Текст книги "Среди овец и козлищ"
Автор книги: Джоанна Кэннон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Дом номер четыре, Авеню
5 июля 1976 года
Мы с Тилли остановились как раз на середине лестницы.
В ходе многочисленных экспериментов мне удалось выяснить, что это самое удобное место. Если подняться выше, слов уже не расслышать; сойти немного вниз – и есть риск, что тебя обнаружат и отправят в твою комнату, повторяя все известные поговорки на тему того, что подслушивать нехорошо.
– Мы что-то пропустили? – шепотом спросила Тилли.
Мама притворила дверь в гостиную, но щелочка осталась, и мы видели часть мундира констебля Грина и левое папино плечо.
– Думаю, они просто предлагают ему чашечку чая, – шепнула я в ответ. – Они не стали бы этого делать, если бы он пришел их арестовать.
Я слышала голос мамы. Ломкий, как яичная скорлупа.
– Я бы предпочла остаться, если не возражаете, – сказала она.
Отец пожал левым плечом, возможно – и правым тоже, но мы этого не видели. И заявил:
– Нет ничего такого, чего бы я не мог сказать вам в присутствии моей жены.
Папа обычно не называл маму «моя жена».
Судя по спине констебля Грина, тот достал из кармана блокнот. Через щель в двери было слышно, как он переворачивает страницы, а отец постукивает кончиками пальцев по спинке стула.
– Мистер Беннет, вы являетесь владельцем компании «Собственность и услуги по управлению Беннета», офис которой находится по адресу дом пятьдесят четыре, Сент-Джонс-стрит? – спросил констебль полиции Грин.
Отец подтвердил, что да, является. Голос его звучал слабо и как-то неубедительно. Прежде я никогда не слышала, чтобы отец говорил, точно человек, пытающийся вспомнить, как быть полезным.
– Тут у нас объявился свидетель, – начал Грин, – который видел, как миссис Кризи входила в ваше офисное здание… – тут раздался шелест еще одной переворачиваемой странички, – … ровно в два часа дня двадцатого июня.
Постукивание пальцев прекратилось, воцарилось молчание. Словно ни один из них не знал, кому следует заговорить первым.
Первой оказалась мама.
– Так это было накануне ее исчезновения, – заметила она.
– Именно так, – сказал констебль Грин. – К тому же в воскресенье.
Я слышала, как громко выдохнула мама. Словно слишком долго задерживала дыхание.
– Ну, не знаю, что она там делала, но к Дереку это не имеет никакого отношения. Днем по воскресеньям он ездит на заседания круглого стола, верно, Дерек?
– Мистер Беннет, вы можете подтвердить, что были у себя в офисном здании в воскресенье днем двадцатого июня?
Отец не стал ничего подтверждать. Вместо этого зашаркал подошвами комнатных туфель по ковру, а я снова прислушалась к дыханию мамы.
– Мистер Беннет?..
– Может, я и говорил с ней в тот день, перемолвился парой словечек, – ответил наконец папа. – Так, мимоходом.
Полицейский снова зашелестел страничками.
– Однако, когда я беседовал с вами на прошлой неделе, мистер Беннет, и спросил, когда вы в последний раз видели миссис Кризи, вы со всей определенностью ответили: «То ли в четверг, а может – и в пятницу».
Тилли обернулась ко мне, широко распахнув глаза. Я же, напротив, прищурилась.
– Должно быть, просто вылетело из головы, – сказал отец. – Но теперь, когда вы напомнили, да, точно. Я видел ее в воскресенье днем.
– А разве ваш офис открыт по воскресеньям, мистер Беннет? – спросил констебль Грин.
– Нет, – ответила вместо него мама. – По воскресеньям они не работают.
– Тогда как вы объясните, с какой целью миссис Кризи посетила ваше место работы?
– Дерек?.. – Мама сидела ко мне спиной, но я вполне могла представить выражение ее лица.
И еще я никогда не видела отца в таком положении. Это он всегда задавал вопросы и требовал объяснений. Как-то непривычно все это было, ощущение возникло такое, будто луч света сместился, и я поняла, что прочла лишь одну главу этой истории. Когда отец, наконец, заговорил, мы с Тилли так и приникли к перилам, чтобы лучше слышать.
– Она хотела посоветоваться, – сказал он. – В другой день просто не могла прийти.
– Посоветоваться? – спросил констебль полиции Грин.
– Именно так.
– И по какому же вопросу?.. – Снова зашелестели странички. Я почувствовала, что просто ненавижу этот его блокнот. – Связанному с собственностью или управлением?
Я видела левую руку отца. Она потянулась к локтю правой. Молчание. Единственным звуком было тиканье кухонных часов, торопливо съедающих секунды.
– Она подумывала сделать инвестицию, – ответил он наконец.
– Понимаю, мистер Беннет. Вот только почему-то ее муж и словом не упомянул об этом ее намерении.
– Не думаю, что миссис Кризи стала бы обсуждать этот вопрос с мужем, констебль Грин. Сейчас на дворе семидесятые. И в наши дни женщины вправе самостоятельно принимать решения.
Он снова говорил уверенно и звучно.
Я видела, как полицейский одернул мундир и убрал блокнот в карман. Потом услышала, как он советует отцу как следует поразмыслить и вспомнить – может, что-то еще выскользнуло из памяти. Констебль Грин произнес это «выскользнуло из памяти» так, словно учился говорить на иностранном языке. Отец новым уверенным тоном ответил, что непременно постарается. Дверь в гостиную отворилась, все вышли в холл. Одновременно мы с Тилли бесшумно и одним духом взлетели на верхнюю площадку.
– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – спросила Тилли, когда мы оказались у меня в спальне. Она запыхалась от подъема по лестнице и волнения.
Я пожала плечами:
– Не знаю…
– А тебе не кажется странным, что твой папа ни разу не упоминал об этом прежде?
– Может, и так.
– А вот лично мне все это кажется очень странным. – Последнее слово прозвучало приглушенно – в этот момент она стягивала пончо через голову. – Как-то концы с концами не сходятся.
Мы уселись на кровать. Шелковое стеганое одеяло приятно холодило ноги. С первого этажа доносился голос мамы, волны его нарастали, ширились, бились в потолок.
Тилли взяла одну из фигурок галаго, поднесла ее к лицу.
– Не думаю, что твоей маме все это понравилось, – пробормотала она.
Я провела ладонью по одеялу, статическое электричество покалывало пальцы.
– Да уж, – согласилась я.
– Наверное, огорчилась, что этот полицейский еще раз наведался к вам. Ведь они в полиции очень заняты, верно? Работы наверняка полно.
– Наверняка, – пробурчала я.
– Хотя не думаю, что есть повод для беспокойства, – добавила Тилли в утешение, хотя ее лицо выражало крайнее беспокойство.
Голос мамы продолжал пробиваться сквозь доски пола. Слова звучали неразборчиво и отрывисто, и от этого становилось только хуже. Если бы я могла слышать все, что она говорит, то, наверное, немного успокоилась, потому как знала способность мамы превратить весь вечер в споры буквально ни о чем. Мне страшно хотелось, чтобы так же произошло и на этот раз, и я затаила дыхание, пытаясь найти хоть какой-то смысл в обрывках слов, но они бились о потолок, как мелкие камушки.
На фоне материнского голоса пробивался низкий извиняющийся голос отца. Один раз он все же умудрился прорезаться, и я услышала следующее: «Мне нечего больше добавить». А затем: «С чего бы это я стал лгать?» А затем голос его утонул в новой волне неразборчивых криков.
Тилли поставила куколку обратно на полку.
– Хотя довольно странно, почему это он не говорил прежде, что виделся с миссис Кризи. Правда?
Я слегка сдвинула галаго влево.
– Должно быть, просто выскользнуло из памяти, – ответила я.
Показалось, будто я говорю на каком-то иностранном языке.
6 июля 1976 года
Мы следовали за миссис Мортон по Хай-стрит. Она рассекала по тротуару, точно корабль, плавно огибая детские коляски, маленьких собачек и людей, которые остановились вытереть мороженое с подбородков.
Этот июльский день побил все рекорды жары. Небо обрело какой-то кислотно-синеватый оттенок, и даже облака, теснившиеся у горизонта, не могли испортить эту безупречную летнюю страничку, распростертую над нашими головами. Однако среди горожан выискались и недоверчивые. Мы проходили мимо людей с кардиганами, переброшенными через руку, мимо дождевиков, которые запихали в сумки для продуктов, а одна женщина несла зонт, грозно торчавший из-под мышки, точно артиллерийское орудие. Казалось, люди до сих пор не могут смириться с погодой, свято верят в то, что каждую минуту она может измениться, вот и носят постоянно с собой все эти вещи для пущей безопасности.
Миссис Мортон, даже не останавливаясь, умудрялась перемолвиться словечком с каждым, встреченным на пути. Моя мама всегда останавливалась, так и замирала в дверях магазина или на краю тротуара до тех пор, пока ручки сумок не начинали больно впиваться в ладони, а вот миссис Мортон умела вести разговор прямо на ходу, подавая тем самым пример каждому, кого вопросы приковывали к месту, точно якорем. Впрочем, она все же притормозила у магазина «Вулвортс», поглазеть на горы шезлонгов, выставленных прямо на тротуаре у дверей. Нас же с Тилли привлекали разные предметы в корзинах, которые казались нам просто необходимыми, – дартс для игр на лужайке, карманные стилофоны и бадминтонные ракетки, завернутые в целлофан. Тут же были выставлены целые горы ведерок и совков, формочки для строительства замков из песка, башня эта доходила Тилли до подбородка. Ближайший пляж находился в пятидесяти милях от нашего города.
Затем я уставилась через дверь на целую реку конфет под названием «Умные липучки».
– Может, войдем на минутку, а то уж больно припекает? – Я посмотрела на миссис Мортон.
– Но нам ведь надо в библиотеку, – возразила она.
– А то еще, не дай бог, солнечный удар случится. – Я обернулась на липучки. – Даже Анжела Риппон[29]29
Анжела Риппон – известная британская телеведущая и журналистка.
[Закрыть] предупреждала.
Миссис Мортон проследила за направлением моего взгляда.
– Ничего, как-нибудь переживем, – сказала она. – Тут ходу три с половиной минуты.
Библиотека находилась в самом конце Хай-стрит, там, где на смену магазинам пришли бухгалтерские, адвокатские и архитектурные конторы с фронтонами в георгианском стиле и солидными медными табличками у входов. Все они смотрели на парк и мемориальную арку. Посаженные у ограды алые маки выцвели от солнца и стали тускло-розовыми. Обычно в библиотеку меня водила мама, но после повторного визита в дом констебля полиции Грина ее жизнь утратила связь с датами и временем. Каждые несколько часов мои родители ссорились. Мама упрекала папу во лжи, а отец обвинял мать в неадекватном поведении, после чего они принимались обвинять друг друга в откровенной глупости. Оскорбительные слова летали по комнате несколько минут, затем энергия у обоих иссякала, и они расходились в разные стороны с тем, чтобы встретиться позже где-нибудь на лестнице, или в холле, или за кухонным столом и все начать сначала.
Миссис Мортон толкнула дверь в библиотеку, мы с Тилли проскользнули внутрь у нее под рукой. После спальни это помещение было самым моим любимым местом в мире. Кругом ковры, высокие шкафы, тикающие часы и обитые бархатом кресла – уютно, как в гостиной. Здесь пахло неперевернутыми страницами и неиспытанными приключениями, и на каждой полке обитали люди, с которыми я никогда не встречалась, и места, которые я никогда не посещала. И всякий раз, зайдя сюда, я терялась в коридорах книг и в комнатах, обитых полированным деревом, и решала, в какое же путешествие пуститься.
Миссис Мортон достала из сумки мои последние взятые здесь книги и выложила их на стол.
– Книги Грейс Беннет вернула вовремя, – сказала библиотекарша. Затем похлопала по обложке каждой, посылая нам мелкие волночки воздуха. – В первый раз в кои-то веки.
Я одарила ее широкой улыбкой, протянула читательские билеты и нахмурилась. Руки у нее были в чернильных пятнах, синие полоски виднелись у основания ногтей.
У меня было пять билетов. А стало быть, я могла выбрать пять приключений.
Первым делом я решила навестить Аслана и Маугли. Ну, а затем Джо и Мег. Я читала эти книжки столько раз, что их персонажи успели стать моими друзьями, и мне достаточно было провести пальцем по корешку каждой книги, чтобы убедиться, что все на месте и все в порядке, – это прежде чем двигаться дальше и подумать о чем-то еще. Тилли указала на книжки, которые ей хотелось бы прочесть, и я оставила ее на маленьком стульчике за очень маленьким столиком с «Алисой в Стране чудес».
А затем прошла мимо миссис Мортон.
– Разве ты не в детской читальне? – спросила она.
– Я переросла ее, миссис Мортон. Мне уже десять.
– Но вот очень подходящие книжки для юных леди десяти лет.
В руках она держала какой-то роман. На обложке красовалась шляпа «Стетсон» с пробитой в ней в центре дымящейся дыркой от пули.
– Да, знаю. Я все уже перечитала, – сказала я.
– Неужто все?
– Ага.
Книга называлась «Пуля для Красавчика Барроукло».
– Мне надо расширять круг чтения, – заметила я.
Она вернула Красавчика Барроукло на полку.
– Что ж, только смотри, не слишком расширяйся.
Я прошла мимо любовных романов, мимо книг по кулинарии и путеводителей, мимо боковой комнаты, забитой старыми газетами и постерами с призывом пить кофе по утрам, и оказалась в зале научной литературы, который находился в самой глубине здания. Здесь полки были шире, коридоры длиннее, а запах страниц – еще сильнее. Совсем незнакомое мне место. Зрелый, насыщенный и солидный запах учености. Я дошла до раздела под буквой «С», как вдруг услышала разговор – слова плыли над полками.
– Именно так мне и говорили. И еще я слышала, что она с ним ссорилась.
– О, нет, никаких ссор. Просто как гром среди ясного неба.
– Один из голосов я узнала – ворчливый, он принадлежал библиотекарше с руками, перепачканными чернилами.
Собеседники двинулись дальше по проходу, и на секунду связь прервалась.
– Что ж, ведь это само собой разумеется, верно? А как же иначе? – произнес незнакомый голос, когда связь восстановилась.
– Я всегда отхожу и стою в сторонке, когда он сюда приходит. Прямо мурашки по коже.
– У него с головой не в порядке, вот что. И одного взгляда достаточно, чтоб это понять.
Я сняла с полки толстый словарь цитат, чтоб слышно было лучше.
– Она сюда заходила. За несколько дней до исчезновения.
Тут же прозвучал удивленный возглас:
– И что она взяла?
– Да ничего. У нее даже библиотечной карточки не было. Проторчала полчаса в боковой комнате. А потом ушла.
– Не удивлюсь, если она находилась под его влиянием.
– Я тоже. У него, знаешь ли, взгляд убийцы. Прямо по глазам видно.
– О, да, Кэрол. Ты совершенно права.
Голоса поплыли в сторону от словарей и энциклопедий и растаяли где-то за учебниками по астрономии и сборниками местного фольклора.
– Что-нибудь выбрала? – Миссис Мортон и Тилли стояли у стойки регистрации.
– Выбрала, – ответила я, придерживая подбородком целую пирамиду книг, отчего говорить было не так-то просто.
– Сколько у тебя книжек, Грейс? – спросила миссис Мортон. – Ведь билетов у тебя всего пять.
– Тилли обещала одолжить мне четыре своих.
– Разве? – удивилась Тилли.
Миссис Мортон обернулась посмотреть на книгу, которую выбрала Тилли.
– А ты что выбрала?
– «Лев, колдунья и платяной шкаф»[30]30
«Лев, колдунья и платяной шкаф» – первая книга К. Льюиса из серии «Хроники Нарнии».
[Закрыть], – ответила Тилли.
– Она всегда ее выбирает, – заметила я. – Просто помешалась на мистере Тумнусе.
– Да ничего подобного! – Тилли крепко прижала книгу к груди. – Мне всегда больше всего нравился там снег.
Миссис Мортон изучала мою пирамиду книг.
– Нельзя ли взглянуть? – спросила она.
И взяла ту, что лежала на самом верху.
– «Проникнуть в мозг серийного убийцы». Интересный выбор. А здесь у нас что? – Она взяла еще одну книжку. «Тайны Черного музея». И еще одну – «Убийства двадцатого века: Антология». Приподняла брови и в недоумении уставилась на меня.
– Это для исследования, – сказала я.
Миссис Мортон взглянула на следующую книгу в стопке.
– «Пуля для Красавчика Барроукло»?
– Тут все дело в обложке, – пояснила я. – Она мне импонирует.
– Думаю, самое время нам все переосмыслить, тебе не кажется?
Мы еще раз прошлись вдоль книжных полок, затем библиотекарша принялась шлепать штампы, пробегать испачканными в чернилах пальцами по моим новым, «переосмысленным» книжкам. И вот, наконец, мы покинули ковры и прохладные, отделанные полированным деревом коридоры и вышли на улицу. Жаркий воздух дрожал над верхушками деревьев, и казалось, края мира идут волнами и плывут.
– Господи, – пробормотала Тилли. Я взяла у нее «Нарнию», пока она стаскивала с себя свитер.
– Обратно пойдем через парк, – сказала миссис Мортон и указала на ворота с нетерпением путешественника, исследующего Сахару. – Там всегда найдется тенек.
Но этот парк не был таким уж тенистым. Нет, имелись, конечно, пятна прохладной тени там, где густые ветви деревьев низко склонялись над тропинками, но все остальное пространство заливали безжалостные лучи солнца, и мы перебегали от тени к тени, чтобы хоть как-то от них укрыться. Впрочем, попадались люди, которых это не волновало. Они лежали на майках, которые превратили в подстилки и подушки, антенны радиоприемников были нацелены на солнце, книжки валялись в траве. Попадались дети, с восторженным визгом барахтавшиеся в бассейнах, в то время как их родители лишь плотнее натягивали на головы шляпы от солнца и втирали кремы в испачканные в песке колени.
Я вдруг спохватилась, что не слышу шарканья сандалий Тилли за спиной, и обернулась. Подруга стояла рядом с эстрадой для оркестра, навалившись на изгородь, свитер обвязан вокруг талии. Чуть поодаль, на тропинке, миссис Мортон тоже остановилась и прикрывала глаза от солнца ладонью.
– У меня все в порядке, миссис Мортон, – извинилась Тилли. – Это все жара. Ноги прямо как ватные.
Я посмотрела на лицо миссис Мортон, когда та проходила мимо, и во рту у меня сразу пересохло, а сердце тревожно забилось.
Она заглянула Тилли в глаза, пощупала лоб и нахмурилась, а потом предложила посидеть немного в тени эстрады. Никого больше вокруг не было, деревянные поручни испачканы птичьим пометом, да еще старая газета валялась на асфальте, а ветерок лениво переворачивал ее страницы.
Тилли твердила, что все «в порядке, честно, в порядке», но личико у нее стало фарфорово-белым. Я еще раз взглянула на миссис Мортон и прочитала в ее глазах беспокойство, которое передалось мне.
– Просто меня немного шатает, вот и все, – сказала Тилли.
– Тебе не следует переутомляться. – Миссис Мортон обняла Тилли за плечи. – Надо следить за своим здоровьем.
– Грейс говорила, что ничего страшного со мной не случится. Она сказала, что не допустит этого.
Миссис Мортон на секунду встретилась со мной глазами и отвернулась.
– Ну, конечно, ничего плохого с тобой не случится. Но ведь твоя мама предупреждала, чтобы ты была осторожнее, верно?
Тилли кивнула, и я заметила у нее на лбу крупные капли пота.
– Лучше посидим здесь немножко. Пока ты не отдышишься.
Тут я вспомнила, что возле военного мемориала есть маленький киоск.
– Может, мороженое поможет? – спросила я. – Или тоник?
Тилли покачала головой, а потом сказала, что, пожалуй, глоток водички не повредит.
Миссис Мортон огляделась по сторонам, по-прежнему обнимая Тилли.
– Я сбегаю, – вызвалась я. – Раздобуду тебе водички.
И вот я выскочила из тени эстрады. Солнце вновь ожгло руки и плечи, но это меня не волновало, как и голоса отдыхающих в парке. Киоск находился вдали от разноцветных летающих тарелок фрисби и транзисторных радиоприемников. Он был выкрашен в розовую и желтую полоску, туго натянутый тент трепетал под ветром, пока продавец искал для меня пластиковый стаканчик.
Я обернулась, посмотрела на эстраду для оркестра, и мне расхотелось возвращаться. Не хотелось видеть тревогу, затаившуюся в уголках глаз миссис Мортон, не хотелось видеть Тилли – такую бледную, тихую и маленькую.
Дом номер двенадцать, Авеню
9 июля 1976 года
«Крейзи», – пела Пэтси Клайн[31]31
Пэтси Клайн (1932–1963) – американская певица, одна из величайших вокалисток в истории музыки в стиле кантри.
[Закрыть].
– Крейзи, – повторяла за ней Шейла Дейкин, почти не отставая.
Она пела над пылесосом, над запахом разогретых солнцем ковров и мешочка для пыли, который давно следовало опустошить. Пэтси знала, что такое страдать. Вся ее жизнь – сплошной несчастный случай. Да это слышно в вибрациях ее голоса. Шейла протолкнула пылесос дальше по коридору, мимо целого строя пальто и курток на вешалке, мимо горы игрушечных машинок Кейти фирмы «Мэтчбокс», резко свернула вправо и въехала в гостиную.
– Ты бы передохнула, мам, – сказала Лайза и подобрала ноги на диван.
Шейла, войдя, лишь запела еще громче.
– Ну, мам! Я же читать пытаюсь!
Пылесос колотился о мебель, провод змеился по комнате, цепляясь за ножки стола, забытые туфли, едва не сбил со стола пепельницу.
– Ты еще будешь скучать по моему пению, когда я уйду. – Шейла поправила шнур. – И тебе смерть до чего захочется услышать эти ноты снова.
Лайза посмотрела на нее поверх журнала.
– С чего это? Куда ты собралась?
– Никуда. Но когда соберусь, тебе будет очень больно, Лайза Дейкин. Запомни мои слова.
Проходя мимо зеркала, Шейла остановилась, протерла полоски туши под глазами – от этого они еще больше размазались, погрузились в морщинки, да так и остались в складках кожи, которая отказывалась распрямляться и разглаживаться.
Пластинка была старая, вся в царапинах, но вкрадчивые звуки гитары всегда ввергали ее в печаль. И она выключила пылесос, чтобы не пропустить драматичный финал.
– Почему ты всегда ставишь одну и ту же чертову песню? Есть треки и получше, – заметила Лайза, листая журнал.
– Она погибла в авиакатастрофе.
– Да, ты говорила.
– Ей было всего тридцать. Вся жизнь впереди.
– И это тоже знаю. Ты говорила. – Лайза, сидевшая на диване, обернулась к ней. – И еще говорили то же самое о Мэрилин, и Кэрол, и Джейни.
– Это следует помнить, Лайза. Помнить, что на этом свете всегда кому-то хуже, чем тебе.
– Да все они уже давно умерли, мам.
– Вот именно.
Шейла нажала еще на одну кнопку, и рычание мотора, запах жары и пыли стихли окончательно.
– Ладно, на сегодня хватит. Пойду на улицу.
Лайза перевернула страничку.
– Я бы не советовала тебе загорать на лужайке перед домом. Как-то неприлично, мне кажется.
А лицо у нее меняется, подумала Шейла. Все больше становится похожа на отца. С каждым годом Лайза от нее отдалялась. Это происходило медленно – от одной трапезы до другой, от одного разговора до другого, но Шейла замечала это, лишь когда они начинали спорить или ссориться. Только тогда она осознавала, что сделан еще один шаг, и многое хорошее, что их связывало, осталось позади. Она может справиться с взрослеющей дочерью. Справиться с ее мальчиками, прогулами, с еле ощутимым запахом тонких сигареток «Силк кат» и жвачки. Вот только от отражения, которое оставило прошлое, не избавиться.
– Это мой газон перед домом, – сказала Шейла. – И я буду делать там все, что захочу.
– Но люди смотрят.
– Ну и пусть себе смотрят, черт бы их побрал!
– Это все равно что дойти до магазина на углу в шлепанцах и с бигуди в волосах. Просто неприлично.
– Кто это сказал?
– Да все говорят, – Лайза перевернула еще одну страничку. – А когда все говорят одно и то же, то неплохо было бы и прислушаться.
– Ясненько. – Шейла обвила провод вокруг пылесоса. – Тогда почему бы тебе не выйти и не поискать работу на лето? Как все остальные?
Ответа не последовало.
– Через год ты заканчиваешь школу. Не думай, что можешь весь день просиживать задницу на диване и ничего не делать.
Вошел Кейти, плюхнулся всем своим маленьким тельцем в кресло.
– Но я-то могу посидеть на своей заднице или нет? – спросил он.
Шейла уставилась на сына.
– Ну, пока можешь, – ответила она. – Какое-то время. И не смей говорить слово «задница».
– Задница, задница, задница.
Лайза перевернула очередную страницу.
– Хорошо бы Маргарет Кризи поскорее вернулась. Когда она поблизости, ты становишься совсем другим человеком.
– Я? Это каким же?
– Реже огрызаешься. Меньше ругаешься. – Она взглянула на Шейлу поверх журнала. – И головной боли от тебя меньше.
Резкая, вся в мать. Даже слишком резкая.
– Она вернется, – сказала Шейла. – Это все жара. От нее люди просто теряют голову.
– Если только Уолтер ее не похитил. Ему нравится, когда люди вдруг исчезают.
Шейла покосилась на Кейти. С самым сосредоточенным видом тот ковырялся кончиком авторучки в обивке кресла.
– Задница, задница, задница.
– Следи за тем, что говоришь, – сказала она. – Он еще не понимает.
Лайза отложила журнал.
– Да все он прекрасно понимает, правда, Кейти?
– Странный он, этот Уолтер, – отозвался Кейти. – Прямо как фокусник. Делает так, чтобы люди исчезали. И рассмеялся. Захлебывающимся восторженным смехом – так могут смеяться только дети.
– Лично моя задница так ничего и не поняла, – сказала Лайза.
– Задница, задница, задница.
– Не смей говорить это слово! – Шейла подобрала подушку, положила ее на диван.
– Одного не понимаю, почему он до сих пор никуда не переехал, – сказала Лайза, не отрывая глаз от журнала. – Кто-то должен придумать, что с ним делать. Так и пялится на людей всю дорогу.
– Пялится?
– Да от него у меня прямо мурашки по коже. – Она закинула ногу на ногу – зашуршала джинсовая ткань. – Когда я иду с друзьями, он стоит у окна и рассматривает каждого. Словно решает, что с нами делать дальше.
В это время Шейла пыталась затолкать вилку под провод пылесоса, но не получалось, потому как она не сводила глаз с Лайзы.
– Он когда-нибудь с тобой заговаривал?
– В том-то и дело, мам. Он никогда ни с кем не разговаривает. Просто смотрит, и все.
– Ну, а ты скажешь мне… если вдруг заговорит?
Лайза отделалась коротким кивком. Затем завела руки за голову, сняла резинку, и волосы рассыпались по плечам беспорядочными и роскошными прядями.
– Нет, им определенно надо заняться, – проговорила она. – Все мы считаем, что с ним надо что-то делать.
Шейла собиралась что-то ответить, но тут услышала шаги на дорожке у дома.
– Звонок! – крикнул Кейти и вылетел из комнаты прежде, чем его успели остановить.
– Задница, задница, задница! – крикнул он из прихожей.
– Только одного не хватало, чтоб этот полицейский приперся снова, – сказала Лайза. – Вот будет смешно, если это он.
– Да нечего ему тут делать. – Шейла взяла со стола остывшую чашку кофе. В том месте, где она стояла, остался круг. – Мы рассказали ему все, что знали.
– А ты знаешь, что вчера он заходил в дом номер четыре? Целую вечность там проторчал. Заметила Дерека Беннета сегодня утром. Выглядел как покойник.
– Что ж ты раньше молчала?
– Но я ведь тебя не видела, – ответила Лайза. – Ты еще спала, когда я вышла. Но сперва накормила Кейти завтраком, одела его, отвечала на его дурацкие вопросы.
Шейла крепко сжимала в руке чашку. Поверх кофе плавала желтоватая молочная пленка, оставляя следы по краям.
– Что-то я совсем вымоталась, – пожаловалась она.
– Ага. – Лайза оторвала взгляд от журнала. – Я тоже вымоталась.
– Если тебе есть что сказать, почему, черт возьми, не скажешь прямо?
– Мне, черт возьми, нечего сказать.
Мы отдалились друг от друга еще на шаг, подумала Шейла.
– Я, наверное, не вовремя?
Шейла обернулась. В дверях стояла Дороти Форбс, одетая во что-то серо-коричневое и с тревожным выражением лица. Чертовски для нее типично!
– Дороти, – сказала Шейла, – как мило. Ну, конечно, вовремя, заходи, пожалуйста.
Кейти стоял рядом с Дороти, держа в руках сломанную авторучку. Смотрел на соседку, задрав голову, улыбался и твердил:
– Задница, задница, задница!
– Не хотела вас беспокоить.
Они сидели на кухне. Здесь лучше. Подальше от Кейти и его «задниц», подальше от неодобрительного взгляда Лайзы. Шейла пыталась занять Дороти беседой, отвлечь ее внимание от немытой со вчерашнего вечера посуды и переполненной пепельницы на разделочном столике, но из окна бил безжалостно-яркий солнечный свет и высвечивал все, о чем хотелось забыть и не вспоминать.
– Да какое там беспокойство, Дот, – ответила она.
Дороти смущенно покашливала и улыбалась, и то, и другое получалось у нее как-то неубедительно. Потом Шейла вспомнила, что Дороти не любит, когда ее называют Дот. Точно ей о конечности бытия напоминают, так она говорила. Точно она знак препинания[32]32
Dot – точка (англ.).
[Закрыть], а не человек.
– Хочешь выпить, Дороти?
– О, нет, спасибо. Я не пью.
Они молчали и улыбались друг другу.
– Наверняка Кейти что-то натворил? Снова раздражает Гарольда своим футболом?
– О, нет. Ничего подобного.
– Тогда Лайза?
– Нет. И Лайза тут совершенно ни при чем.
Такова уж она была, эта Дороти. Вечно ходила вокруг да около, словно специально долго добиралась до самого близкого. Однако торопить ее было нельзя. Если поторопить, она забеспокоится, начнет все отрицать, и ты вообще никогда и не узнаешь, что она собиралась сказать. Порой Шейле казалось, что Дороти унесет с собой в могилу тысячи невысказанных слов, застрявших во рту. Целые энциклопедии информации, которые никому не суждено услышать.
И она терпеливо ждала.
– Это Маргарет Кризи, – произнесла в конце концов Дороти. – Вернее, Джон Кризи. Вообще-то все. Я пыталась поговорить с Гарольдом, но ты же знаешь Гарольда, никогда не хотел выслушать чье-то мнение. Да и Эрик Лэмб ничуть не лучше. Прямо уж не знала, к кому и обратиться. Но ты там была. Так что ты поймешь.
Когда она все-таки начинала говорить, слова просто лились потоком.
Шейла потянулась за пепельницей.
– Мы все были там, Дороти. Вся наша улица.
Дороти хотела опереться руками о стол. Но он был сплошь заставлен чашками, завален газетами и «волшебными экранами» Кейти – трафаретами для создания рисунков. Тогда она положила руки на сумочку.
– Знаю, – сказала она, – такое ощущение, словно это было вчера.
– Это было девять лет назад, Дот. И с чего ты взяла, что это имеет какое-то отношение к Маргарет?
– С того, что именно так все и происходит, – ответила Дороти.
Шейла достала сигарету из пачки, постучала ее концом о край стола.
– Что происходит?
В глазах Дороти всегда светилась тревога, даже в ту пору, когда она была куда моложе. Казалось, она так и прочесывает взглядом все вокруг в попытке угадать, где произойдет очередная катастрофа, роется в своих мыслях до тех пор, пока проблема не сформулируется окончательно, ну а затем, полностью удовлетворенная результатом, начинает волноваться.
Дороти вцепилась в сумку, как ребенок на карусели вцепляется в поводья деревянной лошадки.
– Судьба, – сказала она. – Какой бы выбор мы ни сделали, этот выбор потом выходит нам боком.
А вот это уже намек. Вполне определенный намек.
– Опять ты за свои глупости. – Шейла раскурила сигарету. Сигареты всегда ее успокаивали. – Снова увлекаешься всякими домыслами.
– Полицейские вернулись. Ты видела?
– Нет, только слышала.
– Должно быть, им что-то известно. Они задавали вопросы, искали Маргарет и что-то выяснили. – Дороти теперь говорила быстро, точно боялась, что не успеет выразить все свои мысли. – Возможно, ее уже нашли. Возможно, она уже рассказала им все, и теперь они вернутся и арестуют всех нас.
– Да успокойся ты! Маргарет ничего не знала, ее вообще тогда тут не было.
