Текст книги "Оранжевый для савана"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

С того вторника Артур исчез с моего горизонта. Он был для меня скорее знакомый, нежели друг или приятель. Мне кажется, линией водораздела тут служит общение. Друг – это кто-то, кому можно сказать любую чушь, пришедшую тебе в голову. Со знакомыми ты навечно обречен помнить об их слегка нереальном представлении о тебе и поддерживать в них эту уверенность. Поэтому ты редактируешь то, что говоришь или делаешь, чтобы соответствовать тому образу, который сложился у них в голове. Многие семьи состоят из знакомых. Можно провести с человеком всего три часа своей жизни и обрести друга. А другой в течение тридцати лет остается знакомым.

Пока Артур спал, я покопался в самых дальних ящиках нижней секции, разыскав тот маленький драный чемоданчик, о котором вспоминал все это время. Там лежала купленная одной девушкой одежда для той версии Макги, какую я представлял из себя много лет назад, когда прятался от тех, кто за мной охотился и боялся, что вонь от моей гноящейся ноги наведет на след. Двух своих противников я убил в бредовом состоянии. Не помню, как она дотащила меня до больницы. Позднее услышал, что она упрашивала хирургов не отнимать ногу. Теперь на этом месте бледная канавка, напоминающая трещину, идущая вниз до середины правой ляжки, глубоко вдавленная в мускульную ткань. Никакие функции не нарушены. Но иногда, при сильной лихорадке, вдруг замерцают перед глазами матовые ворота, заговоришь с мертвым братом и изредка смотришь вверх из темного колодца на лица медиков, склонившихся над кроватью.

Итак, это была одежда, которую она мне принесла. В ней я въехал в призрачный мир живых, впервые заковылял по полу, уверенный, что если рухну с костылей, то разобьюсь как стеклянный аист. Она прекрасно подойдет Артуру в его истощенном состоянии, ну разве что заплесневела чуть-чуть от долгого хранения. Хозяйственно настроенный, я встряхнул одежду, думая о тех деньгах, что украли убитые абсолютно законно у мертвого брата.

Макги предпочитал проводить время в одиночестве – среди людей, на которых нет необходимости реагировать. Артур не совсем удовлетворял этим требованиям.

Когда стемнело, я снял проветривавшуюся одежду, отнес вниз и сложил на стул в каюте для гостей. Артур приглушенно посапывал. Я прикрыл дверь, плеснул себе «Плимутского джина» со льдом, задвинул занавески в салоне и разыскал номер телефона Чуки Макколл. Никто не ответил. Я ее не видел и ничего не слыхал о ней месяца два. Потом попытался дозвониться Хэлу, бармену на Майл О'Бич, хорошо осведомленному о перемещении наших цыганок-кочевниц из индустрии развлечений. Хэл сказал, что до первого мая, пока они не закрылись, Чуки работала в «Кирпичном зале», а теперь по субботам ведет час занятия танцем на «КЛАК-ТВ». Но ему доподлинно известно, что она готова снова собрать свою шестерку и начать выступления в «Багамах» на Майл О'Бич с пятнадцатого ноября.

– Хэл, а Фрэнк Деркин еще не вернулся?

– Можешь не ждать его. Ты что, не слыхал, на чем его поймали?

– Знал только, что у него не все в порядке.

– Это было нападение с целью убийства или преступное нападение, как там они его называют. От трех до пяти лет в тюрьме Гейфорд. И готов поспорить, Фрэнк их там так здорово затрахает, что они ему все пять накрутят. Чуки его навещает раз в месяц. Ей далеко ездить приходится. А уж такая женщина могла бы себе найти что-нибудь получше, Макги, ты-то знаешь. Моложе-то она не становится.

– Моложе? Черт, да ей самое большее – двадцать пять.

– Десять лет на эстраде, – и будет тридцать, когда Фрэнка выпустят. Посчитай сам, Трев. Будь у меня желание отловить ее сегодня вечером, я бы отыскал Мюриел Гесс, скорее всего она у нее. Поищи в справочнике. Они вместе работают над материалом, с которым будут выступать осенью.

Я поблагодарил его и позвонил. Чуки была там.

– И что у вас на уме, незнакомец? – спросила она.

– Хочу угостить танцовщицу бифштексом.

– Нас обоих?

– Нет, если тебе удастся отделаться от приятельницы.

Последовало долгое молчание в зажатой ладошкой трубке, потом она сказала.

– А где, Трев?

– В «Открытом круге»?

– Ну! Мне придется заехать к себе и переодеться. Как насчет того, чтобы подъехать сначала ко мне и выпить по рюмочке? Минут через сорок?

Я побрился, переоделся и оставил Артуру записку на случай, если он проснется. Из-за всех хлопот, связанных с яхтой, моя «мисс Агнесс», голубой, оттенка «электрик», «роллс-ройс», который я забрал с платной стоянки, побеседовав по душам с одним отчаянным идиотом, выписывавшим квитанции, была припаркована поблизости. Старушка еще не настолько древняя, чтобы голосовать у обочины. Но близка к этому. Зажигание включилось от одного прикосновения, и я поехал по набережной туда, где жила мисс Макколл, в дальнем крыле мотеля, столь почтенного, что он давным-давно перешел из разряда временного жилища в ранг постоянного места жительства. Так называемые квартиры из двух помещений. Запахнутая в халат, пахнущая мылом и паром, Чуки по-сестрински чмокнула меня и велела смешать ей бурбон с водой. Я передал бокал.

Спустя в меру короткий промежуток времени, она вышла в туфлях на высоком каблуке и бледном, зеленовато-сером платье.

– Макги, я согласилась пойти с тобой потому, что с лишь немногими знакомыми могу позволить себе высокие каблуки. – Она оглядела меня.

– Что-то ты больно потяжелел.

– Спасибо. Я чувствую, что порядком поправился.

– И не собираешься что-нибудь предпринять?

– Уже начал.

– С бокалом в руке?

– Я медленно раскачиваюсь, но, вообще-то, из тех, кто худеет, занимаясь зарядкой. Не так уж и поздно. Хотя, чем дальше, тем становится опаснее. А ты, Чуки, отнюдь не выглядишь потяжелевшей.

– Потому что все время над собой работаю.

Она действительно была в форме. «Така-ая женщина», как сказал бы Хэл. Метр семьдесят пять, пятьдесят пять килограмм, размеры примерно 96-62-96. И каждый сантиметр твердый, лоснящийся, подвижный, живой, в идеальном состоянии, какое бывает лишь у преданных своему делу профессиональных танцоров, цирковых гимнастов, акробатов и комбатов-десантников. Так и слышишь работу невидимого мотора. Сердце бьется ровно. Экстраординарные легкие. Белки глаз голубовато-белые.

Впрочем, она не красавица. Черты лица слишком энергичны и тяжеловаты. Тяжелые брови. Волосы жесткие, черные и лоснящиеся, как у скаковой лошади. По-индейски черные глаза, курносый нос, большой и широкий рот. Симпатичная, неординарная человеческая особь. Когда ей было пять, ее отдали в балет. В двенадцать она выросла слишком сильно для любой компании. В пятнадцать, выдавая себя за девятнадцатилетнюю, уже пела в хоре бродвейского мюзикла.

Пока я подливал новую порцию, Чуки рассказала мне, что они придумали с Мюриел: вариации музыки и ритмов на тему «Новой нации». Объяснила, что это придаст им некоторую экзотику, даст возможность сделать кое-какие хорошенькие костюмы и довольно сексуальную хореографию. Мы присели допить то, что осталось в бокалах. Она сказала, что Уоссенер, новый управляющий, собирается в следующем сезоне выпустить их маленькую труппу на сцену без лифчиков. Теперь он прощупывает почву, чтобы выяснить, насколько за это надают по шапке. Сама она надеется, что этот номер не пройдет, потому что тогда придется либо увольнять двух хороших девушек, которых она уже наняла, либо уговаривать их на накладной бюст и грим.

– Всякие там позы, затемнения и прочая дребедень, – пояснила она, – это совсем не то. Просто задираешь подбородок, слегка выгибаешь спину, расправляешь плечи, но я все время пытаюсь объяснить мистеру Уоссенеру, что танцы – это еще кое-что. Боже мой, такие шаги в быстром темпе, и потом вдруг понимаешь, что со стороны смотришься как комик в кино, ну, ты знаешь, что я имею ввиду. Если он считает, что это пойдет, ему достаточно найти пару больших и глухих кобыл, просто поставить их на сцену, на возвышение, скажем, под слабые прожекторы и медленно поворачивать.

Я кивнул головой. Мы выпили и помолчали. Я знал, что должен сказать что-нибудь о Фрэнке Деркине. Словно меня заставляли обсуждать преимущество притираний с человеком, страдающим неизлечимой кожной сыпью.

– Мне очень жаль, что Фрэнка надолго упекли, как я слышал, – промолвил я наконец.

Она вскочила и наградила меня взглядом, который был, наверное, у замученного Кастера, перед тем как его изрубили на куски[2]2
  Кастер, Джордж: Армстронг (1839 – 1876) – американский генерал, участник Гражданской войны, впоследствии возглавивший несколько экспедиций против индейцев. Погиб при неудачной попытке атаковать индейскую деревню. «Последний бой Кастера» стал одним из национальных мифов и был неоднократно отражен в кино, живописи и проч. На месте гибели генерала Кастера установлен монумент.


[Закрыть].

– Черт побери, это же было несправедливо! Этот парень был тот еще умник, а Фрэнки и не должен был ему эти пятьдесят долларов. Когда он за ним погнался там, на стоянке, все что хотел Фрэнки, – напугать его. Но он прыгнул не в ту сторону, и Фрэнки на него налетел. Тревис, поверь мне, что они сделали, так это засудили его совсем за другое, когда он сам оказался в беде. А это ведь антиконституционно, правда? Правда ведь?

– Не знаю.

– У него просто нрав крутой. Прямо в зале суда пытался судью придушить. Поверь мне, он сам себе злейший враг. Но все равно, это совершенно несправедливо.

Что можно сказать ей в ответ на это? Забыть его? Она взовьется и в глотку вцепится. Она пыталась забыть его лишь в недолгие периоды, после их диких ссор. Чуки была просто чудесной женщиной, а Фрэнк Деркин ни черта не стоил. Кровь из нее сосал. Держал на крючке обещаниями жениться. Считал себя ловкачом, но в большинстве сделок умудрялся обхитрить самого себя. А потом кусал локти. Я бы сказал, ему грех жаловаться на судьбу, потому что его давным-давно должны были посадить за решетку или поджарить как убийцу, если бы он в ряде известных мне случаев достиг исполнения своих заветных желаний. Как-то раз я видел его в ярости. Бледно-голубые глаза побелели, как молоко, а плебейское лицо стало дряблым, как суфле. Издавая глухое рычание, он бросился на моего друга, пытаясь убить его. И убил бы, будь они вдвоем. А так как он не стоил того, чтобы ломать о него костяшки, то я взял багор, которым убиваю зубастую рыбу, и врезал ему по черепу. После трех ударов он все еще пытался доползти до горла Мака, но четвертый его утихомирил. Придя в себя, Фрэнки, похоже, с трудом фокусировал свой взгляд, как человек, переболевший тяжелой лихорадкой. И не испытывал ни малейшего душевного дискомфорта.

– Как он это переносит?

– По-настоящему тяжело, Трев. Все время повторяет мне, что не выдержит, что должен что-то сделать. – Она вздохнула. – Но какой у него может быть выход? Разве что... когда выйдет оттуда, то созреет для того, чтобы остепениться. Пойдем отсюда.

«Мисс Агнесс» быстро перенесла нас на большой остров, к «Открытому кругу», ресторану, разукрашенному ширпотребом техасских народных промыслов, охотничьими рогами, тавро для клеймения скота, лошадиной сбруей, свернутыми кольцом лассо и кнутами. Но кабинки там уютные и обитые мягкой тканью, освещение слабое, а бифштексы большие и сочные. Чуки заказала себе хорошую порцию «с кровью», так что я порадовался, что лампа светит так слабо. Еще немного денег из фонда спасения Артура я вложил в бутылку бургундского. Я видел Чуки за столом в различных компаниях. Но только со мной она могла вести себя естественно и есть деловито, увлеченно, с восхищенным молчанием батрака или подсобного рабочего, вгрызающегося, нечего не видя и не слыша, в поджаристый и прекрасно приготовленный кусок, чтобы в конце, откинувшись назад, отодвинуть пустую тарелку и одарить меня отсутствующей, мечтательной улыбкой, подавляя сильную отрыжку.

Выждав подходящий момент, я сказал:

– Сделаешь мне небольшое одолжение.

– Все что угодно, Трев, солнышко.

– Я хочу подбросить тебе одного гадкого утенка, который только что объявился. В ужасном, ужасном состоянии. Ну, для тебя это будет что-то типа «воспоминаний о добром старом времени».

– Кого?

– Артура Уилкинсона.

По-моему, до того, как она успела разозлиться, во взгляде ее мелькнула нежность. Чуки наклонилась ко мне через стол.

– Я тебе скажу, чем я никогда не была. Мусорным ведром. Местом, куда сбрасывают объедки.

– Не кипятись, Чуки. Кто у тебя в труппе самый наивный цыпленок?

– Что? Ну... Мэри Ло Кинг.

– Она помолвлена с кем-нибудь?

– Типа того. И что из этого?

– Теперь предположим... набросится на нее с воплями Рок Хадсон[3]3
  Рок Хадсон (1925 – 1985) – американский актер, игравший роли романтических героев.


[Закрыть], все пушки палят. Что сделает Мэри Ло?

Чуки хихикнула.

– Боже ты мой, на спину повалится, как мертвая букашка.

– Я в невыгодном положении. Мне ведь так и неизвестно, какого статуса ты добилась в отношениях с Артуром. Как ты сама прекрасно знаешь, он об этом никогда не трепался. Могу только догадываться, что все осталось в довольно сыром состоянии.

Она рассматривала собственные ногти.

– Фрэнки перед тем как уехать всю мою квартиру на куски разнес. Всю. Даже альбом газетных вырезок изорвал. Сказал, чтобы я и смотреть на него не смела до конца жизни. А я даже не помню, из-за чего мы тогда поссорились. Ну хорошо, я нуждалась в ласке. Не в сексе. Я не холодная, может, наоборот, в чем-то даже слишком горяча, но, черт побери, я всегда могу поставить старую мелодию, раскопать свои прежние номера и форму для тренировок, вымотаться за несколько часов и спать, как младенец. – Она бросила на меня быстрый взгляд исподлобья. – Скажу тебе откровенно. В основном мне надо, чтобы рядом был кто-то близкий, и незачем приплетать сюда что-то еще. Наверно, я просто использовала Артура, чтобы позабыть Фрэнки. Сперва выплакала ему все свои дурацкие горести. Стали вместе ходить на прогулки. А одну из них закончили у меня в постели. Но если бы я оставляла все на усмотрение Артура, то мы никогда бы там не оказались. Пришлось помочь ему, а то он просто не успевал понять, что я делаю. Ты меня знаешь, Трев. Я не развратница. Мне кажется... если бы я преподавала в третьем классе у Вебстер Фоллз, все было бы иначе. Но при моем роде занятий... считается, что все делается решительно и недвусмысленно. Ты же знаешь.

– Знаю.

Я на мгновение задумался. На какое-то время у меня возникло такое чувство, будто я зря трачу время. Слишком велики ее проницательность, врожденный ум и понятливость. Да еще и умение забывать о себе, цельность натуры и чувство собственного достоинства, столь редкие в наше время. Начинаешь думать о том, чем могло стать это очаровательное существо с такими богатыми возможностями, избери она другое направление в жизни. Слишком много хороших людей так и не находят себе применения.

Эта мысль вызвала небольшой резонанс и в моих собственных чувствах. Потому что я тоже не нашел свое настоящее призвание. Пришлось остановиться на своем способе вести бурную жизнь, шатаясь по ее празднику, пока золотые запасы не подойдут к концу. Затем снова идти на риск, пытаясь настричь шерсти с самих виртуозов стрижки, вырвать украденный кусок мяса – и украденный, как правило, вполне законно – прямо из челюстей у бандитов, а потом делить спасенное пополам с жертвой, которая без помощи Макги, осталась бы ни с чем. Я довольно часто указываю, что ничего гораздо меньше, чем половина.

Это не очень-то почтенная работа. Так что будем называть мое занятие просто способом зарабатывать на жизнь. Временами я ощущаю очень слабые отголоски психоза странствующего рыцаря. И пытаюсь извлечь из этого побольше. Но ведь у каждого чулан полон кружев, щитов и прочего турнирного снаряжения. Парень, продающий вам страховку, чувствует дыхание своего собственного тайного дракона. И его собственная Прекрасная Дама вдохновляет его с замковой башни.

Может быть, где-то на моем рискованном пути я и мог свернуть в сторону, выбрать другой маршрут. Но со временем входишь во вкус охоты. Становится интересно, как близко сможет подобраться к тебе следующий. А после этого просто необходимо увидеть все собственными глазами. И ничто так не притупляет рефлексы, как тяжесть закладных, сдерживающие импульсы, супружеское удовлетворение, регулярные проверки и бесцельное хождение по собственной лужайке.

Но теперь вольных стрелков классифицируют. Без всяких больших теорий, диодов, подключения проводочков, порядковых номеров, их просто-напросто честно раскладывают по полочкам, регистрируют в журналах, подключают к сигнализации со звонками во всех коридорах. Еще несколько лет и для таких как Макги просто комнаты свободной не останется. Будут их хватать, тащить куда-то, приспосабливать к реальности и ставить на какую-нибудь полезную работу в одном из крохотных кубиков-ячеек гигантской конструкции.

Так, спрашивается, кто ты такой, чтобы рассуждать о более полноценной жизни для мисс Чуки Макколл?

– А у тебя могло затем что-то получиться с Артуром? – спросил я.

Она пожала своими сильными плечами.

– Он меня почти на пять лет старше, не казался совсем ребенком. Не знаю. Такой внимательный и такой... благодарный. Он мог стать еще лучшим любовником. Его следовало все время подталкивать, внушать ему, что все мои планы – это его идеи. Трев, ну как на духу, что я должна была сделать? Попросить его поехать со мной в Джексонвилль? Я хочу сказать, у меня тоже гордость есть. Он хотел поехать. Но считал, что ему не следует этого делать. Наверно, это было так: я как бы стенку по кирпичику складывала, заделывая пролом, который оставил Фрэнки. Может, мы и могли тогда сложить ее, достаточно высокую и толстую. А может, и нет. Стоило Фрэнку вернуться, и для меня все кончилось бы одним, будь со мной Артур или нет. Он поманил бы меня пальчиком, и я на четвереньках бы приползла. Но, впрочем, Артур так и не поехал со мной. Так что у нас не было трех недель там и еще четырех месяцев после. Вернулся Фрэнк, больной, разбитый и злобный, как корзина змей. Я заняла свое место, а Вильма припечатала Артура к стойке бара, и этот сукин сын пожал мне руку, словно имени моего вспомнить не мог. Для меня гордость – не пустое слово. Я не собираюсь брать на себя эту чертову спасательную миссию, Трев. Можешь мне поверить. Так что подыщи ему другую мамочку где-нибудь еще. Он сам сделал свой дурацкий выбор.

– Хорошо. Я твою позицию понял и уяснил. Но ты просто подойди как-нибудь к яхте и взгляни на него разок.

– Нет уж! Со мной этот номер не пройдет. Однажды у меня в Экроне в гримерной тьма-тьмущая мышей развелась, и я поставила мышеловку. Ну и всего-то попался один крохотный покалеченный ублюдок. А три недели спустя, после того, как я его на ноги поставила, избаловался до такой степени, что ореховое масло у меня с пальца слизывал. Так что, Трев, я к Артуру и близко не подойду.

Глава 3

Когда я вернулся с Чуки на «Дутый флэш», Артур лежал там же, где я его оставил: записка была непрочитана. Я включил верхний свет, услышал, как Чуки судорожно глотнула воздух и почувствовал, как ее сильные, холодные пальцы впились в мою ладонь. Взглянув на задумчивый профиль танцовщицы, я заметил, что загорелый лоб ее сморщился, а белоснежные зубки прикусили нижнюю губу. Я выключил свет, и повел Чуки в салон, отгородившись от Артура двумя закрытыми дверьми.

– Ты должен вызвать к нему врача! – заявила она.

– Возможно. Попозже. Лихорадки нет. Он отошел, как я тебе уже сказал, но говорит, что просто чувствует слабость. Я считаю, что это от недоедания.

– Может, у тебя и лицензия на врачебную практику имеется? Трев, он так жутко выглядит! Как скелет, как будто он не спит, а уже умер. Откуда ты знаешь что с ним?

– Что я знаю? Только то, что он спит.

– Но что же произошло с Артуром?

– Чуки, он был очень милым парнем, и я не думаю, чтобы он обладал при этом нашими с тобой способностями к выживанию. Он типичная жертва. Его мышеловкой была Вильма, и никому дела не было, покалечат его там или нет. И никакого орехового масла. У нас был один такой в Корее. Большой, деликатный, только что выпущенный из школы в Хилл. И все, начиная с командира взвода, пытались заставить этого птенца опериться до того, как ему прищемят хвост. Но как-то раз, дождливым днем, он услышал ложный вопль, к которым мы все привыкли, и, приняв за чистую монету, бросился на помощь, где его и прошило очередью от горла до самого паха. Я об этом услышал и прибежал как раз тогда, когда затаскивали носилки в «джип». Как раз в это время он и умер. В его застывшем взгляде не было ни боли, ни злости, ни сожаления. Он просто выглядел страшно озадаченным, словно пытался вписать это маленькое происшествие в ту систему, которой его так хорошо обучили дома, и никак не мог это сделать. Вот такие шутки играет судьба с искренними людьми.

– Но нам следует убедиться, что с Артуром действительно все в порядке!

– Пусть выспится. Виски с содовой хочешь?

– Не знаю. Нет. То есть, да. Я хочу еще раз взглянуть на него.

Минут через пять я прокрался на цыпочках по коридору. Дверь каюты для гостей была закрыта. Я услышал ее голос, хотя не мог разобрать слова. Ласковый голос. Он кашлял, отвечал ей и снова кашлял.

Вернувшись в салон, я включил проигрыватель на малую громкость, достаточно малую, чтобы не заревели мои огромные усилители. Потом вытянулся на большой желтой кушетке, потягивая виски с содовой, слушая напоминающий китайскую головоломку струнный квартет, холодного, как лед, Баха и злорадно улыбался тому, как удачно я разрешил проблему Артура.

Чуки присоединилась ко мне минут через двадцать, лучезарно улыбающаяся, с заплаканными глазами и гораздо менее уверенная в себе, чем ей обычно свойственно. Усевшись на краешек кушетки у меня в ногах, она сказала:

– Я ему дала теплого молока выпить, и он снова уснул.

– Вот и прекрасно.

– Мне кажется, это просто от переутомления, от недоедания и больного сердца, Трев.

– Я так и решил.

– Бедный, бессловесный ублюдок. – Выведен из высшей лиги.

Я достал ее виски из морозилки и отнес бокал. Чуки отпила глоток.

– И больше ты, конечно же, ничего сделать не можешь? – сказала она.

– Пардон?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Вернуть все, разумеется. Они же его до нитки обчистили. Не зря же он именно к тебе и пришел.

Я вскочил, подошел к проигрывателю и вырубил мистера Баха. Остановился перед Чуки.

– Теперь подожди минутку, женщина. Придержи свои предложения. В них нет...

– Да Бога ради, Макги, не смотри ты на меня так, словно собираешься затрубить, как раненный лось. Мы однажды беседовали с ним о тебе.

– Ну?

– Он спрашивал о тебе. Ты понимаешь. Чем ты занимаешься. Вот я его как бы и просветила.

– Как бы просветила?

– Ну, только то, что ты вмешиваешься, когда люди остаются ни с чем. И оставляешь себе половину того, что удалось спасти. Макги, а почему, по-твоему, он пришел прямо к тебе! У тебя есть какие-нибудь другие предположения на этот счет? Как ты думаешь, почему это бедное, избитое создание проползло через весь штат и рухнуло у тебя на пороге? Наверно, он решил, что ты просто не сможешь отказать ему.

– Я постараюсь все хорошенько выяснить, солнышко.

Мы помолчали. Она допила и со стуком поставила пустой бокал. Встала с кушетки, приблизилась почти вплотную, руки в боки, высокая, с горящими глазами.

– Я сделала тебе одолжение, приехав сюда? – спросила она почти шепотом. – Так вот, ты у меня в долгу за это и еще за два случая, которые я тоже могу припомнить. Ты хочешь, чтобы я сама за этими подонками отправилась? Ты ведь знаешь, я это сделаю. Я прошу тебя этим заняться, сопляк ничтожный, лентяй противный. Они его по стене размазали, в дерьме вываляли. И ему больше некуда податься. – Подчеркивая каждое слово сильным постукиванием костяшек пальцев по моей груди, она выговорила: – Ты-поможешь-этому-человеку.

– Теперь послушай меня...

– И я тоже хочу принять в этом участие, Трев.

– Так вот, я не собираюсь...

– Первое, что нам нужно сделать, это поставить его на ноги и вытянуть из него всю информацию, какую только удастся.

– А как же твои еженедельные телевизионные передачи?

– Я уже опережаю график на две передачи и могу съездить туда, чтобы отснять за день еще три. Трев, они ему ни гроша не оставили. Это какие-то там земельные махинации. Где-то под Неаполем.

– Может, ближе к осени...

– Тревис!

* * *

В следующую субботу после полудня «Дутый Флэш» уже покачивался на двух якорях во Флоридском заливе, в трех километрах от Кендл-Ки, с полными кладовыми и пятьюстами галлонами пресной воды в баках. Время от времени я пытался в той или иной степени сделать свой старый плавучий дом еще более независимым от береговых служб. За исключением того времени, когда мы находились дома, в Бахья-Мар, я предпочитал избегать заполненных судами стоянок. У меня под палубой целый отсек забит мощными аккумуляторами. Можно простоять на якоре четыре дня, прежде чем они начнут садиться. Когда аккумуляторы подсядут, их хватает еще для того, чтобы завести генератор, и с его помощью снова зарядить за шесть часов. Иногда, если я оказываюсь столь невнимательным, что аккумуляторы садятся окончательно, приходится запускать десятикиловаттный газовый генератор, чтобы включить электрический. Когда я стою на якоре, то перевожу все электрооборудование на напряжение в 32 вольта. Кондиционеры не могут работать от аккумуляторов, но их можно подключить к газовому генератору. Так что в этом случае приходится выбирать наименьшее из двух зол – или жара или шум от генератора.

Солнце клонилось к Гавайям. Бриз был силен и корпус потрескивал, как поджаривающаяся лепешка. Я растянулся на верхней палубе. Надломленная линия пеликанов двигалась вдоль берега в сторону родного птичьего базара. То, что мне удалось пока узнать от Артура, выглядело малообещающим. Но я успокаивал себя мыслью о том, что пока мы будет приводить его в форму, можно позволить себе кое-что из запланированного и полезного. Я питался сыром, мясом и салатом. Никакой выпивки. Никаких сигарет. Только одна старая добрая трубка, набитая «Черным взглядом», в часы заката. Уж без этого – никак.

Каждый мускул был растянут и болел так, словно все тело было в синяках и язвах. Мы стали на якорь сегодня утром. Пару часов я провел в маске и ластах, сбивая и соскабливая зеленые подтеки и ржавчину с корпуса. После обеда я улегся на верхней палубе, зацепившись большими пальцами за перила и сделал серий десять упражнений, приседая и снова опускаясь на палубу. Чуки поймала меня за этим занятием и уговорила начать уроки гимнастики, которые она разработала для своих танцовщиц. Одно из упражнений было просто пыткой. Она-то его выполняла без малейших усилий. Нужно поднять левую ногу, взяться правой рукой за колено и попрыгать вот так на одной ноге через веревочку, вперед-назад; поменяв руку и колено, проделать все то же на другой ноге. Потом мы плавали. Я мог бы выиграть заплыв. Но при плавании наперегонки у нее была отвратительная привычка медленно опускать голову в воду, а потом медленно выныривать, и еще более гнусная привычка одаривать меня, хрипящего и пыхтящего, безмятежной улыбкой.

Услышав шум, я обернулся и увидел, как Чуки поднимается по лестнице ко мне на верхнюю палубу. Вид у нее был озабоченный. Она села рядом, положив ногу на ногу. В старом, вылинявшем розовом купальнике, со спутанными солеными волосами, ненакрашенная, Чуки выглядела божественно.

– Он чувствует некоторую слабость и головокружение, – сказала она. – По-моему, я его на солнце передержала. Оно все силы вытягивает. Я ему дала соляную таблетку, а его от нее тошнит.

– Хочешь, чтобы я пошел на него взглянуть?

– Не сейчас. Он пытается заснуть. Макги, он бывает так чертовски благодарен за каждую мелочь. И у меня просто сердце разрывалось, когда я увидела его в плавках – он был такой жалкий и костлявый.

– Если Артур будет съедать по несколько обедов в день, как сегодня, такое состояние долго не продлится.

Она рассматривала розовую царапину на округлой коричневой голени.

– Тревис, с чего ты собираешься начать? Что нужно делать?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Мы долго тут простоим?

– До тех пор, пока он не созреет для того, чтобы захотеть вернуться.

– Но почему Артур должен возвращаться? По-моему, он так этого боится.

– Потому что, милая моя девочка, Артур – это собрание моих справочных данных. Он не знает, что одна крохотная мелочь может оказаться неизмеримо важной, поэтому и не станет над ней задумываться и забудет упомянуть. А потом, когда я готов буду поднести запал, он сможет подсказать мне, где бикфордов шнур, а это то, что нельзя сделать, находясь в сотне километров от места будущего взрыва.

Она задумчиво поглядела на меня.

– Артур хочет бросить все это дело.

– Хорошо. Ради Бога.

– Черт тебя побери!

– Сладенькая моя, ты можешь взять хорошую, ласковую лошадку и пообрабатывать ее цепью. Может, ты и превратишь ее в убийцу. А может быть, окончательно сломаешь ее, чтобы она стала грудой дрожащего мяса. А вот удастся ли тебе потом превратить ее обратно в лошадь? Это от породы зависит. Иногда у тебя пропадет желание держать при себе жертву. Иногда, как теперь, у тебя возникает такое чувство, словно он тебе нужен. Без него я в это дело не сунусь. Так что ему придется позабыть про цепь. Ты должна сделать так, чтобы он снова выпрямился. И в этом деле больше ничего мне от тебя не надо.

– А почему бы и нет?

– Дальше это дело, похоже, становится, слишком грязным.

– А я только что вышла в белом передничке из ворот монастыря. Продолжай, Трев.

– Мисс Макколл, самый страшный в мире зверь – это не профессиональный убийца. Это любитель. Вот когда они чувствуют, что кто-то отбирает у них то, что они с таким трудом добыли, тогда они и прибегают к самому жестокому насилию. Глубоко нечестный человек способен выразить свое негодование самым что ни на есть убийственным способом. В данном случае, эта сука почувствует, что за ней следят, активизируется и будет жаждать крови. Не думаю, что проигрыш ее привлекает.

Она смотрела на меня изучающе, и я почувствовал, что надвигается гроза.

– Любой стоящий мужчина найдет такое расследование возбуждающим.

– Да, черт возьми, весьма возбуждающее чувство охватит тебя, когда маячит перспектива быть вышвырнутым в окно. Или почувствовать, как тебя переедет машина.

– Милый, и ты не ощутил даже самого слабого позыва? А ведь эта дама, между прочим, одно время глаз на тебя положила.

Высокая коричневая девушка всего лишь с крохотным розовым лоскутком на теле, сидящая по-турецки на моей виниловой имитации тика. Внизу, на кормовой палубе, настлан настоящий тик, что отчасти оправдывает такую подделку. Глядя на меня с сомнением, она продолжила:

– Мужики с такими, как она, ведут себя расковано.

– Артур так не действовал.

– А что же тебя-то уберегло? Радар?

– Сигнализация. Холостяцкие изобретения для определения ядовитых видов. Один неплохой способ состоит в том, чтобы понаблюдать за реакцией других женщин. И ты, и другие девушки, чуть появлялась Вильма Фернер, тут же разом поджимали губки и обращались с ней почтительно-вежливо. И никогда не вели при ней своих женских разговорчиков. Не обсуждали одежду. Не судачили о ее свиданиях. Не водили на массаж. Не поверяли девичьих секретов. Точно также, солнышко, и женщине следует быть осторожной с мужчиной, с которым не имеют дел другие мужчины.