355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Апдайк » Иствикские вдовы » Текст книги (страница 4)
Иствикские вдовы
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:52

Текст книги "Иствикские вдовы"


Автор книги: Джон Апдайк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Джейн, мы старухи! Мы никому не нужны, кроме внуков, да и то лишь в первые полчаса встречи. Я нахожу, что это дает свободу.

– Мы не свободны. От желаний освободиться нельзя. Сэм Смарт, бывало, говорил мне, что клитор очень чувствителен, но не слишком умен. Он не знает, когда следует остановиться.

– Ох уж этот Сэм! Честно признаться – ты прости меня, Джейн, – он никогда не вызывал у меня симпатии. У него был…

– Весь ум в ш-ш-штанах, – вставила Джейн.

– Кстати, я очень рада, что ты вспомнила Сьюки. Как она? Наверное, вы с ней изредка видитесь, Коннектикут ведь близко от тебя?

– Не так близко, как ты думаешь. Нас разделяет Род-Айленд. И между нами были с-с-социальные различия, которые создавали неудобства. Этот клоун из Стэмфорда, за которого она вышла, занимался компьютерами, когда они еще представляли собой огромные шкафы и никто, кроме правительства, не мог их себе позволить, потом они стали меньше и дешевле, и в начале восьмидесятых он заработал себе состояние на одном из первых текстовых процессоров, но потом появилась «Ай-би-эм» со своими персональными компьютерами, которые были дешевле грязи, и ему снова пришлось бороться. Так или иначе, для Нэта он был слишком бесцеремонным богатым выскочкой, и те несколько семейных встреч, которые у нас состоялись, окончились неудачей – один раз в «Ритце» на Арлингтон-стрит, когда там еще был ресторан наверху, помню, все было жутко чопорно, второй раз мы виделись в Нью-Йорке, когда у Нэта было одно из тех помпезных собраний какого-то попечительского совета, которые сжирают деньги акционеров, превращая их в изысканные блюда и дорогие билеты. Ленни – так его звали – поразил нас самоуверенностью и наглостью, и я не думаю, что со своим шилом в заднице он был верен Сьюки. Она нашла утешение в писании любовных романов; я просто поверить не могу – в них нет никаких реальных ужасов и порнографии, жуткая докука для меня, потому что она всегда присылает мне экземпляр. С-с-словом, мы как-то незаметно отошли друг от друга.

– Ее муж еще жив?

– А что ему сделается? Честно говоря, ему недостает стиля, чтобы умереть.

Это замечание укололо Александру, оно подразумевало, что смерть Джима, как и Нэта, была тактичной формой отступления. Джейн не желала, чтобы Александра любила кого бы то ни было. Из преданности Джиму, а также и Джо, она, набравшись храбрости, как бы между прочим сказала:

– Джейн, дорогая, едва ли я смогу поехать с тобой в Египет. Это слишком опасно, да и, признаться, дорого для меня.

– О, это недорого! Круизы по Нилу там предоставляют почти бесплатно, чтобы привлекать туристов с Запада. Ты только вообрази, Лекса, плыть через Сахару, когда в Бостоне температура ниже нуля, а Таос забит горластыми лыж-ж-жниками и с-с-сноубордистами. Эти сноубордисты буквально переехали нас на нашей лыжной базе на Гагарьей горе. Нэт как раз проделывал свой неторопливый спуск, когда двое мальчишек сделали его мясом в своем сноубордистском сандвиче. Он выжил, но с катанием на лыжах было покончено. Спасатели с лыжной базы спускали его вниз на специальных санях, спеленатого по рукам и ногам, как младенца или как мумию, – это было оскорбительно для его достоинства; боюсь, он так и не смог этого пережить. О, пожалуйста, Лекса, прояви свое слабоволие ради меня. Ты не должна бросать меня; я буквально не вылезаю из туристского агентства, и там мне сказали, что если мы запишемся прямо сейчас, то успеем в Египет на Рамадан. Во время Рамадана Египет особенно романтичен. Кстати, что там насчет того террористского гнезда, которое обнаружили в Канаде – или это было в Нью-Джерси? Кажется, туристские поездки туда отменили?

– Да уж, – сказала Александра. – Послушай, Джейн, что мы там забыли? Почему бы не поехать дней на десять в Италию, не полюбоваться искусством и маленькими городками на склонах гор?

– Таинс-с-ственнос-с-сть, – ответила Джейн баритоном закадрового голоса из географического фильма. – С-с-сфинкс и смысл пирамид. Неужели они тебя не з-з-завораж-ж-живают – самые большие из когда-либо сооруженных строений, построенные на заре цивилизации. Как и зачем?

– Я думала, что теперь это не такая уж тайна. Камень за камнем тащили волоком от карьера – это как, а зачем – для загробной жизни фараона.

– Ох, Лекса, ну что за цинизм! Целью было сохранить тело умершего фараона, оберечь его от повреждений, не дать ничему нарушить его покой и снабдить его всем необходимым, вернее, не его, а его ка.

– Его что?

– Его ка. Можно сказать, его душу, хотя это гораздо более практическое и сложное понятие, чем душа. Есть еще ба. Если бы ты была древней египтянкой, твоя ка была бы сотворена одновременно с тобой самой, на другом гончарном круге, богом Хнумом – надеюсь, я правильно произношу его имя. Ка – не совсем то же, что ба, то есть твой дух, который изображался в виде птицы, аиста. Ка в их иероглифическом письме передавалась изображением бородатой человеческой фигуры с короной, состоящей из двух согнутых рук. А иногда – просто изображением двух согнутых рук.

– Все это наводит тоску, Джейн. Чужие религии вообще имеют свойство так действовать, ты не находишь? Они даже твою собственную окарикатуривают.

– Я просто отвечаю на твой вопрос, а вовсе не пытаюсь тебя обратить. Тебе не придется ничего узнавать или делать, просто будешь сидеть на палубе, любоваться проплывающими мимо пейзажами и раз-два в день сходить на берег, чтобы посещать разные храмы. Погода будет божественной и еда тоже, если ты абсолютно исключишь из рациона с-с-сала-ты и любые сырые овощи и будешь чистить зубы только минеральной водой.

Чем больше рассказывала Джейн, тем более реальной становилась эта непрошеная поездка. Александре нравилась идея, что все мы созданы на гончарном круге в процессе вращения глины, мокрой от собственных коричневых соков. То, что другая женщина так нуждалась в ней, в то время как больше никому она особенно нужна не была – даже своим очаровательным маленьким внукам с их длинными ресницами, ясными глазками, забавным словарем и мягкими, как пудра, шелковистыми теплыми щечками, – заставляло ее все же задуматься о горячей просьбе Джейн. Круиз, если они возьмут каюту на двоих, обойдется всего в 795 долларов. Сделки Джима с продажей более или менее подлинных аборигенских кувшинов и чаш принесли сбережений больше, чем она думала, пока он был жив. Он припрятывал деньги – хотел, чтобы в стесненной вдовьей жизни она могла время от времени позволять себе кое-какие прихоти.

И вот Александра вместе с Джейн Тинкер сидела за чашкой чая в традиционно-английском отеле, за огромной стеклянной стеной, по другую сторону которой маячила гигантская треугольная тень – Великая пирамида Хеопса. Эта августовская панорама была вертикально рассечена полосами цветного стекла со стилизованным арабским узором, скрадывавшим яркость лившихся снаружи солнечных лучей. В окружении столового серебра и фарфора две женщины пытались осмыслить то, что только что узнали.

– Так, пос-с-смотрим, – сказала Джейн. – Самая большая и самая древняя была построена Хеопсом, та, что чуть поменьше, у которой наверху сохранилась шапочка известняковой облицовки, – Хефреном, а та, что намного меньше, которую начали строить из гранита, а закончили грубыми кирпичами, – Микерином. Что там сказал гид? Его пирамида была самой маленькой, но он был самым добрым фараоном.

– Доброта, полагаю, не входила в набор главных свойств характера фараона, – отозвалась Александра. – Гид, если я правильно расслышала, сказал, что двое остальных, отец и дед Микерина, были тиранами, но так повелели боги: чтобы деспоты правили Египтом сто пятьдесят лет; квота была почти исчерпана, поэтому оракул сказал ему, что он будет царствовать всего шесть лет. И чтобы провести их с максимальной приятностью для себя, Микерин предавался чревоугодию и возлияниям ночи напролет. От всего этого устаешь, правда? – продолжала она. – Все это идолопоклонство и тирания, и это ж когда было! Когда мир еще оставался невинным.

Как знали теперь подруги, пирамиды были возведены на заре египетской цивилизации, в период правления Четвертой династии, за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова.

– Не понимаю, почему это тебя утомляет, – сказала Джейн, искренне несогласная с Александрой. – Ведь с тем же основанием можно радоваться тому, что пирамиды все еще стоят. Только подумай! Есть ли в Соединенных Штатах что-нибудь, что сохранится через четыре с половиной тысячи лет?

Еще не вошедшие в суточный биоритм после долгого перелета, женщины чувствовали себя в своей легкой одежде прозрачными и усталыми. Было жарко и трудно дышать на несущем песок пустынном ветру. Накануне на их обостренные бессонницей чувства каирский аэропорт произвел впечатление кошмара: все кругом торговались, кричали, казался подозрительным встречавший их представитель турбюро с огромными темными глазами и неискренними хитрыми улыбочками, которыми он стрелял направо и налево – только не непосредственно глядя им в лица. Даже когда ему удалось все же деловито сбить в стадо несколько других туристов – участников их группы, ими оказались подсевшие в самолет в Париже и говорившие по-французски люди, фонтанировавшие нечленораздельными вопросами и жалобами, что не принесло никакого утешения двум американским вдовам. Предупрежденные о придирках, которые любят чинить в аэропортах третьего мира, Александра и Джейн извели своего торопливого сопровождающего, не желая расставаться со своими паспортами и обратными билетами. Они не спешили выполнять его указание следовать за ним, когда он с помощью незаметно вручаемых «пожертвований» прокладывал окольный путь к багажному транспортеру; автобус с включенным тарахтящим мотором, как спортсмен на старте, ждал их снаружи, посреди пыльного беспорядочного потока транспорта. Двинувшись наконец в путь, он без конца останавливался и снова срывался с места, расчленяя забитые машинами улицы на отдельные картинки, словно нарисованные сепией в альбоме экзотических видов: светло-коричневые дома, то ли полуразобранные, то ли незавершенные.

Уже обосновавшись в гостиничном номере, женщины обнаружили, что их подходы к проблеме смены суточного биоритма разнятся: Александра мечтала нормально поспать в постели хотя бы часок, Джейн настаивала, что нельзя давать себе поблажек, а следует делать вид, будто египетское время и есть теперь то время, в котором функционирует твой организм. Нетвердо держась на ногах, Александра побрела за ней на улицу. Что-то восхитительное витало в воздухе чужой метрополии, какие-то кулинарные ароматы, выхлопные газы, резкий запах специй, напоминающий запах дыма от мескитового дерева, но она невольно ощущала себя больше бросающейся в глаза, более крупной, более иностранкой и женщиной, чем маленькая, шустрая невозмутимая Джейн. Александра привлекала к себе взгляды и чувствовала, как они прилипают к ней, между тем как Джейн сердито стряхивала их с себя и плыла дальше, рассекая воздух. До сих пор Александра была благодарна подруге за компанию: Джейн освобождала ее от необходимости постоянно принимать решения и делать расчеты, что обременяет одинокую женщину. Но теперь она начинала испытывать страх измены и предательства, который несет в себе любая связь с другим человеком. За Джейн было трудно угнаться, когда она пробивала себе дорогу через полуденную толпу – колышущуюся массу людей в длинных свободных платьях и галабеях, в головных платках, обмотанных порой и вокруг нижней части лица так, что в просвете, словно глянцевые спинки пойманных жуков, мерцали лишь влажные оживленные глаза. Улицы сужались, все теснее вдоль них располагались самые разные лавки, в которых торговали замысловато изукрашенными чеканкой и инкрустацией, медными кувшинами и блюдами, сушеными травами в пергаментных пакетиках, миниатюрными сфинксами и пирамидами из блестящего легкого металла или мертвенно-бледной пластмассы, скарабеями, вырезанными из серо-зеленого мыльного камня, и во множестве последовательных ларьков – полным набором пластмассовой домашней утвари всех цветов радуги, всякими полезными принадлежностями вроде лоханей и ведер, совков для мусора и жестких щеток, скребков для пяток и бельевых корзин, отштампованных узором, имитирующим плетение из натуральных прутьев. Убогость этой домашней утвари, точно такой же, какая пылится в прогорающих лавках захолустных городков Нью-Мексико, всколыхнула в Александре чувство общности человечества и одновременно усилила в ней самоощущение неуклюжей, слишком бросающейся в глаза чужестранки. Из этого укутанного в длинные хламиды и платки окружавшего ее многолюдья в любой момент мог сверкнуть нож, как это приключилось много лет назад с нобелевским лауреатом, один из романов которого она начала читать для своего книжного клуба в Таосе, да так и не смогла закончить. Или бомба, установленная с некой неясной целью фанатиком, могла взорваться, сровняв с землей и далеко раскидав ошметками все эти теснящиеся друг к другу хилые лавчонки вместе с ее бедным телом, начиненным стальными осколками.

Но никакой акт исламского насилия не прервал их исследовательского похода, закончившегося тогда, когда лавки начали редеть и огни в окнах потускнели в голубоватом свете редких уличных фонарей, которые не столько освещали тротуар под ногами, сколько добавляли более легкой тени темному фону кирпичей, булыжников и осыпающейся штукатурки там, где немногие слабо освещенные желтоватым светом окна выдавали признаки присутствия человека и пешеходы в бледных робах быстро и тихо, словно украдкой, спешили прочь. Две американки нашли дорогу обратно в отель и, облачившись каждая в один из немногих, но тщательно отобранных для поездки «роскошных» нарядов, приняли участие в устроенных для знакомства членов группы друг с другом коктейле и сервированном на западный манер ужине, коими хозяева приветствовали вновь прибывших. Большинство туристов в группе, как оказалось, были европейцами – французами, немцами и скандинавами, плюс кучка японцев. Несколько немцев со свойственной им сдержанной учтивостью подошли и на вполне приличном английском языке бодро поприветствовали американок; представились им и две-три английские пары, занимавшие здесь ту же уютную нишу островного братства, какую в Канаде заполняли австралийцы. Что касается имевшихся в наличии американцев, то они были «олухами», как доверительно прошипела в ухо Александре Джейн. Разговор, который грубыми голосами громко вели между собой их соотечественники обоих полов и который постоянно прерывался взрывами развязного смеха, большей частью касался их отчаянной храбрости, позволившей им бесстрашно приехать сюда, в этот враждебный мусульманский мир.

В спокойном уединении своей комнаты Джейн и Александра сошлись на том, что в этой поездке они будут держаться только друг друга, игнорируя всех остальных. Джейн быстро сорвала с себя одежду, нырнула в кровать, стоявшую подальше от единственного в номере окна, и спустя пять минут Александра узнала нечто, чего не знала о старой подруге, несмотря на многие часы, проведенные ими вместе в Иствике на вечеринках, собраниях разных комитетов и шабашах, за кофе, чаем и коктейлями: Джейн храпела. У Александры был некоторый опыт в этом смысле: Оззи Споффорд, страдавший сезонной сенной лихорадкой, сопел во сне, а Джим Фарландер, особенно когда накачивался перед сном виски и пивом, так быстро достигал громоподобной силы храпа, что успевал проснуться сам, прежде чем она созревала для того, чтобы раздраженно пнуть его и заставить изменить позу, не выбираясь из сонного кокона. Мужа пнуть можно; любовник уходит, не засыпая рядом с тобой. Джейн в своей двуспальной кровати была вне досягаемости Александры, и ее глубокое дыхание вызывало громкое трение не находившего выхода наружу воздуха о носовые перегородки. При каждом долгом вдохе их вибрация, усиленная внутриносовым резонансом, достигала, как казалось Александре, точно такого же высокого уровня шума, как в дневное время – ее разговор.

Спящая или бодрствующая, Джейн с беспощадной и неумолимой настойчивостью требовала, чтобы ее слушали; в ней всегда было нечто неостановимое, играла ли она на своей виолончели, каламбурила или творила злые чары. Во сне Джейн всасывала кислород из воздуха в несгибаемо жестком ритме механического насоса, монотонно и ненасытно; каждый ее выдох достигал некой шершавой стены, о которую ударялся и царапался, после чего возвращался назад в форме крюка, который оставлял в мозгу Александры очередную зарубку, все дальше унося сон; она пыталась вогнать себя в дремоту, считая эти выдохи-вдохи, потом – сосредоточившись на потолке, который дрейфовал над ней, отражая вспыхивающий и обходящий его по кругу свет фар все реже проезжавших по улице внизу такси. Но ничто не могло эффективно отвлечь ее от оскорбительно свистящего категоричного храпа Джейн, чье тело тем временем непоколебимо плыло сквозь ночь, накапливая энергию для требующего напряжения сил завтрашнего осмотра достопримечательностей, лицезреть которые выпадает лишь раз в жизни.

Подобное бессознательное отстаивание своего превосходства, как казалось Александре, выдавало безжалостную враждебность; в одурманенном бессонницей и яростью состоянии ей мерещилось, что Джейн убила своего мужа, год за годом своим храпом не давая ему спать. Не испытывая никаких угрызений совести, она втоптала несчастного Нэта Тинкера с его тщательно собранными коллекциями антиквариата и всевозможных членств в могильный прах.

Наконец, в некий неведомый кромешно-черный час ночи, простыни на кровати Джейн зашелестели, и ее босая нога коснулась пола. Дряхлый мочевой пузырь потребовал опорожнения от вечерних коктейлей и вина, и Александра, как озорная ученица, дождавшаяся момента, когда учитель не смотрит в ее сторону, соскользнула в целебное забытье в тот момент, когда послышался отдаленный звук спускаемой воды.

Тем не менее загадку Великой пирамиды, от которой ее отделяли сейчас стекло и пыль, она пыталась решать не полностью отдохнувшим умом. Она уже успела объехать ее вокруг. После того как их автобус припарковался на стоянке, вся группа пересекла плоскую территорию, местами каменистую, местами песчаную, которая напомнила ей инопланетную поверхность ледника Атабаска. Мальчишки-торговцы наперебой совали ей соединенные в гармошки альбомчики открыток; голодные мужчины в грязных галабеях предлагали прокатиться на их белокурых верблюдах в истрепанном убранстве из одеял, украшенных кисточками. Оцепеневшая, мечтая о том, чтобы избавиться от этого унылого окружения, и, вероятно, оживив в памяти свое величавое восхождение на пик Сэнсона, когда она победно ступала по воздуху, паря над широко раскинувшимися под ней сизыми, как голубиное крыло, горами, она под напором особенно жалкого на вид погонщика решилась принять предложение совершить рейд верхом на верблюде вокруг пирамиды за сумму, в египетских долларах равнявшуюся менее чем тридцати долларам американским.

Но сидеть на верблюде, в покрытом ковром грубом деревянном кресле, заменявшем седло, было совсем не то, что шагать по широкому настилу на своих двоих, и четвероногое существо под ней как небо от земли отличалось от хорошо выезженных и послушных лошадей, на которых она в детстве каталась в Колорадо и потом, в годы второго замужества, в Нью-Мексико. Узловатые, с вывернутыми внутрь коленями ноги верблюда подняли Александру слишком высоко, а вожжей, за которые можно ухватиться, у нее не было. Она раскачивалась взад-вперед так, словно животное хотело сбросить ее, запустить прямо в космос своим горбом-катапультой. У этого верблюда было слишком много суставов, а мозги у него, как и у нее, работали в лучшем случае вполсилы. Она почувствовала себя вознесенной и в маячившем внизу крохотном белом лице Джейн увидела отражение собственной паники, которую испытывала, возвышаясь на этой чистокровной, остро пахнущей волосатой турбулентности сродни бурным порогам эволюции, когда единственно способное справиться с пустыней четвероногое завернуло за угол. Однако из вежливости и сострадания к погонщику, которого недостаток передних зубов делал, быть может, на вид более жалким, чем он был на самом деле, она продолжала ехать безропотно, хотя горизонт, раскачивавшийся перед глазами, как поверхность разгневанного моря, песок, засыпавший глаза, и гигантские кубические блоки Великой пирамиды, делавшие все более близкие фехтовальные выпады в ее сторону, казалось, вот-вот преодолеют силу притяжения и обрушатся персонально на нее.

Наконец, когда кругопирамидное плавание было завершено, погонщик несколькими утробными выкриками и быстрыми движениями кнута дал верблюду команду опуститься на колени. Александра изо всех сил старалась не вылететь вперед через голову животного, чтобы не растерять остатки собственного достоинства; на твердую землю она ступила ногами, дрожавшими так, словно они были закованы в лед. Верблюд, чья поделенная на доли мягкая, как велюр, морда вдруг оказалась рядом с ее лицом, оскалил длинные, цвета спелой кукурузы зубы и, высокомерно хлопая двойными ресницами, издал до смешного подвижными губами звук, напоминавший испускание газов, поскольку был не меньше рад избавиться от нее, чем она – от него. Погонщик принял плату с таким глубоко почтительным «салам», что Александра поняла: она ему сильно переплатила. Прибегнув к некой международной формуле вежливого ответа, она пробормотала «pas de quoi» [10]10
  Не за что (фр.)


[Закрыть]
и, разгоряченная и взъерошенная, глупо, как кокетничающая девица, улыбнулась ему; но погонщик уже смотрел поверх ее головы, жадно выискивая среди туристов очередную жертву.

Джейн не сделала комплимента ее отваге и не выразила радости по поводу того, что она осталась жива. Она встретила ее словами:

– Ты не чувствуешь себя грязной? Как ты думаешь, сколько блох и микробов живет в верблюжьей шкуре?

После пытки храпом Джейн в течение многих бессонных часов Александра больше не была намерена спускать ей оскорбления.

– Думаю, не больше, чем во всех других местах. Если ты сдвинулась на микробах, Джейн, нечего было ехать в Африку. – Но чтобы смягчить свою отповедь, она спросила: – Как я выглядела?

– Как Лоуренс Аравийский ты не выглядела, если ты это хотела услышать.

– Ты меня сфотографировала на фоне пирамиды? – Прежде чем довериться верблюду, она вручила Джейн свой фотоаппарат – маленький «Кэнон» доцифровой эпохи.

– Да, надеюсь, сфотографировала, хотя я терпеть не могу чужие фотоаппараты. У них внутри всегда что-то лязгает и стрекочет. Насчет пирамиды тоже не уверена. Ракурс был неудобный, и ты все время вертелас-с-сь.

– Это все понятно, но все же надеюсь, ты не запорола снимок, Джейн. Было бы очень забавно послать его моим внукам. Однако без пирамиды будет похоже, что он сделан в зоопарке.

– О, внуки! Да им на нас плевать, дорогая, смирись с этим. Мы для них – надоедливые, создающие массу неудобств старухи. Теперь мы нужны только себе самим.

Исключительно из желания притушить идущий от Джейн негатив, который так быстро проник в их совместное приключение, она, когда они уже сидели за чаем, сквозь сверкающие бусинки света глядя на Великую пирамиду, заставила себя спросить:

– Что ты об этом думаешь? О чем оно тебе говорит?

– Оно говорит мне о том, – ответила Джейн, – что люди идиоты и вс-с-сегда были идиотами. Только представь себе этот нечеловеческий труд и все это инженерное искусство, затраченные лишь ради того, чтобы один человек мог вообразить, будто он способен обмануть собственную смерть.

– А разве он ее не обманул? Его имя осталось жить на все последующие времена. Хеопс. Или Хуфу. Джейн, ты должна признать, что само по себе это сооружение колоссально. Как там в автобусе сказал гид – более двух миллионов блоков весом от двух до пятнадцати тонн? Археологи до сих пор не могут понять, как эти камни поднимали наверх.

– Очень просто. По наклонной плоскости.

Когда Александра проявляла восторженность, Джейн была склонна осаживать ее.

– Да, но подумай: невероятное количество материала, использованного при постройке этой наклонной плоскости, куда его дели потом? И результат так прост, так элегантен – так скромен, я бы сказала. И другая, та, что принадлежит его сыну, почти такая же большая. И маленькая, как медвежонок, построенная его внуком. Они меня восхищают. Я так рада, что мы здесь. Я чувствую себя теперь мудрее. Неужели ты – нет?

– Не знаю, – призналась Джейн. – Меня часто не трогает то, что трогает других. Оно меня пугает. Я как те люди, родившиеся без каких-то важных нервов, которые могут жевать собственный язык, потому что не чувствуют боли.

В порыве чувств Александре захотелось на миг притронуться к тыльной стороне руки подруги, там, где кожа была обнажена. В турагентстве их предупредили, чтобы они прикрывали руки и носили длинные юбки; прятать волосы под платком для туристок пока не было обязательно. У правительства еще хватало силы удерживать в рамках возрождающуюся и становящуюся монолитной, как пирамиды, религиозную веру.

– Не говори так, дорогая, – ласково сказала Александра. – У тебя все нервы в наличии, как и у всех нас. Тебе вовсе не обязана нравиться Великая пирамида, постарайся просто уважать ее. Помнишь, что это была твоя идея поехать в Египет?

В режущем свете пустыни Джейн выглядела старой, скукоженной. Синие прожилки вен вились по тыльной стороне ее ладоней.

– Прошлое отдает с-с-смрадом чуда, которое больше не действует, – сказала она. – На самом деле оно никогда и не действовало. Просто давало священникам власти больше, чем шло им на пользу.

– На тех, кто верил, оно действовало. Может быть, действовало. Делало их менее беспокойными. Насколько я помню, мы сами в Иствике верили, что существовала некая древняя религия, пока не пришли мужчины и не подчинили ее себе так же, как родовспоможение и haute couture [11]11
  Высокая мода (фр.)


[Закрыть]
. То была религия Природы, которая не умерла, – женщины продолжали нести ее в себе, даже когда их пытали и убивали.

– О чем ты говоришь? Разве женщины построили пирамиды?

– Нет, но они были рядом, во всяком случае, царицы. В древних египтянах есть некая утонченность и благородство. Они любили Природу – посмотри на погребальные росписи, которые изображены на открытках, которые нам постоянно пытаются всучить, там повсюду тростник, цветы и еда, они хотели, чтобы все это было у мертвых. Для них жизнь после смерти была этой жизнью, продолженной в вечность. Вот о чем говорят пирамиды: дайте нам еще жизни. Еще, еще, пожалуйста. Они строили их такими грандиозными, чтобы каждый мог их видеть – мог видеть, что фараон верит в иную жизнь и возьмет их в нее с собой.

– Не думаю, что это было частью сделки, – сухо возразила Джейн. – Фараон – особый случай. Он отправлялся в плавание один.

– Они были как наши президенты, – продолжала убеждать Александра. – Мы не выбираем людей, которые не верят в Бога или лишь притворяются, что верят. Они верят от имени всех нас. Благодаря им мы чувствуем себя лучше, пусть они добиваются этого даже такими способами, как это делали в прошлом какие-нибудь ужасные папы.

Джейн вздохнула и сказала:

– Я приду в себя, Лекса. Как только мы окажемся на реке. Нэт любил плавать. А я ненавидела и отговаривала его от путешествий по воде. Это камнем лежит у мена на совести, как и все другое.

Но прежде чем сесть в самолет до Луксора, где им предстояло взойти на свое туристское судно под названием «Гор», нужно было согласно расписанию провести еще один день в гнетущем огромном хиреющем Каире. Автобус доставил их через запруженные улицы к кишащей людьми площадке перед гигантским музеем фараоновых древностей. Стиснутая со всех сторон, их группа послушно прошаркала через металлоискатель и далее, зал за залом, – мимо колоссальных порталов, фризов, саркофагов. Фараоны, широколицые, с оголенными плечами, с высокими скулами и злобноватыми улыбками, были воплощены на века в граните, кое-где испещренном розовыми и серыми пятнами, кое-где чисто черном, добытом из карьера, перенесенном в другое место, выдолбленном и старательно отполированном людьми, чьи глаза, руки и даже кости давным-давно изошли паром в котле времени.

Мрачная тяжеловесность смерти заставила замолчать эфирный миг жизни, моливший: еще, еще… На первом этаже были самые высокие потолки и самые большие статуи. Гигантский Рамзес II – колосс с руками, застывшими вдоль тела, – стоял возле входа, устремив взгляд к окоченелому небу собственной божественности. В другом месте – широкобедрый длиннолицый Эхнатон, в эффектном, но отталкивающе андрогинном образе которого навечно запечатлено временное отклонение от суетливой процессии фараонов, династий и богов – в сторону монотеизма и поклонения солнцу. Его широкие бедра, вялые толстые губы и отсутствие мужских гениталий заставили Александру задуматься о полах – о грандиозном, исступленном обмене генами, который, как теперь известно, происходит даже в мире бактерий. Глубочайший сладостный секрет Природы, для нее он теперь – лишь тускло мерцающее воспоминание. Этажом выше, отделившись от группы, она предалась искушению сродни посещению деревенского ярмарочного паноптикума – отправилась в строго охраняемый зал мумий. Таблички на английском и арабском языках призывали соблюдать уважение к мертвым. Маленькие коричневые высохшие тела с мышцами рук и лиц, застигнутыми в момент последнего сокращения, были спеленаты, как младенцы, наружу торчали лишь крохотные ноги, жилистые, как вяленое мясо, и темные, как обугленные головешки. Взгляд Александры упал на табличку возле одной, особенно сморщенной и жалкой мумии с сердито поджатыми губами и черепом, запрокинутым, как у вглядывающегося в небо звездочета. Табличка гласила: «Рамзес II». Гигантская статуя внизу. Тот же человек. Богочеловек, который не смог спасти себя. Наглядное свидетельство того, что бездны Истории так же тошнотворно круты, как и бездны Природы.

На верхнем этаже музея туристы с уставшими ногами и глазами во главе со своим полуразборчиво тараторящим, чуть прихрамывающим гидом предстали перед сокровищами фараона-подростка Тутанхамона, чья гробница – случай уникальный для Долины царей – избежала разграбления и оставалась нетронутой вплоть до новейших времен. Эбеновые статуи в человеческий рост сторожили царскую погребальную камеру, в которой находились царское опахало из страусиных перьев, игровые столики, охотничье снаряжение, бумеранги, дубинки, щит, декоративные мотыги, корзины и разные амулеты – вещи, призванные обеспечить мальчика, так рано умершего, всем необходимым в его загробной жизни.

– Разве не мерзость эта дубина? – произнесла возникшая рядом с Александрой Джейн.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю