Текст книги "Чертовски знаменита"
Автор книги: Джоан Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Катерин знала, что Томми дома, потому что тяжелая щеколда на двери была откинута.
– Что тебе надо? – раздался угрюмый голос, когда она постучала.
– Мне надо поговорить с тобой, Томми, это очень важно.
– Мне не о чем с тобой разговаривать, мама. – Слово «мама» было полно сарказма. – Ты видела эту мерзкую газету?
– Да, Томми, я видела, и знаю, что ты очень расстроился. Все это мура, дорогой, настоящие помои. Пожалуйста, не обращай внимания. Впусти меня, Томми, нам надо поговорить.
– А, блин, мам… ладно, подожди минутку. Послышались шаги, открылась дверь, и она увидела его – растрепанного, волосы дыбом, с цыганскими глазами, полумальчик-полумужчина: ее сын с выражением страдания на лице.
В комнате – натуральная помойка: разбросанные видеокассеты, комиксы и груды грязной одежды. В воздухе висел застарелый запах дешевой еды, но Катерин не собиралась ругать его за весь этот беспорядок. Не сейчас. Она попыталась обнять Томми, но он отшатнулся и снова повалился на постель. Во всю мощь орал телевизор.
– Когда ты прочел? – спросила она покорно.
– Утром, каждое дерьмовое слово. – Голос звучал зло, но сгорбленные плечи и напряженная складка губ выдавали его страдания. – И не я один, вся гребаная школа прочла, мама. Не представляю, как я теперь посмотрю им в глаза. Чувствую себя натуральным засранцем.
– Томми, я знаю, тебе все это трудно понять. – Катерин осторожно присела на кровать, радуясь уже тому, что он не отодвинулся. – Но мне потаи так же больно, как и тебе. Я чувствую свою ответственность. Это самое жестокое и ужасное, что можно сделать, особенно с ребенком.
– Жестокое, это точно. Но я уже давно не ребенок, мам. – Он отвернулся от нее и уставился на чернокожего рэп-певца, напевая:
Сучки годятся для одного лишь дела Толкай их, пусть падают вниз.
Катерин подумала, как же много подростков ходят смотреть на этих рэп-идолов и в самом деле прислушиваются к словам. Неужели они не понимают, что все эти гангстеры-рэпперы на самом деле проповедуют ненависть к женщинам и любовь к наркотикам, уголовщине и насилию?
Томми тряс плечами и подергивал пальцами в такт музыке. «Как влияют на него эти песни?» – подумала Катерин.
– Если такие вещи случаются с тобой, мам, это вовсе не значит, что они должны случаться со мной. Из-за того, что ты дурацкая телезвезда, теперь надо взять и порушить мою жизнь, так, что ли? – Несмотря на злость, в его зеленых глазах стояли слезы.
– Конечно нет, дорогой, ты совершенно прав. Это безобразие, они все подонки. Я уже велела своим адвокатам заняться этой газетой, и, обещаю тебе, мы их засудим и пустим гулять без штанов.
– Мам, они воспользовались моим дневником, который я писал совсем ребенком. Они украли его.
– Да, я знаю, Томми, просто слов нет.
– Но разве они пояснили, что я писал это все ребенком? – спросил он. – Разве они написали, что мне тогда было всего двенадцать, я не мог еще отличить дерьма от конфетки? – Он обиженно уставился на нее. – Не-а, они написали: «Томми Беннет, шестнадцать лет».
А мне и шестнадцать будет только через месяц. Делают из меня полного ублюдка, я похож на самого выдающегося придурка Западного полушария.
– Томми, я совершенно ничего не могу поделать сейчас, – сказала она. – Я уже связалась с Барри Лефковицем, он попытается что-то предпринять, чтобы другие газеты это не перепечатали.
– И что мне это даст? – огрызнулся он. – Думаешь, мне не плевать, если это перепечатают в гребаной Австралии, или в гребаной Европе, или еще где?
Катерин не обратила внимания на грязную лексику и ярость сына. Ей хотелось прижать его к себе, покачать, как она делала, когда он был крошкой, утешить его. Но, разумеется, она не могла так поступить.
– Я спать хочу, мама. Черт, хорошо хоть завтра в школу идти не надо.
– Хорошая мысль. Поспи, о ребятах не беспокойся, они всё через два дня забудут. Честно, Том, ты же понимаешь, сегодня – новости, завтра – мусор.
– Ладно, я постараюсь. – Он попытался улыбнуться.
– Слава Богу, что до перерыва в съемках осталась всего неделя, – весело заметила она. – Бренда сегодня купила билеты на самолет. Мы отправляемся в гранд-тур, дорогой.
Он слегка оживился.
– Да? Откуда мы начинаем?
– Сначала полетим в Лондон. Остановимся в гостинице «Коннот» на три или четыре дня, посмотрим город. В Лондоне масса всего интересного. Театры, музеи, разные другие места, тебе обязательно понравится. Я там давно не была. Потом рванем в Париж.
– Мы сможем пойти в «Сбесившуюся лошадь»?
– Еще бы, и в «Мулен Руж», и на Эйфелеву башню залезем. Она такая высокая, что у нас кровь может пойти носом. Мы посмотрим все на левом берегу, потом на правом, потом Пигаль, еще Монмартр, мы будем питаться круассанами и целыми днями пить cafe аи lait в кафе на тротуарах.
– И будем смотреть, как мир проплывает мимо? – спросил он.
– Да, – улыбнулась она. – Потом мы полетим на юг Франции, в маленький домик, который я сняла около Сен-Тропеза. Проведем неделю-другую вместе, а потом ты поедешь на остров Файр, я же еще немного побуду там.
– Замечательно. Звучит клево. Эй, слушай, мам, я постараюсь не слишком расстраиваться. Я не столько о себе волнуюсь, сколько о других ребятах, понимаешь? – Печаль на лице Катерин заставила Томми выпалить: – Похоже, и у тебя не все в порядке, так, мам?
– Немного, – кивнула она. – Знаешь, как говорят, когда трудно приходится, наплюй или походи по магазинам. На выбор. Мы сделаем и то, и другое. Я собираюсь вволю нагуляться по французским магазинам. – Она наклонилась и рискнула обнять его. – Мне завтра опять подниматься ни свет ни заря, дорогой, в пять часов, да и тебе надо отдохнуть.
– Ладно.
У двери она повернулась и улыбнулась ему.
Томми почувствовал прилив теплых чувств к ней, и ему захотелось сказать: «Я люблю тебя, мама» – но он не смог. Вместо этого он весело помахал ей, пробормотал: «Спокойной ночи» – и впился зубами в пиццу, прежде чем снова повернуться к телевизору.
– Сюрприз! – Бренда швырнула окончательный сценарий на сезон в красном переплете на диван. – Только взгляни на этот кусок совершеннейшего дерьма.
– А что такое?
Катерин примеряла розовое с кружевами бальное платье. Она уже полчаса стояла перед Максимилианом, который по меньшей мере восемь раз уколол ее булавками.
– Читай и рыдай. – Бренда многозначительно кивнула в сторону Максимилиана, который был известен в качестве самого главного сплетника в съемочной группе.
Максимилиан обменялся взглядами с Бекки. Они уже прочитали сценарий, так что понимали, о чем говорит Бренда, и ни один из них не имел желания оказаться поблизости, когда Катерин выяснит, что же ее ожидает.
Не то чтобы они ее не любили, но шоу-бизнес есть шоу-бизнес. Максимилиан быстренько закончил примерку, и оба ушли.
Катерин вернулась к туалетному столику и принялась поправлять макияж.
– Ладно, Брен, мне его читать или ты сама сообщишь пикантные подробности?
Бренда вздохнула.
– Лучше я скажу. Эпизод заканчивается тем, что скверная Джорджия, святая Элеонор и плут Тони попадают в ловушку на яхте, которая взрывается.
– Надо же, как это раньше никто до такого не додумался, – съязвила Катерин. – Полагаю, кое-кто погибает.
– Можешь биться об заклад, кое-кто погибает, – мрачно подтвердила Бренда. – Тут только один хитрый ход – зрители не узнают, чье тело, до следующего сезона. Там есть труп, или трупы, потому что последняя реплика в сценарии: «Бог мой, они погибли». Там не сказано, женский труп или мужской, и кто погиб, и сколько их.
Катерин не могла отвести глаз от алой обложки.
– Тогда от этого количества зависит моя судьба.
– Я бы так не сказала. Но давай смотреть правде в глаза. Большой популярностью ты у этих пираний в костюмах последнее время не пользуешься, так что если они захотят от тебя избавиться… – Бренда пожала плечами. – Они сделают так, как им захочется, – маленький такой взрыв в море. Даже реснички не останется. Ты думаешь, их это колышет?
– Нет, я думаю, им глубоко плевать. – Катерин поморщилась, услышав привычный стук в дверь.
– На площадку через пять минут, Катерин. Живо-живо.
– Как ты с ней разговариваешь? – возмутилась Бренда.
– Что же, мой отпуск во Франции даст мне время подумать в тиши… Господи, как же все идет наперекосяк.
– Не думай об этом сейчас. – Бренда помогла ей облачиться в черное атласное платье, вышитое цветами. – Ты все еще стоишь дюжины этих чурбанов, называющих себя актерами. Черт, Альберт не в состоянии запомнить проклятый текст, даже если записывает его на карточках и раскладывает повсюду.
– Не в пример Ричарду Бартону, он мало чему научился на коленях у Лоуренса Оливье.
– Ричард Бартон к такому дерьму и близко бы не подошел, – фыркнула Бренда.
– Ладно, пошли они все. – Катерин осторожно водрузила на голову огромную бледно-фиолетовую шляпу из органди и соломки, покрытую черными розами. – И пропади они пропадом, все эти туалеты. Мне плевать, я всегда смогу заработать себе кусок хлеба где-нибудь вне Бродвея. По крайней мере тамошние пираньи говорят тебе правду. Слушай, тебе не кажется, что этот туалет уже слишком? – Она искоса взглянула в зеркало.
– Отпад, – улыбнулась Бренда. – Я бы такое ни за что не рискнула надеть. Но зачем менять устоявшиеся привычки ТВ?
Мать Китти позвонила ей днем в воскресенье, чтобы разузнать о ее последнем любовнике, о котором ей поведала «Стар».
– На той неделе это был Клинт Иствуд, на этой – Дон Джонсон. Китти, что происходит, черт побери?
– Ох, мама, это все вранье. Не обращай внимания.
– Да, ну ладно, но будь осторожна, Кит-Кэт. Ты ведь уже не так молода, как раньше, а репутация у тебя довольно разнузданная. Леди такая ни к чему.
– Мама, ради Христа, мне уже почти сорок пять. Я давно уже не ребенок. Ты что, в самом деле веришь, что я бегаю на свидания ко всем холостякам от Джонни Карсона до Арсенио Холла? Право, это смешно.
– Ну, газеты говорят, что бегаешь, а они не всегда лгут. Ты ведь знаешь старую поговорку, дорогая, нет дыма…
– Да, мама, знаю. Слушай, мне пора в душ. Сегодня церемония присуждения премий телевизионным фаворитам, и спасательная команда будет здесь с минуты на минуту.
– Но ведь всего половина второго. Сколько же тебе надо времени?
– Часы, мама, хочешь верь, хочешь нет. Начало в половине шестого. Как ты верно заметила, я уже далеко не так молода, как раньше, и мне требуется основательная помощь, чтобы предстать перед репортерами.
– Ну, я буду смотреть на тебя, – сказала Вера. – С кем у тебя на этот раз свидание?
– С Тони, моим любовником по сериалу. И он голубой, так что не волнуйся.
– Голубой? Осторожнее, Кит-Кэт, особенно в этих сценах с поцелуями. Уж очень они реалистичны, дорогая.
– Мама! Ради Бога! – Катерин услышала звонок в дверь. – Там уже Блэки пришел. Мне надо бежать. Пока, желаю тебе получить удовольствие от телевизора.
– Удачи, дорогая.
– Свидание! – мрачно бросила Катерин. Она даже не могла припомнить, когда в последний раз ходила на настоящее свидание. Ее работа не оставляла времени для романтики. Двери ее сердца были плотно закрыты от посягательств, и она не собиралась их никому открывать.
Катерин принялась за свой сложный туалет для церемонии вручения премий в два часа дня. У нее оставалось три с половиной часа до того времени, как за ней приедет белый лимузин.
Первым с платьем ворвался Максимилиан. Они с Китти провели часы над «Л'Оффисьель» и «Вог» и, используя идеи ведущих модельеров, сотворили настоящую сказку.
Прозрачный воздушный шифон телесного цвета, точно совпадающего с цветом кожи Катерин, сверху паутина черных кружав, местами расшитых черным стеклярусом. Длинные рукава, высокий ворот, настолько в обтяжку, что Максимилиан предупредил ее, чтобы не ела, не говоря уже о резких движениях.
– Bella, – в восторге воскликнул он. – Ты сделала, что я велел? Ты ела очень-очень мало за последнюю неделю? Да?
– Можешь быть уверен. Все, как было приказано. Половина порции всего, в основном рыбы. – Она содрогнулась. – Уф, до чего же я ненавижу эту проклятую рыбу. Теперь вытащи меня из этого, иначе я помру, да и пора начинать боевую раскраску.
Последние три года Катерин причесывала Мона. Теперь она вымыла ей голову в специальном парикмахерском кресле, установленном в комнате за спальней, служащей ей одновременно и ванной и гримуборной. Высушив волосы феном, она использовала тонны лосьона для укладки волос и накрутила их на крупные бигуди. Пока она этим занималась, к делу приступил Блэки.
Потребовался час, чтобы раскрасить и напудрить ее и выщипать лишние волоски. В это время Катерин мечтала о том, что они с Томми будут делать в Европе. Должно быть замечательно. Они впервые едут за границу вместе. Она надеялась, что они на станут ссориться.
– Voila. – Блэки вернул кресло в сидячее положение и с удовольствием полюбовался плодами своих рук. – Как картинка, милочка. Выглядишь, как мечта.
Катерин немного покрутила головой, разглядывая лицо сквозь полуопущенные веки.
– Недурно. Немного напоминает куклу Барби, к тому же, мне кажется, правый глаз надо подрисовать.
– Нет, – ответил Блэки, – наоборот, я считаю тени под левым глазом многовато. – Он быстро произвел необходимые действия, и они оба критически уставились на идеальное овальное лицо, искусно преображенное с помощью дюжины различных пудр и красок.
– Вот так. Можешь подавиться от зависти, Элеонор Норман, – ухмыльнулся Блэки. – Тебя просто съесть хочется, лапочка, и я очень надеюсь, что ты сегодня победишь.
– Спасибо, Блэки, но я на это не слишком надеюсь. Сегодня конкурс популярности, а Элеонор в последнее время его все время выигрывала. К тому же есть другие две девушки, они новенькие в сериале и привлекают внимание. – Она пожала плечами. – Уж я-то точно не новенькая в этом городе, тут сомнений нет. Возможно даже, что я уже перевалила за хребет своей популярности.
– Ни за что в жизни, – заверил Блэки, упаковывая свои причиндалы. – Ты – лучшая актриса в сериале, вернее, во всем том дерьме, которое показывают в наиболее удобное время. Не позволяй этим козлам тебя расстраивать, лапочка.
– Постараюсь, – сказала она. – Теперь иди. Время заняться волосами. – Она бросила взгляд на часы. – Тони и Кингсли будут здесь через сорок минут, а сегодня мы уж точно не можем опоздать.
В полумиле от дома Катерин Элеонор Норман подвергалась такой же мучительной процедуре. Гример уже закончил делать ей лицо, но она принялась настаивать на третьей паре накладных ресниц. Он считал, что она доходит до абсурда, но какое его дело, черт побери? Ему хорошо платили за то, что он делал лица этих дамочек на десять-пятнадцать лет моложе, а сегодня тем более воскресенье, за что он получал еще больше.
Крейг, любимый парикмахер Элеонор, принес огромный пушистый белокурый парик, чтобы показать ей.
– Считаешь, он достаточно большой? – с беспокойством спросила Элеонор.
– Достаточно большой? – Крейг взглянул на сверкающее сооружение и поднял нарисованные брови. – Золотце, да если он будет больше, Долли Партон выцарапает твои прелестные глазки. – Он встряхнул своим фальшивым русым хвостиком, приколотым изнутри к его шляпе, которую он не снимал, чтобы не демонстрировать лысину.
– А теперь голливудская подтяжка. – Он улыбнулся.
– Ой нет, только не это. – Она притворно беспомощно хихикнула.
– Ты хочешь выглядеть на двадцать три перед этими жестокими кинокамерами, не так ли? – спросил он. – Красота требует жертв, детка, и нам надо поднять кожу с подбородка вверх, вверх, вверх, девочка. – Взяв в горсть прядь волос со лба Элеонор, он натянул ее как можно сильнее и принялся плести косичку.
– Ох, – вскрикнула она. – Ох, ох, хватит же!
– Заткнись. – Крейг упивался этими садистскими моментами. – Мне надо заплести еще девять таких крошек на твоем скальпе, прежде чем хватит, золотце. Так что расслабься и получай удовольствие от боли, а Крейг тем временем расскажет тебе несколько пикантных историй.
Элеонор, стиснув зубы и закрыв глаза, слушала его живописные рассказы о наиболее примечательных скандальных событиях в Голливуде и Беверли-Хиллз. Крейг знал все и всех, именно поэтому его так и обожали дамы и позволяли ему брать тысячу долларов за визит.
Прибыл Максимилиан с платьем Элеонор и ждал в гостиной, рассматривая сотни фотографий хозяйки, развешанные по стенам. Сомневаться не приходилось, Элеонор была очаровательным ребенком и прелестной девушкой. К сожалению, годы и ее необузданная любовь к загару сильно огрубили ее красоту. Нежная англосаксонская кожа покрылась сетью морщин, так что к съемкам ее приходилось готовить в два раза дольше, чем Катерин.
Элеонор дурой не была и позволяла спасательной команде работать по максимуму. Она часто дарила им подарки, брала с собой в экзотические путешествия и хорошо платила за их преданность.
Парикмахер Крейг являлся роскошью для особых случаев, Элеонор позволяла себе приглашать его лишь для таких важных событий, как присуждение премии телевизионного фаворита. Обычно ее причесывал Крис, молодой скромный человек, большой мастер по части париков. Сейчас он тихонько стоял рядом, наблюдая за Крейгом, который расчесывал, накручивал, завивал и сплетничал. Однако именно Крису доверялась магическая черная шкатулка Элеонор со всякими волшебными средствами, и именно ему приходилось следить за ее прической и макияжем весь вечер. Многие матроны Беверли-Хиллз восхищались тем, что Элеонор никогда даже взгляда не бросала в зеркало, не поправляла волосы и не подновляла макияж. Они не знали, что рядом всегда Крис, готовый в любую минуту прийти на помощь и произвести необходимый ремонт.
В дверях, наблюдая за происходящим, стоял Дирк, любовник Элеонор, живший в доме. Этот скрытный скандинав со снежно-белыми волосами и здоровым цветом лица обслуживал Элеонор не только в определенном плане. Привлекательный, несколько зловещий, но неотразимый, он отличался сдержанностью и в разговоре зачастую отделывался междометиями. Женщины приглашали его на многочисленные вечеринки, только бы сесть рядом. Ходили слухи, что Элеонор разыскала Дирка по газетному объявлению в разделе «Одинокие сердца». Другие намекали, что у него есть склонность к стройным чернокожим мальчикам и усатым «дамам» в коже. Но поскольку Дирк не откровенничал ни с кем, кроме Элеонор, Голливуд не знал ничего о его личной жизни.
На него всегда можно было положиться в тех частых случаях, когда Элеонор устраивала скандалы на съемочной площадке. Он умел ее успокоить, и, кроме того, что бы там ни происходило на розовых атласных простынях на ее кровати, все понимали, что ее это устраивает полностью. Дирк, Крис и Нина, выполняющая обязанности горничной и гримерши, составляли тайный триумвират, на котором базировался весь мир Элеонор.
Крейг и Нина перестали суетиться вокруг головы Элеонор, и Нина осторожно надела на стройное, но пышное тело узкое белое платье в блестках с глубоким вырезом, принесенное Максимилианом.
Загорелые высокие груди, результат умелого труда доктора Сильвестра Брауна, едва прикрывались глубоким декольте. Стройные, затянутые в шелковые чулки ноги кокетливо сверкали в разрезе узкой юбки, доходящем почти до паха.
Элеонор так же хорошо умела наряжаться ради того, чтобы произвести фурор, как она умела рыдать. Были даже написаны две сцены в сериале специально для того, чтобы Элеонор могла пустить в ход свои удивительные фонтаны. Она была самой замечательной плаксой на телевидении во все времена. При слове «Мотор!» губы ее начинали дрожать, нос подергиваться, глаза часто мигать, а рот приоткрываться. Затем глаза наполнялись слезами, а на лице появлялось выражение такой глубокой муки, что зрителю тоже хотелось заплакать. Стоило режиссеру крикнуть: «Снято!» – фонтан выключался и Элеонор снова была такой, как обычно, будто ничего и не происходило.
– Ну как? – Элеонор повернулась в Дирку. – Что скажешь? Как я выгляжу? – Она покрутилась перед трельяжем, завороженная своим собственным отражением.
– Потрясающе. – Дирк медленно вошел в комнату, в глазах сверкали искорки. – Просто потрясающе.
– Ну спасибо, дорогой, для тебя это целая речь. Блин, я так нервничаю, что готова сгрызть все ногти. – Она похлопала копну волос и закусила нижнюю губку.
– Зачем тебе нервничать, мой ангел? Хочешь, чтобы я тебя успокоил? – мягко спросил он.
– Вообще… да, – выдохнула она густо накрашенными губами цикламенового цвета. – Только, Дирк, пожалуйста, будь осторожен, ты не должен ничего… нарушить.
– Будь спокойна, – прошептал он, уверенно становясь напротив.
Осторожно, будто доставая драгоценные яйца из гнезда, он вынул одну грудь, потом вторую. Одну он ласкал рукой, вторую – поднаторевшими в этом деле губами. Откинув голову назад, но, не забывая о массивном белокуром парике, она начала тихонько постанывать. Рука Дирка юркнула в разрез на юбке. Сразу выяснилось, что трусиков на ней нет, загорелые бедра голые, только шелковые чулки и кружевные белые подвязки. Его пальцы быстро принялись за дело. Ему приходилось этим заниматься так часто, что он точно знал, что нужно, чтобы удовлетворить ее.
На этот раз она побила рекорд, даже для нее самой. Не прошло и минуты, как ее спина выгнулась и она тоненько вскрикнула, что означало, что она достигла оргазма. Дирк аккуратно вернул искусственные груди на место и протянул ей пачку бумажных салфеток.
– Теперь лучше? – спросил он, заметив, как вытянулось ее лицо, когда она не смогла обнаружить у него признаки эрекции. – Нет времени, дорогая. – Он игриво взял ее ищущую руку и поцеловал в ладонь. – После, когда мы победим. Готова?
– На все сто, – улыбнулась Элеонор.
* * *
Церемония присуждения премии собрала как никогда блестящую публику: толпу старлеток в платьях с вырезами до пупка; агентов с фальшивыми улыбками; жен боссов Беверли-Хиллз в платьях, расшитых бусами, увешанных настоящими драгоценностями миллиона на два долларов на каждой; десятки газетчиков и обилие телевизионных камер.
Когда Катерин появилась из своего длинного белого лимузина, ее вид произвел сенсацию – черная паутина по вроде бы голому телу. Раздался дружный вопль восторга.
– Я обожаю тебя, Джорджия, – взвизгнул Дарин, ее наиболее страстный поклонник, не пропускавший ни одного ее публичного появления, если это случалось в радиусе семидесяти миль от Лос-Анджелеса.
Он рванулся вперед, несмотря на сдерживающую цепь полицейских, и протянул ей прекрасную желтую розу. Однажды в интервью Катерин вскользь заметила, что любит желтые розы. С той поры в ее дом и на студию постоянно доставляли желтые розы, по большей части от Дарина. К настоящему времени Катерин уже тошнило от вида желтых роз, но она сделала вид, что с удовольствием понюхала цветок, и затем широким жестом швырнула его в центр орущей толпы.
За красным шелковым канатом потела шеренга полицейских, сдерживающая вопящую толпу. В лицо Катерин, подобно головкам змей в яме, уставились микрофоны, стоило ей остановиться, чтобы ответить на вопросы.
– Вы рады, что получили номинацию?
– Что это событие для вас значит?
Рядом с Катерин находился порозовевший от жары Кингсли Уорик, ее пресс-агент. Он отмахивался от вопросов и тащил Катерин вперед. После неофициальных репортеров и самодеятельных фотографов у входа в театр, потом толп поклонников подошло время встретиться лицом к лицу с огромным количеством профессиональных фоторепортеров.
На церемонии присутствовало человек двести пятьдесят, представляющих практически все издания мира. Катерин приходилось принимать разные позы, одновременно пытаясь продвигаться дальше, пока каждый обладатель объектива не сделал свой снимок. Некоторые менее профессиональные фотографы начали толкаться, кричать друг на друга и продираться вперед, стремясь сделать наиболее удачный снимок Катерин и Тони.
Завтра в светской хронике ее имя обязательно свяжут с Тони, в этом можно было быть так же уверенной, как в том, что омлет делают из яиц. Но какая разница? Он хорош собой и мил. К тому же голубой, что сильно портило его имидж телевизионного секс-символа. Ему было полезно показаться с одной из самых фантастических женщин города. Катерин это тоже устраивало, поскольку в ее жизни никого не было. С Тони она чувствовала себя в безопасности, знала, что он не станет прижиматься к ее бедру вставшим членом или умолять пригласить его выпить по последней на сон грядущий.
Не успела она решить, что с фотографиями покончено, как раздался еще более громкий приветственный вопль. Кингсли быстро отвел ее в сторону.
– Элеонор приехала, пресса требует фотографий, – прошипел он.
– О Господи, это обязательно? – шепотом спросила она.
– Боюсь, что да, иначе завтра в прессе появятся всякие паскудные домыслы.
– Слушаюсь, босс, где же потрясная дива?
– Вон она, – сообщил Кингсли, и как по свистку появилась Элеонор.
– Догогая Китти! – протянула она с фальшивым английским акцентом, который ей удалось сохранить, несмотря на тридцать пять лет, прожитые в Штатах. – Ты выглядишь волшебно, дорогая.
– Ты тоже. Хорошенькая, как картинка.
Две женщины изобразили поцелуй на расстоянии в десять дюймов от намазанных щек, одновременно ревниво разглядывая туалеты друг друга. Фотографы как с ума посходили. Не часто удавалось сфотографировать двух ведущих див из популярного телевизионного сериала вместе, так что эти фотографии обязательно появятся по меньшей мере на восьми журнальных обложках в Европе.
Актрисы представляли собой резкий контраст – как ночь и день, белое и черное. Катерин с волосами цвета воронова крыла, яркими карминными губами, одетая в черное кружево со стеклярусом, и Элеонор, золотисто-загорелая платиновая блондинка в полупрозрачном белом платье с блестками, с огромной накидкой из светлой лисы.
Защитник прав животных зашипел на нее из толпы, пока актрисы одаривали друг друга сияющими улыбками и надували губки в сторону тысяч вспышек. Затем под стоны огорченных фотографов Кингсли и пресс-агент Элеонор повели своих клиенток в театр.
– Господи, какой бардак! – прошептала Катерин Тони, падая в одно из кресел вокруг круглого стола в огромном бальном зале, где уже сидел весь остальной актерский состав сериала.
Альберт бросил многозначительный взгляд на часы.
– Ты опоздала, – рявкнул он. – Шоу начинается через три минуты.
– Ну так подай на меня в суд, Альби. Элеонор приехала еще позже. – Игнорируя неодобрительный взгляд Альберта, Катерин закурила сигарету.
Она мило улыбнулась ему и выдохнула идеальное колечко дыма в его направлении. Он фыркнул и демонстративно задрал нос.
– Давно бы уже пора запретить курение, – проворчал он.
– Да брось, Альби, я-то знаю, ты любишь порой побаловаться сигаретой. Я же видела все эти старые кадры из фильмов сороковых годов. Там ты всегда с сигаретой.
Тони ухмыльнулся и тоже закурил.
– Ну как тебе нравится наша дружная семейка? – прошептала Катерин ему на ухо. – Мы обожаем друг друга, правда?
За соседним столом болтали Стивен и Мэнди, но, заметив Катерин, Стивен немедленно поднялся и подошел, чтобы поцеловать ее.
– Если ты, детка, станешь еще более потрясающей, на тебя придется наложить запрет.
– А это откуда? – спросила Катерин, глядя на него смеющимися глазами. У нее сегодня было хорошее настроение, адреналин гулял по жилам. Все кинематографические церемонии обычно затянуты и скучны, но Катерин вообще любила вечеринки и умела превратить даже самое занудливое мероприятие в удовольствие для себя.
– Это, милая дама, из уст самого Стивена Лея. Оригинальный bon mot,[9]9
Остроумная шутка, острота (фр.).
[Закрыть] сотворенный в твою честь.
Катерин улыбнулась. Почему ей не удалось встретить кого-то типа Стивена? Обычный, приземленный парень, забавный, симпатичный, лишенный зазнайства. Она взглянула на Мэнди, погруженную в разговор с Максимилианом, судя по всему так уверенную в любви мужа, что ее никогда не беспокоили его рабочие отношения с женщинами.
Стивен и Катерин погрузились с головой в разговор. Через четыре столика от них человек по имени Жан-Клод Вальмер любовался смешливым выражением прекрасного цыганского лица Катерин.
– У этой женщины самый красивый рот, какой мне когда-либо приходилось видеть, – обратился он к своему спутнику, маленькому мужчине с лицом доброй лягушки.
– У кого? Китти Беннет? Так скажи ей это. Или ты у нас робок?
– Робок – moi?[10]10
Я (фр.).
[Закрыть]
Черные брови дугой поднялись над глазами такого ярко-зеленого цвета, что по сравнению с ними глаза Катерин показались бы бесцветными.
– Я уже говорил ей, что она прекрасна, но она не знает, кто я.
Жан-Клод вытащил из кармана фрака черный блокнот из крокодиловой кожи, обрамленный золотом, и ручкой с золотым пером от Картье написал черными чернилами: «Мисс Беннет, у вас самый красивый рот на земле».
Пока Билли Кристал разогревал аудиторию, официант принес записку Катерин. На вопрос, от кого она, официант жестом показал на угловой столик, откуда Жан-Клод все еще наблюдал за ней.
Катерин вгляделась, и сердце ее забилось чаще. Даже издали она могла разглядеть этого великолепного мужчину с удивительными глазами. Заметив ее взгляд, он отсалютовал ей бокалом шампанского. Она приподняла бокал в ответном жесте. «Почему бы и нет?» – подумала она. Где он был всю ее жизнь? Такие замечательные экземпляры не растут запросто на деревьях в центре Голливуда. Затем шеренга официантов скрыла от нее мужчину. Они ставили перед каждым первое блюдо, а когда она снова подняла глаза, его уже не было видно. Она почувствовала разочарование.
«У вас самый красивый рот на земле». Катерин улыбнулась и еще раз перечитала фразу, потом свернула записку и аккуратно положила ее в украшенную драгоценностями minaudiere от Юдифь Либер.
«Что же, мистер красавчик, – подумала она, – ты и сам весьма ничего».
Актеры сериала «Семья Скеффингтонов» уже знали, что победили. Гейб известил их, что Альберт Эмори примет желанную статуэтку от имени всех. Это устраивало всех, особенно Катерин, ненавидящую произносить речи.
Один за другим назывались победители по другим номинациям, которые поднимались на сцену, зачастую спотыкаясь, поскольку уже либо напились, либо накурились наркотиков. «Семья Скеффингтонов» оказалась победителем самой важной премии, и под восторженные крики аудитории Эмори повел всех десятерых участников сериала на сцену.
С этого момента все пошло вкривь и вкось. Блондинистая старлетка со статуэткой прошла мимо Альберта Эмори и Элеонор Норман, стоящих первыми, и вручила драгоценную награду Катерин, восторженно прошептав:
– Поздравляю, мисс Беннет, вы ее заслужили.
На секунду Катерин замерла, пораженная ошибкой девушки, но тут же сказалась ее театральная закалка, и, наклонившись к микрофону, она искренне проговорила:
– От имени всей нашей группы я хочу поблагодарить вас за эту огромную честь. А теперь я хочу вручить эту награду нашему бесстрашному предводителю.
