут найдены, разве что по счастливой случайности. Мне кажется очень неприятным наше чванство, наша самоуверенность, наша дурацкая идея, что мы – самая великая, самая могущественная, самая разумная цивилизация тз всех, когда-либо ступавшая по земле. Знаем ли мы хоть что-нибудь? Подумай об этом. Я могу свозить тебя в перуанские горы, на небольшое плато около Саксахуамана, показать тебе огромный каменный блок, обтесанный в местной каменоломне, а потом показать еще один, точно такой же, но в полумиле оттуда. Его отволокли туда инки, добывавшие в тех горах камень для своих пирамид. Если, опираясь на знания, которыми обладает современное человечество, на физику и механику, и на все достижения технической революции, мы попытаемся сдвинуть этот камень с места, мы потерпим полный крах, друг мой. Он весит двадцать тысяч тонн! Сорок миллионов фунтов! Единственный раз, когда нам удалось сдвинуть подобный вес, был, когда спускали на воду "Монтерей" и "Марипоза". Но у нас не существует техники, способной поднять такие махины. Как ты думаешь, обладали в таком случае инки каким-либо знанием, недоступным нам? Вот именно. Знания – наиболее бесценная вещь на земле, подчас именно из-за того, что совершенно не ценится.

Я часто раздумывал после над его словами, возвращаясь к ним раз от разу, и всегда при этом неприятный холодок пробегал у меня по спине. Я поклялся про себя когда-нибудь непременно съездить и посмотреть на ту гиганскую глубу, надеясь, что после этого меня перестанут мучать по ночам кошмары, в которых я упорно и безуспешно пытаюсь сдвинуть ее с места.

Одно было ясно: Тед Левеллен слишком много сил положил на то, чтобы добыть эти сведения; он не смог бы уничтожить ни страницы из "моего сновидения" и вообще из своих исследований, даже если бы считал, что они представляют интерес исключительно для него, а не для всего человечества в целом.

Я вспомнил еще одну вещь, немаловажную в данном случае. Когда мы, после того, как сломалась помпа, пока еще оставались все вместе на "Лани", обсуждали возможные будущие предприятия, Тед излагал нам свои проекты по памяти, извиняясь, что не может теперь же дать нам взглянуть на записи и вычерченные планы.

Вывод напрашивался сам собой: он не хотел подвергать риску внезапной катастрофы с ним или с яхтой даже часть своих записей. С другой стороны, мы живем во времена ксерокса, IBM, дискет, микрофильмов и прочих приспособлений, в которых Тед был врядли несведущ. Оборудование, которым он начинил "Лань", исключало его некомпетентность.

Ладно, может быть он не хотел держать свои записки на борту яхты в подлиннике ли, в дубликате ли, именно из-за того, что не исключал возможности ограбления, обмана или вымогательства.

Устраивая Гуле обеспеченное будущее, он непременно должен был посоветоваться с Лоутоном Хиспом и Томом Коллайром. Он, вероятно, объяснил им, чего хочет, а они соответственно должны были предложить ему несколько вариантов, исходя из свих знаний и профессионального опыта. Я, правда, плохо себе представлял, как можно умудриться обсуждать проект завещания на сумму более миллиона долларов, ни объясняя, откуда взялось такое состояние у профессора университета. Ага, вдруг вспомнил я, после смерти Левеллена его бумагами и завещанием занимался Майер, и он упоминал, что налоговая инспекция четыре года подряд предпринимала проверки его банковского счета. Банк вел все финансовые дела Левеллена, Майер говорил об этом с представителем банка. Так что весьма возможно, что Хисп был достаточно посвящен в дела Теда, раз он работал с легализацией поступлений и подготавливал бумаги к отчетам.

Гипотетическое судилище – Мак-Ги против Мак-Ги. Весьма несправедливо, сэр, требовать, что если человек ухитряется сделать себе состояние на поприще, подвизаться на котором берется один из десяти тысяч, и то подчас не дальше мечтаний, так вот, сэр, нечестно требовать, чтобы этот человек, профессор Левеллен, неприменно давал своему банкиру отчет об успешности очередного предприятия. Во всяком случае, никто не будет утруждать себя открытием банковского счета, если не ожидает вскоре больших денежных поступлений.

Да. Это справедливое предположение. В простейшей форме это могло бы выглядеть так: профессор Левеллен сообщает мистеру Лоутону Хиспу: "Я кладу в ваш банк деньги, я знаю, откуда взять еще, и неприменно возьму их оттуда".

Хисп, видимо, верил ему. Защита была делом техники. А вот интересно, много ли знал Том Коллайр?

Новое поле вопросов для вызванного свидетеля.

– Вы и ваш друг обыскивали "Лань" сразу после того, как услышали, что Тед Левеллен убит?

– Да, сэр.

– И ничего не нашли?

– Совсем ничего. Хотя честно пытались.

– Кто-нибудь еще обыскивал яхту?

– Гуля и Говард Бриндль.

– Можете вы назвать кого-нибудь еще?

– Не совсем.

– Невнятный ответ.

– Я хочу сказать, что у меня есть косвенные сведения, что мистер Хисп или кто-нибудь еще из банка приходили и осматривали "Лань". Как я понимаю, они составили опись для уточнения завещания и переписали все, что не было намертво привинчено. Кажется, это заняло целый день. Я не знаю, можно ли это назвать обыском.

– Являлись ли, по вашим сведениям, банк и мистер Коллайр душеприказчиками покойного?

– Майер говорил мне, что да. И Гуля говорила тоже самое.

– Теперь, мистер Мак-Ги, я хочу задать вам вопрос, ответ на который должен подсказать вам ваш жизненный опыт. Я имею в виду ваше личное впечатление. Давайте предположим, что существовал некий предмет или вместилище нескольких предметов, которые имели огромную потенциальную стоимость для единственной наследницы, указанной в последней воли профессора Теда Левеллена. Давайте предположим, что этот предмет или несколько предметов были утрачены к моменту смерти и наследнице до сих пор неизвестно их местонахождение, и подобные вопросы были заданы мистеру Хиспу и мистеру Коллайру. Предположим, что мистер Хисп и мистер Коллайр знали о существовании этого предмета или предметов, и предположим, что оба они имели веские причины верить сведениям об огромной потенциальной стоимости указанного предмета или предметов, и, зная, что этот предмет или предметы не были прямо упомянуты в завещании во избежание, скажем, налогообложения, можете ли вы, сэр, основываясь на вашем личном опыте и наблюдениях, полагать, что мистер Хисп и мистер Коллайр действовали в соответствии с той последовательностью предположений и фактов, которые я изложил вам сейчас?

– Мысль интересная.

– Свидетель, отвечайте на вопрос. Затем суд попросит свидетеля обосновать свой ответ.

– Благодарю, ваша честь. Нет. Они действовали совсем не так, как должны были бы. Мне кажется, что как душеприказчики они должны были бы перевернуть и прочесать абсолютно все, чтобы найти исследовательский дневник профессора Левеллена и прилагающие к нему бумаги. Но по косвенным, совсем косвенным и совсем-совсем косвенным сведениям и впечатлениям, мне кажется, что они отнеслись к этому, мягко говоря, легкомысленно. Существовал трастовый счет и существовало нечто помимо трастового счета; для соблюдения всех формальностей, не более, были произведены поверхностные поиски того, что существовало помимо трастового счета; был отчислен налог с того, что было на трастовом счету; дело о завещании было закрыто. Оба они должны были знать, что Гуля чрезвычайно заинтересована в получении бумаг своего отца, но никаких действий, похожих на настоящие, тщательные поиски, предпринято не было.

– Ваша честь, может ли истец попросить свидетеля сделать предположение?

– Да, продолжайте, господин прокурор. Если защита не возражает, можете спрашивать.

– Мистер Мак-Ги, вы настаиваете на том, что действия мистера Хиспа и мистера Коллайра как душеприказчиков не соответствуют предположениям, изложенным мною выше. Можете ли вы теперь сообщить суду, опираясь на ваши предположения и жизненный опыт, могло бы объяснить целесообразность действий мистера Хиспа и мистера Коллайра?