Текст книги "В поисках советского золота"

Автор книги: Джон Литтлпейдж

Соавторы: Демари Бесс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Джон Д. Литтлпейдж и Демари Бесс
В поисках советского золота

Посвящается миссис Э. А. Бесс,

в чьем калифорнийском доме написана эта книга

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие соавтора

I. Аляску посещает большевик

II. Прохладный прием в Москве

III. Социалистическое золото

IV. Нашим домом становится Сибирь

V. Я пробую кумыс

VI. Непризнанная революция

VII. Ликвидация кулачества

VIII. Что-то не так с медью

IX. У меня возникают подозрения

X. Ошибки и интриги

XI. Начинается золотая лихорадка

XII. Ссыльные при Советах

XIII. Лучшее достояние России

XIV. Образцовый советский трест

XV. Неромантические путешествия

XVI. На автомобиле по верблюжьим тропам

XVII. Полицейское управление в промышленности

XVIII. Положение советских инженеров

XIX. Немезида

XX. Российские амазонки

XXI. Великое стахановское движение

XXII. Евразийская земля

XXIII. Продолжение золотой лихорадки

XXIV. Сталин разворачивается на восток

XXV. Коммунистическая гражданская война

XXVI. Прощание с Россией

XXVII. Послесловие

Предисловие соавтора

Американцы, живущие в Москве, настолько привыкли к Джону Литтлпейджу, что я даже сомневаюсь, осознаем ли мы, насколько важна история, которую он может поведать. Мы знали, что он с 1928 года работал на советский золотопромышленный трест, и за это время золотодобывающая промышленность в Советском Союзе выросла с ничтожной доли на второе место в мире. Мы подозревали, что это его рук дело, во всяком случае, не меньше, чем любого другого, хотя прямо никогда от него такого не слышали. Мы догадывались, что он больше повидал на задворках азиатской России, чем любой другой иностранец. Но он так мало говорил о накопленном опыте, что мы и представления не имели, насколько он громаден.

Мистер Литтлпейдж вызвал у меня жгучий интерес с самой первой минуты, когда я его увидел на приеме в американском посольстве в Москве, в 1934 году. При росте шесть футов три дюйма он возвышался над всеми прочими, стоя у стены в длинной комнате, облицованной белым мрамором, рассматривая толпу туристов и американское население Москвы. Он только что вернулся из многомесячного путешествия в «форде» советского производства по караванным путям северного Казахстана и Алтайских гор.

Мне объяснили, кто он, и помнится, я расспрашивал его про золотые прииски в азиатской части России, поскольку интересовался этим предметом с точки зрения международной политики.

– Когда находят золото где-нибудь в неосвоенном месте, далеко от городов или железных дорог, сколько времени требуется, чтобы его застроить? – спросил я тогда. – Я имею в виду, ведет ли находка золотоносной жилы за собой цивилизацию: школы, места развлечений и тому подобное – быстрее или медленнее в Советской России, чем в Соединенных Штатах?

Литтлпейдж ответил на мой довольно-таки запутанный вопрос безотлагательно.

– Когда люди находят золото, – пояснил он с легкой улыбкой, – они очень скоро получают, что им требуется, будь то на Аляске или в Советской России.

Я привожу ответ специально, поскольку он проливает свет на практичные взгляды Литтлпейджа, чего бы они не касались. Наше американское сообщество в Москве, в котором все придерживались самых разных взглядов на Россию и коммунизм, постоянно захлебывалось в «идеологических» абсурдных спорах. Советские коммунисты обволакивали нас своеобразной атмосферой из псевдонаучных терминов, новоизобретенным языком, который ежечасно лился со страниц газет, по радио, в кино – везде. Этот язык, как шифрованная «поросячья латынь», что дети придумывают для собственного развлечения, оказался очень прилипчивым и распространился по всему миру, чему же тут удивляться, если иностранные дипломаты и корреспонденты газет, аккредитованные в России, подхватили тот же мотив. Что меня привлекло в Литтлпейдже с первого же обмена мнениями – его иммунитет к этой искусственной речи.

Наши с ним беседы про советскую промышленность, положение рабочих, женский труд на шахтах и прочее очень помогли мне в написании статей для «Кристиан Сайенс Монитор», дали возможность лучше объяснить то, что в противном случае безнадежно запуталось бы в лабиринте большевистской терминологии.

Я всегда мог рассчитывать на Литтлпейджа, когда требовалось выразить точку зрения американского «производителя», если прибегнуть к словечку, которым он любил себя характеризовать.

Когда в августе 1936 года советское правительство начало серию процессов по делу о контрреволюционной деятельности высокопоставленных коммунистов, большинство иностранцев в Москве считали, что Иосиф Сталин и его окружение выдумали все те обвинения, в которых злополучные подсудимые сознавались в зале суда, и каким-то образом заставили их признать свою вину. Процессы произвели впечатление даже на тех, кто рассматривал всю процедуру как фальсификацию с начала до конца.

Литтлпейджа не было в Москве в то время, он вернулся после длительного пребывания на советском Дальнем Востоке только после второго процесса, в январе 1937 года, когда влиятельные коммунисты сознались, что занимались «вредительством» на различных советских заводах, чтобы дискредитировать Сталина.

Я спросил Литтлпейджа:

– Как вы думаете? Обвинение ложное или нет?

Он ответил:

– В политике я не разбираюсь, но немало знаю о советской промышленности. И точно знаю, что определенная часть советской индустрии сознательно подвергалась саботажу, вряд ли такое возможно без помощи высокопоставленных коммунистов. Кто-то занимался вредительством в промышленности, а все высокие посты в ней занимают коммунисты. Так что, мне представляется, коммунисты помогали саботажу в индустрии.

Теории для Литтлпейджа не существовали. Однако своим глазам он верил.

Чем дольше я говорил с Литтлпейджем, тем больше убеждался, что он накопил кучу материала на ценнейшую книгу о Советской России.

Его положение среди иностранцев было совершенно уникальным, насколько мне известно, ведь он работал в тесном контакте с советскими организациями, и в то же время не отклонился ни на йоту от своих прежних американских взглядов. Все другие иностранцы либо приехали в Россию как сочувствующие коммунистам, и были приняты в советских кругах именно по этой причине; либо, не являясь политически ангажированными, находились целиком и полностью вне советской системы. Литтлпейдж пребывал внутри системы много лет, но оставался все таким же беспристрастным, как и поначалу.

Он был будто янки из Коннектикута при дворе короля Коммунизма: наблюдал за происходящим и не особенно удивлялся тому, что видел. У этих людей свой собственный подход, говорил он, и не его дело их судить. Его наняли для выполнения определенной работы, получить для них как можно больше золота, и он старался в меру своих возможностей. Ладил он с ними хорошо, потому что не вмешивался в их внутренние интриги и не пытался совать свой нос в дела, не связанные с добычей и выплавкой золота.

Я сказал ему:

– Именно вам и следует написать книгу о Советской России. Вы эту систему знаете как никто другой, и всегда рассматривали ее со здоровым американским любопытством, но без особых эмоций.

Он покачал головой:

– Я не писатель, с книгами дела не имел. В любом случае, эти люди меня наняли, не могу же я писать про них, пока на них работаю.

Эта книга появилась благодаря удачному стечению обстоятельств. Однажды, летом 1937 года, мы пригласили Литтлпейджа с семьей пообедать в нашем московском доме. Миссис Литтлпейдж и две их дочери прибыли вовремя, но сам Литтлпейдж все никак не появлялся.

Жена объяснила, что его задержали на службе, и он появится после обеда.

Он вошел около одиннадцати и, поболтав часок, внезапно объявил, что порвал с Россией – семья Литтлпейджей возвращается в Соединенные Штаты навсегда.

Мы все были ошеломлены, включая миссис Литтлпейдж.

– Я и жене еще не сказал, – объяснил он. – Сегодня я подал Золотопромышленному тресту заявление об отставке, и мы немедленно отправляемся домой.

Среди всеобщих сумбурных возгласов мне в голову пришла идея.

– Теперь-то вам можно писать книгу! – воскликнул я.

Литтлпейдж выглядел раздраженным. Меньше всего ему хотелось думать о книге. Но я был совершенно уверен: ему есть что рассказать, и рассказать это следует, и тут же предложил помочь ему в написании. Так совпало, что я тоже вскоре отъезжал в Калифорнию, навестить родных первый раз за семь лет, и мы расстались той полночью в Москве, условившись, что через месяц встретимся в нашей собственной стране и все обговорим.

Я проводил каникулы дома, главным образом, вытягивая из Литтлпейджа подноготную необыкновенной истории, которую он не чувствовал себя вправе рассказать раньше. Как только он решился, Литтлпейдж оказался почти разговорчивым – для инженера, во всяком случае. Он добывал из памяти события предыдущих десяти лет, а иногда его жена вспоминала какой-нибудь эффектный эпизод, пригодный для украшения рассказа.

Миссис Литтлпейдж достойна книги сама по себе. Она выглядит не старше своих дочерей и по внешности, и по духу, так вежливо разговаривает и так изысканно ведет себя, что никто бы не догадался, что ей приходилось жить в рудничных поселках Аляски и России с пятнадцати лет.

Она проехала с мужем более ста тысяч миль по задворкам азиатской России, но я никогда не слышал, чтобы она хвасталась своими необычными путешествиями.

– Почему вы отправлялись в такие трудные поездки? – задал я как-то ей вопрос. – Что, приключения важнее для вас, чем удобства?

– Даже не думала ни о чем таком, – ответила она. – Джеку нравится, как я готовлю, вот я и ездила с ним.

В другой раз я спросил миссис Литтлпейдж, какое впечатление на нее произвел большевик с дореволюционным стажем, который прибыл на Аляску в 1927 году приглашать ее мужа на работу в Россию.

Она улыбнулась.

– Ой, я подумала: какой забавный! Он поцеловал мне руку, чего со мной раньше не бывало.

Случай и впрямь показался мне занимательным. Первый революционер, которого она увидела за свою жизнь, поцеловал ей руку! Я так и написал в черновом варианте книги.

Но суровый взор Литтлпейджа вскоре изобличил меня.

– Это здесь зачем? – спросил он. – Вы говорили: будем писать про советское золото. Какое отношение имеет целование женских рук к советскому золоту?

Другим эпизодам повезло больше. Литтлпейдж – прирожденный рассказчик, и способен травить одну байку за другой.

По существу, вся книга – рассказ о десяти годах службы Джона Литтлпейджа в советском золотопромышленном тресте, рассказ от первого лица. Однако некоторые выводы и заключения из его опыта были сделаны при наших беседах и переписке, и Литтлпейдж настоял, чтобы и моя фамилия стояла на обложке книги.

Помогая описать пережитое Литтлпейджем и выводы из него, я старался сохранить тон неприкрашенной деловой речи, если не сами слова. Как многие инженеры, Литтлпейдж может описать рудник с абсолютной ясностью и точностью, но редко утруждает себя описанием человека или места действия. Чаще всего он думает в терминах производства.

Однажды я спросил:

– Когда большевики тысячами высылали раскулаченных крестьян принудительно работать на рудниках, как те приспосабливались?

Литтлпейдж подумал немного и ответил:

– Что ж, поначалу они не справлялись. Они раньше и рудника-то никогда не видели. Полгода выработка снижалась. Потом они набирались опыта, и производство снова нормализовалось.

Именно таково было отношение, кстати сказать, многих большевистских лидеров к рабочим на советских государственных предприятиях.

РАССКАЗ ДЖОНА Д. ЛИТТЛПЕЙДЖА

I. Аляску посещает большевик

Помню, ранней осенью 1927 года на юго-востоке Аляски была особенно удачная охота. Работа управляющим золотого рудника, расположенного в 125 милях от Джуно, не настолько меня связывала, чтобы не выбираться иногда на природу, а когда я вернулся из удачной охотничьей экспедиции, меня ожидала телеграмма. Нью-йоркский знакомый просил меня помочь, насколько в моих силах, русскому профессору Александру Серебровскому. Профессор, как выяснилось, направлялся на Аляску из московской горной академии посмотреть, как мы добываем золото. Мой друг хотел, чтобы он ознакомился с делом основательно, и решил, что мне удастся это организовать.

– Не везет! – сказал я жене. – Похоже, придется поехать в Джуно на несколько дней, поводить того русского профессора на экскурсии.

Договорился, что уеду на какое-то время, и отправился на моторном катере в Джуно, чтобы успеть к приходу корабля из Сиэтла.

Единственные русские, которых я к тому времени знал, жили в Ситке, прежней столице Аляски, пока Россия не продала ее Соединенным Штатам. В Ситке есть православная церковь, там священники с длинными бородами и в рясах. Подсознательно я ожидал, что русский профессор будет похож на священников, только без рясы, конечно, и, отправившись встречать рейс из Сиэтла, высматривал именно такого человека.

Ну что ж, рассматривал я пассажиров, выходящих на берег, но не увидел никого похожего на мой мысленный образ. Делать нечего, направился обратно в гостиницу, где забронировал ему номер, думая, что мы разминулись. Дежурный на входе кивнул: «Он наверху в номере». Я поднялся по лестнице, собираясь извиниться, что упустил его.

Когда Серебровский открыл дверь, я понял, почему не угадал его на причале. Среднего роста, незаметный человек, хорошо выбритый, в американском костюме – он был похож на американца, ни малейшей деталью не совпадал с тем образом русского профессора, что я себе нарисовал. Он довольно прилично знал английский, и хоть говорил с ужасающим акцентом, но очень спокойно и тихо – практически шепотом.

Я слышал, будто некоторые могут предугадывать свое будущее, но самому никогда не доводилось. В то время меня не охватило никакое предчувствие, что появление этого человека означает для меня нечто большее, чем нудное поручение, которое надо выполнить, насколько получится; разумеется, я ни в коей мере не предвидел, что он сыграет важную роль в моей жизни на ближайшие десять лет, и направит меня и мою семью по совершенно новому пути.

Оказалось, что с Серебровским можно делать дело. Он совершенно точно знал, чего хочет, и уже собрал немало информации о золотодобыче на Аляске. К моему удивлению, он также неплохо знал и мою биографию. Он объяснил, что хочет увидеть как можно больше за возможно более короткий срок, и согласен был потратить столько денег, сколько потребуется. Я предложил зафрахтовать судно, поскольку большая часть золотых приисков в юго-восточной Аляске расположены близко к воде. Он согласился, и мы отправились наматывать мили.

Серебровский быстро завоевал мое уважение тем, как умел трудиться. Я высокого мнения о своей собственной выносливости, но он никогда не говорил «хватит» раньше меня. Я добросовестно поработал на него, сделал не меньше, чем для любого другого иностранца, рекомендованного мне. Показал ему прииски Джуно на Аляске и разработку более мелких жил и драгирование; собрал все данные, которые ему требовались про горнорудное дело на Аляске, из государственного Горного управления и из частных источников. После целых дней, насыщенных осмотром, вечерами он зарывался в эти материалы.

Однажды мы остановились в Ситке, которую Серебровский специально попросил включить в наше путешествие. Он хотел получить какую-нибудь информацию о русских, что жили здесь до того, как Соединенные Штаты купили Аляску. Я свозил его в старую русскую церковь, где сам до того не бывал. Когда вышли священники, он заговорил с ними по-русски, и они начали долгую беседу, в которой я, разумеется, ни слова не мог понять. Я догадался, что Серебровский выспрашивал у священников все, что они знали про историю города и теперешнее русское население.

В конце концов священники повели нас на экскурсию по церкви, и я стал расхаживать, как сделал бы на прииске, зайдя вперед тех священников, что нас сопровождали. Серебровский задержал меня, подсказав, что я чуть не ступил на особое место, куда можно не всем, а только священникам. Он отлично разбирался и в церковных правилах, несмотря на то, что был профессором в новой атеистической России.

После того, как мы поездили кругом несколько дней, Серебровский начал забрасывать удочку, как бы я посмотрел на то, чтобы поехать в Россию, помочь правительству организовать золотодобычу. Сама идея захватила меня врасплох.

Я жил на Аляске с семьей четырнадцать лет, за вычетом того времени, что служил в авиации, когда шла война. Семья моей жены с Аляски, и она здесь жила с детства. Я проходил практику на Аляске, когда еще учился, и первую настоящую работу получил именно здесь. И вот, в тридцать три года я был управляющим немаленькой компании, и не видел причин на что-то жаловаться.

Так я и ответил Серебровскому, но он все тем же тихим голосом принялся спорить со мной. Нарисовал радужную картину русских золотых месторождений, которые, по его уверениям, чуть не богатейшие в мире. Описывал Сибирь и Казахстан, где находились те золотые месторождения, очень похожими на Аляску. Уверял, что я сразу почувствую себя как дома, проведя столько лет в северной стране. Советское правительство, говорил он, до сих пор мало занималось своим золотом, но теперь решило направить людей и технику в золотодобывающую промышленность и применять самые современные методы. Это неплохой шанс, намекал он, для какого-нибудь американского горного инженера составить себе репутацию.

Но я не клюнул, даже после того, когда он прямо предложил работу на весьма приличных условиях, под конец своего визита. Я просто не видел смысла искать удачи в дикой неизвестной России, когда мне и на Аляске неплохо жилось. Я знал, что некоторые американцы в Штатах считают Аляску дикой и спрашивают, как мы можем тут жить постоянно; но Аляска для нас дом, а Россия – другой мир.

Однако Серебровский, похоже, уперся на том, чтобы отправить меня в Россию, и продолжал приводить все новые аргументы.

Наконец, однажды я ему прямо сказал:

– Не нравится мне расклад у вас в стране. Не нравятся большевики у власти.

Он казался огорошенным:

– Большевики не нравятся, да? А в чем дело, почему?

Я парировал:

– У них привычка расстреливать, особенно инженеров.

Серебровский улыбнулся и заявил своим тихим голосом:

– Вот я большевик, уже много, много лет. Я кажусь таким опасным?

Я был по-настоящему потрясен. Я бы не описал, как, по-моему, должен выглядеть большевик, но уж точно не как этот кроткий и профессиональный человек. Мои знания о Советской России в то время равнялись практически нулю; газеты и статьи в журналах я просматривал, но по ним выходило, будто там творится непонятно что, и я совсем бросил их читать. Мои понятия о большевиках были совершенно туманные, а общее впечатление о них – кровожадная толпа; и я стал внимательнее приглядываться к русскому профессору после его признания.

Думаю, именно из-за неотрывного наблюдения у меня в памяти так отпечатался один эпизод. Инженер, показывая нам золотопромышленный рудник, предупредил Серебровского, чтобы тот не подходил слишком близко к спускным лоткам. Его поведение, за все время нашего знакомства такое спокойное, внезапно изменилось. Он вспыхнул, как фейерверочная ракета, и напряженным шепотом попросил меня сообщить нашему гиду, что он и сам горный инженер и прекрасно знает, как себя вести на руднике. Внезапно он показался мне совсем другим человеком, облеченным властью, привыкшим, чтобы к нему обращались с уважением.

И еще вспоминается один инцидент, который меня тогда удивил. Я организовал встречу Серебровского с главным управляющим рудника Аляска-Джуно, одного из крупнейших в мире золотопромышленных рудников. Мы добрались туда ко времени обеденного перерыва и увидели управляющего выходящим из туннеля в рабочей одежде, собравшей немало грязи.

Когда я его представил Серебровскому, тот удивился. Он отвел меня в сторонку и спросил:

– Вы сказали, это главный управляющий?

Я ответил:

– Именно он.

Мы втроем пошли в столовую компании, сели за один из длинных столов с едой, набрали себе, кто чего хотел. Конечно, никакие столы ни для кого не были забронированы, и за нашим столом сидело много простых горняков, они слушали нашу беседу и иногда вступали в разговор.

Эпизод произвел большое впечатление на Серебровского; он потом долго со мной говорил. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что главный управляющий сел обедать со своими собственными рабочими, даже глазом не моргнув.

Я ничего особенно впечатляющего в том не усмотрел. Объяснил ему, что никаких классовых различий между служащими и рабочими на Аляске нет.

– Разве в России не так? – спросил я. – Я думал, там все равны.

Серебровский как-то странно на меня посмотрел.

– Пока еще не так, – сказал он, затем добавил: – Но будет, не пройдет много времени.

После чего ему, кажется, еще больше захотелось забрать меня с собой. Он целыми часами описывал красоты девственных краев Сибири и востока России.

– У вас на Аляске красиво, – говорил он, – но никакого сравнения с нашей страной. И здесь уже сливки сняты. Никакой возможности отличиться на Аляске для мужчины уже не осталось. А в России мы еще только начинаем, и человек вроде вас найдет работу, достойную его способностей.

Его красноречие начало на меня действовать против моей воли. В конце концов, не оставалось другого встречного довода, кроме моей семьи. Я прямо сказал, что семейный, у меня жена и две маленькие дочки. Не забирать же их с собой в Россию, а оставлять в Америке на целые годы, как, наверное, придется, я не собираюсь.

Серебровский быстро расправился с моим возражением.

– Конечно, вы можете перевезти семью в Россию, – сказал он. – Мы им обеспечим все самое лучшее. Проезд первым классом на лучших пароходах от Аляски до России. Лучшие помещения, где бы вы не оказались. Денежное довольствие, достаточное для всей вашей семьи в России, помимо жалованья в американских долларах.

Я все-таки не соглашался, и он настоял на том, чтобы вернуться и снова посмотреть тот рудник, которым я управлял. Познакомился с моей женой и дочерьми, стал им рассказывать о России. Будь моя жена против, обсуждать больше было бы нечего. Но ее, похоже, очень заинтриговала идея такого приключения. Да и возможность заработать и накопить денег, разумеется, привлекала нас обоих.

Однако мы не стали торопиться с решением, пока он не уехал. Мы попрощались, и его последним словом было, что мы скоро получим от него известия.

Вскоре я получил телеграмму, отправленную из его московского управления, с просьбой поехать в Нью-Йорк и заключить контракт с Амторгом – советской организацией, которая занималась покупками и продажами в Америке, включая приобретение инженерных услуг. Одновременно Серебровский отправил деньги на проезд в Нью-Йорк, включая дополнительную сумму, достаточную для возвращения на Аляску, если мне не подойдет предложенный контракт.

Поскольку дорожные расходы до Нью-Йорка в любом случае были оплачены, отказываться не имело смысла, и 22 февраля 1928 года мы вчетвером выехали из Аляски, которую мы считали домом, больше, чем любое другое место в мире. Мы все еще не определились, что собираемся делать; я настолько не был уверен насчет поездки в Россию, что оставил семью на западном побережье, а сам поехал в Нью-Йорк для подробных переговоров.

В Нью-Йорке оказалось, что сами условия контракта удовлетворительные, все так, как мне было сказано. Однако в Амторге я первый раз столкнулся с советской бюрократией; надо было заполнить так много документов и подписать так много бумаг у разных мелких начальников, что прошел месяц, пока дело уладилось. Тем временем я сообщил семье, чтобы приезжали в Нью-Йорк, и в марте мы отправились через Атлантический океан в Россию, очень волнуясь, как можно себе представить.

Контракт был заключен на два года, и мне это казалось достаточно долгим сроком; конечно, я и не подписал бы его на более длительное время. Никто из нас тогда не предчувствовал, что мы проведем там целых десять лет жизни; столкнемся со множеством приключений, таких, что нам и в голову прийти не могли. Думаю, зная, что ждет нас впереди, мы бы вернулись, несмотря на контракт.

Но жизнь не так организована; иначе и сделать хоть что-нибудь было бы невозможно. Отплывали мы во вполне бодром настроении, беспокоясь разве что о морской болезни. Мы купили несколько книг о России, почитать по дороге, но из-за корабельной качки оставались лежать в койках, и забивать голову знаниями нам хотелось не больше, чем желудки – едой. Мы отправлялись в Советскую Россию, зная про эту страну и тамошние идеи и обычаи не больше, чем любые другие четыре человека.