Текст книги "Девушка, которую ты покинул"
Автор книги: Джоджо Мойес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
10
Шли дни. Мы с Элен, как две актрисы, исполняли роль хозяек отеля, занимаясь повседневными делами. Со стороны мы, наверное, выглядели как обычно, но обе чувствовали себя крайне неловко, и неловкость эта усиливалась с каждым днем. Никто из нас не обмолвился ни словом о том, что произошло со мной той ночью. Я плохо спала. Не больше двух часов в день. Плохо ела, так как кусок не лез в горло. Внутри меня засел неизбывный страх, постоянно сосало под ложечкой, и я ничего не могла поделать, хотя знала, что угасаю прямо на глазах.
Я снова и снова невольно возвращалась к событиям той роковой ночи, ругая себя за наивность, тупость и гордыню. Ибо именно гордыня стала виной всего того, что случилось. Если бы я притворилась, что польщена вниманием коменданта, и попробовала снова стать девушкой с портрета, то, возможно, завоевала бы его сердце. Возможно, спасла бы своего мужа. Неужели так трудно было это сделать? Но я почему-то вбила себе в голову, что, став вещью, сосудом для утоления сексуальной жажды, тем самым умалю сам факт измены. Я пыталась сохранить верность нам обоим. Словно для Эдуарда это что-то меняло.
Каждый день я с замиранием сердца смотрела, как офицеры собираются на ужин, и всякий раз без коменданта. Меня страшила наша предстоящая встреча, но еще больше страшило его отсутствие и то, чем оно могло обернуться для меня. Однажды Элен все же осмелилась спросить у офицера с седыми усами о коменданте, но тот лишь неопределенно махнул рукой и ответил: «Слишком занят». Сестра поймала мой взгляд, и я поняла, что она тревожится не меньше моего.
Я внимательно наблюдала за Элен, и меня все больше угнетало осознание собственной вины. Ведь я понимала, что всякий раз, как сестра смотрит на детей, она гадает, какое будущее их ожидает. Как-то я подслушала ее разговор с мэром. Элен просила его взять к себе детей, если с ней что-нибудь случится. И мэр явно удивился. Он недоумевал, откуда у нее подобные мысли. Я видела новые морщинки у нее вокруг глаз, возле рта и знала, что это моих рук дело.
Малыши, казалось, не замечали наших тайных страхов. Жан и Мими, как всегда, беспечно играли, иногда, правда, жалуясь на холод или друг на друга. Из-за постоянно мучившего их голода они сделались очень капризными. Теперь я не брала ни крошки из немецких продуктов, но запретить это детям было невозможно. Орельен снова замкнулся, погрузившись в собственные переживания. Он молча ел, всем своим видом демонстрируя, что не желает с нами разговаривать. Не знаю, приходилось ли ему опять драться в школе, сейчас я была занята другим, и мне было не до того. Хотя Эдит явно что-то знала. Она напоминала мне ивовый прутик, с помощью которого ищут воду под землей. Девочка не отходила от меня ни на шаг. По ночам она спала, крепко держась за подол моей ночной рубашки, а когда я просыпалась, то сразу ловила на себе взгляд ее больших темных глаз. Я смотрела на себя в зеркало и не узнавала, на меня смотрела незнакомая женщина с изможденным, осунувшимся лицом.
К нам каким-то образом просочились новости о том, что немцы взяли два города на северо-востоке страны. Продуктовые нормы урезали еще больше. И каждый день, казалось, длился дольше прошедшего. Я подавала на стол, убирала, стряпала, но от усталости мысли в голове путались. Возможно, комендант здесь больше не появится. Возможно, ему стыдно за ту ночь и он не хочет меня больше видеть. Возможно, его тоже терзает чувство вины. Возможно, он умер. Возможно, дверь откроется – и войдет Эдуард. Возможно, война кончится уже завтра. Но в этом месте мне всегда приходилось останавливаться, чтобы сесть и перевести дух.
– Ступай наверх и постарайся хоть немного поспать, – шептала Элен.
Интересно, ненавидела ли она меня? Окажись я на ее месте, то точно возненавидела бы.
Я уже дважды перечитывала старые письма, полученные за несколько месяцев до того, как наш город стал немецкой территорией. Эдуард рассказывал о новых друзьях, о скудном пайке, о боевом настрое, и для меня читать его письма было все равно что разговаривать с призраком. Муж писал о том, что любит меня, неустанно думает обо мне и очень скоро вернется.
Я делаю это ради Франции, но из эгоистических соображений – отчасти и для себя тоже, чтобы я мог вернуться, проехав по свободной Франции, к своей жене. Ты для меня воплощение всего самого лучшего. Это уютный дом, моя мастерская, чашка кофе в баре «Лион», наши сиесты в постели, дольки апельсина, которые ты кладешь мне в рот… Казалось бы, такие обычные вещи, но теперь они сверкают и переливаются в моем воображении, как драгоценные камни. Ты даже не представляешь, как я мечтаю о том, чтобы принести тебе чашечку кофе! Как хочу снова услышать твой смех и знать, что именно я сделал тебя счастливой! Я перебираю свои воспоминания ради утешения, а еще ради того, чтобы напомнить себе, зачем я здесь. Береги себя для меня. И знай, что я всегда остаюсь твоим верным мужем.
Перечитав короткие строчки, написанные его рукой, я снова задумалась о том, доведется ли мне еще хоть раз услышать эти слова.
Я была в погребе, передвигала бочки из-под пива, когда услышала чьи-то шаги во дворе. В дверях, загородив свет, возникла фигура Элен.
– Пришел мэр. Говорит, что за тобой идут немцы, – сказала она, и у меня оборвалось сердце. Элен подбежала к стене, отделяющей наш подвал от соседского, и принялась лихорадочно вытаскивать кирпичи. – Давай, если поторопишься, то успеешь выбраться через соседнюю дверь. – Она продолжала отчаянно работать, царапая ногтями камни. Пробив наконец брешь размером с небольшой бочонок, она повернулась ко мне. Посмотрела на свои натруженные руки, сняла обручальное кольцо, протянула его мне, затем сорвала с плеч шаль: – Вот, возьми. А теперь беги. Я их задержу. Не теряй времени, они уже переходят через площадь.
– Я не могу, – посмотрев на лежащее на ладони кольцо, ответила я.
– Почему?
– А что, если он так выполняет свои обязательства по сделке?
– Господин комендант? Какая еще сделка?! Каким образом, боже ты мой, он может выполнить свои обязательства? Софи, они уже идут за тобой! Идут, чтобы наказать, отправить в лагерь. Ты нанесла ему смертельное оскорбление! И он собираются отослать тебя с глаз долой!
– Элен, подумай хорошенько. Если бы он хотел меня наказать, то пристрелил бы на месте или провел бы под конвоем по улицам города. Сделал бы со мной то же, что и с Лилиан Бетюн.
– Чтобы, не дай бог, выплыло наружу, за что он тебе мстит? Ты что, совсем рехнулась?
– Нет. – У меня начало потихоньку проясняться в голове. – У него было достаточно времени, чтобы успокоиться. Он посылает меня к Эдуарду. Я знаю.
Элен подтолкнула меня к дыре в стене:
– Софи, ты не понимаешь, что говоришь. Это все твоя бессонница, страхи, навязчивые идеи… Ты скоро опомнишься. Но сейчас ты должна идти. Мэр сказал, чтобы ты шла к мадам Полин и оставалась на ночь в подполе амбара. А я постараюсь с тобой связаться.
– Нет, нет и нет, – отпихнула я сестру. – Ну как ты не можешь понять? Комендант просто не видит возможности вернуть Эдуарда, не раскрыв тайну нашего соглашения. Но если он сейчас отошлет меня подальше, то потом сможет освободить нас обоих.
– Софи! Хватит болтать!
– Я выполнила свою часть сделки.
– БЕГИ!
– Нет. – Мы стояли в темноте и мерили друг друга взглядами. – Я никуда не пойду. – Взяв ее за руку, я вложила в ладонь обручальное кольцо и тихо повторила: – Я никуда не пойду.
– Но ты не можешь позволить им взять тебя, – сказала Элен упавшим голосом. – Это безумие. Они собираются отправить тебя в лагерь! Ты меня слышишь? В лагерь! В тот самый лагерь, в котором, по твоим словам, сейчас погибает Эдуард!
Но я почти не слышала ее. Я выпрямилась и сделала глубокий вдох. Странно, но сейчас я чувствовала невероятное облегчение. Если они пришли только за мной, значит, Элен ничего не угрожает, и детям тоже.
– Я уверена, что была права насчет него. Наверняка он подумал на свежую голову и понял, что я пыталась, несмотря ни на что, вести себя честно. Он благородный человек. Он сказал, что мы друзья.
– Софи, ну пожалуйста, не делай этого, – зарыдала сестра. – Ты не в своем уме. У тебя еще есть время… – Она попыталась преградить мне дорогу, но я оттолкнула ее и стала подниматься по лестнице.
Когда я вернулась в бар, они уже ждали меня у входа. Двое в военной форме. В баре было непривычно тихо, и двадцать пар глаз смотрели только на меня. Старик Рене сидел, положив дрожащую руку на стол, мадам Дюран и мадам Лувье о чем-то перешептывались. Мэр, отчаянно жестикулируя, пытался убедить одного из офицеров изменить решение, поскольку здесь явно какая-то ошибка.
– Это приказ коменданта, – ответил офицер.
– Но она же ничего не сделала! Это нелепо!
– Мужайся, Софи! – выкрикнул кто-то.
Я была точно во сне. Время замедлилось, голоса замерли.
Один из офицеров пропустил меня вперед, и я вышла на улицу. Площадь была залита бледным солнечным светом. Там уже собрались зеваки, жаждущие узнать, что происходит в баре. Я на секунду остановилась и, щурясь от солнца, огляделась. И вдруг все кругом словно выкристаллизовалось, расцвело яркими красками, чтобы навсегда отпечататься в памяти. У почтового отделения стоял священник. Увидев присланный за мной грузовик, он осенил себя крестным знамением. Я поняла, что именно в таких возили в казармы женщин. Но та ночь, казалось, была сто лет тому назад.
– Мы не позволим! – кричал мэр. – Я подам официальную жалобу! Это уже переходит все границы! Я не разрешу увезти девушку, пока не получу возможность переговорить с комендантом!
– Это его приказ.
Небольшая группа стариков начала окружать офицеров, будто выставляя заслон.
– Вы не можете арестовать просто так невинную женщину! – воскликнула мадам Лувье. – Вы заняли ее дом, превратили ее саму в прислугу, а теперь хотите посадить в заключение! За что?
– Софи, возьми хотя бы свои вещи, – тронула меня за плечо сестра, протянув холщовую сумку, набитую собранным на скорую руку барахлом. – Береги себя. Ты меня слышишь? Береги себя и возвращайся назад.
Толпа протестующе зароптала. Она волновалась и рассерженно гудела, людей все прибавлялось. Я посмотрела по сторонам и увидела Орельена, стоящего на тротуаре рядом с месье Сюэлем. Лицо брата покраснело от ярости. Мне очень не хотелось впутывать его в это дело. Если он сейчас пойдет против немцев, это будет катастрофой. Ведь у Элен должен быть хоть кто-то, на кого она сможет опереться в ближайшие несколько месяцев. Я пробилась к Орельену.
– Орельен, теперь ты глава семьи. И пока меня нет, должен обо всех заботиться, – сказала я, но он не дал мне договорить.
– Это ты во всем виновата! Я знаю, что ты сделала! Я знаю, что ты была с тем немцем! – выпалил он, и толпа замерла. Лицо брата исказилось от ярости и боли. – Я слышал, о чем ты говорила с Элен. Видел, как ты вернулась той ночью!
Стоящие вокруг люди начали многозначительно переглядываться: «Неужели Орельен Бессетт действительно сказал то, о чем мы думаем?»
– Это не так… – начала я, но брат круто развернулся и исчез в баре.
Толпа притихла. Слова Орельена шепотом передавали тем, кто не расслышал. Я увидела потрясенные лица и полные ужаса глаза Элен. Теперь я была Лилиан Бетюн. Но без смягчающих обстоятельств, таких как участие в Сопротивлении. Атмосфера вокруг начала сгущаться. Я почувствовала на плече руку Элен.
– Тебе надо идти, – прошептала она дрожащим голосом. – Софи, тебе надо идти… – Она хотела обнять меня, но толпа оттерла ее.
Немец схватил меня за руку и потащил в сторону грузовика. Из толпы что-то выкрикнули, но я не поняла, что это было. То ли крики протеста, то ли оскорбления в мой адрес. Затем я услышала: «Шлюха! Шлюха!» – и вздрогнула точно от боли. «Он отсылает меня к Эдуарду, – успокаивала я себя, чувствуя, что у меня сейчас разорвется сердце. – Я знаю, что это так. Я должна верить».
И вдруг тишину разорвал ее вопль.
– Софи! Софи! – раздался надрывный детский крик. – Софи! Софи! – Эдит пробилась сквозь толпу, кинулась ко мне, уцепилась за ногу. – Не уезжай! Ты же обещала, что не покинешь меня!
Она впервые повысила голос с тех пор, как попала к нам в дом. Я проглотила ком в горле, глаза наполнились слезами. Наклонившись, я крепко обняла ее. «Как я могу ее покинуть?» Мысли путались, чувства притупились. Я ощущала только тепло этих маленьких ручек. А потом заметила, как немцы смотрят на нее. В их глазах сквозило неприкрытое любопытство.
– Эдит, ты должна остаться с Элен и быть храброй девочкой. Мы с твоей мамой обязательно приедем за тобой. Обещаю, – сказала я, погладив ее по голове, но она не поверила, глаза ее расширились от ужаса. Тогда я, стараясь говорить как можно более убедительно, добавила: – Ничего страшного со мной не случится. Обещаю. Я скоро увижу своего мужа.
– Нет-нет, – твердила она, еще сильнее цепляясь за меня. – Нет. Пожалуйста, не покидай меня!
Все. Мое сердце было разбито. Я молча смотрела на сестру умоляющими глазами: «Уведи ее отсюда. Ей не надо этого видеть». Элен с трудом оторвала от меня Эдит. Теперь уже и сестра плакала навзрыд.
– Пожалуйста, не забирайте мою сестру, – оттаскивая Эдит, просила она немецких солдат. – Она не в своем уме. Пожалуйста, не забирайте мою сестру! Она этого не заслужила.
Мэр обнял ее за плечи, но выражение лица у него было смущенное. Орельен явно выбил у него почву из-под ног.
– Эдит, со мной все будет хорошо. Мужайся! – крикнула я, пытаясь перекричать гул толпы.
Затем кто-то плюнул в меня, и я увидела на рукаве отвратительный мокрый след. Толпа принялась улюлюкать. Мне стало страшно.
– Элен? – позвала я. – Элен?
Но солдаты уже грубо запихивали меня в кузов. Я оказалась в темноте, на деревянной скамье. Один из солдат сел напротив, поставив перед собой ружье. Брезентовое полотнище опустилось, и мотор взревел. Все замерло, криков толпы не было слышно, словно это механическое действие остановило тех, кто жаждал моей крови. Я мельком подумала, не выброситься ли мне через дыру в брезенте, но потом снова услышала: «Шлюха!» – и жалобный вой Эдит, затем раздался звук удара камня о борт грузовика, потом отрывистая немецкая речь. Я вздрогнула от нового удара камнем, уже с моей стороны. Немец смотрел на меня в упор и глупо ухмылялся. И только тогда я наконец поняла, какую роковую ошибку совершила.
Я сидела, положив руки на сумку, и меня била дрожь. Когда грузовик тронулся, я даже не попыталась отогнуть брезент, чтобы выглянуть наружу. Мне не хотелось, чтобы весь город глазел на меня. Не хотелось выслушивать их приговор. Я уронила голову на руки и прошептала: «Эдуард, Эдуард, Эдуард», а еще: «Прости меня». Хотя и сама точно не знала, у кого просила прощения.
Только, когда мы выехали на окраину, я осмелилась поднять глаза. И через щель между хлопающим на ветру полотнищем и кузовом разглядела красную вывеску нашего отеля, блестевшую в лучах зимнего солнца, и ярко-голубое платье Эдит, стоявшей в стороне. А потом голубое пятно стало понемножку уменьшаться, пока – как и весь город – не исчезло из виду.
Часть вторая
11
Лондон, 2006 г.
С сумкой под мышкой, придерживая плечом прижатый к уху мобильник, Лив бежит по набережной. Затянутые тяжелыми черными тучами небеса над сумрачным Лондоном разверзлись, и на центр города обрушивается почти тропический ливень. Намертво встает транспорт, беспомощно пыхтят выхлопные трубы такси с запотевшими от дыхания пассажиров окнами.
– Понимаю, – уже в пятнадцатый раз говорит она. Жакет потемнел от дождя, а мокрые волосы прилипли ко лбу. – Я все понимаю… Да, я знаю условия договора. Я просто жду поступлений, которые… – Она ныряет в подворотню, достает из сумки туфли на высоком каблуке, надевает и беспомощно смотрит на промокшие балетки, понимая, что их некуда засунуть. – Да-да, я… Нет, обстоятельства не изменились. По крайней мере, не в последнее время.
С мокрыми балетками в руках она выскакивает из подворотни, переходит через дорогу и направляется в сторону Олдвича. Проезжающая мимо машина обдает ее фонтаном брызг, она останавливается и недоумевающе смотрит ей вслед.
– Ты что, издеваешься надо мной! – возмущенно кричит она водителю, а затем снова в трубку: – Нет-нет, это я не вам, мистер… Дин… Я вас не виню, Дин. Да. Конечно, я понимаю, что вы просто делаете свою работу. Послушайте, я заплачу к понедельнику. Идет? Я ведь никогда не задерживала платежи. Договорились, сразу же.
Мимо проезжает очередное такси, и она проворно ныряет обратно в подворотню.
– Да, понимаю, Дин… Знаю, что вам это весьма непросто. Послушайте, обещаю, что в понедельник вы все получите. Да, определенно. И простите, что накричала… Дин, надеюсь, вы тоже найдете себе другую работу.
Она захлопывает мобильник, кладет в сумочку и начинает разглядывать щит с рекламой ресторана. Наклоняется, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале припаркованной машины, и расстраивается. Но здесь уж ничего не поделаешь. Она и так уже на сорок минут опаздывает.
Лив убирает с лица мокрые волосы и тоскливо оглядывается на прохожих на улице. Затем набирает в грудь побольше воздуха, распахивает дверь ресторана и входит внутрь.
– А вот и она! – Кристен Солберг встает со стула в центре длинного стола и раскрывает приветственные объятия, а потом шумно целует воздух в нескольких дюймах от лица Лив. – Боже мой, да ты насквозь промокла! – Естественно, ее волосы лежали безукоризненной каштановой волной.
– Да, решила немного пройтись. Признаюсь, не самое разумное решение.
– Внимание, это Лив Халстон. Она делает замечательные вещи в рамках благотворительности. И живет в самом потрясающем доме во всем Лондоне, – заговорщицки улыбаясь, Кристен понижает голос: – Я буду считать себя неудачницей, если к Рождеству она не подцепит хорошего парня.
Раздается приветственный гул голосов. Лив смущенно ежится. Вымученно улыбается, стараясь не встречаться глазами с сидящими рядом людьми. Свен смотрит на нее в упор, словно заранее извиняясь за то, что сейчас произойдет.
– Я оставила для тебя место, – говорит Кристен. – Рядом с Роджером. Он симпатяга. – Она многозначительно смотрит на Лив и усаживает ее на свободный стул. – Тебе он понравится.
Сюда все пришли парами. Конечно парами. Все восемь человек. Ну а еще Роджер. Женщины за столом прячут за вежливыми улыбками любопытные взгляды, стараясь определить, представляет ли она, как единственная одинокая женщина, потенциальную угрозу. Она уже успела привыкнуть к подобным взглядам, хотя они и начинают здорово утомлять. Она чувствует теплое, отдающее чесноком дыхание Роджера, который похлопывает по сиденью соседнего стула.
– Родж, – протягивает он руку. – Вы вся мокрая. – Голос его звучит слегка игриво, совсем как у бывшего ученика частной школы, не способного разговаривать с женщиной без сексуального подтекста.
Она снимает жакет и вежливо говорит:
– Да-да, конечно.
Они обмениваются вялыми улыбками. У него редкие соломенные волосы и румяное лицо человека, проводящего много времени за городом. Он наливает ей бокал вина.
– Итак, Лив,чем занимаешься? – произносит он ее имя с таким видом, будто она сама его выдумала, а он над ней подшучивает.
– В основном работаю копирайтером. Пишу тексты.
– Значит, ты копирайтер, – говорит он и ненадолго умолкает. – А дети есть?
– Нет. А у вас?
– Двое. Мальчики. Оба в школе-интернате. Откровенно говоря, там им самое место. Так… детей, выходит, нет. И нет подходящего мужчины. А сколько тебе лет? Тридцать с небольшим?
Она нервно сглатывает, пытаясь не обращать внимания на его бестактность.
– Тридцать.
– И вы не хотите болтаться вот так. Или вы одна из этих… – изобразил он пальцами кавычки, – деловых женщин?
– Да, – улыбается она. – Я удалила яичники, когда последний раз обновляла резюме. Так, для страховки.
Он таращится на нее, а потом заходится лающим смехом:
– Уф! Смешно. Да. Женщина с чувством юмора. Надо же… яичники. Ха-ха! – Он прикладывается к бокалу с вином и продолжает: – Жена ушла от меня, когда ей было тридцать девять. Самый опасный возраст для девочек. – Он залпом выпивает вино и тянется за бутылкой, чтобы налить еще. – Хотя для нее не такой уж и опасный, если учесть, что она смылась с пуэрториканцем по имени Виктор, заграбастав заодно домик во Франции и половину моей чертовой пенсии. Женщины… – поворачивается он к Лив. – Жить с ними невозможно, но и пристрелить нельзя. – Он поднимает руки и выпускает воображаемую очередь из автомата в потолок ресторана.
Похоже, вечер обещает быть долгим. Лив продолжает улыбаться, наливает себе второй бокал вина и погружается в изучение меню, мысленно обещая себе, что в следующий раз ни за что не поддастся на уговоры Кристен. Она скорее откусит себе руку, чем согласится на еще один такой обед.
Вечер, кажется, никогда не кончится, парочки перемывают косточки людям, которых она вообще не знает, блюда подают мучительно долго. Кристен отсылает свою тарелку с горячим на кухню, чтобы все переделали, следуя ее четким указаниям. Она устало вздыхает, словно повара, неспособные перевернутьшпинат нужным образом, заслуживают, как в школе, дополнительного задания. Лив оказывается зажатой между повернувшимся к ней спиной мужчиной по имени Мартин, которого монополизировала подруга его жены, и Роджером.
– Сука, – в какой-то момент говорит тот.
– Простите?
– Сперва ее бесило, что у меня торчат волосы из ноздрей. Затем ногти на ногах. Всегда находилась причина отказать мне в старом добром… В общем, вы понимаете. – Он складывает большой и указательный пальцы левой руки в форме буквы «О» и тычет туда указательным пальцем правой. – Или эта вечная головная боль. Небось, со стариной Виктором голова не болела? Ну нет. Клянусь, ей плевать, какой длины его проклятые ногти на ногах! – Он снова залпом осушает бокал. – Клянусь, они этим занимаются, как чертовы кролики.
Баранина медленно, но верно остывает у нее на тарелке. Она аккуратно кладет нож и вилку.
– А с вами что приключилось, а? – спрашивает он, и она поднимает на него глаза, надеясь в душе, что он вовсе не то имеет в виду. Но нет, именно то. – Кристен сказала, что вы были замужем. За деловым партнером Свена.
– Да, была.
– И что, он вас бросил?
Она опять с усилием сглатывает комок в горле и, стараясь придать лицу безразличное выражение, говорит:
– В некотором смысле да.
– А я и не знал, – качает головой Роджер. – И что только творится с людьми? Почему им всегда всего мало? – Он берет зубочистку и начинает остервенело копаться в задних зубах, прерываясь лишь затем, чтобы с мрачным удовлетворением рассмотреть то, что ему удалось выковырять.
Лив обводит глазами стол и ловит на себе взгляд Кристен. Та вопросительно смотрит на Лив и поднимает вверх оба больших пальца. «Большой куш», – артикулирует она.
– Прошу прощения, – отодвигая стул, говорит Лив. – Мне надо в дамскую комнату.
Лив решает отсидеться в тиши туалетной кабинки до тех пор, пока ее оттуда не попросят. В дамскую комнату то и дело входят женщины, чтобы почистить перышки. Лив проверяет несуществующую электронную почту и играет на мобильнике в «Скрабл». Наконец, набрав нужное количество очков, она встает, спускает воду в унитазе, моет руки, с извращенным удовольствием разглядывая свое отражение в зеркале. Под правым глазом слегка размазалась тушь, и она, сама себе удивляясь, приводит макияж в порядок. Хотя, в общем, какая разница, если все равно придется сидеть рядом с Роджером.
Она смотрит на часы. Интересно, когда уже будет удобно, сославшись на дела завтра утром, улизнуть домой? Если повезет, к тому моменту, когда она вернется, Роджер успеет надраться так, что вообще забудет о ее существовании.
Лив бросает прощальный взгляд в зеркало, убирает волосы с лица и хмурится, глядя на свое отражение. «К чему все это?» И наконец открывает дверь.
– Лив, Лив! Иди сюда! Мне надо тебе что-то сказать!
В коридоре, отчаянно жестикулируя, стоит Роджер. Лицо его еще краснее, чем было, волосы с одной стороны стоят дыбом. «Есть в нем что-то от страуса», – думает Лив. Представив, что ей придется пробыть в его обществе еще полчаса, она чувствует легкий приступ паники. Она уже успела привыкнуть к подобным приступам, во время которых ее охватывает непреодолимое, чисто физическое желание оказаться на темной улице в полном одиночестве, чтобы быть такой, какая она есть, и никого из себя не изображать.
Она садится на краешек стула, словно готова в любую минуту соскочить, и выпивает еще полбокала вина.
– Мне и правда надо идти, – говорит она, но все сидящие за столом громко протестуют, явно воспринимая ее слова как личное оскорбление.
И она остается. Ее улыбка напоминает застывший в гримасе ужаса рот. Она ловит себя на том, что наблюдает за парами: с каждым следующим бокалом вина домашние противоречия вылезают все больше. Вот та, например, терпеть не может своего мужа. После каждого второго его замечания она многозначительно закатывает глаза. А этому мужчине все как один, включая жену, явно осточертели. Он то и дело проверяет сообщения на смартфоне, который прячет под столом. Лив смотрит на часы и тупо кивает в такт словам Роджера, который уныло бубнит о превратностях супружеской жизни. Она мысленно играет в игру «Бинго на званом обеде». Она подсчитывает плату за школьное обучение и цены на недвижимость. Еще немножко – и она получит фул-хаус, но тут кто-то хлопает ее по плечу.
– Простите, пожалуйста. Вам звонят.
Лив оборачивается. У официантки очень бледная кожа и длинные темные волосы, обрамляющие лицо, точно наполовину раздвинутые шторы. Она машет Лив блокнотом, что держит в руках. И Лив чувствует в этом ее жесте легкий налет фамильярности.
– Что?
– Срочный телефонный звонок. Думаю, кто-то из членов семьи.
Лив в недоумении: «Какой еще член семьи?» Но это свет в конце туннеля.
– О, – говорит она. – Очень хорошо.
– Может быть, вы хотите, чтобы я показала, где телефон?
– Срочный телефонный звонок, – невнятно бормочет Лив, обращаясь к Кристен, и показывает на официантку, которая в свою очередь тычет пальцем в сторону кухни.
Лицо Кристен тотчас же принимает преувеличенно озабоченное выражение. Она наклоняется и шепчет что-то на ухо Роджеру. Тот оглядывается и протягивает руку, точно хочет задержать Лив. Но Лив уже и след простыл. Она идет за невысокой темноволосой девушкой по полупустому обеденному залу, мимо бара и вниз по обшитому деревянными панелями коридору.
После полумрака обеденного зала кухня слепит глаза огнями, отражающимися от бесчисленных блестящих стальных поверхностей. Двое мужчин в белом, не обращая на Лив никакого внимания, деловито передают грязные кастрюли в посудомоечную зону. В углу что-то жарится на шипящей и плюющейся жиром сковородке; кто-то стрекочет по-испански. Девушка показывает на двустворчатую дверь, и внезапно Лив оказывается в небольшом холле, служащем раздевалкой.
– А где телефон? – спрашивает Лив.
Девушка достает из кармана пачку сигарет и закуривает.
– Какой телефон? – безучастно спрашивает она.
– Но вы ведь сами сказали, что мне звонят.
– А-а-а… Это. Нет тут никакого телефона. Только у тебя был такой вид, будто ты срочно нуждаешься в помощи. – Она затягивается, выпускает кольцо дыма и после минутного колебания говорит: – Ты меня не узнаешь? Мо. Мо Стюарт. – Лив недоуменно хмурится, и девушка тяжело вздыхает. – Мы были на одном курсе в универе. Ренессанс и итальянская живопись. И рисование с натуры.
Лив мучительно прикидывает, в каком году это было. И неожиданно вспоминает: маленькая девочка-гот, тихо сидящая в углу. Нарочито бесстрастное выражение лица, кроваво-красные блестящие ногти.
– Здорово! Ты ничуть не изменилась. – Что чистая правда. Хотя Лив почему-то кажется, что вряд ли это можно считать комплиментом.
– У тебя такое… – начинает Мо, внимательно изучая лицо Лив. – Ты выглядишь слегка… чокнутой, что ли.
– Чокнутой?
– Ну, может, не чокнутой, но другой. Усталой. Я, конечно, понимаю, что сидеть рядом с таким милым, но унылым Тимом [26]26
Персонаж телевизионного шоу Гарри Энсфилда.
[Закрыть]– тоска зеленая. А что это за мероприятие? Вечер встречи одиночек?
– По крайней мере, для меня.
– Господи боже мой. Вот, – протягивает она Лив сигарету, – подними себе настроение, а я пока схожу сообщу им, что тебе срочно пришлось уйти. Двоюродную бабушку разбил паралич. Или что-нибудь покруче? Имеются пожелания относительно серьезности ее заболевания? – говорит она, вручая Лив зажигалку.
– Я не курю.
– А это и не для тебя. Так я смогу выкурить две подряд, чтобы Дино не заметил. Тебе надо платить за себя по счету?
– Ой, хороший вопрос. – Лив роется в сумочке в поисках кошелька. В предвкушении свободы она вдруг ощущает удивительную легкость.
Мо берет банкноты, тщательно пересчитывает.
– Мои чаевые? – спрашивает она. И похоже, даже не думает шутить.
Лив удивленно моргает, отсчитывает лишнюю пятифунтовую бумажку и вручает Мо.
– Спасибо, – кивает Мо, засовывая деньги в карман передника. – У меня трагическое лицо? – Она снова принимает слегка безразличный вид, словно признавая, что для маски скорби у нее нет подходящих мимических мышц, и исчезает в коридоре.
Лив в растерянности: то ли уйти, то ли подождать девушку здесь. Она оглядывает раздевалку, где на вешалке висят дешевые пальто, а прямо под ними стоит грязное ведро со шваброй, и наконец решается сесть на деревянный стул, продолжая зачем-то держать в руке сигарету. Услышав шаги, она вскакивает, но это всего лишь мужчина средиземноморского типа, его лысый череп блестит в неярком свете лампы. Хозяин, что ли? В руках у него стакан с янтарной жидкостью.
– Пожалуйста, – говорит он, протягивая ей стакан, а когда она начинает отказываться, добавляет: – Снять напряжение. – Подмигивает и уходит.
Лив, сидя, потягивает напиток. Даже отсюда ей слышен возмущенный голос Роджера, звук отодвигаемых стульев. Она смотрит на часы. Четверть двенадцатого. Из кухни один за другим появляются повара, снимают с вешалки пальто и исчезают, едва заметно кивая ей на прощание, будто для посетителей обычное дело двадцать минут сидеть в коридоре для персонала со стаканом бренди в руках.
Наконец возвращается Мо, но уже без передника. В руках у нее связка ключей, она проходит мимо Лив и запирает пожарный выход.
– Они ушли, – сообщает она, затягивая длинные волосы в узел. – Твой горячий кавалер все рвался тебя утешить. Я на минутку выключила твой мобильник.
– Спасибо, – улыбается Лив. – Ты очень добра.
– Не за что. Может, кофе?
Ресторан уже пустой. Лив смотрит на стол, за которым недавно сидела. Официант подметает пол вокруг стульев, затем опытной рукой человека, который делал эту операцию уже тысячу раз, механически раскладывает столовые приборы. Мо включает кофемашину и жестом приглашает Лив присесть. Лив сейчас предпочла бы уйти домой, но понимает, что у ее свободы есть своя цена, и в данном случае это, скорее всего, короткая вымученная беседа о добрых старых временах.
