Текст книги "Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса"

Автор книги: Джон Бёкан

Соавторы: Эрик Амблер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава четвертая
Мистер Питерс

Через два дня Латимер уехал из Смирны. С Мышкиным он больше не встречался.

Есть что-то потрясающее в том, как человек, бездумно отдавшись игре своего воображения, полагает, будто его судьба в его руках, не ведая о том, что он давно стал игрушкой обстоятельств. Начиная с «Царя Эдипа» Софокла, драматурги научились использовать этот эффект. Правда, если подобное случится с кем-нибудь из нас и мы потом станем рассматривать события в ретроспективе, то мы не почувствуем ничего потрясающего, скорей всего нас охватит мрачная тоска. Замечательно, что Лaтимер, вспоминая потом о днях, проведенных в Смирне, отметил у себя прекрасное расположение духа и чувство уверенности, которые, кажется, никак не соответствовали его полной некомпетентности. Что его впоследствии особенно ужасало, так это ощущение, будто ему все известно и от его глаз не скрылась никакая мелочь, тогда как на самом деле он бродил в темноте с завязанными глазами. Это было во многом обусловлено и тем, что вместо привычной для него в прошлом роли стоящего над схваткой, умудренного знатока фактов он вдруг сам стал активным участником мелодрамы.

Разумеется, ничего подобного не могло прийти в голову Латимеру, когда он на другой день после встречи с Мышкиным в ресторане сел за стол и, взяв карандаш, попытался наметить в своей записной книжке этапы предполагаемого расследования. Вот какая таблица у него получилась:

Теперь становилось ясно, с чего надо начинать. За шесть месяцев, которые прошли со времени убийства Шолема, Димитриос каким-то образом попал в Софию и оказался одним из участников заговора против премьер-министра Болгарии. У Латимера были определенные сомнения относительно времени, в течение которого может составиться заговор. Одно было очевидно: в Софию Димитриос приехал вскоре после бегства из Смирны. Если он бежал на греческом пароходе, то прибыл либо в Пирей, либо в Афины. Из Афин он мог попасть в Софию либо по железной дороге через Салоники, либо морем приплыть в Бургас или Варну, а уже оттуда – в Софию. При этом нельзя, конечно, было миновать Стамбул. Но поскольку Стамбул был оккупирован войсками Антанты, ему здесь ничто не угрожало. Оставался один очень важный вопрос: что привело его в Софию?

Итак, логика расследования подсказывала, что надо ехать в Афины и попытаться отыскать там следы Димитриоса. Латимер отдавал себе отчет в том, как будет трудно обнаружить следы Димитриоса среди десятков тысяч беженцев. Прошло почти двадцать лет, и, вероятно, многие записи не уцелели, да, быть может, их и вообще не существовало. Но есть ли смысл заранее считать свои попытки обреченными на неудачу? Если только записи о прибывших беженцах существовали, то, воспользовавшись помощью своих влиятельных друзей в Афинах, он, конечно, получил бы к ним доступ. Он захлопнул записную книжку.

Из Смирны в Пирей раз в неделю отправлялся пароход. На другой день Латимер отплыл в Грецию.

В течение сентября и октября 1922 года в Грецию бежало восемьсот тысяч человек. Палубы и трюмы были битком набиты несчастными людьми, оборванными и не евшими уже много дней. У некоторых из них были на руках мертвые дети. Возникли эпидемии тифа и оспы.

Истощенная войной страна испытывала недостаток продовольствия и медикаментов и мало чем могла помочь беженцам. Для них были организованы специальные лагеря, смертность в которых была просто ужасающей. А тут наступила зима, и люди теперь гибли еще и от холода. Четвертая ассамблея Лиги Наций на своей сессии в Женеве проголосовала за то, чтобы выделить Организации спасения, возглавляемой Нансеном, пятьсот тысяч золотых франков для немедленной помощи греческим беженцам. Были организованы поселки, в которых беженцев снабжали продовольствием, медикаментами и одеждой. Эпидемии прекратились. Те, кому посчастливилось уцелеть, становились полезными членами общества. Впервые за всю историю человечества разум и добрая воля помогли остановить страшное бедствие. Казалось, что животное вида homo sapiens наконец-то задумалось над тем, что такое совесть, и хоть в какой-то мере приблизилось к идеалам гуманизма.

Все это и еще многое другое рассказал Латимеру его приятель Сиантос, когда тот приехал в Афины. Правда, услышав, что Латимер интересуется беженцами, Сиантос сморщил губы.

– Список тех, кто прибыл сюда из Смирны? Довольно трудная задачка. Если б вы видели, что тут тогда делалось… Их было так много, и все в таком ужасном виде… – Разумеется, далее последовал неизбежный вопрос: – А зачем вам это нужно?

Латимер подумал, что, видимо, этот вопрос будет постоянно преследовать его. Он, конечно, думал над тем, как объяснить свой интерес. Однако говорить, что его заинтересовала судьба убитого преступника, ему, откровенно говоря, очень не хотелось. Несомненно, последовали бы сомнения в выполнимости поставленной задачи – у него самого их было в избытке. Ведь простая мысль, появившаяся у него в стамбульском морге, иногда казалась ему ужасно абсурдной. И потому он избрал тактику уверток от существа дела при разговорах о нем.

– Мне это нужно в связи с моей новой книгой. Вы ведь знаете, как важны подробности. Я хочу проверить, можно ли отыскать следы человека через такой большой промежуток времени.

Сиантос сказал, что теперь ему все стало ясно, а Латимер с грустью подумал: писателям прощают разного рода экстравагантности и это вряд ли характеризует их как разумных людей.

Латимер очень надеялся на помощь Сиантоса, занимавшего довольно высокий пост в правительстве. Однако тут его чуть было не постигло разочарование. Прошла неделя, а Сиантос смог ему сообщить только то, что список беженцев действительно существует, но доступ к нему является прерогативой местных властей. Прошла еще одна неделя бесцельного ожидания, проведенная Латимером в кофейнях, и лишь в конце этой второй недели он был представлен одному небескорыстному джентльмену, в ведении которого находились муниципальные учреждения. Разумеется, разрешение было, наконец, получено, и на другой день Латимер отправился по указанному адресу.

Справочное бюро размещалось в голой комнате с перегородкой, за которой сидел чиновник. Он только пожал плечами, узнав, что Латимеру надо навести справки о неком Димитриосе, упаковщике инжира, который прибыл в Афины в октябре 1922 года.

– Это вообще невозможно сделать. Ведь известно только имя, нужно знать еще и фамилию, – сказал чиновник.

Сердце у Латимера сжалось – все его старания оказались напрасными. Он поблагодарил и, повернувшись, пошел к выходу, как вдруг у него мелькнула мысль: а что, если…

– Фамилия, – сказал он, – кажется, Макропулос.

Странно, но ему вдруг показалось, что кто-то заглянул в дверь, когда он обратился к чиновнику.

– Димитриос Макропулос? – повторил чиновник. – Это уже лучше. Если этот человек у нас зарегистрирован, то мы его, конечно, найдем. Благодаря организации и терпению можно решить любой вопрос. Прошу вас, пройдите сюда.

Открыв дверцу в перегородке, он впустил Латимера внутрь. Латимер обратил внимание, что чиновник смотрит куда-то позади него.

– Ну вот, уже ушел! – воскликнул он. – Ведь говорил, что не могу тащить этот воз один, что мне нужен помощник. А у людей нет ни капельки терпения, – Он пожал плечами, – Ну, это его дело. Я свои обязанности выполняю исправно. Пожалуйста, пройдемте со мной.

Выйдя из комнаты, они спустились по каменной лестнице в просторное подвальное помещение, где было множество стоящих друг на друге стальных ящичков.

– Организация, – пояснил чиновник, – в этом весь секрет могущества современного государства. Только благодаря ей мы сможем создать Великую Грецию. Но, конечно, сначала надо запастись терпением.

Он прошел в угол помещения и, вытащив из ящичка картотеку, стал перебирать ее. На одной из карточек он ненадолго задержался.

– Макропулос. Если этот человек у нас зарегистрирован, то мы найдем сведения о нем в ящике номер 16. Вот в чем польза организации.

Но в ящике номер 16 ничего не оказалось. Чиновник в недоумении развел руками и еще раз просмотрел картотеку. Никаких сведений о Макропулосе не было. И тут Латимера посетило вдохновение:

– А что, если посмотреть на фамилию Талат?

– Но ведь это турецкая фамилия.

– Да, я знаю, но все-таки давайте посмотрим.

Пожав плечами, чиновник опять прошел в угол.

– Ящик номер 27,– не слишком стараясь скрыть свое раздражение, объявил чиновник. – А вы уверены, что этот человек прибыл в Афины? Быть может, он оказался в Салониках?

Латимер промолчал, потому что этот вопрос мучил его самого. С замиранием сердца следил он, как пальцы чиновника перебирают карточки. Внезапно тот остановился.

– Ну что, нашли? – выпалил Латимер.

– Да, вот, – сказал чиновник, держа в руке карточку, – Действительно, он упаковщик инжира. Только зовут его Димитриос Таладис.

– Позвольте взглянуть, – протянул Латимер руку.

На карточке черным по белому было написано: Димитриос Таладис. Он, Латимер, знал теперь немного больше, чем сам полковник Хаки. Итак, Димитриос воспользовался фамилией Талат на четыре года раньше, чем об этом говорилось в досье. Он просто присоединил к ней греческий суффикс. Имелись тут и другие сведения, о которых не знал полковник. Взглянув на чиновника, Латимер увидел, что тот самодовольно улыбается.

– Можно я сниму копию? – спросил Латимер.

– Конечно. Только вы должны это сделать у меня на глазах. Таковы правила.

Под бдительным оком апостола организации и терпения Латимер переписал сведения о Димитриосе в свою записную книжку. Естественно, это был перевод на английский. Вот этот текст:

«№ Т 53462

Национальная организация спасения

ОТДЕЛ ПОМОЩИ БЕЖЕНЦАМ. АФИНЫ

Пол: мужской.

Имя: Димитриос Таладис.

Год и место рождения: 1889, Салоники.

Род занятий: упаковщик инжира.

Родители: вероятно, умерли.

Паспорт или личная карточка: карточка, выданная в Смирне, утеряна.

Национальность: грек.

Время прибытия: 1922, 1 октября.

Откуда: из Смирны.

Дополнительные сведения: здоров и трудоспособен. Денег не имеет. Приписан к лагерю в Табурии. Выдана временная личная карточка.

Примечание: исчез из лагеря 29 ноября 1922 года. Разыскивается полицией по обвинению в ограблении и покушении на убийство. Ордер на арест подписан 30 ноября 1922 года. По-видимому, бежал на одном из судов.»

Ну, конечно, это тот самый Димитриос. Во всяком случае, год рождения совпадает с тем, который был указан в сведениях о нем, полученных полковником от греческой полиции. Правда, место рождения другое. В досье говорилось, что он родился в Лариссе. Записался он под вымышленной фамилией, так что вероятность разоблачения при наведении о нем справок что в Лариссе, что в Салониках была одинаковой.

Так почему же все-таки Салоники? Ну, конечно же, осенило вдруг Латимера. Город Салоники входил в 1889 году в состав Османской империи, и поэтому греческие власти скорей всего не располагали данными за этот период. Да, этот Димитриос был малый не промах. Почему он выбрал себе такую странную фамилию? Ведь вполне мог взять какую-нибудь греческую? Очевидно, турецкая фамилия Талат чем-то ему понравилась. Что же касается карточки, выданной в Смирне, то она, разумеется, была «утеряна», потому что была выдана Димитриосу Макропулосу, которого греческая полиция могла разыскивать по просьбе турецкой.

Дата прибытия в Афины напомнила Латимеру, что через четыре дня в Смирне начался суд военного трибунала. Благодаря деньгам Шолема Димитриос совершил свое морское путешествие не в трюме, как многие другие, а в сравнительно комфортабельных условиях и потому был «здоров и трудоспособен». Способный делать одни только мерзости, он очень заботился о своем здоровье. Очевидно, в момент прибытия у него еще оставалась большая часть награбленных денег. Однако он сказал властям, что у него нет денег, и, с его точки зрения, поступил очень разумно – с какой стати он должен платить за пищу и одежду, когда может получить их даром. Он не такой дурак, как все эти беженцы, да и, кроме того, здорово поиздержался. Действительно, для возмещения убытков потребовался еще один Шолем. Вероятно, он пожалел о том, что разделил награбленное поровну.

«По-видимому, бежал на одном из судов». После второго ограбления у него было достаточно денег, чтобы оплатить билет до Бургаса. Вероятно, он побоялся ехать в Болгарию по железной дороге, так как для пограничников его временное удостоверение личности не могло служить официальным документом для того, чтобы пересечь границу. Ну а в Бургасе, где были представители международной комиссии по беженцам, та же бумажка помогла ему сойти на берег.

Вручив карточку чиновнику, хваленое терпение которого явно истощилось, и соответствующим образом отблагодарив его, Латимер вернулся в отель и погрузился в размышления.

В целом он остался доволен собой. Он провел свое рутинное расследование терпеливо и настойчиво, как говорится, в лучших традициях Скотленд-Ярда, и, между прочим, благодаря своей догадке – что Димитриос взял фамилию Талат – получил новую информацию. Ему очень хотелось послать отчет о своем расследовании полковнику Хаки, но он постеснялся это сделать. Вряд ли полковник оценил бы его усердие – ведь труп Димитриоса был уже зарыт, а досье погребено в архивах службы безопасности. Ну что ж, теперь на очереди была София.

Латимер попытался вспомнить все, что знал о послевоенной политике Болгарии, и вскоре пришел к выводу, что эти знания весьма незначительны. Он знал, например, что Александр Стамболийский, возглавляя правительство, проводил либеральную политику, но в чем это конкретно выражалось, он не имел ни малейшего понятия. На Стамболийского было совершено покушение, а затем против него возник военный заговор, организованный Македонской революционной организацией. Стамболийскому удалось бежать из Софии. Пытаясь ликвидировать заговорщиков, он был убит. Но это была всего лишь канва событий, а то, какие политические силы стояли за всем этим, каковы подробности, очень важные в таких случаях, – все было покрыто мраком. Но ведь это можно поправить, если поехать в Софию и выяснить все на месте.

В тот вечер Латимер пригласил на ужин Сиантоса. Это был добрый, хотя и тщеславный, человек, который принимал близко к сердцу неприятности, постигшие его друзей, и всегда был готов, пользуясь своим служебным положением, – естественно, в разумных пределах – помочь им. Латимер поблагодарил его за содействие и решил прощупать почву насчет Софии.

– Вы так добры, дорогой Сиантос, что, надеюсь, не откажете мне еще в одной просьбе.

– Я всегда к вашим услугам.

– У вас есть знакомые в Софии? Я бы очень хотел заручиться рекомендательным письмом к какому-нибудь толковому журналисту, которому хорошо известна закулисная сторона политических событий, происходивших в Болгарии в 1923 году.

Пригладив свои вьющиеся седые волосы, Сиантос понимающе улыбнулся.

– Никогда не угадаешь, что может потребоваться писателю. Разумеется, я могу это сделать. Какой адресат вам больше подойдет – грек или болгарин?

– Грек, конечно, лучше. Ведь я не говорю по-болгарски.

Сиантос на секунду задумался.

– Это некий Марукакис. Он корреспондент французского агентства новостей в Софии. Я с ним лично не знаком, но его знает один мой приятель. Я попрошу его написать Марукакису.

Ужин происходил в одном из ресторанов, и было странно видеть, как, воровато оглянувшись по сторонам, Сиантос вдруг сильно понизил голос.

– Есть, правда, одно обстоятельство. Не знаю, как вы на это посмотрите. Дело в том, что этот человек… – он перешел на шепот, и Латимер услышал, что журналист… сочувствует коммунистам.

Брови у Латимера поползли вверх.

– Лично я не считаю это недостатком. Все коммунисты, с которыми мне приходилось встречаться, были очень умные люди.

От этих слов Сиантоса передернуло.

– Вот как? Вы говорите опасные речи, мой друг. Известно ли вам, что марксизм находится в Греции под запретом?

– Простите, но, может быть, сначала решим дело с письмом?

– Вы действительно непредсказуемы! – вздохнув, воскликнул Сиантос. – Я передам вам письмо завтра. Имея дело с писателями…

Латимер получил-таки рекомендательное письмо спустя неделю. Оформив выездную визу из Греции и въездную в Болгарию, он взял билет на ночной поезд Афины – София.

Пассажиров было не очень много, и он надеялся, что будет в купе один. Однако минут за пять до отхода поезда носильщик втащил в купе багаж, а через минуту появился и пассажир.

– Приношу мои глубочайшие извинения, но я вынужден нарушить ваше одиночество, – обратился он к Латимеру по-английски.

Это был полный, нездорового вида человек лет пятидесяти пяти. Он повернулся, чтобы расплатиться с носильщиком, и Латимеру сразу бросилось в глаза, как смешно сидят на нем брюки – сзади он удивительным образом напоминал слона. Когда же он сел и Латимер смог разглядеть его как следует, то он забыл об этой смешной черте. У человека было сильно опухшее – не то от обжорства, не то от пьянства – лицо с маленькими, слезящимися, покрытыми большой сетью капилляров голубенькими глазками, под которыми набухли мешки. Нос был большой, какой-то неопределенной формы, точно сделанный из резины. Наибольшее впечатление, конечно, производила нижняя часть лица. Бледные распухшие губы кривились в какой-то вымученной улыбке, приоткрывая ослепительно белые вставные зубы. И слезящиеся глаза, и сахариновая улыбка придавали лицу такое выражение, будто вы имели дело с невинным страдальцем, безропотно сносящим все выпавшие на его долю мучения. Выражение лица этого человека несомненно стремилось сообщить всем и каждому, что мстительная судьба, обращаясь с ним несправедливо и жестоко, все-таки не уничтожила в нем веру в доброту человеческую – короче, так мог улыбаться со слезами на глазах только возведенный на костер мученик. Этот человек чем-то походил на одного знакомого священника, который был лишен сана за растрату церковных денег.

– Раз место свободно, – сказал Латимер авторитетно, – ни о каком нарушении не может быть и речи.

Слушая, как трудно и часто дышит этот человек, Латимер подумал, что он наверняка страдает одышкой и, значит, будет во сне храпеть.

– Как вы хорошо сказали! – воскликнул незнакомец, – В наши дни столько недобрых людей, которые совсем не думают о других! Осмелюсь спросить, далеко едете?

– В Софию.

– Чудесный город, чудесный. А я до Бухареста. Надеюсь, друг другу не помешаем.

Латимер ответил, что тоже надеется на это. Он никак не мог определить, кто этот толстяк. По-английски он вроде бы говорил правильно, но с каким-то ужасным, вульгарным акцентом, произнося слова, точно у него рот был набит кашей. Кроме того, начав фразу, он, казалось, собирался кончить ее на более привычном для него французском или немецком. Видно было, что он учился языку по книгам.

Достав из небольшого чемодана, какой обычно берут с собой в дорогу атташе, брюки, пижаму, толстые шерстяные носки и потрепанную книжку в бумажной обложке, толстяк положил их на верхнюю полку. Латимер заметил, что книжка была на французском и называлась «Жемчужины мудрости на каждый день». Затем толстяк вытащил из кармана пачку тоненьких греческих сигарок.

– Вы не возражаете, если я покурю? – сказал он, протягивая пачку.

– Сделайте одолжение. Благодарю вас, но мне сейчас курить не хочется.

Поезд набирал скорость. В купе вошел проводник и стал застилать верхние полки. Когда он вышел, Латимер снял пиджак и лег поверх одеяла. Толстяк, взявшийся было за книгу, вдруг отложил ее и обратился к Латимеру:

– Когда проводник сказал мне, что я еду вместе с англичанином, я подумал, как это чудесно – ехать вместе с вами.

– Вы очень добры.

– Поверьте, я говорю от всей души.

Дым ел ему глаза, и он промокал навертывавшиеся слезы шерстяным носком.

– Очень глупо делаю, что курю, – сказал он, точно жалуясь кому-то, – да и глаза у меня очень слабы. Но, видно, Всемогущий так решил, а Он всегда знает, что делает. Быть может, чтобы я лучше воспринимал красоту Его творения, Матери-Природы, чтобы я обратил внимание на великолепие ее одежды – на деревья, цветы, облака, голубизну неба, на покрытые снегом вершины, чудесные виды, на золото заката.

– Вам просто надо носить очки.

– Если бы мне нужны были очки, – покачал толстяк головой, – Всемогущий дал бы мне знак. – Он пристально посмотрел на Латимера, – Неужели вы не чувствуете, мой друг, что где-то над нами, рядом с нами, внутри нас есть некая Власть, некая роковая Сила, которая заставляет нас делать те вещи, которые мы делаем?

– Ну, это большой вопрос.

– Мы не понимаем этого только потому, что недостаточно просты и скромны. Чтобы стать философом не нужно никакого особого образования. Достаточно быть простым и скромным, – Он смотрел на Латимера, и взгляд его излучал простоту и скромность. – Живи и давай жить другим – вот в чем секрет счастья. И оставим Всемогущему право отвечать на те вопросы, которые вне нашего немощного разумения. Мы не в силах бороться против Судьбы. Если Всемогущему угодно, чтобы мы поступали нехорошо, то, значит, Он видит в этом какую-то цель, которая нам не всегда ясна. Если Всемогущий хочет, чтобы кто-то разбогател, а большинство как были, так и остались бедными, значит, надо безропотно принять Его волю.

В этом месте отрыжка прервала его разглагольствования. Подняв глаза вверх, он посмотрел на полку, где стояли чемоданы Латимера. На его лице засияла улыбка.

– Я часто думаю, – заявил он, – сколько пищи для размышлений, когда едешь в поезде! Согласитесь? Взять хоть чемодан. Какое сходство с человеком! Ведь мы тоже на жизненном пути приобретаем множество наклеек. Наклейки – это то, какими мы хотим казаться, но ведь главное – это то, какие мы внутри. И как часто, – тут он в отчаянии замотал головой, – как часто чемодан не содержит ничего чудесного. Вы ведь не будете спорить со мной?

Латимера давно тошнило от его речей. Он выдавил из себя:

– А вы очень хорошо говорите по-английски.

– Английский – чудесный язык, так мне кажется. Шекспир, Герберт Уэллс – у вас есть великие писатели. Но я не могу выразить полностью все мои мысли по-английски. Вы, должно быть, заметили, что мне гораздо ближе французский.

– Но ваш родной язык?..

Толстяк развел руками, на правой руке его блеснуло кольцо с алмазом.

– Я гражданин Мира, – ответил он, – для меня все страны, все языки прекрасны. Если бы только люди могли жить как братья, без ненависти и с верой в чудесное! Но нет! Всегда найдутся коммунисты и так далее. Очевидно, такова уж воля Всемогущего.

– Кажется, ко мне пришел сон, – сказал Латимер.

– Сон! – подхватил толстяк, – Это великая милость, дарованная нам, людям. Меня зовут, – сказал он без всякой связи с предыдущим, – мистер Питерс.

– Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Питерс, – ответил ему Латимер довольно сухо. – Мы прибываем в Софию очень рано, поэтому я не буду раздеваться.

Он выключил верхний свет в купе, оставив гореть лишь синюю лампочку над входом да два ночника, и залез под одеяло.

Мистер Питерс следил за его действиями с какой-то непонятной грустью, потом начал раздеваться. Балансируя на одной ноге, надел пижаму и забрался на свою полку. Минуты две он лежал неподвижно, тихо посапывая, потом повернулся на бок и, достав книжку, стал читать. Латимер выключил свой ночник и закрыл глаза. Через минуту он уже крепко спал.

Поезд прибыл на границу еще до рассвета. Латимера разбудил проводник. Мистер Питерс продолжал читать. Очевидно, его бумаги пограничники просмотрели в коридоре, и Латимер пожалел о том, что так и не узнал, к какой национальности принадлежит сей гражданин Мира. Болгарский таможенник заглянул в купе, нахмурился, увидев чемоданы, и исчез, так ничего и не сказав. Сон был сломан, и Латимер, подремав еще немного, открыл глаза. За окном был слабый серый свет утра. Поезд прибывал в Софию в семь. Латимер спустился вниз и начал собирать вещи. Мистер Питерс погасил ночник и закрыл глаза. Когда поезд начал погромыхивать на стыках, Латимер тихо открыл дверь купе. Мистер Питерс вдруг повернулся на другой бок и посмотрел на него.

– Простите, – сказал Латимер, – что разбудил вас.

В серой полутьме купе улыбка на лице толстяка показалась Латимеру клоунской маской.

– Напрасно тревожитесь, – ответил мистер Питерс, – я все равно не спал. Я только хотел вам сказать, что лучше всего остановиться в отеле «Славянская беседа».

– Благодарю за совет, но я уже заказал номер по телефону из Афин в отеле «Гран-палас». Мои друзья рекомендовали мне именно этот отель. Вы его знаете?

– Конечно. Это очень хороший отель, – Поезд начал тормозить, – До свидания, мистер Латимер.

– До свидания.

Как и любому пассажиру, Латимеру очень хотелось добраться поскорей до отеля, принять ванну, позавтракать, и только потом, случайно вспомнив слова мистера Питерса, он задумался над тем, каким образом тому стала известна его фамилия.