Текст книги "Что-то вроде счастья"

Автор книги: Джон Бернсайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Джон Бернсайд
Что-то вроде счастья

Фотограф Грегори Холперн / Gregory Halpern

Впервые я увидела Артура Маккекни в банке – он принес какие-то чеки. Я только начала там работать, недавно окончила школу, пожалуй, немного нервничала; мне понравилось, как он держится: такой вежливый, говорит негромко, чего не скажешь о других посетителях. Под конец этой первой, почти безмолвной трансакции я уже решила, что он может мне понравиться, хоть и успела заметить, что он сильно отличался от других. Один из тех, кто чересчур думает о вещах, до которых больше никому нет дела, и не обращает особого внимания на людей, так что не понимает, на что они способны, когда их прихватит. Пока он стоял с ручкой, явно изучая надпись на значке, приколотом к моему лацкану, я поймала себя на том, что хочу пробудить его из этого краткого сна.

Я, конечно, обратила внимание на фамилию сразу же, как только он протянул мне платежку. Артур Маккекни. Семейство Маккекни известно было всем, причем большинство знало, что хорошего от них не жди. Мне оно было знакомо, в основном, из-за сестры, которая встречалась с худшим представителем семейства. Люди часто говорили Мари, что Стэн Маккекни не подходит ей, и зря – все эти советы лишь укрепляли ее решимость продолжать с ним встречаться. И потом, Стэн был хорош собой, если особенно не приглядываться. Не то что этот Артур, которого будто сложили из конструктора: сплошные углы, не разбери что, глаза странные, чуть-чуть косят, а рот словно не доделан до конца, как на детском рисунке. Тогда я еще не знала, что это младший брат Стэна. Мари ни разу не упоминала ни о каком Артуре, зато про сестер Маккекни она говорила постоянно. Мы все про них говорили. Кое-кто считал, что девчонки Маккекни еще хуже своего брата, хотя бы потому, что они выглядели неплохо, были хорошо одеты. Если не знать их близко, поначалу и не поймешь, на что они способны, а потом уже будет поздно. Стэна легко было раскусить с первого взгляда, как бы он ни отскребал себя дочиста. В его лице было что-то жестокое, и проглядеть это было невозможно, разве что тебе, как Мари, хотелось это проглядеть.

Артур протянул мне деньги и платежку; потом, когда трансакция была завершена, он взял квитанцию и аккуратно, не скрываясь, записал на обороте то, что было написано на моем нагрудном значке. Писал он медленно. Ручку держал неуклюже, между большим и указательным пальцами левой руки, а руку изогнул, выводя большими печатными буквами:

«ФИОНА, ПРАКТИКАНТ»

Казалось, ему плевать, что я все вижу. Закончив, он поднял глаза и кивнул.

– Могу я вам еще чем-нибудь помочь? – спросила я, не зная толком, смеяться или сердиться.

Он покачал головой. Голос его, когда он заговорил, звучал тихо.

– Нет, спасибо, на сегодня все, – произнес он со странным, прямо-таки двусмысленным нажимом на «сегодня».

Потом он улыбнулся; улыбка вышла какая-то натянутая, заговорщическая, но не жестокая, и мне стало ясно: он не считает, что вел себя как-то необычно. Он не выпендривался, не хамил – просто записал мое имя на обороте своей квитанции, как мог бы сделать ребенок, по своим собственным побуждениям, не имевшим никакого отношения к другим.

Мне хотелось что-нибудь сказать, но нужные слова не находились. Я просто покачала головой, самую малость, и перевела глаза на очередь, высматривая следующего посетителя, – а Артур Маккекни направился к выходу с этой улыбочкой на лице, улыбкой, в которой я уже тогда разглядела не только потайное счастье, но и его неизбежное падение. Я не хочу сказать, будто знала, в чем будет заключаться это падение, не собираюсь заявлять, будто испытала своего рода предчувствие; люди, что ни говори, созданы для падения, а в нашем городке большинству людей ждать его, так или иначе, оставалось недолго. И все-таки что-то необычное я правда заметила, и теперь жалею, что не обратила на это должного внимания.

Придя тем вечером домой, я спросила Мари об Артуре. Она была поглощена собой, собиралась на свидание со Стэном, так что я думала, она просто отмахнется, но она перестала краситься и замерла перед зеркалом, глядя на мое отражение; ее карандаш для глаз застыл в воздухе.

– Артур? – сказала она. – Господи, он-то где тебе попался?

– Он сегодня заходил в банк, – сказала я.

– Да ну? – уронив руку, она скривилась. – На этого ты лучше не заглядывайся. Стэн говорит, он чокнутый.

– Так кто же он такой? – спросила я, подбирая одежду, разбросанную повсюду; я всегда все подбирала за Мари, даже теперь, когда нам больше не приходилось спать в одной комнате.

– Брат Стэна, кто же еще. Только он Стэна прямо достал.

– Да? – Я сложила ее бледно-голубой свитер и убрала в комод. – Как это?

– Что-то по поводу денег. – Она смотрела, как я собираю в охапку вещи, явно дожидавшиеся стирки. – А что? Ты что, серьезно на него глаз положила?

Я фыркнула.

– Нет, конечно. Просто не помню, чтобы ты хоть раз говорила, что у Стэна есть брат.

– Ну да. – По лицу ее скользнуло озабоченное выражение. – Говорить тут особо не о чем. Я его сперва особо и не замечала. Когда я к ним прихожу, его почти никогда не бывает. А если он дома, просто сидит в углу, читает себе, – при мысли об этом она вздрогнула, – папаша Стэна говорит, Артур на самом деле не Маккекни. Говорит, Маргарет, небось, взяла его у какой-нибудь жены бродячего лудильщика, с которой познакомилась у винного магазина. – Она снова принялась краситься. – Может, оно и вправду так, откуда мне знать. В смысле, он вообще не похож на Стэна.

– Так за что Стэн на него злится?

Мари покачала головой.

– Понятия не имею. И вообще, я тороплюсь. И так уже опаздываю.

Пока она наносила на лицо последние штрихи, я ее изучала. Симпатичной она не была, зато как старалась. К тому времени она успела три года проработать на сборочном конвейере и, хоть ни за что не созналась бы в этом, завидовала мне, что я нашла хорошую работу в банке. В ее понимании это означало, что у меня есть будущее. Ну как я могла ей объяснить, что будущее для меня значит меньше, чем она думает? Работа, действительно, была хорошая, все говорили, я радоваться должна; большинство девочек из семейств вроде моего остались без всяких перспектив, восемь часов на конвейере, и все. Люди всегда говорили: ну и повезло тебе. Как будто я выиграла в лотерею или что-то в этом роде.

– Куда вы идете-то? – спросила я.

Она встала, покрутилась.

– Без понятия. По-моему, у Стэна нету денег.

– Так, может, ему у Артура взаймы попросить? – Я мило улыбнулась.

– Ха-ха. Как смешно.

МАРИ никогда не одобряла меня и мой вкус, когда речь шла о романах. Можно, наверное, сказать, что я была посимпатичней ее с виду, а в школе учителя называли меня умницей, но ведь не секрет, что с парнями главное не внешность и не ум, а способность подавать нужные сигналы. Как раз перед тем я встречалась с парнем по имени Джек, но что-то у нас не сложилось, и я испытала странное облегчение, будто меня освободили от необходимости притворяться и дальше, пусть по мелочам, но времени на это уходило много. Мари всегда нравилось думать о любви; у нее уже в девять лет был друг, мальчик по имени Тони Росс, даривший ей открытки на Рождество и на день рождения. И потом, когда она подросла, все эти годы ей явно нравились мальчики, и она им нравилась, в основном, потому, что мальчикам нравится кому-то нравиться. Мари считала, что главный недостаток в парне – интеллект, а те немногие мальчики, которых приводила домой я, как минимум, умели написать свою фамилию и сложить два и два. Про Стэна утверждать определенно было трудно, и в этом крылась одна из причин, почему отец так рассердился на Мари спустя несколько дней после нашего знакомства с Артуром. Это произошло перед его уходом на завод, на смену.

– Из Стэна Маккекни никогда не выйдет ничего путного, – заявил он в своем привычном стиле, тихо, но безапелляционно. – Ни на одной работе подолгу не задерживается, деньги считать не умеет, все ему подавай за так. Придет время, он поймет, что никто его не обязан кормить. Держись от него подальше, слышишь меня?

Мари, кажется, искренне удивлялась всякий раз, когда про Стэна думали так плохо; все-таки, говорила обычно она, Маккекни – не самые плохие люди на районе, есть и гораздо хуже. Стэну не повезло: он потерял маму в нежном возрасте, а сестры избаловали его до предела. Папаша у него, по сути, был мерзавцем, это все знали, мерзавцем, любившим выпить, но Стэн старается, как может, у него большие планы. Ему просто нужно вырваться, и все. Конечно, грустно было слушать, когда она так говорила, и я вообще не знаю, насколько она сама во все это верила. Дело было в том, что она, выбрав Стэна, уже не могла пойти на попятный, даже если бы захотела. Ей не хотелось признавать, что она ошиблась; поддаваться на уговоры она не собиралась. Даже когда начали ходить слухи про Бобби Каррэна, она отказывалась верить, что Стэн имеет к этому отношение.

– Нечего рассказывать сказки, – говорила она. – Сначала разберись, в чем дело, а потом рассказывай.

А дело, как оказалось, было нехитрое. Бобби Каррэн выпивал в «Белом лебеде», как вдруг туда зашли Дес Кронин с братьями. Дес и Бобби враждовали с тех пор, как на рождественской вечеринке у Дейва Муни сцепились по пьяни из-за мотоцикла. Все знали, что дело не кончено, однако полгода ничего не происходило, до того вечера в «Лебеде», когда Дес с братьями наткнулись на Бобби, сидевшего в одиночестве, под мухой, в месте, где он пил очень редко. Кронины слишком боялись Бобби, чтобы схватиться с ним по-честному; даже в тот вечер, когда их было трое против одного, они сперва не стали ничего делать, потому что ни у кого из них при себе ничего не было. Драться кулаками и ногами в ботинках, как в старые времена, они не могли – им обязательно требовалось оружие. Поскольку Дес жил через дорогу, нужно было лишь оставить кого-нибудь присматривать за Бобби, чтобы не ушел, пока Кронины сбегают в квартиру к Десу за ножами. Стэн как раз и остался поддерживать с Бобби разговор, пока ребята готовились. Потом, когда Бобби пошел в туалет, он подал Крониным сигнал, и они вошли.

Все произошло в считаные секунды – Бобби, наверное, даже не понял, что случилось. Кронины выбежали, все в крови, а остановить их никто не попытался. Хозяин паба Джим, выйдя из-за стойки посмотреть, что там стряслось, оказал Бобби первую помощь, пока кто-то вызывал полицию, а большинство посетителей улетучились, не желая попадаться на глаза блюстителям закона. Один Стэн Маккекни не сдвинулся с места. Он смотрел, как вошли полицейские, смотрел, как выносили тело, и при этом даже глазом не моргнул. Неизвестно, кто распустил слух, что он был замешан, никто не знал точно, правдива ли история, но все поверили, а значит, теперь уже не важно, правда это или нет.

Тем летом стояла жара, крепкая, желтоватая. Воздух и так никогда не был особенно чистым – все-таки рядом завод, – но в этот год он стал густым и сухим, словно тонкая материя, которой мне обернули лицо и руки. Считалось, что в банке есть кондиционер, но на деле система не работала; к концу дня мне не терпелось выбраться куда-нибудь, где прохладно, и смыть жар, толстой марлей окутавший кожу. Иногда я просто шла домой и принимала душ, а потом сидела у приоткрытого окна, дожидаясь вечера: Мари в городе, гуляет со Стэном, родители на заводе, работают в вечернюю смену, или сидят внизу, смотрят телеигры. Но бывало, что я шла к старой яме – «двадцатидвушке», так все почему-то называли это место, там можно было плавать, – и проводила в воде около часа, не столько плавала, сколько болталась, зависнув в шепотке прохлады, что поднималась из глубин подо мною.

Про это место знали все; когда я училась в школе, мы проводили там остаток дня после уроков, шли туда впятером или вшестером, поплавать, поболтать, покурить, исследовали любовь, дружбу, одиночество, как подростки в поп-музыке или в кино, но к ужину всегда возвращались домой, а вечера проводили в других местах: в клубах, на дискотеках, в пабах, нарядившись, как нам казалось, в то, что нам идет, дожидаясь, пока нас заметят мальчики, которые, как нам казалось, нам нравились. Никто никогда не плавал там по вечерам, а ведь в жаркую погоду это лучшее время. В яме бил какой-то поток – никто не мог толком объяснить, что это – какой-то подземный ручей или источник, – он был холодный и быстрый, прямо-таки животная сила, которая двигалась, крутилась в воде. Я всегда ее чувствовала – словно что-то живое прикасается к коже, поднимаясь из глубины, тянет за ноги или обтекает ступни. Движение было не просто поверхностным, а шло из самых недр – сила, обладающая собственными очертаниями. Может, это огромный клубок речных водорослей крутился внизу, в холодном потоке, а может, просто земное притяжение так действует в воде, но ощущение было такое, словно там – что-то в точности под стать мне, той же формы, веса и объема, причем всегда казалось, будто это что-то ожило в тот самый миг, когда я вошла в воду.

В тех редких случаях, когда у «двадцатидвушки» мне попадались другие, возникало ощущение, будто меня надули, как если бы я выглянула дома в окно и обнаружила, что у нас на газоне компания ребят передает по кругу бутылку. Впрочем, мое одиночество нарушали редко. Мне нравилось приходить туда в полседьмого, в семь, когда все еще ужинают или смотрят телевизор; я просто соскальзывала в воду и плавала кругами, чтобы стало прохладнее. Не так, как плавают в бассейне, не ради тренировки. Просто мне нравилось быть в воде и ощущать собственное эхо глубоко под собою, в потоке, как оно повторяет каждый мой гребок или замирает, когда я перестаю двигаться. Иногда я выплывала на середину и проводила какое-то время там, болтая ногами в воде, прислушиваясь к окружавшей меня тишине: пробел в воздухе, словно дыхание задержали. Если, пока я плавала, туда заявлялись другие, я слышала их приближение задолго до того, как они доходили до меня, и тогда просто гребла по-собачьи к берегу, собирала свои вещи, чтобы не дать никому испортить этот момент.

АРТУРА я там ни разу не видела. Я ни разу не видела его нигде, кроме банка, так что удивилась, когда однажды вечером заметила его выходящим из воды: белый, до странности угловатый, в бледно-голубых трусах и в футболке, волосы облепили лоб, руки и грудь, блестят. Нас разделяло около двадцати ярдов, когда он попался мне на глаза, и я, не успев обдумать ситуацию, нырнула и спряталась в кустах. Наверное, надеялась, что он меня не заметил, потому что вышло неловко – вот так с ним встретиться. Но он успел меня увидеть, это точно. Я почти уверена, что он увидел меня первым: наблюдал за мной, подходя по тропинке, наблюдал в полной тишине, тихо стоял в прохладной воде, ожидая, что произойдет дальше. Я решила, что он хотел меня смутить, просто чтобы посмотреть, что я буду делать. Хотя это наверняка было не так или, по крайней мере, не совсем так, потому что он быстро обернулся и отплыл, как только заметил, что я его увидела. Плавал он хорошо, без усилий, легко, словно животное, обитающее в воде, некое существо, доверчивое и грациозное; он добрался до центра за считаные секунды и нырнул, исчез в темной воде, словно там, внизу, был выход, какой-то ход наружу, известный только ему. Только что был тут, а вот уже исчез, оставив за собой лишь легкую рябь.

Я не знала, что делать. Уставилась на то место, где он исчез. Стала ждать, когда он вынырнет набрать воздуху, мне было любопытно, окликнет он меня или нет, или помашет, или просто нырнет снова и так и будет нырять, пока я не уйду. Тут меня поразила такая мысль: поменяйся мы ролями, я бы поступила точно так же. Наверное, я смогла бы пробыть там, под водой, с минуту, может, дольше. Но все равно недостаточно.

Не знаю, сколько времени провел под водой Артур, но точно больше минуты. Вероятно, больше пяти минут. Я все думала, скоро ему придется вынырнуть, а он не выныривал. Оставался под водой. Мне в голову пришла мысль, что его подхватило и утащило течением; я даже представляла себе, как придется идти за подмогой или нырять и спасать его, когда он вынырнет, наглотавшийся воды, еле живой, – но делать ничего не делала. Просто стояла. Может, он знает какой-нибудь трюк, вроде того, как бывает в старых фильмах, когда шпион или кто-нибудь в этом роде часами сидит под водой, дыша через выдолбленную палочку или тростинку. Может, он готов скорее утонуть, чем признать поражение и вынырнуть обратно, с неловкостью и чувством, что он обманут. Этого я не знала, но и поверить, что ему грозит опасность, мне как-то не удавалось до конца, а через некоторое время я поняла, что вообще не хочу видеть его, потому что я потревожила его наедине с собой. Жаль, думала я, что я ничего не сказала, могла бы хоть крикнуть ему, что ухожу, теперь он может вылезать, но все-таки не сказала ни слова. Просто повернулась и зашагала обратно той же дорогой, что пришла, придерживаясь тропинки до самой дороги, а спину мою холодила яма с водой, да еще не отставал один звук, едва услышанный, словно птица вспорхнула с поверхности воды или рыба в сероватом раннем вечернем свете взбаламутила тихую заводь, выпрыгнув оттуда в головокружительный, незнакомый мир, чтобы схватить свою добычу.

Лето шло, жаркие дни угасали, начиналась сырая, липкая осень. Я время от времени видела Артура в банке: иногда он заговаривал со мной, чаще всего просто протягивал свою стопку чеков и платежек – суммы на них были проставлены его аккуратным, слегка детским почерком, – но выглядел не таким отстраненным, не таким робким, как в тот, первый раз. После того как мы столкнулись у «двадцатидвушки», стало казаться, будто между нами есть какая-то тайна, что-то, о чем мы оба знаем, но обещали не упоминать, и хотя между нами так ничего и не произошло, к сентябрю я поняла, что он мне немножко нравится, пусть и не в том смысле, какой вкладывала в это Мари.

Где-то посередине между последним летним теплом и сырым ноябрьским холодом я заметила в Мари перемену и поняла, что это как-то связано со Стэном. Правда, поначалу я не знала, что это как-то связано еще и с Артуром. Стэн, судя по всему, никогда не относился к Артуру по-братски, но до того лета он его, в основном, просто игнорировал. В глазах Стэна Артур и правда был мальчиком из отцовской шутки: щуплый пацан, которого бросили бродячие лудильщики, сидит в углу кухни, мечтая дни напролет, никогда не говоря ни слова. Потом, этим летом, все изменилось. Первые неприятности начались из-за денег: у Стэна их вечно не было, но он не видел тут большой беды, пока брат не начал приходить домой со случайных заработков с полными карманами чеков и денег. Еще хуже было то, что Артур просто копил эти деньги, относил в банк все, что оставалось после квартплаты (Стэн за квартиру никогда не платил), – все откладывал, каждый день уходил из дому, захватив на обед бутербродов с арахисовым маслом, а возвращался поздно и по-прежнему ничего не говорил, зато был счастлив, и этого Стэн никак не мог понять, это счастье или что-то вроде счастья, словно как-то ночью, лежа без сна, он задумал какой-то безошибочный план, что-то на будущее, что Стэн не мог себе и представить. Так продолжалось несколько недель, и Стэн на стенку от этого лез, но Артуру ничего не говорил. Он просто срывал злость на Мари, дулся, когда они встречались в «Очаге» или в «Лошадке». Бывало, пригласит ее, а потом бросит за столиком с парочкой других девушек, как поступают женатые старики со своими женами, а сам отправляется бродить по пабу, беседовать с приятелями, обстряпывать дела. Обычно он брал ей пива с лимонадом и уходил, шел играть в бильярд с кем-нибудь, кого Мари не знала, а то трепался с Дженни за стойкой. Они с Дженни когда-то гуляли, говорил он. Теперь они просто добрые друзья.

Если бы он только дулся, это Мари еще могла бы вытерпеть, – но тут, с наступлением зимы, Артур внезапно переменился снова. Сначала он купил гитару.

– Гитару, пропади она пропадом, – сказала она. – Нет, серьезно: он же вообще играть не умеет.

– Какую гитару? – спросила я.

Она посмотрела на меня, будто на участницу этого великого заговора против ее счастья.

– Откуда я знаю? Какая разница?

Я покачала головой. Перемену в Артуре я заметила еще неделю назад, когда он пришел в банк и впервые снял деньги. Я бы не придала этому особого значения, только он, видимо, не знал, как снять деньги с собственного счета. Ему пришлось спросить.

– В смысле, какая это гитара: электрическая или акустическая, – сказала я.

Мари на секунду задумалась.

– Акустическая, – ответила она. – Сидит себе в гостиной, бренчит. Стэн этого терпеть не может. И все остальные тоже.

– Может, он решил собрать группу, – предположила я.

Мари фыркнула.

– Ага, сейчас.

Как оказалось, планов собрать группу у Артура не было. Стэн как-то спросил его в присутствии Мари; сцена вышла безобразная: Стэн с папашей издевались над Артуром, а тот сидел за кухонным столом, поглаживал гитарные струны, отвернувшись к окну. Как сказала Мари, он ничего не сказал, просто сидел с такой грустной улыбочкой на лице, словно ему их всех жалко, хоть и видно было, что он сдерживает слезы. Ей самой чуть не стало его жалко, сказала она, но с другой стороны, он же сам на это напрашивался: тут тебе и эта его дурацкая гитара, и странная новая одежда.

Когда я последний раз видела Артура в банке, он был одет, как всегда, в черные джинсы и темно-синюю рубашку.

– Какая одежда? – спросила я.

– О господи, – сказала Мари. – Видела бы ты его. Он полностью переменился. Яркая рубашка в полоску, этот замшевый пиджак, странный такой с виду. Во всяком случае, так мне кажется, что замшевый.

– Когда это началось?

– Недавно, – сказала она. – Его совершенно не узнать. Целыми днями играет на гитаре, потом уходит, куда – никто не знает. Папаша Стэна говорит, он себе завел какую-нибудь бабу.

Я покачала головой. Артур меня до странности разочаровал: то ли тем, что так себя вел перед отцом и Стэном, то ли потому, что я так и представляла себе, как он выставляет себя дураком перед какой-то женщиной.

– Вряд ли, – сказала я. – На Артура непохоже.

Мари засмеялась. Это был жестокий смех.

– Ага, непохоже, – сказала она. – Только у него появились кое-какие деньги, он показал, какой он. – Она бросила на меня неприятный взгляд. – Ты свое упустила, – добавила она.

Тут я разозлилась. Не на нее, а на себя, за то, что вообще ввязалась в этот разговор. Какая мне разница, чем занимается Артур Маккекни. Хочет швырять с трудом заработанные деньги на модные шмотки и на гитару, на которой он не умеет играть, – удачи. Я посмотрела на Мари и увидела, что в ее глазах мелькнула неприятная радость.

– Ты сегодня вечером идешь куда-то? – спросила я.

– Конечно, – ответила она; я так и видела, как она думает: что за дурацкий вопрос.

– Со Стэном?

Она закатила глаза.

– Ага.

Я кивнула.

– Это не я свое упустила, – сказала я и тут же об этом пожалела.

У Мари с лица сошло всякое выражение, потом она засмеялась.

– Мне тебя просто жалко, – сказала она, и я почувствовала себя еще хуже, не только из-за нее, но из-за себя, из-за собственной мелочности.

Позже мы выяснили, что Артур Маккекни, как правило, просто наряжался в свою странную одежду и сидел в китайском ресторане, один, с полулитровым графином белого вина и тарелкой жареной утятины. А то отправлялся в клуб при церкви и прятался в углу, смотрел, как люди танцуют. Там он, наверное, и познакомился с Хелен Уолш, и тогда-то начались настоящие неприятности.

Дело, по сути, было пустяковое. Вроде бы СТЭН Маккекни ходил в один класс с Хелен Уолш, когда Артур был еще в начальной школе. Уолши тогда жили на Глостер-уэй, через два дома от Маккекни, и хоть семьи никогда не дружили – Джо Уолш всегда считал себя выше их, – Стэн решил, будто они с Хелен – парочка, начал увязываться за ней по дороге в школу, пытался поддерживать беседу, делать то да се, чтобы произвести на нее впечатление, вел себя так, словно их связывает не просто похожий адрес. По-моему, Хелен никогда не воспринимала все это всерьез, но когда они перешли в третий класс, Стэн уже ходил и повсюду рассказывал про нее как про свою подружку; он расстроился, когда Джо Уолш выбился в люди и перевез семейство с района – они переехали в один из так называемых административных домов, с отдельной столовой и стеклянными дверьми, выходящими в огороженный дворик с цветниками. Все Маккекни по-своему расстроились, узнав о продвижении Уолшей: папаша Стэна, презиравший Джо за успех, говорил, что тот просто прихлебала, а сестры распустили слух, будто Мэй Уолш пристрастилась к водке. Сильнее всех Уолшей возненавидел Стэн.

– Стэн недоволен, – сказала мне как-то после работы Мари. – Артур постоянно таскает его вещи. – Она покачала головой. – Зря он это, ох, зря.

– В каком смысле – таскает его вещи? – Я не могла себе представить, чтобы Артур оказался вором, и даже если, не могла себе представить, чтобы у Стэна нашлось что-то, что ему пришлось бы по вкусу.

– Да так, ерунду всякую, – сказала она. – Одежду и прочее. Говорит, что берет на время, но Стэн никому не разрешает брать свои вещи. Можешь себе представить? – Я покачала головой, подтвердить, что не могу. – А он берет, надевает Стэнову лучшую рубашку и идет на свидание с этой заносчивой сучкой Уолш.

– Не может быть.

– Может-может.

– Нет, – сказала я. – В смысле, какое же это может быть свидание. Ты можешь себе представить Хелен Уолш с кем-нибудь из Маккекни?

Мари кинула на меня злобный взгляд.

– Что это ты хочешь сказать? – спросила она.

– Сама знаешь, что, – сказала я. – Я не про вас со Стэном говорю…

– Нет, про нас. Про кого же еще. – Она закурила сигарету. Обычно она в доме не курила, боялась, как бы папа не поймал. – И все равно мы со Стэном счастливы. Плевать мне, что папа говорит. Я его люблю и собираюсь за него замуж. – Она говорила, как девочка в школьном дворе. – А ты, прежде чем судить других, лучше на себя посмотри. – Она чуть отвернулась и стала смотреть в окно, прижав руку с сигаретой к щеке.

Отвечать на это было бессмысленно. Я на нее не сердилась; я не расстроилась. На секунду мне даже захотелось подойти к ней и как-то ее обнять, но такие вещи в нашей семье не приняты.

– Я никого не сужу, – сказала я через некоторое время. – Просто хочу тебе счастья.

Тут она посмотрела на меня, и я увидела, что она вот-вот заплачет.

– Счастья, – тихо произнесла она, словно какое-то иностранное слово, значение которого забыла. Она засмеялась. – Счастья, – повторила она.

Она затянулась сигаретой – дымок и свет наступающего вечера сделали ее почти симпатичной, похожей на девушку из телешоу, ночью накануне побега, когда она все бросает – ее больше не будет в сценарии – и начинает новую жизнь в другом месте.

В тот год снег выпал рано: каприз природы, метель, прекрасная аномалия. Снег был вроде того, какой бывает в кино, белый, идеальный, глубокий, машины медленно двигались по белым дорогам, люди выходили по утрам из дому или останавливались на главной улице, посмотреть на свет. Какое-то время казалось, будто завода не существует: снег все падал и падал, белый на белое, белый на белое, и вокруг не было ничего серого, дымного, ничего запачканного, способного надолго оставить пятно. Было правда красиво. Люди входили в банк в пальто и перчатках, стряхивая снежинки с плеч и волос у двери, улыбаясь самим себе, повеселевшие от яркости дня. В каждом лице было видно что-то ребяческое, погребенная жизнь поднималась на поверхность, что-то светлое вокруг рта и глаз, по-детски милое. Все выглядели счастливее – или почти все. Стэн Маккекни счастлив не был. Я то и дело слышала об этом от Мари – всякие мелочи, приступы мрачности, угрозы, которые он бормотал, – но уже не обращала внимания. Просто все это выглядело смешно, когда вокруг столько снега и света.

Правда, снег лежал недолго. На смену ему пришло серое затишье, сплошной дым и доменный чугун. В общем, вот что я помню про тот день, когда Стэн Маккекни чуть не убил своего брата: как изменился свет, когда растаял снег. Такой день мог случиться только в городке вроде нашего: солнце светило ярко, даже пригревало, но в воздухе висела химическая дымка, свет, расплывчатый, припорошенный пылью, был нам знаком – еще бы, столько прожить в тени завода. Вот что я заметила в то утро, эту бледную дымку и слабый железистый запах, который превратился в привкус во рту: то ли ржавчины, то ли чего-то кладбищенского. Но в тот день чувствовалось и еще что-то, чего я раньше не знала. Если бы потребовалось это описать, я бы сказала так: ощущение того, каким тут все, наверное, было еще до нас, упрямая красота в наполнявшем деревья свете, ощущение земли вокруг нас, где похоронены мертвые и пасутся стада, и есть облака и столбики ограды, все это, бывшее тут прежде, смотрящее на нас как на отклонение от нормы, уродливую, но малоприметную складку в ткани вещей, несущественную на фоне большего.

Нападение произошло из-за Стэнова черного свитера. Так, во всяком случае, говорили потом, когда все было кончено: «Этот Стэн Маккекни, он своего брата чуть не убил, а все из-за какого-то свитера». Мари рассказала мне про этот свитер, когда мы обе собирались идти гулять. В тот день, после обеда, Артур взял у Стэна одеколон после бритья, потом надел новый черный свитер, купленный Стэном в прошлые выходные, хоть Стэн и говорил ему уже тысячу раз, что никому не разрешает прикасаться к своим вещам. Никто не знал, куда пошел Артур, но Стэн позвонил Мари и сказал ей, что хочет разобраться с этим раз и навсегда. Мари попыталась его успокоить, хоть и понимала, что это бессмысленно; Стэн, сказала она, уже которую неделю настраивается на крупную ссору, и она знает, что грядут неприятности. Никто не мог предсказать, насколько далеко зайдет дело, никому никогда не суждено было понять, как произошло то, что в конце концов произошло. Этому случаю предстояло стать очередной историей, которую люди рассказывают друг другу, очередным предостережением насчет Маккекни, семейства, в котором один брат способен избить другого ногами до беспамятства из-за свитера, взятого на вечер. Мари была так погружена в собственные переживания, что мои сборы даже не заметила. Потом, когда она закончила рассказывать, и я сказала ей, не переживай, все устаканится, она поняла, что я куда-то собираюсь.

– У тебя что, свидание? – выпалила она, не скрывая удивления.

Я засмеялась.

– Да не пугайся ты так, – сказала я.

– С кем?

– Не твое дело.

– О господи! – Она приложила руки к лицу. – Не с Артуром, нет?

Я посмотрела на нее. Говорила она серьезно, однако я видела по ее лицу, что переживает она не за меня – просто боится, как бы вся эта каша не заварилась еще сильнее. Я покачала головой.