Текст книги "На краю ночи (ЛП)"

Автор книги: Джон Айкен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Джон Айкен
На краю ночи

Edge of Night 1949

1

С первым проблеском сознания он осознал, что идет, уверенно взбираясь по пологому склону, а в лицо ему дует свежий душистый ветер. И это было странно – ведь он, конечно же, не был в увольнении? Если он спит, то должен спать в своей каюте?

На мгновение прохладный ветер усилился, и ощущение сна окончательно исчезло из мыслей Кента Грирсона. Он открыл глаза и огляделся.

Сначала его целиком поглотила невероятная, фантастическая немыслимость окружающего. Широкая, гладкая, как стекло, нефритово‑зелёная дорога, по которой он шёл, плавно изгибалась и уходила вверх вдоль лазурной кристаллической стены слева; светящийся зелёный свод над головой; фиолетовое небо справа, усыпанное звёздами несмотря на явный дневной свет с причудливым оранжевым отливом; полное отсутствие горизонта…

С того момента, как он впервые подсознательно понял, что он не один, он стал осознавать присутствие двух спутников, молча шагавших рядом с ним. Маленькая, хрупкая девушка в униформе медсестры, волосы аккуратно зачесаны за уши; тонкие, чёткие черты лица, тёмные выразительные глаза – во взгляде печаль и решимость, недоумение, но не растерянность. И оборванный, светловолосый мальчишка, растрепанный, с лицом, испачканным чем-то черным, – и всё же в нём явственно читались живость, выносливость и сила духа. Оба, казалось, не замечали его присутствия рядом.

Грирсон отчаянно попытался вспомнить свои последние осознанные действия. Словно из глубин полузабытого кошмарного сна всплыла путаница несвязных воспоминаний: почти непрерывные сотрясения от взрывов, далёких и совсем близких; мерцающий, гаснущий свет, а затем – полная тьма, жуткая, осязаемая, тёплая, пахнущая хлором, и следом – судорожные вспышки света вновь. А потом?..

Его первая после пробуждения мысль вернулась с новой силой. Какими бы ни были его последние действия, это окружение было совершенно чуждым, выходящим за пределы его опыта, ожиданий и даже воображения; буквально неземным. Это он знал точно. А его спутники – эта спокойная девушка, этот крепкий маленький оборванец? Он снова посмотрел на девушку, и внезапно она почувствовала на себе его пристальный взгляд и серьезно посмотрела на него.

Ее голос, подумал он, соответствовал внешности. Он был мягким, глубоким и каким-то… сильным.

– Мы решили не будить вас – и так достаточно потрясений.

– Что… где…? – он осёкся. – Считайте, что я ничего не знаю.

Все трое, по общему согласию, остановились. Всё так же прохладный ветер, словно дующий с холмов, обвевал лоб Грирсона. И всё так же невероятный, прекрасный пейзаж вокруг оставался реальным.

– Мы знаем не больше вашего. Десять минут назад мы очутились здесь – вернее, в полумиле ниже по склону. Насколько я понимаю, это спираль, вьющаяся вокруг огромной колонны. – Она махнула рукой в сторону голубой внутренней стены. – Вы были с нами, но спали – шли с закрытыми глазами, не осознавая этого. Билл сказал, что не стоит будить вас резко, и, думаю, он прав.

Она улыбнулась мальчику, а он в ответ ухмыльнулся, показав щербатый рот.

– Но что… Господи!

Он вспомнил! Вспомнил свою прошлую жизнь – и это был не ночной кошмар. Первый день патрулирования: они заметили вражеский конвой и атаковали крейсер – затем глубинные бомбы, казалось, их были сотни; стоило выровнять лодку, как новый чудовищный удар снова клал её на бок – взрыв со стороны машинного отделения, крики, свет… и сейчас?

– Если я… не сплю… если я действительно здесь, и вы – настоящие… – начал он и умолк, заметив широкую улыбку мальчишки.

– Я тут, сэр, точно‑преточно, рад быть с вами, уж будьте-нате уверены.

– Тогда, – медленно продолжил Грирсон, – думаю, мы, возможно, умерли… это должно быть…

Глаза девушки широко раскрылись.

– Почему вы так думаете?

– Я командовал подводной лодкой в Средиземном море. Мы атаковали конвой, а они начали забрасывать нас глубинными бомбами. Последнее, что я помню, – погас свет… по‑моему.

Лишившись дара речи, она повернулась к мальчику, и тот заговорил дрожащим голосом:

– Господи… Значит, если мы померли… значит, я… я все-таки ее не спас… думал, успел спуститься вовремя. – Слеза выкатилась на кончик его носа, но он смахнул ее тыльной стороной ладони и проговорил с напускной грубоватостью: – Да, похоже, мы и впрямь покойники, раз у вас, сэр, вышло то же самое. Я попал под бомбёжку Бетнале. Как раз уводил нашу малышку – Морин, то есть – под лестницу, после того как сирены завыли, как услышал, что здоровенная такая бомба летит прямо на нас. Ну, я её подхватил – обычно‑то еле поднимаю, а тут она словно пушинка оказалась… и… и если бы не всё это, – он обвёл рукой окружающее пространство, – я бы подумал, что успел. Но, видать, та здоровенная всё‑таки достала нас. – Он задумался. – Только вот… почему её тут нет?

Грирсон повернулся к девушке.

– А вы… мисс… э‑э…?

Она была очень бледна и отвечала отрешенно.

– Миссис. Хоунс, но, пожалуйста, зовите меня Лорой. Я сказала Биллу, но он слишком стесняется… – Она собралась с мыслями. – Нет… этого не может быть. Я не могла так его подвести. Это Джим… мой муж… его с Дюнкерка доставили, случайно попал в мой госпиталь… врачи говорили, есть призрачная надежда, что на самом деле означало – никакой, а я поклялась, что спасу его. И когда наступил кризис… – Её руки дрогнули в почти беспомощном жесте, явно ей несвойственном. Затем голос снова стал твёрдым: – Нет. Со мной всё было в порядке. Никаких налётов. Мы не можем быть мертвы. И вообще, это не выглядело бы так.

– А откуда вы знаете? – серьезно спросил Грирсон. – Это не похоже ни на что, что я когда-либо мог представить.

Она покачала головой, изящным и решительным движением. И затем:

– Странно, но не страннее всего остального… я не могу точно вспомнить, когда я… когда я умерла… словно я просто уснула. И всё же я была предельно бодра и сосредоточена.

– Похоже, мы все были в таком состоянии, – сказал Грирсон. – Хорошо, тогда допустим, что мы не мертвы. Тогда что с нами случилось? Где мы? Что нам делать?

Он говорил с явным нетерпением. Его тревожило, как там G38 справляется без своего командира.

Билл ухмыльнулся. Теперь казалось, что из всех троих он принимал ситуацию спокойнее всех.

– Не знаю. Не знаю. Не знаю, – повторил он, а затем добавил: – Рад, что всё‑таки успел спустить Морин вниз.

– Я имел в виду, – уже спокойнее обратился Грирсон к Лоре, – что вы, похоже, придерживались какого‑то плана действий – шли в определённом направлении, а не куда глаза глядят.

– Это было решено за нас, – сказала она. – Думаю, мы прошли примерно полтора витка вверх по спирали от того места, где начинался пандус. Вниз пути не было.

Грирсон вдруг осознал, что ещё ни разу не заглядывал за край пандуса, и подошёл к краю, чтобы это сделать. Ему и в голову не приходило, что они могут находиться очень высоко над землёй – или что земли может вообще не быть. Но, кроме стеклянно‑гладкого изгиба нижнего витка дороги, внизу ничего не было видно – лишь далеко‑далеко под ними простиралось серо‑перламутровое море облаков, постепенно сливающееся с более глубоким цветом неба.

Он задумчиво вернулся к остальным.

– Было ли что‑нибудь видно с нижнего конца? – спросил он.

– Облака, – ответила Лора, – и голубая колонна, – она махнула в сторону огромной центральной колонны, – поднимающаяся из них, в милях под нами.

– Никаких самолетов или чего-то в этом роде?

Она покачала головой.

– Вы беспокоитесь о своей команде, да?

– Разумеется.

– Ну, я… я тоже ужасно беспокоюсь за Джима. Он может быть… мёртв, он мог умереть как раз в тот момент – если это теперь что‑то значит. Но мне почему‑то кажется, что всё это важнее нас, наших проблем, мира, оставленного нами. Здесь так невероятно странно и прекрасно – возможно, пугающе, – но за этим явно стоит какой‑то замысел, я уверена… – Она замолчала, сцепив руки и глядя вверх на золотисто‑зеленое сияние свода. – Вы думаете, там есть солнце? – спросила она.

Грирсон резко произнёс:

– Я не могу относиться к этому так отстранённо. Мне нужно вернуться. У меня есть дело. Дело, которое может повлиять на ход войны.

– Мне кажется, сэр, – почтительно, но твердо вставил Билл, – что нет никакого смысла смотреть на это так. Мы здесь – не знаем, как сюда попали, разве что кто‑то нас сюда поместил, и мы не уйдём, пока нам не позволят. Так что, по‑моему, надо принимать всё как есть.

– Это всё прекрасно. Но мы не принимаем всё как есть. Мы вообще ничего не делаем – только идём.

– Знаете, вы себе противоречите, – сказала Лора, её глаза улыбались. – Как говорит Билл, кто‑то поместил нас сюда, и, поскольку у нас не было другого выбора, кроме как идти – вверх, – видимо, именно этого от нас и ждали. Если только вы не предлагаете сесть и разрыдаться.

Грирсон криво усмехнулся.

– Простите, – сказал он. – У вас больше прав расстраиваться, чем у меня. У меня отличная команда. Они справятся, если это вообще в человеческих силах. А вы, возможно, были… незаменимы.

– Нет. Я не собираюсь так на это смотреть. Иначе это может испортить мне всю оставшуюся жизнь, если я позволю этим мыслям завладеть собой.

2

Когда Грирсон повернулся, чтобы продолжить подъём, он ощутил тёплое восхищение двумя своими спутниками, сопровождающими его в этом фантастическом приключении. Восхищение, ничуть не уменьшившееся и тогда, когда после подъема – мили на две, по его оценке – они ненадолго остановились передохнуть.

Билл, с осунувшимся, бледным и усталым лицом, все еще мог улыбаться Лоре.

– Одно скажу, – сказал он. – Обратно-то в два счёта скатимся. Представляете, как съезжать вниз по этому делу – “Уайт-Сити” отдыхает! Прямо как тот китаец про катание по снегу говорил: «Вжжжжух! Пролетел милю!»

Лора рассмеялась. Звук её смеха был изумительным.

– А как же обрыв в самом низу? – спросила она.

– Точно! А я-то свой парашют дома позабыл! Придется все-таки пешком топать!

Грирсон молчал. За всю жизнь он мало общался с женщинами и детьми, и искусство лёгкой беседы никогда его особенно не занимало. Его разговоры обычно касались фундаментальных вещей – прямо и по существу; и прежде ему редко требовалась иная манера общения.

Когда они вновь двинулись вверх, он сказал:

– Вы оба почему‑то считаете, что мы уже не на Земле. Почему?

– Вы когда‑нибудь видели на Земле что‑нибудь подобное, сэр? – спросил Билл, серьёзный, хотя выражение его упрямого маленького лица таило в себе лёгкую искорку веселья. – Такую штуковину не заметить трудно, даже будь вы в Лондоне, а она – в Сан-Франциско.

Грирсон улыбнулся.

– Верно, – сказал он и снова замолчал, вполуха прислушиваясь к болтовне своих спутников.

Внезапно он понял, что они встревожены и болтают, чтобы подбодрить себя. Помимо вопроса о том, что их ждёт впереди, был и вопрос о том, чего может не оказаться – например, еды и воды. Он сам был более или менее привыкший к таким неопределённостям. Но эти двое… впрочем, они ведь тоже повидали войну. И все же ему до боли захотелось похлопать мальчишку по плечу; а еще больше – обнять девушку за талию и сказать ей, что не о чем беспокоиться. «Хотя она вряд ли поблагодарит меня за это», – подумал он.

Его вдруг пронзила идея, почти парализующая своими выводами. Почему она не пришла ему в голову раньше? Он едва обратил внимание на удивлённый взгляд Лоры, когда резко вмешался в разговор.

– Какую дату вы назвали, когда… всё случилось? – спросил он.

– 5 июня.

– В тысяча девятьсот сороковом?

– Конечно.

Билл был ошеломлен.

– Но, мисс Лора… – начал он.

Грирсон перебил его.

– А у тебя, Билл?

– 12 сентября – во время бомбёжки. – Его неудержимая ухмылка вновь проступила на лице. – Где вы были все это время, мисс Лора?

Она теперь была мертвенно бледной.

– Значит, прошло три месяца, пока я… спала. Думаю, мне лучше не надеяться.

– Должен сразу сказать, – произнёс Грирсон, – что дата, когда я… пропал, была пятое августа – тысяча девятьсот сорок второй.

Оба замолчали, уставившись на него. Спустя мгновение Билл проговорил:

– Ну и спящие красавицы с нас, ничего не скажешь!

Грирсон покачал головой.

– Все это совершенно невероятно. Но, по крайней мере, мы, кажется, приближаемся к вершине. Посмотрите, насколько ярче стал свет наверху. И пандус сужается.

Не отрывая взгляда от вершины, он подошёл к краю дороги, пытаясь разглядеть, что скрывается за следующим витком спирали – что ждёт их там, выше.

– Послушайте, будьте осторожнее, – тревожно сказала Лора. – Мы не знаем, где земля, но внизу ужасная пропасть. Я боюсь высоты.

– Правда? А я не боюсь. В детстве любил лазать по горам – на острове Скай и в Доломитах. Единственное, чего я не выношу, – это замкнутые пространства, метро и тому подобное.

Она удивленно посмотрела на него.

– Тогда… простите… но с какой стати вы вообще…?

– О, решил попробовать перебороть это в себе. Если можешь выдержать подлодку – выдержишь и всё остальное подобное.

– Вы часто занимаетесь самоистязанием?

Грирсон задумался над её словами, но тут нетерпеливо вмешался Билл:

– Видите ли вы вершину, сэр?

Грирсон очнулся от короткого раздумья. Обращаясь к девушке, он сказал:

– Я подумаю об этом. Это важно. – И затем: – Мы почти на месте, где бы это ни было. Тупик, только наоборот, я полагаю. За следующим поворотом ничего нет.

Когда они поднялись ещё немного, они вышли из тени пандуса в странный оранжевый солнечный свет. Прямо над головой сияло маленькое янтарное солнце, тепло которого они едва ощущали, хотя в тени пандуса было совсем не холодно. Над ними последний поворот пандуса быстро сужался, пока не исчезал в колонне в том месте, где сама колонна заканчивалась острой гранью.

Все трое ускорили шаг, забыв об усталости и неуверенности. Каждый чувствовал, что наверху, там, где кончался пандус, должно было находиться объяснение той фантастической реальности, в которую они оказались погружены. В молчании они поспешили миновать последний поворот, прижимаясь к колонне гуськом, пока их путь не сузился до узкого уступа, пока, наконец Грирсон смог перебраться через голубой край и подать руку Лоре, без стеснения закрывшей глаза, не в силах смотреть на головокружительно уходящие вниз витки дороги. Билл вскарабкался без посторонней помощи, и они оказались на самом верху.

Круглое плато темно-синего цвета, отполированное, но не совсем ровное, о чем свидетельствовали искажённые оранжевые отблески солнца. Теперь они поняли, что колонна, должно быть, была намного больше, чем они предполагали. Даже здесь, в самой узкой части, её поперечник составлял не меньше сотни ярдов. Внизу находился постепенно расширяющийся спиральный пандус, виток за витком, до самого нижнего и широчайшего, бледно-нефритовый на фоне жемчужных, непроницаемых облаков.

В центре миниатюрного плато стоял обычный стул. А на стуле сидел старик.

Все трое, пытаясь позднее описать его, обнаружили, что это совершенно невозможно. В первую очередь, они не могли сойтись во мнении относительно простейших деталей и вскоре поняли, что каждый видел его по-разному. Точно так же, пытаясь восстановить его слова, они обнаружили, что не могут помочь друг другу – попросту говоря, они слышали разные слова.

В итоге они сошлись лишь на том, что он был самым удивительным человеком из всех, кого они когда‑либо видели. В его чертах читались неописуемая сила, юмор, мудрость, отстранённость и проницательность – и это завораживало их.

Они даже не заметили, как приблизились к нему и молча встали перед ним.

– Итак, вы пришли, чтобы помочь мне, – сказал он это, или нечто подобное. – И это очень мило с вашей стороны. Ибо я хорошо знаю, что у каждого из вас есть свои большие проблемы.

Его голос соответствовал его личности. Позже Лора сказала, что он был похож на орган. Грирсон сказал, что он напомнил ему ветры в Кулинских горах. Билл сказал, что даже Джек Трейн[1]1
  Джек Трейн – британский комедийный актёр, наиболее известный своими эксцентричными ролями в радиосериале BBC «Опять этот человек».


[Закрыть] не смог бы его сымитировать.

Грирсон сказал:

– Нет в этом нашей заслуги. У нас не было выбора, кроме как прийти сюда, куда бы это ни было. И будь у нас выбор, не могу сказать, что мы бы им воспользовались.

Лора тихо заметила:

– Думаю, мы бы воспользовались.

– Я знаю, – сказал старик. – И я согласен с Лорой. Если бы было… время, – он слегка запнулся, – я предложил бы вам выбор. Но так – я привёл вас сюда волей-неволей.

– Мне-то кажется, дяденька, – сказал Билл, – вы бы сэкономили время, ежели оно вам так нужно было, кабы притащили нас прямо сюда, вместо того чтобы гонять по этому своему штопору, словно по Брайтонской набережной.

Старик улыбнулся – и с его улыбкой солнце, казалось, засветило ярче, а сине‑оранжевое сияние плато стало ещё прекраснее.

– Это время не было потрачено зря, – сказал он. – Я хотел немного узнать о своих новобранцах и дать им время подумать. Я наблюдал за вами и слушал ваши разговоры, пока вы поднимались сюда.

Не придавая значение его словам, Грирсон с прежним нетерпением произнес:

– Ну, во всяком случае мы здесь. Вы скажете нам – где и зачем?

– И кто вы? – тихо добавила Лора.

– Вы на Земле, – сказал старик и сделал паузу, а затем продолжил: – Но примерно через тысячу миллионов лет после вашего времени.

– Ах! – вырвалось у Лоры.

– Неудивительно, что мы ее не признали, – сказал Билл. – То, что мы видим, имею в виду.

Оба, казалось, без труда восприняли это ошеломляющее заявление.

– Но… как? – начал Грирсон.

Не то чтобы он не поверил. Но все это было выше его понимания, невероятно, непостижимо. В его голове роилось столько вопросов, что он замолк, лишившись дара речи.

– Я расскажу вам столько, сколько смогу. Времени мало.

Билл пробормотал под нос:

– …долго же вы решали, звать нас или нет…

– Сначала отвечу на вопрос Лоры. Я – Человек. Всё, что осталось от человечества.

– Последний человек?

– В каком‑то смысле – да. Но в каком‑то смысле я – все люди. Тело, что вы видите, лишь иллюзия, материальная проекция, созданная мною для вас. Иначе голос, звучащий в воздухе, или мысль, вещающая в вашем сознании, лишь ещё сильнее смутили бы вас.

– Вы… просто разум? – затаив дыхание, спросила Лора.

– Я – слияние разумов последней расы человечества… его конечная форма, если хотите; с той лишь разницей, что я продолжаю развиваться, к своей радости. И у меня есть тело… вся эта прекрасная Земля – теперь мое тело…

Он взмахнул рукой, указывая вниз, – и лазурный пол, на котором они стояли, внезапно утратил цвет, стал прозрачным, исчез вовсе. Теперь они словно бы парили в воздухе, глядя вниз на море облаков. Те постепенно редели и растворялись, открывая взору саму Землю. Вздох изумления вырвался у всех троих.

Земля теперь казалась гораздо меньше: с высоты в пять миль или около того отчётливо просматривалась её кривизна. Но главное – их зачаровали насыщенные, дивные краски: узор из серебристого моря с коралловыми и голубыми островами, глубокий изумрудный цвет лесов – если это были леса, – золотистые и серые пески – если это были пески, омываемые странным серебристым морем. Всё это околдовывало их, приковывало взгляды.

3

Грирсон словно сквозь туман слышал голос Человека:

– …на протяжении тысячелетий элементы, составляющие Земля, постепенно уплотнялись, превращались в более сложные. Теперь атомные номера в сотни раз превышают известные вам…

Затем в его сознании возник новый вопрос, и образ исчез.

– Какова реальность всего этого? – спросил он. – Вы говорите, что ваше… тело – не настоящее; вы делаете колонну прозрачной по своему желанию…

Старик улыбнулся.

– Что есть реальность, Кент Грирсон? – спросил он. – Этот мир – мое тело, и он повинуется мне. Здесь же, в этом «человеческом» теле и на этом аэродроме, что я создал для вас… – (Билл бросил на него взгляд, полный почтительного недоумения) —…вы видите материальные объекты, и их реальность ничуть не меньше реальности любой другой материи. Материя моего тела здесь абсолютно подчинена моей воле. Что же до остальной Вселенной… – Он замолчал, лицо его помрачнело, и показалось, будто холодный, зловещий ветер подул из глубин космоса, пробежав по плато, чей цвет внезапно и странно померк, утратив живость.

– Человек и всё, что он олицетворяет, в опасности, – произнёс он. – И я спас вас от угрожавших вам опасностей, перенеся сквозь века, чтобы вы помогли ему.

– Но почему из всех разумов, что были в вашем распоряжении, вы выбрали нас, троих сущих младенцев, по сравнению с вами? – спросила Лора.

– Потому что вы из последней эпохи борьбы. После вашей эпохи развитие человечества стало упорядоченным. Не стало кризисов, которые нужно было бы преодолевать. Дух человеческий рос, не зная препятствий, пока, столкнувшись с величайшим кризисом, он – то есть я – не смог преодолеть его в одиночку. Поэтому я извлек из прошлого, из последнего Века Кризисов, те умы, что наиболее подходят для этой задачи.

– И вы не нашли никого получше меня, дяденька? – сказал Билл. – Эти двое – ладно, с ними все ясно, с одного взгляда видно, что вы отобрали стоящих, но я-то… – Он с сомнением посмотрел на себя.

Лора подошла и взяла его за руку.

– И вы думаете, – вмешался Грирсон, – что мы способны на что-то, что не под силу вам со всей вашей мощью?

– Я в это верю. Есть многое, чего я не могу. Физически я не могу покинуть эту сферу. Мои мысли не могут действовать на расстоянии без материального посредника. Посланные в космос материальные фрагменты я не могу контролировать мысленно даже в пределах Солнечной системы. Но я должен рассказать вам об опасностях – и о вашей задаче.

– Во Вселенной всегда существовали два типа разума, взаимно враждебные, с принципиально непримиримыми идеологиями. В вашу эпоху разумы большинства рас несли в себе импульсы обоих типов, и в любой период истории такой расы один тип считался «добром», а второй – «злом». Но по мере развития различных рас рано или поздно один из типов неизменно одерживал полную победу. В эпоху, заметно более раннюю, чем окончательная победа того, что вы назвали бы «добром» в человечестве, в конце вашего Века Кризисов, одна раса в далекой галактике свернула в противоположном направлении и стала, с нашей точки зрения, абсолютным злом. Со временем эта раса достигла расцвета – захватывала и покоряла соседей, распространяла свою черную культуру по всей своей галактике. Тем временем Человек, единственная разумная жизнь, выжившая в нашей галактике, сделал окончательный выбор и в конечном счете достиг ментального единства, породив меня.

Он умолк и устремил задумчивый взгляд на стеклянный пол. И тут в его глубине возник калейдоскоп образов – невообразимо сложное и прекрасное воплощение потока мыслей, мириады сцен из богатого прошлого… или будущего… человечества.

Человек продолжил медленно говорить. Порой, словно забывая о слушателях, он переставал звучать вслух – и его голос превращался лишь в безмолвную, властную мысль в их сознании; затем вновь обретал ощутимую реальность звука.

– Но к тому времени иная раса уже давно достигла ментального единства в своём мире. Она превратилась в Чёрный Разум колоссальной мощи, и повсюду в её галактике, куда только простиралась её отвратительная империя, возникали островки Чёрного Разума. Она продолжала расти и, опираясь на разветвлённую сеть своих сателлитов, исследовала такие вещи, как проекция разума на расстояние в неодушевлённую материю, – словно отпочковываясь в другие системы. В итоге вся та галактика превратилась в чудовищную колонию злых разумов…

Он снова прервался на мгновение

– Тогда она обнаружила меня.

Плато поблёкло, став тускло‑серым, лишившись прежнего сияния. Человек теперь казался невероятно старым и уставшим. Билл и Лора, неподвижно стоявшие перед ним, были белы как смерть, и Грирсон почувствовал, как по мере того, как молчание затягивалось, на его сердце ложится почти невыносимый груз отчаяния. «Если всё это правда, – спрашивал он себя, – если над будущим Человечества нависла эта чудовищная угроза, что мы можем сделать, чтобы её предотвратить?»

Когда Человек снова заговорил, его голос зазвучал тихо, почти отрешенно:

– Конечно, с точки зрения Чёрного Разума моё существование столь же невыносимо, а мои взгляды столь же чужды, как и его собственные – с моей точки зрения. И, естественно, обладая превосходными материальными ресурсами, он решил без промедления меня уничтожить. Не так давно он спроецировал фрагмент своего разума на самую дальнюю планету этой системы – на чёрную планету Плутон. Возможно, если бы я действовал мгновенно, я смог бы уничтожить его в тот самый момент. Но я утратил способность к стремительным действиям.

– Этот фрагмент сильно разросся. Плутон теперь – настоящий ментальный узел, пока еще незначительный сам по себе, но находящийся в постоянной связи с центральным разумом и потому растущий очень быстро. Вскоре он станет достаточно могущественным, чтобы сразиться со мной на равных, хотя и не станет этого делать. Он будет ждать и расти, пока не дорастёт до такого состояния, что сможет уничтожить меня, а я не смогу оказать ему никакого сопротивления, ибо время для него не имеет значения, и он знает о моей относительной беспомощности. У меня нет столь обширного галактического резерва ментальных сил, как у него; нет и его опыта управления материей и разумом на расстоянии, даже при отсутствии враждебного разума.

Наступила тишина. Теперь всё словно окутала серая тень: облака внизу превратились в мрачную тёмную чашу, плато стало тусклым и безжизненным.

– Когда начнём, дяденька? – спросил Билл.

Старик улыбнулся – и к пейзажу вновь вернулись жизнь и краски. Грирсон отпустил руку Лоры, которую он почти бессознательно держал. Слегка улыбнувшись, она распрямила пальцы и прошептала:

– Как, должно быть, измяты переборки в вашей подводной лодке!

– Я хочу, чтобы вы, – сказал Человек, – отправились на корабле к окраине системы. Вы будете en rapport[2]2
  En rapport (фр.) – на связи, в контакте.


[Закрыть] со мной, и когда корабль займёт нужную позицию над Плутоном, я направлю мысленный луч. Гигантские линзы в его носовой и хвостовой частях будут действовать как конденсатор – некоторые из новых тяжёлых элементов способны фокусировать мысль.

Мысль о корабле пробудила в Грирсоне интерес. Он прервал Человека:

– Но, сэр, где нам найти такой корабль?

– А, – сказал старик. – Надо его выдумать.

На мгновение он погрузился в раздумья. Затем его внимание сосредоточилось на точке у края плато. Взгляд стал пристальнее, глаза заблестели.

«Как странно, – мелькнуло в голове у Грирсона, – что всего лишь симулякр человека, существо, созданное для нашего удобства, воспроизводит все обычные физические атрибуты концентрации. Микрокосм концентрации всего необъятного разума Земли.» Мысль ошеломляла.

Лёгкий ветерок потянул в ту сторону, куда смотрел Человек. Он крепчал с каждой секундой, становясь всё яростнее – и вместе с тем теплее. Волосы Лоры вдруг взметнулись, превратившись в бурный чёрный поток; она нетерпеливо отбросила их с лица, развернувшись навстречу шквалу. Напряжённая красота её фигуры, противостоящей стихии, пронзила Грирсона острой, смешанной – умственной и телесной – болью.

Билл прокричал, стараясь пересилить рёв ветра:

– …со всех сторон туда сифонит…

И действительно, Грирсон увидел, что даже облака далеко внизу пришли в движение, устремляясь к ним со всех направлений – и чем ближе, тем стремительнее. И вдруг в его сознании прозвучал голос Человека:

– Чтобы создать даже небольшое количество конденсированного элемента, требуется много воздуха. Я не могу сотворить нечто из ничего.

Билл, разинув рот, теперь смотрел на ключевую точку с напряжённостью, едва уступавшей самому Человеку. Там, куда был устремлён его пристальный взгляд, начало проявляться некое очертание. Сначала призрачное, словно изображение в мутном стекле, оно, однако, не дрожало в яростном вихре ветра, сходившегося к нему. Постепенно форма уплотнялась и темнела. Детали, на миг проступившие внутри, исчезли, когда стенки стали непрозрачными. Всё это время Грирсон ощущал деликатное, исследующее прикосновение в своём сознании – будто Человек, импровизируя, наполнял корабль подобающей оснасткой.

«Интересно, – подумал он, – получится ли у него в результате что-то вроде старушки G38?»

Внезапно ветер стих – без какого‑либо обратного порыва. Весь избыток воздуха ушёл на завершение корабля, теперь представшего перед ними. Длиной около шестидесяти футов, он имел привычную сигарообразную форму, но с усеченными концами. Цвет – тускло-мерцающий фиолетово-черный, если не считать огромной линзы на каждом конце, из отполированного темно-синего материала, который, возможно, изнутри был прозрачным.

И снова невысказанный вопрос Грирсона получил мысленный ответ:

– Вы сможете видеть сквозь линзы, но сделать их бесцветными было выше моих сил. Вы сами – и всё, что внутри корабля, – полностью прозрачны для мысли и не будете влиять на фокусировку луча.

Никто не произнёс ни слова. «Возможно, – подумал Грирсон, – он ведёт отдельные, самостоятельные беседы с каждым из нас, отвечая на личные вопросы».

– Ещё один вопрос, – сказал он уже вслух. – Каков будет эффект этого мысленного луча?

Человек ответил тоже вслух:

– Если он окажется достаточно мощным, он уничтожит вражеский разум. Полагаю, это приведёт к тому, что сама планета окажется в деформированном состоянии – и в итоге распадётся. Время покажет.

Билл нерешительно двинулся к кораблю. Его трясло от нетерпения; Грирсон уловил часть тех слов, что он бормотал себе под нос:

– … вот мой братан из ВВС обзавидуется, если я буду болтаться среди звёзд в этой…

– Полагаю, – произнёс Грирсон, вопросительно глядя на Лору, – нам ничто не мешает отправиться прямо сейчас.

Она улыбнулась.

– Я рада, что вы согласились.

– О, думаю, в каком‑то смысле я всегда был готов к подобному.

Он полуобернулся к тому месту, где молча сидел Человек, и в его сознании возникла мысль: «Я буду поддерживать с вами связь. Я не могу предсказать, что станет предпринимать Разум в свою защиту. Но когда вы приблизитесь к нему, вы окажетесь в опасности, а я не смогу полностью вас защитить, ибо до тех пор, пока мой луч не сфокусирован, инициатива будет на стороне врага. Могу лишь сказать одно: будут предприняты попытки изменить курс корабля – заставить вас отклониться от того маршрута, что сейчас задан на пульте управления.»

4

Больше не было сказано ни слова. Прощания не последовало, но у воздушного шлюза все трое на миг остановились, обернувшись назад. Тело старика обмякло, стало похоже на брошенную куклу – казалось, жизнь покинула его. С внезапной тоской по чему-то родному и знакомому Грирсон повернулся к Лоре и нашел утешение в ее жизненной силе.

– Вы выглядите куда более… по-человечески, с вашими растрепанными волосами, – сказал он и сам удивился своей реплике.