Текст книги "Иствикские вдовы"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Обычно она не такая уж страшная – мы, знаешь ли, живем высоко в горах, у нас сейчас земля покрыта снегом. Но лето прошлого года, должна признать…

– Вот-вот. А ты знаешь, что отныне лёта будут становиться все жарче и жарче? И разве тебе не любопытно посмотреть, как изменился город?

– Я знаю, как он изменился. Точнее, как мало он изменился. Мы с Марси худо-бедно все-таки общаемся. Появилось еще несколько фешенебельных ресторанов и художественных галерей, они время от времени возникают, потом исчезают. На тех хилых деревьях, что в центре города, белые рождественские гирлянды висят теперь круглый год – у них есть общество по благоустройству, и благоустройство оно представляет себе именно так.

Джейн сопротивлялась, не желая подпадать под воздействие пессимистической стороны Александриной натуры. Ощетинившись свистящими и шипящими, она сказала:

– Печально, но я в это не верю. Вернее, не верю, что это вс-с-се, что там ес-с-сть. Должно быть что-то ещ-щ-ще, вс-с-сегда было. Может быть, дух Анны Хатчинс-с-сон [25]25
  Анна Хатчинсон (1591–1643) – выступала не только против религиозной догмы, но также против того, что женщинам было отказано в праве голоса в церкви.


[Закрыть]. Он был освобождающим, придавал чувство уверенности. Мы стали самими собой. Без этого мы так и не имели бы права выбирать себе мужей и брос-с-сать их.

– О, Джейн, как ты можешь говорить это после того, что мы там наделали?

Голос собеседницы громоподобно обрушился на нее:

– Что мы наделали? Что?! Трахнули нескольких местных олухов? Так это было для них величайшим благодеянием с нашей стороны. Поиграли в теннис с как-его-там… Ван Хорном и попарились в его бане? Это же была игра.

– Мы убили Дженни Гейбриел, вот что мы сделали. А еще раньше заколдовали жену Клайда до того, что он убил ее кочергой, а потом повесился.

– Солнышко, все это чушь. Это невозможно доказать. А если и можно, что с того? Это было тридцать лет назад. Почти все, кто мог нас помнить, мертвы.

– Я не желаю возвращаться назад! – отчеканила Александра с такой уверенностью, что на миг ослепла, перестала видеть сияние зимнего солнца на снежной пороше снаружи и уютные артефакты юго-западного искусства внутри с их скромными коричневыми и ржавыми оттенками, позаимствованными у земли аборигенами, не знавшими понятия греха, не ведавшими его ослепляющей черноты. В Канаде их называли Первыми Людьми. Их храбрецы сражались с другими храбрецами, все истязали друг друга, а их женщины толкли кукурузу, превращая ее в муку. Все были грубы, молчаливы и невинны. – Поначалу Марси все время звала меня приехать навестить ее, а я постоянно увиливала, так что она и звать перестала. Не стала давить на меня. Она уже не была ребенком, когда это случилось, ты ведь знаешь. Ей было семнадцать. И она имела представление кое о чем. О зле.

– О, мягкосердечная ты моя лапушка, что ты еще напридумаешь? Зло! Бог ты мой! Я бы сказала – реальность. Разве сегодняшняя жизнь не кажется тебе чудовищно скучной, такой, какой она никогда не была в Иствике?

Неужели это правда? Александра предпочла сдвинуть разговор на территорию подругиного вдовства:

– Почему ты хочешь поехать туда летом? Разве семья Нэта не владеет большим поместьем в Мэне, где-то возле Бата или Бар-Харбора?

– Старуха его продала. Сказала, что единственная причина, по которой она его не продавала раньше, – это чтобы Нэту было где поплавать на яхте в августе.

– Она еще может заниматься подобными делами? Покупать, продавать… Это в сто четыре-то года?

– Похороны Нэта придали сил старой летучей мыши. Она даже снова начала ездить по пятницам в «С-с-симфо-ни-Холл» с огромным черным шофером. А ведь когда Нэт был еще жив, она в какой-то момент перестала понимать, кто она и где находится, знала только, что ей не нравятся обои, на которые она пялилась целыми днями, и была уверена, что сиделка хочет ее отравить. Содержание мэнского поместья чудовищно вздорожало. Это был такой гигантский обшитый гонтом сарай спален на сто, а беда с этим гонтом состоит в том, что он высыхает и обшивка отваливается. Я ненавидела туда ездить. Дом отапливался только каминами, а океан всегда был слишком холодным, чтобы плавать, даже в августе. В Мэн на лето отправлялись только семьи пуритан, желавшие подвергнуть себя наказанию за свое богатство. Так что нет, я с удовольствием поеду на Род-Айленд. Но только не в Ньюпорт и не в Джеймстаун. Летом там полно зевак-остолопов. Только в Иствик. В Иствик не ездит никто, кроме чудаков.

– О, Джейн, как ты можешь говорить об этом с таким энтузиазмом? Уверена, Сьюки согласится со мной, что это ужасная, ужасная идея. Ведь речь идет о месте преступления.

– Повторяю: не было никакого преступления. Было лишь здоровое использование наших женских возможностей. Сьюки, кстати, в восторге от этой идеи. Когда мы с ней об этом говорим, у нее сверкают глаза, а щеки покрываются румянцем. Между прочим, там, в Китае, тебе не показалось, что она с этими ее жалкими крашеными волосами болезненно-бледна и как-то обессилена? Ведь у бедняжки осталось лишь по половинке легких.

– Так вы с ней видитесь? Где?

Джейн голосом воздвигла защитную преграду:

– Она приезжает в Бостон. У Ленни были там какие-то деловые интересы. Однажды мы встретились в Нью-Хейвене, один из внучатых племянников Нэта учится там в Йельском университете. А ты что-нибудь имеешь против, Лекса? Мы не виноваты, что ты живешь так далеко и никогда не приглашаешь нас погостить.

– Я приглашала, но вы презрели мое приглашение, заявили, что Запад кишит толстыми религиозными ханжами. – Тем не менее подсознательно Александре действительно не хотелось осквернять сухую чистоту Таоса гнилым запашком трясины своего прошлого. Она предпочла отступить: – А почему Сьюки хочется вернуться в Иствик?

– О, ты же ее знаешь. Журналистское любопытство. Может, она накопает там что-нибудь для следующего своего смехотворного любовного романа. Может, разожжет в себе былое пламя или одержит новую победу. В Коннектикуте, судя по всему, жены правят крепкой рукой, а где ты видела городских мужчин, которые были бы раскованны настолько, чтобы совмещать верность долгу и умение от него уклоняться?

Эта фраза заставила Александру задуматься, обладает ли этим свойством Уорд Линклейтер. Как-то за бокалом красного вина обнаружилось, что в прежней жизни ваяние было для него лишь любительским занятием, коему он предавался по выходным; профессией же и источником весьма надежного благосостояния являлась работа подрядчика; он был одним из тех, кто на многие-многие акры вокруг заполонял беззащитную пустыню между Альбукерком и Санта-Фе продававшимися по сниженным ценам домами для пенсионеров, которые так презирала Александра.

– Ну, у меня таких иллюзий нет, – сказала она Джейн. – Я не еду. Категорически нет. Иствик был лишь периодом, причем таким, покончить с которым я очень рада. Периодом, дорогая.

Когда, промучившись несколько дней, она позвонила Сьюки, младшая подруга казалась рассеянной; их разговор напоминал случайную беседу на приеме с человеком, стреляющим глазами по сторонам через твое плечо.

– Сьюки, не могу поверить, что ты хочешь, чтобы мы сняли в Иствике жилье на лето.

– Я хочу? Это Джейн помешалась на такой идее, я даже возразить не могу. Не знаю, может, это и впрямь могло бы быть забавно. Разве нам всем не стоит воспользоваться возможностью что-то еще изменить в своей жизни? Тебе не любопытно, что из этого выйдет? В любом случае не делай из этого большой проблемы, Лекса. Это всего лишь идея, способ объединиться.

– Отвратительная идея, если хочешь знать мое мнение. Для меня этот город остался в прошлом. Он во власти злых чар.

– А кто же напустил на него злые чары? – спросила Сьюки.

– Не только мы. Там были еще и Бренда Парсли, и Мардж Перли, и Грета Нефф, и Роузи Холлибред, думаю, надо включить в эту компанию и Фелисию. – Из суеверия язык у нее запнулся на имени Фелисии, убитой жены Клайда Гейбриела – того самого Клайда, который сошел с ума отчасти из-за пьянства, а отчасти от любви к Сьюки. Именно тогда пагубное колдовство достигло глубин, из которых они уже не смогли выбраться, и Александре было неприятно произносить это имя, поскольку Фелисия была мертва. Впрочем, теперь и остальные уже наверняка умерли.

Сьюки рассмеялась; Александра догадалась, что смех был призван замаскировать зевок.

– У нее пена так и шла изо рта, когда она вещала о Вьетнаме и никак не могла остановиться, – сказала Сьюки о покойной Фелисии, однако, почувствовав, что ностальгическая интонация не отвечает нынешнему настроению Александры, более оживленно добавила: – Дорогая, ты так мило суеверна. Чары не длятся вечно. Та ядовитая атмосфера относится лишь к своему времени, к концу шестидесятых, которые, разлагаясь, переходили в семидесятые, притом что мы были молоды, полны живых соков и прочно укоренены в среднем классе.

– Если судить по телевидению, нынешние времена «Счастливыми деньками» [26]26
  Скорее всего имеется в виду комедийный сериал, демонстрировавшийся по каналу Эй-би-си с 1974 но 1984 г. и на примере одной семьи представлявший идеализированную версию американской жизни середины XX в.


[Закрыть]тоже не назовешь, – заявила Александра. – При Буше люди так же несчастны, как были при Джонсоне и Никсоне. Такое же болото. А между тем инфраструктура, бесплатное образование и национальные парки летят в тартарары.

Сьюки помолчала, словно обдумывала это утверждение, а потом сделала заключение, вызвавшее у Александры раздражение:

– Что ж, похоже, тебе идея не нравится, а без тебя мы обойтись не можем.

– Почему? Вы с Джейн, по-моему, вдруг во всем стали настроены на одну волну.

– Не ревнуй, дорогая, тут не к чему ревновать. Джейн – человек нелегкий, но, как я уже говорила, она не совсем здорова и, думаю, чувствует себя очень одинокой в этом огромном темном доме, после того как в нем не только не стало Нэта, но и чудовищно окреп матриархат. Что касается меня, то я не знаю, Лекса; просто я чувствую себя такой опустошенной, такой ненастоящей после смерти Ленни. Вот я и подумала: может, Иствик вернет меня к действительности? В Китае я не переставала думать о том, как чудесно в момент, когда занавес жизни начинает опускаться, вновь обрести старых друзей, знавших тебя прежде, которые могут посмеяться над тем же, что смешно тебе, и вспомнить тех же ужасных людей, каких вспоминаешь ты. Но возможно, я была глупа. – Она вздохнула своими слабыми полулегкими. – Забудь, куколка, давай просто забудем об этом.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой, Сьюки, но все же я не поеду. Вы обе можете приехать сюда, если хотите, и посетить индейские резервации. Они очаровательны. Там до сих пор есть шаманы, которые умеют делать нечто совершенно поразительное. Правда-правда, я сама видела. Может, вам даже удастся уговорить меня на круиз в Антарктику – посмотреть на живых пингвинов.

Молчание. Ни смешка. Потом:

– Лекса, мне надо возвращаться к работе, пока я не забыла, какого цвета глаза у моей героини. Я остановилась как раз на моменте, когда с нее срывают корсаж. Но прошу тебя, пойми: ни Джейн, ни я не собираемся ни на чтотебя уговаривать. Мы просто предложили тебе возможность. – Поскольку однажды, в парной темноте бани, они были в своем роде любовницами, Сьюки знала, как донести до Александры свою обиду; Александра отключила связь, продолжая терзаться.

Когда той же зимой, позднее, телефон снова зазвонил и на дисплее появилась надпись «Абонент неизвестен», Александра с бьющимся сердцем сняла трубку, разрываясь между возможностью исправить отношения с подругами-вдовами и необходимостью твердо выстоять против них. Но голос на другом конце линии не принадлежал ни одной из них.

– Мама? – прозвучал вопрос.

Из двух ее дочерей младшая, Линда, жила в Атланте со своим вторым мужем и за проведенные там годы приобрела легкий южный акцент и уютно-нежный тембр голоса, соответствующий региональным требованиям женственности. Раньше тембр был другой – низкий, сексуально-нейтральный, нарочито ровный, с жесткими «а» и пропускаемыми «р», как принято в Новой Англии.

– Марси! – воскликнула Александра. – Какой приятный сюрприз!

Ни одна из дочерей не звонила чаще, чем того требовали приличия, а Марси так и того реже.

– Я слышала, что ты, возможно, приедешь сюда следующим летом, – сказала Марси своим весомым, без обертонов голосом. Выйдя из подросткового возраста грациозной невинной женственности, Марси уплотнилась и потемнела, особенно темными стали густые брови и угрюмые, глубоко посаженные глаза.

– Где ты это услышала? Это неправда, дорогая.

Александра поймала себя на том, что в оправдательной интонации, которая возникала у нее всякий раз при разговоре со старшей дочерью, появился оттенок глуповатости, свойственной ее младшей, Линде. Казалось, ее напряженно-фальшивый голос о чем-то просил:

– Джейн и Сьюки – ты должна их помнить: Джейн, тогда ее фамилия была Смарт, и Сьюки Ружмонт – пытались уговорить меня поехать отдохнуть летом в Иствике. Но я неизменно отвечала отказом. В том числе и потому, что тебе бы это не понравилось, я им так и сказала.

– Зачем ты так говоришь? Мне обидно, мама. Это дало бы нам возможность побыть вместе, каковой у нас, в сущности, никогда не было, ты бы лучше познакомилась с Хауи и мальчиками.

Марси вышла замуж за местного электрика Говарда Литтлфилда в последний момент, когда ей грозило остаться толстой старой девой до конца жизни, и родила ему двух сыновей уже на пороге сорокалетия, что весьма типично для ее упрямого, поздно расцветающего поколения, как считала Александра, сама принадлежавшая к поколению, которое отводило для деторождения послеподростковые годы, чтобы освободить взрослую жизнь от бремени пребывания в больницах и круглосуточного ухода за детьми.

– Мальчики еще не закончили школу?

– Мама, ты меня обескураживаешь. Ты так невнимательна. Роджеру всего двенадцать, а Говарду-младшему только-только исполнилось девять. Ты еще прислала ему на день рождения компьютерную игру, помнишь?

– Разумеется. Надеюсь, это не была одна из тех неприличных и полных насилия игр.

Александре было неприятно вспоминать о том, что ее дочери за пятьдесят, что у нее седина, которую она не пытается скрывать, и бородавка на носу, которую она не дает себе труда удалить. Брат Марси, Бен, следующий по старшинству, был еще хуже – облысевший больше, чем Оз в его возрасте, напыщенный до невозможности и консервативный, он жил в Виргинии и занимался в Вашингтоне чем-то, чего не мог обсуждать в подробностях. Как и его отец, он был республиканцем, но в сыне это проявлялось гораздо хуже, чем в муже. От мужа этого по крайней мере ожидаешь. В том, что она мать двух мужчин, для Александры было нечто настолько странное – эти пенисы и яички, которые когда-то находились внутри тебя вместе с их генетической предрасположенностью к беспорядку в комнатах и спорту по телевизору, – что отношения с сыновьями она воспринимала гораздо легче – в сущности шутливо, – чем отношения с дочерьми, на которых смотрела таким же оценивающим взглядом, как на себя самое.

– Да они все одинаковы, – продолжала между тем Марси. – Дело там, скорее, в координации зрения и действия, чем в социопатическом содержании. Как бы то ни было, ему игра понравилась, и он постоянно в нее играет. Он прислал тебе благодарственную открытку?

– Да, – солгала Александра. – Она прелестна.

– Что он написал? – с ослиным упрямством продолжала допытываться Марси.

– Обычные мальчишеские пустяки. Но мне все же хотелось бы узнать, кто тебе сказал, что я приезжаю в Иствик.

– Со мной связалась Джейн Тинкер. Кстати, тебе не кажется, что она забавная? Эдакая боевая старушка-девочка – в отличие…

– Ты хотела сказать – в отличие от меня?

– Я хотела сказать – в отличие от матерей многих моих друзей. Тебя небоевой нельзя назвать, мама. Ты просто держишь дистанцию.

– Дорогая, я здесь пытаюсь выжить, продавая горшки. Научилась мастерить их на гончарном круге Джима. К концу дня у меня кружится голова.

– Она попросила меня разузнать насчет цен на жилье.

– Джейн? После того, как я твердо заявила ей – нет?

– Она сказала, чтобы я нашла жилье для нее и еще одной или двух женщин.

– Одной или двух? Не могу поверить, что эти двое могли так со мной поступить! У меня за спиной!

– Она всего лишь попросила меня сориентировать ее, на что можно рассчитывать. Но мне, признаюсь, мало что удалось найти. Иствик никогда не был популярным местом отдыха, популярные находятся на островной части залива. Есть мотель по дороге на Ист-Бич, за закрытой пиццерией…

– О? Ее закрыли? Там готовили очень вкусную пиццу. Тонкую и хрустящую, а не толстую от сыра, как в других местах.

– Человек, который держал эту пиццерию, удалился на покой много лет назад и переехал во Флориду. Вот куда все мы отправимся, если сможем себе это позволить. Мы с Хауи уже даже выбрали город. Прямо на воде, со стороны залива. Каждую зиму ездим туда на две недели. Тут в округе сдается несколько домов, но только на все три летних месяца и обычно одной и той же семье, которая приезжает из года в год. В нескольких милях к северу, на дороге номер один, имеется «Дейз инн», но она не даст вам ощущения пребывания в маленьком городке.

– Не даст, – согласилась Александра и тут же пожалела, что сказала даже это: получалось, что она начинала втягиваться.

– Единственное, что я могу предложить – и именно поэтому звоню тебе, – это старое поместье Леноксов, если оно не вызывает у вас неприятных чувств. Банк, которому оно досталось, устроил там кооперативный дом с весьма симпатичными квартирами.

– Поместье Леноксов. Новые хозяева сохранили название? – Здесь они с дочерью вступали на неуютную территорию скандального прошлого, нелегко выйти из этой ситуации все равно не представлялось возможным. – Кажется, ван Хорну оно принадлежало не слишком долго. Да, оно действительно вызывает у меня неприятные чувства.

– Там сохранился теннисный корт, хотя без того большого пузыря-тента, который устроил над ним ван Хорн. Была борьба за распределение квартир: долгосрочным арендаторам не нравилось смотреть на дорогу, которая идет по гребню дамбы и которую раз-два в месяц заливает, поэтому некоторые квартиры, те, что без вида на море, остались пустовать и сдаются-таки в аренду на короткий срок. Управляющий сказал мне, что три женщины могут снять два смежных сьюта на третьем этаже. Там ликвидировали старую баню – помнишь ее, с убирающимся потолком? – и построили вместо нее третий этаж, немного на скорую руку, как я догадываюсь, – управляющий показал мне одну из комнат, потолок там действительно низковат, зато, если высунуться из окна, открывается вид на дамбу. К тому же в отличие от центра города там будет тихо по ночам.

– Как может быть тихо в кооперативном доме? А если сосед за стеной маниакально любит смотреть телевизор?

– Мама, не будь такой снобкой. Там, конечно же, не так тихо, как в пустыне Нью-Мексико, нет. Но в реальном мире почти все живут, имея за стеной чей-нибудь телевизор.

– Неужели, дорогая? Не догадывалась, что ты так много знаешь о реальном мире. Ты не поехала со мной и Джимом в Нью-Мексико, потому что у тебя был друг, по которому ты с ума сходила, потом тебе до смерти захотелось уехать в Ризди и умыть меня как художницу, через год и это прошло, и ты стала официанткой в забегаловке с сальными ложками там же, где родилась. Сколько раз в жизни ты выезжала за пределы Род-Айленда? Маленького-маленького Род-Айленда?

– В то время как ты за последнее время объездила весь мир, да? Мама, я нежно тебя люблю, но ты всегда была испорченной. Сначала тебя портили родители, потом бедный папа и наконец Джим. Тебе никогда не приходилось сталкиваться с настоящей нуждой и настоящим одиночеством.

– Это неправда, дорогая. Быть человеком само по себе означает сталкиваться с подобными проблемами.

– Не называй меня «дорогая». Для «дорогой» слишком поздно. Прости, я не хотела жаловаться. Просто случилось так, что моя мать – Королева майского праздника, красивая большая пчелиная матка, полная царственного нектара, а я – простая рабочая пчела, девушка, оставшаяся на балу без кавалера.

– Это неправда, дор… Марси. Ты очень привлекательна. Ты была идеальным ребенком.

– Это только лишь способ сказать, что потом все покатилось под горку. Что ж, как выясняется, вся жизнь – это скатывание под горку. Но несмотря на это – хочешь верь, хочешь нет, – у нас с Хауи есть свои радости. Скромные радости. От мальчиков и не только. А настанет день – мы уедем во Флориду и купим катер.

– Катер, с которого ловят рыбу? Как прелестно, дорогая.

– Даже то, как ты это произносишь, выдает в тебе ужасную снобку: ты якобы настолько выше всего этого. Откуда это в тебе? Все хотят тебе услужить. Джейн и эта, вторая, Сьюки, онихотят услужить тебе, я пытаюсь тебе услужить, а ты воротишь нос при одной мысли, что придется всего лишь месяц или два прожить в кооперативном доме.

Александра ничего не имела против ссоры теперь, когда она обрела определенную тональность. По крайней мере это был живой разговор; хотя бы что-то происходило. Марси извергала все эти абсурдные претензии так, словно ее мать была Богом, сотворившим Вселенную. В Нью-Мексико после смерти Джима, и даже раньше, Александра боролась с приступами депрессии. Сухость ее старческой кожи, скудость пустынной растительности, живущей поверх уходящих в глубину скал и минералов, монотонность вечно солнечных дней, горные ветры, опустошающие ее, великое безутешное одиночество Природы – все это усугубляло вызывающее страх бремя необходимости прожить еще один день. В Иствике она бывала разной – испуганной, пристыженной, возбужденной, полной надежд, но, насколько она помнила, погруженной в депрессию – никогда.

– Ты, – сказала она ровным тоном, – главная причина, по которой я не хочу ехать. Боюсь оказаться для тебя источником неловкости.

– Это теперь-то? Бояться поставить меня в неловкое положение нужно было тогда, когда мне было пятнадцать. Чтобы мне не приходилось слушать то, что говорили мне в школе одноклассники, смотреть в глаза Еве Марино, притом что обе мы знали, что ты трахаешь ее отца, ждать по ночам твоего возвращения далеко-далеко за полночь…

– Мне очень жаль, но я тоже хотела иметь свою жизнь. Мать – человек, а не просто функция. – Факция, как каламбурила Джейн. Ох уж эта злодейка Джейн, Джейн-Болячка, с ее острым, как пила, правдивым языком. В ночь, когда Даррил и Дженни объявили о своей женитьбе, их троица танцевала: «Her, har, diable, diable, saute ici, saute lajoue ici, joue la!» [27]27
  Эй, эй, дьявол, дьявол, прыгай сюда, прыгай туда, поиграй здесь, поиграй там! (фр.)


[Закрыть], взявшись за руки, измазанные свадебным тортом. А теперь эта взрослая женщина, ее дочь, осмеливается судить их, представляя все в самом худшем свете. Пытаясь сохранять невозмутимый материнский, хотя и критический тон, Александра продолжила: – Не бойся, я не поставлю тебя в неловкое положение, потому что не приеду. Передай своей новой подруге Джейн: ей нет нужды заботиться о жилье для меня.

Дочь взорвалась:

– Мама, все, для кого это что-то значило, мертвы! Я надеялась, что ты захочешь приехать, потому что я для тебя кое-что значу. Мы могли бы п-получше узнать друг друга. – Она плакала.

– О, Бог ты мой, Марси, – виновато, начиная паниковать, поспешила сказать Александра. – Какая славная идея. После только-что произнесенной тобой тирады.

Возможно, ей лишь померещились слезы, потому что Марси вполне спокойно ответила:

– Думаю, хорошо, что я выговорилась. Я имею в виду свои чувства. Но это не вся правда. Ты могла быть и очень хорошей матерью. По крайней мере ты не резонерствовала и не брюзжала. Я любила, когда ты консервировала томатный соус или дергала сорняки в саду и заставляла нас помогать. Ты привила нам знания о Природе.

– В самом деле? Тогда я думала, что Природа на моей стороне. Теперь сомневаюсь.

Марси не слушала ее, она продолжала:

– У нас с Хауи есть клочок земли, с которого мы кормимся: самые простые растения – две грядки латука для салатов, немного петрушки и брюссельской капусты. Так любопытно наблюдать, как брюссельская капуста выпускает все новые и новые побеги, до самых заморозков. Я бы и помидоры выращивала, но Хауи их ненавидит. Это единственное, чего он не ест. – От этого маленького признания голос ее охрип, и в нем послышалось предвестье возвращающихся слез. Не была ли Марси неуравновешенной?

– Да, это любопытно, – согласилась Александра. Даже слушать воспоминания о своем материнстве было для нее утомительно. Подчинение требованиям природы, развитие и размножение. «В болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою», – какой суровый патриархальный бред. Да и Адаму было не легче: «Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; тернии и волчцы произрастит она тебе… в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят». И далее: «…а Каин был земледелец… Каин принес от плодов земли дар Господу… И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел». Представив себе, как Марси выращивает овощи в каменистой, истощенной, кислотной иствикской земле, посыпая бороздки зажатыми между пальцами семенами размером не больше песчинки, с надеждой закапывая их во временную могилу, как она вынашивает двух сыновей, испытывая страшную боль внизу живота, как любит своих мальчиков, даже когда они превращаются всего лишь в еще двух американцев мужского пола, жадно поглощающих всякую дрянь, Александра поднималась до головокружительных высот родительской скорби.

– Дорогая, что-то мне нехорошо. Все это так неожиданно. Дай мне немного подумать, если ты действительно считаешь, что в нашем приезде следующим летом есть позитивный аспект.

– О да, я так считаю, – почти пропела в ответ Марси. – Это будет так важно для мальчиков.

Новость о том, что проклятое трио возвращается в город, зажурчала от уха к уху, как дождевая вода, струящаяся сквозь ходы муравейника. Бетси Принц, внучка Герби Принца, услышала ее от Эйми Арсенолт в бывшей армянской скобяной лавке, которая превратилась теперь в скудную товаром, деморализованную «Тру вэлью» [28]28
  Один из крупнейших розничных продавцов и арендодателей техники и промышленного оборудования.


[Закрыть], – ничего общего с «Хоум дипо» [29]29
  Торговая сеть, являющаяся крупнейшей на планете по продаже стройматериалов и инструментов для ремонта.


[Закрыть], что на дороге сто два, или шикарным гигантским новым «Лоуз» [30]30
  Компания розничной торговли, владеющая сетью магазинов по продаже товаров для улучшения жилища.


[Закрыть], работающим круглосуточно на дороге номер один, ближе к Уорвику. Бетси, слишком молодая в свои двадцать семь, чтобы когда-либо видеть хоть одну из предполагаемых ведьм, невинно передала слух Веронике Марино, смутно припомнив, что в далеком прошлом существовала некая скандальная связь между ними и семейством Марино. Вероника, младшая из пятерых детей Джо и Джины, в тридцать девять лет продолжала жить с матерью в узком, обшитом досками родительском доме в нескольких кварталах от площади Казмирчака. И не только она, но и ее муж Майк О'Брайен. Он был лентяем и пьяницей, но тогда, шесть лет назад, когда они поженились, Вероника была рада, что заарканила хоть какого-то мужчину. Детей у них не было, и они занимали две комнаты с ванной, выходившие окнами на задний двор. Одни считали их бездетность естественным результатом несочетаемости между итальянкой и ирландцем, другие винили в этом близкое соседство с властной одинокой матерью – Джо умер от сердечного приступа в тот год, когда его младшая дочь вышла замуж. Когда Вероника сообщила матери, что не кто-нибудь, а такой авторитет, как Харри Перли из агентства недвижимости «Перли», сказал Эйми Арсенолт, что три женщины сняли два сьюта на июль и август в «Ленокс сивью апартментс», Джина – из-за вывихнутого бедра, которое предстояло оперировать, любое передвижение причиняло ей боль, – едва подняла взгляд от пучка первой местной спаржи, которую мыла и обрезала, складывая в контейнер микроволновки, и пробормотала:

– Возвращаются к собственному дерьму.

– Что-что, мама? – переспросила Вероника чуть слишком громко, ее глаза расширились, словно она услышала сигнал опасности. Мать пугала ее своей аурой Старого Мира – свинцово-тяжеловесной медлительностью, черными мужскими туфлями на шнуровке, бахромкой темных волос на верхней губе.

– Старая поговорка. Слишком непристойная для твоего понимания.

– Мама, я не ребенок, – обиженно заявила Вероника, смутно понимая, что, не имея собственных детей, она и впрямь остается ребенком. – Майк мне много чего говорит. – Она покраснела, почувствовав себя еще глупее.

– Твой отец любил повторять: «Это свободная страна». А я ему на это отвечала: «Судя по тому, как некоторые люди не платят по своим счетам, они уж точно считают ее полной вольницей». Тот человек, который тогда владел поместьем Леноксов, был одним из худших. Он задолжал твоему отцу целое состояние за ту невероятно чудную слесарную работу, которую он для него выполнил. Полиция его так и не поймала.

– Расскажи мне, что именно тогда произошло. Все, что я об этом слышала, какое-то расплывчатое. Эйми была страшно возбуждена, когда шепотом сообщала мне это у армян.

– Да незачем тебе это знать, – сказала мать, ковыляя на больной ноге к холодильнику, чтобы поставить в него пластмассовый контейнер со спаржей, предназначавшейся на ужин. Поскольку Джо был слесарем-водопроводчиком, кухня у них всегда была оборудована по последнему слову. Их дом был одним из первых, где появились микроволновка, пресс для мусора, встроенная двойная мойка фирмы «Диспозалл», водопроводные краны с твердыми шаровыми клапанами вместо резиновых прокладок; эти шаровые клапаны, как представляла себе Джина, не слишком отличались от искусственного сустава из титана и пластика, которым ей собирались заменить мучивший ее собственный тазобедренный сустав. А пока она жила с ним. Живя с вещами, можно продлить их существование. С тех пор как умер Джо, кухня не менялась, скорее, медленно приходила в упадок; старые кастрюли матери самой Джины, эмалированные, синие в крапинку, привезенные из Неаполя на пароходе, были извлечены из подвала, ими заменили медные и сделанные из нержавейки. Макароны, приготовленные в медных кастрюлях или кастрюлях из нержавеющей стали, никогда не получались такими вкусными, как те, что варились в синих эмалированных. Сообразив, что дочь все еще стоит у нее за спиной в ожидании объяснений, Джина сказала: – Я и сама никогда толком не знала, что там происходило.

– А папа знал?

На сей раз Джина ответила без промедления:

– Он никогда не тащил в дом сплетни про тех, у кого работал, он считал это неправильным. – И, тяжело обойдя дочь, вытирая руки посудным полотенцем, добавила: – Не думаю, что я узнала бы кого-то из этих женщин, если бы встретила на улице, мы все стали такими старыми streghe [31]31
  Ведьмы (ит.)


[Закрыть].

Но когда в начале июля она увидела-таки Александру, они мгновенно узнали друг друга. Встреча произошла не в центре, на Док-стрит, а в новом «Стоп энд шоп», на окраине города, в полумиле от бывшего Александриного дома на Орчард-стрит. Летнее солнце поднимало волны дрожащего раскаленного воздуха от асфальта парковочной площади и выстреливало искрами горизонтальных отражений от проволочных магазинных колясок, скопившихся в загоне, куда покупатели должны были отвозить их, сгрузив пакеты с покупками в машину.