Текст книги "Шоколад"

Автор книги: Джоанн Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Хе. – Я предположила, что он обращается к кому-то вне поля моего зрения. – Оглохли, что ли? Закрыто!

Мужской голос у меня за спиной ответил что-то невнятное. Мускат широко раздвинул губы в безрадостной улыбке.

– Читать, что ли, не умеете, идиоты? – Из-за стойки бара он показал на жёлтое объявление у двери. – Давайте отсюда, живо!

Желая посмотреть, что происходит, я поднялась из-за столика. У входа в кафе стояли в нерешительности пять человек – двое мужчин и три женщины. Все пятеро были мне незнакомы. Люди как люди, ничем не примечательные, просто в чём-то непохожие на местных жителей. Штаны в заплатках, грубые башмаки и выцветшие футболки безошибочно выдают в них чужаков. Мне следовало бы тотчас же признать их. Когда-то я сама была такой. В переговоры с Мускатом вступил рыжий мужчина, перетянувший лоб зелёным платком, чтобы волосы не лезли в лицо. Взгляд у него настороженный, голос демонстративно ровный.

– Мы ничего не продаём, – объясняет он. – Просто хотим купить пару бокалов пива и кофе. Мы не причиним вам неудобств.

Мускат презрительно глянул на него.

– Я же сказал: закрыто.

Одна из женщин, худенькая невзрачная девушка с проколотой бровью, потянула рыжего за рукав:

– Не надо, Ру. Давай лучше…

– Подожди. – Тот нетерпеливо стряхнул с себя её ладонь. – Ничего не понимаю. Мадам, что была здесь минуту назад… ваша жена… она намеревалась…

– Плевать на мою жену! – взвизгнул Мускат. – Она при фонаре двумя руками задницы своей отыскать не может! Над дверью моё имя, и я говорю: ка-фе за-кры-то! – Он сделал три шага вперёд из-за стойки бара и, подбоченившись, встал в проходе, словно тучный ковбой из вестерна. Я увидела желтоватый блеск костяшек его пальцев, впившихся в ремень, услышала его свистящее дыхание. Его лицо исказилось от гнева.

– Ясно. – Лицо Ру оставалось бесстрастным. Враждебным взглядом он обвёл неспешно немногочисленных посетителей кафе. – Значит, закрыто. – Ещё один взгляд вокруг. На мгновение я встретилась с ним глазами. – Для нас закрыто, – тихо добавил он.

– А ты не так глуп, как кажешься, – с недоброй усмешкой заметил Мускат. – Мы с прошлого раза сыты вами по горло. Больше терпеть не станем!

– Что ж, ладно. – Ру повернулся и зашагал прочь.

Мускат проводил его взглядом, расхаживая на негнущихся ногах с напыщенным видом, словно пёс, учуявший драку.

Оставив на столике недопитый кофе, я молча прошла мимо него на улицу. Чаевых, надеюсь, он от меня не ждал.

Речных цыган я нагнала на середине улицы Вольных Граждан. Опять начал моросить мелкий дождь. Все пятеро, понурые и мрачные, плелись в сторону Марода, где стояли их суда. Теперь и я их увидела. Десять, двадцать, целая флотилия зелено-жёлто-сине-бело-красных плавучих домов. На некоторых развевается мокрое бельё, другие разукрашены картинами на сюжеты арабских сказок, коврами-самолётами и единорогами, отражающимися в мутной зелёной воде.

– Мне жаль, что так получилось, – обратилась я к ним. – Обитатели Ланскне-су-Танн не отличаются гостеприимством.

Ру смерил меня невыразительным взглядом.

– Меня зовут Вианн, – представилась я. – Я держу chocolaterie. Прямо напротив церкви. «Небесный миндаль».

Он выжидающе смотрел на меня, старательно демонстрируя равнодушие, чем мгновенно напомнил мне саму себя в недалёком прошлом. Я хотела сказать ему – им всем, – что мне понятны их гнев и обида, что я тоже прошла через унижение, что они не одиноки в своём злосчастье. Но я также знала, что в этих людях глубоко укоренилось чувство собственного достоинства, и они до последнего, даже если лишатся всего, что имеют, будут выказывать никчёмный дух противоречия. В сочувствии они нуждались меньше всего.

– Заглянули бы ко мне завтра, – ненавязчиво предложила я. – Пивом я не торгую, но, думаю, мой кофе вам понравится.

Он взглянул на меня пристально, словно пытался определить, не издеваюсь ли я над ним.

– Приходите, прошу вас, – настаивала я. – Отведаете кофе с пирогом за счёт заведения. Приглашаю всех.

Худенькая девушка глянула на своих друзей и пожала плечами. Ру отвечал ей таким же телодвижением.

– Может быть, – уклончиво сказал он.

– У нас весь день расписан по минутам, – развязно пискнула девушка.

– Найдите окошко, – улыбнулась я.

Опять тот же оценивающий подозрительный взгляд.

– Может быть.

Они зашагали в Марод, а я смотрела им вслед. С холма ко мне бежала Анук. Полы её красного плаща развевались, словно крылья экзотической птицы.

– Maman, maman! Смотри, корабли!

Какое-то время мы созерцали их с восхищением – плоские баржи, высокие плавучие дома с рифлёными крышами, железные дымовые трубы, фрески, многоцветные флаги, лозунги, нарисованные амулеты, охраняющие от несчастных случаев и кораблекрушений, маленькие барки, удочки, прикреплённые к сваям на ночь верши на речных раков, драные зонтики на палубах, загорающиеся костры в стальных цилиндрах на берегу реки. Запахло горелым деревом, бензином, жареной рыбой. Над водой понеслись звуки музыки – наигрываемый саксофоном жуткий мелодичный вой, похожий на заунывный плач. На середине Танна я различила фигуру рыжеволосого мужчины, стоящего одиноко на палубе незатейливого чёрного плавучего дома. Заметив, что я смотрю на него, он поднял руку. Я помахала в ответ.

Уже почти стемнело, когда мы отправились домой. В Мароде саксофону стал аккомпанировать барабан; его бой отражался от воды глухим эхом. Кафе «Республика» я миновала, даже не взглянув в его сторону.

Почти у вершины холма я вдруг ощутила возле себя присутствие какого-то человека. Я повернула голову и увидела Жозефину Мускат – без плаща, но в шарфе на голове, закрывавшем половину её лица. В полумраке она казалась мёртвенно-бледной. Призрачная тень, да и только.

– Беги домой, Анук. Жди меня там.

Анук с любопытством взглянула на меня, затем повернулась и послушно помчалась вниз по склону. Полы её плаща неистово трепыхались в такт её бегу.

– Я слышала про твой поступок. – Голос у Жозефины сиплый и тихий. – Ты ушла из-за речных бродяг.

– Разумеется, – кивнула я.

– Поль-Мари был в бешенстве. – Яростные нотки в её голосе сродни восхищению. – Слышала бы ты, как он тебя честил.

Я рассмеялась и сказала спокойно:

– К счастью, мне не приходится выслушивать бредни Поля-Мари.

– Мне теперь тоже запрещено с тобой общаться, – доложила Жозефина. – Он считает, что ты оказываешь на меня дурное влияние. – Она помолчала, глядя на меня с нервным любопытством, и добавила: – Он не хочет, чтобы у меня были друзья.

– Сдаётся мне, у Поля-Мари слишком много желаний, я только и слышу о них, – мягко заметила я. – Он меня вовсе не интересует. А вот ты… – Я коснулась её руки. – Ты, на мой взгляд, очень интересная личность.

Жозефина покраснела и глянула в сторону, словно ожидала увидеть кого-то возле себя.

– Ничего ты не понимаешь, – пробормотала она.

– Думаю, понимаю. – Кончиками пальцев я тронула шарф, скрывающий её лицо. – Зачем ты это носишь? – внезапно спросила я. – Может, объяснишь?

Она посмотрела на меня с надеждой и страхом. Тряхнула головой. Я осторожно потянула за шарф.

– Ты ведь недурна собой, – сказала я, обнажая её лицо. – Могла бы стать красавицей.

Под нижней губой у неё я увидела свежий кровоподтёк, казавшийся синеватым в сумеречном свете. Она открыла рот, собираясь солгать. Я остановила её.

– Неправда.

– Откуда ты знаешь? – резко спросила она. – Я ведь даже не сказала…

– А тебе и не нужно ничего говорить.

Молчание. Над рекой вместе с барабанным боем разносились звонкие звуки скрипки.

– Глупо, да? – наконец заговорила она с отвращением к себе. На месте глаз у неё зияли крошечные полукруглые щёлки. – Его я никогда не виню. Разве что так, немного. Порой даже забываю, что произошло на самом деле. – Жозефина набрала полные лёгкие воздуха, словно собиралась нырнуть в воду. – Натыкаюсь на двери. Падаю с лестницы. Н-наступаю на грабли. – В ней клокотал истеричный смех, она захлёбывалась словами. – Он говорит, что я невезучая. Невезучая.

– А в этот раз за что? – ласково спросила я. – Из-за речных цыган?

Она кивнула.

– Они не представляли никакой угрозы. Я собиралась их обслужить. – На мгновение она повысила голос до визга. – Не понимаю, почему я всегда должна делать так, как хочет эта стерва Клэрмон! «Мы должны держаться вместе, – зло передразнила она. – Ради всеобщего спокойствия. Ради наших детей, мадам Мускат…» – Судорожно вздохнув, она вновь заговорила своим голосом: – Хотя обычно она даже не здоровается со мной, встречая на улице… воротит от меня нос, как от чумной!

Жозефина опять глубоко вздохнула, с трудом подавляя в себе вспышку ярости.

– Только и слышу: Каро то, Каро это. Я же вижу, как он смотрит на неё в церкви. Почему ты не берёшь пример с Каро Клэрмон? – Теперь она имитировала мужа, придав голосу гневные интонации подвыпившего мужчины. Ей даже удалось изобразить его манеры – выпяченный подбородок, агрессивную чванливую позу. – В сравнении с ней ты неуклюжая свинья. Она – элегантная женщина. Стильная. У неё хороший сын, лучший ученик в школе. А ты чем можешь похвастать, хе?

– Жозефина.

С истерзанным выражением на лице она повернулась ко мне.

– Извини. На мгновение я почти забыла, где…

– Знаю. – Подушечки больших пальцев на моих руках зудели от гнева.

– Ты, должно быть, считаешь меня дурой, думаешь, зачем же я живу с ним столько лет? – Голос у неё унылый, взгляд тёмный, в глазах – обида.

– Нет, я так не думаю.

– Да, я дура, – заявила Жозефина, будто и не слышала меня. – Бесхарактерная дура. Я его не люблю… даже не помню, любила ли когда-нибудь… но как подумаю, чтобы оставить его… – Она растерянно замолчала. – По-настоящему оставить… – повторила она тихо, с недоумением в голосе. – Нет. Это бесполезно. – Она вновь посмотрела на меня, теперь уже с непроницаемым выражением на лице, окончательно замкнувшись в себе. – Вот почему я не могу больше общаться с тобой, – произнесла она тоном безысходного смирения. – Я не могла допустить, чтобы ты мучилась догадками… ты заслуживаешь лучшего. Но дела обстоят именно так.

– Нет, – возразила я. – Ничего ещё не потеряно.

– Потеряно. – Она отчаянно, с ожесточением отбивалась от всего, что могло даровать ей поддержку и утешение. – Неужели ты не понимаешь? Я – дрянь. Воровка. Я лгала тебе. Я – воровка. Я всё время ворую!

– Да, знаю, – ласково сказала я. Открывшись друг другу, мы обрели полное взаимопонимание, засиявшее между нами, как рождественская игрушка. – Жить можно гораздо лучше, – наконец промолвила я. – Миром правит не Поль-Мари.

– Для меня как раз он – владыка мира, – упрямо заявила Жозефина.

Я улыбнулась. С таким-то упрямством, если направить его в нужное русло, она могла бы горы свернуть. И это в моих силах. Я чувствую, о чём она думает, почти физически ощущаю её мысли, взывающие к моей помощи. Мне ничего не стоит навести в них порядок… Я нетерпеливо отмахнулась от этой идеи. Никто не дал мне права склонять её к тому или иному решению.

– Прежде тебе не к кому было податься, – сказала я. – Теперь есть.

– Правда? – В её устах это прозвучало почти как признание своего поражения.

Я не ответила. Пусть решает сама.

Несколько минут она смотрела на меня в молчании. В её глазах отражались речные огни Марода. И опять мне подумалось, что достаточно чуть-чуть преобразить её жизнь, и она бы расцвела, стала красавицей.

– Спокойной ночи, Жозефина.

Не оглядываясь, я зашагала вверх по холму, зная, что она смотрит мне вслед. Я свернула за угол и скрылась из виду, а она ещё долго стояла и смотрела туда, где я исчезла.

Глава 15

25 февраля. Вторник

Опять нескончаемый дождь. Льёт так, будто кусок неба опрокинулся, чтобы потопить в стихии лежащий внизу аквариум жизни. На площади галдят дети. В плащах и ботах, они похожи на ярких пластмассовых утят; их крики отражаются от низких облаков звонким эхом. Я работаю на кухне, вполглаза наблюдая за снующей на улице ребятнёй. Утром я разобрала витрину – убрала из-за стекла колдунью, пряничный домик и всех шоколадных зверушек, сидевших вокруг него с выражением ожидания на гладких глянцевых мордочках, а потом Анук и её друзья жевали сладкие украшения в перерывах между походами в затопленный дождём Марод.

Жанно Дру – в каждой руке по коврижке, глаза сияют – жадно наблюдает за моей вознёй на кухне. У него за спиной стоит Анук, за ней – остальные. Стена детских глаз и шёпота.

– А дальше что? – спрашивает он по-взрослому, всем своим обликом демонстрируя невозмутимость, хотя подбородок у самого измазан в шоколаде. – Что вы теперь будете делать? Что поставите в витрину?

– Это секрет, – ответила я, пожимая плечами, и продолжала, помешивая, вливать crime de cacao в эмалированный таз с расплавленной шоколадной глазурью.

– Нет, правда, – не унимался он. – Вы же должны что-то приготовить на Пасху. Ну, знаете. Яйца и прочее. Шоколадных курочек, кроликов, всё такое. Как в магазинах Ажена.

Я помню их из детства – парижские chocolateries с корзинами завёрнутых в фольгу яиц, полками, уставленными кроликами, курочками, бубенчиками, марципановыми фруктами, засахаренными каштанами, чёрным паслёном и филигранными гнёздами с печеньем и карамелью, а также сотнями разновидностей восточных миниатюр из сахарных волокон, которые скорее были бы к месту в арабских гаремах, чем на торжествах по случаю страстей Господних.

– Да, мама рассказывала мне про пасхальные сладости.

У нас никогда не хватало денег на то, чтобы купить что-нибудь из тех изящных лакомств, но у меня всегда был свой cornet surprise – бумажный пакет с моими собственными пасхальными подарками: монетками, бумажными цветами, раскрашенными яркой эмалью варёными яйцами, коробочкой из папье-маше, разрисованной цветными цыплятами, зайчиками и смеющимися детьми среди лютиков, одной и той же коробочкой каждый год, в которой я старательно копила на следующий праздник крошечные шоколадки в целлофане, чтобы потом подолгу с наслаждением смаковать их одну за одной тёмными незнакомыми ночами, застававшими нас на пути между большими городами, смаковать, глядя на мерцающие блики неоновых вывесок, просачивающиеся сквозь щели жалюзи, и слушая в тёмной тиши медленное и, как мне казалось, вечное дыхание матери.

– А ещё она говорила, что в канун Великой пятницы колокола тайком ночью покидают свои колокольни и церковные башни и на волшебных крыльях летят в Рим.

Мальчик кивнул, скривив губы в присущей подросткам циничной усмешке, свидетельствующей о том, что он сомневается в правдивости моих слов.

– Их встречает папа римский в бело-золотых одеждах, в митре, с золочёным жезлом. И они выстраиваются перед ним в ряд – большие колокола и маленькие, clochettes, и bourdons, колокольчики и куранты, carrillons и chimes, do-si-do-mi-sols – и терпеливо ждут, когда он дарует им своё благословение.

Моя мать знала множество нелепых детских сказок, от которых у неё самой глаза загорались восторгом. Ей доставляли удовольствие любые выдумки и предания – про Иисуса, про Остару, про Али-Бабу, и в её сознании грубая ткань народных поверий всякий раз превращалась в сверкающую парчу занимательных историй, которые сама она принимала за непреложную истину. Исцеление с помощью магического кристалла, путешествия в астрал, похищения людей инопланетянами, самовозгорания – моя мать во всё это верила или притворялась, что верит.

– И папа до глубокой ночи благословляет их одного за другим, а тысячи опустевших колоколен Франции в ожидании их возвращения молчат до самого пасхального утра.

И я, её дочь, с вытаращенными глазёнками, внимала её пленительным апокрифам о Митре, о Бальдре Прекрасном и Осирисе, о Кецалькоатле, о летающем шоколаде и коврах-самолётах, о трёхликой богине и полной чудес хрустальной пещере Аладдина, и о пещере, в которой на третий день воскрес Иисус Христос. Аминь, абракадабра, аминь.

– И слова благословения превращаются в шоколадки самых разных форм и видов, и колокола переворачиваются, чтобы принять их в себя и отнести домой, а потом всю ночь летят и, когда достигают своих башен и колоколен – в пасхальное воскресенье, – вновь переворачиваются и начинают звонить, делясь своей радостью…

Колокола Парижа, Рима, Кёльна, Праги. Утренний перезвон и траурный набат. Боем колоколов сопровождались любые перемены на протяжении всего периода наших скитаний. Пронзительный трезвон пасхальных колоколов до сих пор болью отзывается у меня в ушах.

– И шоколадки летят над полями и городами, а потом вываливаются из звонящих колоколов. Некоторые разбиваются при падении на землю. Но дети высоко на деревьях строят гнёзда и ловят в них падающие яйца, пралине, шоколадных курочек и кроликов, зефир и миндаль…

Жанно поворачивается ко мне. Он возбуждён, широко улыбается.

– Клёво!

– Вот почему на Пасху вы едите шоколад.

– Сделайте это! Пожалуйста, сделайте! – неожиданно с силой и благоговением в голосе произносит он.

– Что сделать? – спрашиваю я, ловко обваливая трюфели в какао-порошке.

– Ну это! Пасхальную сказку. Это же будет так здорово… колокола, папа римский и всё такое… Вы могли бы устроить праздник шоколада… на целую неделю… И у нас тоже были бы гнёзда… и мы ловили бы пасхальные яйца… и… – Он взволнованно умолкает и настойчиво тянет меня за рукав. – Мадам Роше… пожалуйста…

Анук за его спиной пристально смотрит на меня. За ней десять чумазых мордочек шевелят губами в беззвучной мольбе.

– Grand Festival du Chocolat. – Я раздумываю. Через месяц зацветёт сирень. Я всегда делаю для Анук гнёздышко с яйцом, на котором серебряной глазурью пишу её имя. Этот праздник мог бы стать нашим личным триумфом, наглядным свидетельством того, что городок принял нас. Идея для меня не нова, но в устах этого мальчика она звучит почти как свершившийся факт.

– Нужны афиши, – говорю я будто бы с сомнением.

– Мы их напишем! – первой предлагает Анук. Её лицо пылает возбуждением.

– И флаги… знамёна…

– Вымпелы…

– И Иисус из шоколада на кресте с…

– Папа римский из белого шоколада…

– Шоколадные барашки…

– Будем катать с горки крашеные яйца, искать сокровища…

– Пригласим всех, это будет…

– Круто!

– Так круто…

Я со смехом машу руками, призывая к молчанию. С моих ладоней летит едкая шоколадная пудра.

– Афиши за вами, – говорю я. – Остальное предоставьте мне.

Анук бросается ко мне, раскинув руки. От неё разит солью, дождём, кисловатым запахом почвы и тины, в спутанных волосах блестят капельки воды.

– Пойдёмте в мою комнату! – кричит она мне в ухо. – Можно, maman, да? Скажи, что можно! Мы начнём прямо сейчас. У меня есть бумага, карандаши…

– Можно, – разрешаю я.

Спустя час витрину украшает огромный плакат – эскиз Анук в исполнении Жанно. На нём крупными неровными зелёными буквами выведено:

«НЕБЕСНЫЙ МИНДАЛЬ» ОРГАНИЗУЕТ

GRAND FESTIVAL DU CHOCOLAT.

ОТКРЫТИЕ СОСТОИТСЯ

В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.

ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ!!!

НАЛЕТАЙ, ПОКА НЕ КОНЧИЛОСЬ!!!

Вокруг текста резвятся причудливые существа. Фигура в сутане и высокой короне, очевидно, папа римский. У ног его неряшливо наклеены вырезанные из бумаги колокола. Все они улыбаются.

Почти всю вторую половину дня я обрабатываю новую партию брикетов шоколадной глазури и украшаю витрину. Трава – толстый слой зелёной папиросной бумаги. Цветы – бумажные нарциссы и маргаритки. К оконной раме пришпилены поделки Анук. Скалистый склон горы сооружён из наставленных одна на другую жестяных банок из-под какао-порошка, выкрашенных в зелёный цвет. Склон покрыт мятым целлофаном, изображающим наледь. Мимо вьётся змейкой, убегая в долину, синяя шёлковая лента реки, на которой мирно восседают, не отражаясь в воде, плавучие дома. А внизу процессия шоколадных фигурок: кошки, собаки, кролики, кто с глазами-изюминами, кто с розовыми марципановыми ушками, хвосты из лакричника, в зубах сахарные цветочки… И мыши. Всюду, где только можно. На косогорах, в укромных уголках, даже на палубах плавучих домов. Розовые и белые мышки из засахаренного арахиса, из шоколада всех цветов, пёстрые, отлитые под мрамор мышки из трюфелей и вишнёвого ликёра-крема, изящно подкрашенные мышки, пятнистые мышки в сахарной глазури. А над ними возвышается во всём своём великолепии Крысолов. На нём красно-жёлтый наряд, в одной руке дудочка из ячменного сахара, в другой – шляпа. У меня на кухне сотни формочек: тонкие пластмассовые – для яиц и фигурок, керамические – для рельефных изображений и шоколадных конфет с ликёром. Благодаря им я могу воссоздать любое выражение лица на полой шоколадной скорлупке, на которой потом узкой трубочкой выдавливаю волосы и прочие детали. Туловище и конечности я делаю из отдельных кусочков и скрепляю их в цельный силуэт с помощью проволоки и расплавленного шоколада… Осталось только приодеть фигурку: красный плащ из марципана, из этого же материала рубаха с поясом и шляпа с длинным пером, подметающим землю у его ног в сапогах. Мой Крысолов немного похож на Ру – такой же рыжий, в таком же нелепом наряде.

Витрина получилась привлекательной, но мне хочется ещё подзолотить её, и я, не в силах устоять перед искушением, закрываю глаза, озаряя своё творение радушным золотистым теплом. Воображаемая вывеска сверкает призывно, как огонь маяка: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Что в этом плохого? Я хочу подарить людям счастье. И я сознаю, что этим гостеприимным кличем бросаю вызов Каролине Клэрмон, стремящейся изгнать из городка скитальцев, но, довольная своим успехом, я не нахожу в том никакого вреда. Я хочу, чтобы они пришли. Со дня нашего разговора я порой мельком видела их на улице, но они вели себя, как бродячие собаки в больших городах, роющиеся в мусоре и не подпускающие к себе никого, – держались всё время настороже, ловко уклоняясь от столкновений с кем бы то ни было. Чаще мне попадался на глаза их Крысолов, или Дудочник из Гамельна, – Ру, – обычно, с коробками или пакетами продуктов, – иногда Зезет, худенькая девушка с проколотой бровью. Накануне вечером двое ребятишек пытались торговать лавандой у церкви, но Рейно их прогнал. Я окликнула детей, намереваясь зазвать их к себе, но они были слишком недоверчивы, – лишь настороженно покосились на меня и со всех ног помчались с холма в Марод.

Поглощённая своими планами и украшением витрины, я потеряла счёт времени. Анук сделала на кухне бутерброды своим друзьям, и они всей гурьбой вновь исчезли в направлении реки. Я включила радио и стала напевать себе под нос, аккуратно укладывая шоколад в пирамиды. В пещере волшебной горы мерцают, словно жемчужины, несметные сокровища: разноцветные горки кристаллического сахара, засахаренные фрукты, конфеты. За горой, укрытые от света её невидимым склоном, лежат сладости на продажу. В сущности, мне уже сегодня следует приступить к приготовлению пасхальной продукции, ведь на Пасху покупателей у меня должно прибавиться. Хорошо, что в холодном подвале есть место для хранения припасов. Нужно ещё заказать подарочные упаковки, ленты, целлофан и сопутствующие аксессуары.

В пылу работы я не сразу заметила Арманду, вошедшую в полуоткрытую дверь.

– Ну-ну, привет, – с присущей ей бесцеремонностью поздоровалась она. – Вот, захотелось опять отведать твоего фирменного шоколада, но ты, вижу, занята.

Я осторожно выбралась из витрины.

– Вовсе нет. Я ждала вас. К тому же я почти закончила, да и спина у меня разламывается.

– Что ж, если не помешаю… – Сегодня она держится иначе. Голос по-особенному бодрый, в манерах – напускная беспечность, чтобы скрыть напряжение. На ней чёрная соломенная шляпка, украшенная лентой, и плащ, тоже чёрный, но менее поношенный.

– Сегодня вы выглядите на редкость элегантно, – заметила я.

Арманда отрывисто хохотнула.

– Такого о себе я давненько не слышала. – Она ткнула пальцем на один из табуретов. – Как думаешь, сумею я взобраться на него, не сломав ногу?

– Давайте я вам лучше кресло из кухни принесу, – предложила я, но старушка остановила меня властным жестом.

– Чепуха! – Её взгляд был прикован к табурету. – В молодости я очень даже ловко лазила. – Она задрала длинные юбки, открыв моему взору тяжёлые ботинки и плотные серые чулки. – В основном по деревьям. Обычно залезала на них и швыряла сверху ветки на головы прохожим. Ха! – Опираясь на прилавок, она взобралась на табурет и удовлетворённо крякнула. Из-под чёрной юбки на мгновенье взметнулось что-то пугающе алое.

Довольная собой, Арманда удобнее устроилась на табурете и разгладила на коленях платье, из-под которого выглядывал краешек красной нижней юбки.

– Исподнее из красного шёлка, – усмехнулась она, заметив мой удивлённый взгляд. – Наверно, думаешь, что я – старая дура. А мне нравится это бельё. Я уже так долго хожу в трауре… как только надену что-нибудь приличное, сразу кто-то да умирает. Поэтому я, кроме чёрного, ничего теперь и не ношу. – Она посмотрела на меня со смехом. – А вот нижнее бельё – другое дело. – Она заговорщицки понизила голос. – По почте выписала из самого Парижа. Заплатила целое состояние. – Арманда затряслась в беззвучном смехе. – Ну что, шоколад-то будет?

Я приготовила крепкий чёрный шоколадный напиток и, памятуя о её диабете, лишь самую малость сдобрила его сахаром. Арманда, видя мою нерешительность, недовольно ткнула пальцем в предназначенную для неё чашку.

– Никаких ограничений! – распорядилась она. – Готовь, как полагается. Чтоб шоколадная стружка была, и ложечка для помешивания сахара, в общем, всё. Или ты тоже, как и все остальные, считаешь, что я выжила из ума? Разве я похожа на дряхлую старуху?

Я поспешила уверить её в обратном.

– Тогда ладно. – Она с видимым наслаждением глотнула крепкий подслащённый напиток. – Вкусно. Очень вкусно. Должно быть, бодрящий напиток, да? Так называемый стимулятор.

Я кивнула.

– Говорят, также усиливает половое влечение, – добавила Арманда, проказливо поглядывая на меня из-за чашки. – Мужчинам, что сидят в кафе, я посоветовала бы не терять бдительности. Любви все возрасты покорны! – Она пронзительно рассмеялась. Чувствовалось, что она взвинчена; её когтистые руки дрожали. Несколько раз она хваталась за свою шляпку, якобы поправляя её.

Я украдкой глянула на свои наручные часы под прилавком, но Арманда заметила моё движение.

– Не надейся, что он объявится, – бросила она. – Мой внук. Я так и так его не жду. – Но вид её свидетельствовал об обратном. Сухожилия на её горле вздулись, как у старой танцовщицы.

Мы немного посудачили о пустяках, обсудили ребячью идею о празднике шоколада – Арманда закатывалась смехом, когда я рассказывала ей об Иисусе и папе римском из белого шоколада, – поговорили о речных цыганах. Судя по всему, Арманда сама, на своё имя, заказала для них провизию. К великому негодованию Рейно. Ру предложил заплатить наличными, но она предпочла, чтобы он в благодарность залатал ей течь в крыше. Жорж Клэрмон будет в бешенстве, с озорной усмешкой доложила она.

– Он думает, будто, кроме него, мне не на кого положиться, – злорадствовала Арманда. – Такой же противный, как она, тоже вечно скулит об упадке, о сырости. На пару хотят выжить меня из моего дома, вот к чему клонят. Хотят, чтобы я променяла свой чудесный домик на какой-нибудь мерзкий приют для престарелых, где даже в туалет нужно отпрашиваться! – возмущалась она, гневно сверкая глазами. – Ничего, я им покажу. Ру прежде был строителем, до того, как стал речным бродягой. Со своими друзьями он из моего дома конфетку сделает. И я уж лучше честно заплачу чужим, чем позволю этому недоумку чинить мою крышу бесплатно.

Дрожащими руками она опять поправила поля шляпы.

– Я вовсе его не жду.

Её слова относились отнюдь не к зятю. Я глянула на часы. Двадцать минут пятого. Уже начинало темнеть. А ведь я была так уверена… Вот к чему приводит вмешательство в чужие дела, ругала я себя. Как же просто причинить боль – себе и другим.

– Я и не думала, что он придёт, – продолжала Арманда всё тем же бодрым безапелляционным тоном. – Она уж об этом позаботилась. Растолковала ему, что к чему. – Старушка начала слезать с табурета. – Я отняла у тебя слишком много времени. Должно быть…

– М-м-мне.

Арманда резко обернулась, чудом не опрокинувшись с табурета. В дверях стоял её внук. На нём джинсы и синяя спортивная фуфайка, на голове – мокрая бейсболка. В одной руке он держит маленькую потрёпанную книжку в твёрдом переплёте. Голос тихий и робкий.

– Мне пришлось д-дождаться, когда м-мама уйдёт. Она в п-парикмахерской. Вернётся не раньше шести.

Арманда впилась в него взглядом. Они не коснулись друг друга, но мне показалось, будто между ними сверкнул электрический разряд. Обоими владели сложные чувства, которые мне было трудно анализировать, но я ощущала исходящие от них душевное тепло, гнев, смущение, угрызения совести… и за всем этим – притаившуюся нежность.

– Ты же вымок до нитки, – нарушила молчание я. – Пойду приготовлю тебе горячее питьё. – Я направилась на кухню. Едва я удалилась, голос мальчика вновь зазвучал – тихо и нерешительно.

– Спасибо за к-книгу, – сказал он. – Я принёс её с собой. – Он вытянул её в руке, словно белый флаг. Потрёпанный томик, как и всякая книга, которую читают и перечитывают с любовью по многу раз. Это не укрылось от внимания Арманды, и черты её смягчились.

– Прочти своё любимое стихотворение, – попросила она.

Я возилась на кухне, наливая шоколад в два высоких бокала, мешая в них сливки и ликёр «Калуа», гремя горшками и бутылками, чтобы у бабушки с внуком создалась иллюзия уединения, и слушала, как мальчик декламирует. Поначалу он читал скованно, но постепенно его голос обрёл силу и ритмичность. Слов я не различала, издалека казалось, будто он произносит то ли молитву, то ли обличительную речь.

Я отметила, что, читая стихотворение, мальчик не заикается.

Я осторожно поставила на прилавок два бокала. При моём появлении Люк умолк на полуслове, глядя на меня с вежливым недоверием из-под падающей на глаза чёлки, словно пугливый пони, прикрывающийся гривой. Он церемонно поблагодарил меня и пригубил бокал, – больше с опаской, чем с удовольствием.

– Вообще-то, мне это н-нельзя, – неуверенно произнёс он. – Мама г-говорит, у меня от ш-шоколада высыпают п-прыщи.

– А я от него, того и гляди, подохну, – сострила Арманда.

При виде выражения лица внука она рассмеялась.

– Да будет тебе, парень. Неужели ты веришь всему, что говорит твоя мать? Или она настолько промыла тебе мозги, что у тебя не осталось и крупицы здравого смысла, унаследованного от меня?

Люк растерялся.

– Я… просто это о-она так г-говорит, – запинаясь, повторил он.

Арманда покачала головой.

– Если мне захочется послушать Каро, я попрошу её о встрече, – заявила она. – А вот тебе-то самому есть что сказать? Ты ведь умный парень, – во всяком случае, был не глуп когда-то. Ты сам что думаешь?

Люк глотнул из бокала.