Текст книги "Чертовски знаменита"

Автор книги: Джоан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Откуда это? – спросила она.

– Я сам придумал.

– Настоящий пир! – засмеялась Катерин. – Господи, водка, – мы нарушаем студийные законы. Нас обоих уволят.

– Ни за что, – заверил он. – Налить?

– Почему бы и нет? Какого черта. Я и так уже сыта этими проклятыми законами по горло. А ты?

– Ну, от некоторых есть польза, а другие изобретены лишь для того, чтобы унижать нищих служащих. – Стивен взял ложку икры с горкой, положил ее на картофелину и щедро полил лимонным соком.

– Как ты исхитрился запечь эту картошку?

– Ты что, про микроволновку не слыхала? Мне далеко до Мэнди в смысле стряпни, но я точно знаю, что мне хочется съесть после тяжелого утра в соляных копях Гейба Хеллера. А поскольку я знаю, что ты тоже обожаешь икру, – почему бы и нет?

Действительно, почему бы и нет. Все это удачно отличается от тунца с рисовой лепешкой.

Когда Катерин разрешала себе поесть, она поглощала пищу с огромным аппетитом, так что они оба принялись за дело всерьез. Сначала ели молча, как могут делать только друзья, хорошо знающие друг друга. Наконец он спросил:

– Как там Томми? Ее лицо затуманилось.

– Я только что ему звонила. Вроде ничего. Я утром его не видела, он еще спал, когда я уходила. Он последнее время что-то много спит. Я разрешила ему несколько дней не ходить в школу, потому что мне казалось, что это история здорово на него подействовала.

– По крайней мере, Гейб не пускает прессу на съемочную площадку, – сказал Стив.

– Знаю. – Она содрогнулась. – Они мне напоминают кучу тараканов. Никогда не знаешь, откуда они вылезут и напугают тебя. Мне бы хотелось многих из них просто раздавить. Знаешь, что самое ужасное, Стив? Я никому здесь больше не доверяю.

– Не впадай в паранойю, ласточка. Не все же твои враги. Вспомни ту колонку Арми. Он тебе польстил.

– Да. Обо мне и в самом деле в последнее время появилось несколько положительных отзывов – для разнообразия.

– Ты их заслужила, – сказал Стивен. – Готов поспорить, эти две английские суки, женского и мужского пола, рвали на себе парики, когда читали.

Китти рассмеялась. Она ела с наслаждением. Впервые за несколько дней ей удалось пообедать нормально, и ей уже начало казаться, что жизнь не такая уж плохая штука.

– И мои сцены в этом эпизоде и следующем великолепны! Просто чудо.

Стивен старался не встречаться с Катерин глазами. Не мог он ей сказать, что Гейб Хеллер приказал ему изменить ее сцены в следующей серии и заменить чем-нибудь посочнее с Элеонор и Альбертом. Он стойко сражался за Китти, может, даже чересчур, имея в виду собственную безопасность, ведь он не мог позволить себе остаться без работы даже ради нее. Теперь же он не мог решиться испортить ей настроение; стереть с ее лица ту счастливую улыбку, которую не видел уже несколько месяцев.

– Мне думается, с Томми все утрясется, – заметила она. – Я знаю, он все еще переживает по поводу развода, но я ему все компенсирую. Я постараюсь быть самой лучшей матерью, о какой только может мечтать ребенок, черт возьми.

Стивен поднял рюмку с водкой.

– Я выпью за это. Пора тебе перестать получать от леденца только палочку.

– «Некоторые любят погорячее»? – спросила она.

– В точку. У тебя все будет хорошо.

Через неделю «Нэшнл сан», самая паскудная из всех газетенок, опубликовала на первой полосе следующее.

Мне так плохо, что хочется покончить с собой. Ненавижу свою мать. Она – напыщенная стерва. Точно такая же, как и та баба, которую она играет в этой идиотской мыльной опере. Мой отец – мировой мужик, а она превратила его в пьяницу. Мне хотелось бы умереть.

Стивен с сожалением на лице принес ей газету утром в гардеробную. Катерин прочитала статью с ужасом. Та занимала две колонки. В деталях повествовалось о якобы ужасной жизни Томми с ней и обильно цитировались выдержки из дневника мальчика, который он якобы вел. У Катерин прямо дух захватило от той злобы, которой была пропитана статья.

– Я не в состоянии положить этому конец, – сказала она Стивену. – О Господи, что мне делать? Томми с ума сойдет, когда прочтет; мама и Джонни просто сбесятся. Он обвинит во всем меня, я уверена.

– Где они все это раскопали, черт побери? – спросил Стивен. – Томми в самом деле вел дневник?

– Вроде бы, но, по-моему, это было несколько лет назад, – устало сказала Катерин. – Понятия не имею, как они им завладели и почему никто на студии не смог их остановить. Пожалуйста, позвони Бренде, ладно?

В дверь постучал посыльный, сунул голову в дверь и протянул большой конверт.

– Поправки к сценарию, – пролаял он и исчез в коридоре, направляясь к другим комнатенкам.

– Опять поправки? – удивилась Катерин. – С чего так много? Они что, помешались на этой неделе?

Стивен смущенно передернул плечами.

– Прости, ласточка. Мы все стараемся улучшить твою роль.

Не будь мысли Катерин так заняты другим, она бы заметила его уклончивость. Она сняла трубку и набрала номер. Пришлось долго ждать, пока запыхавшаяся Бренда не взяла трубку.

– Слушаю.

– Бренда, ты видела это дерьмо в газете?

– Разумеется. Мария принесла газету утром. И именно тогда она обнаружила, что ее муж исчез…

– Муж исчез? Какого черта там у вас происходит?

– Что происходит? Ха! Тут сразу все происходит, лапочка. Все. Педро смылся. Слинял без единого слова, причем не он один, он взял с собой Сюзи! Мария рвет на себе волосенки.

– Но ведь она дочь Марии! Милостивый Боже, ей же всего семнадцать. Кошмар какой-то.

– Очевидно, Педро и Сюзи… ну, сама понимаешь, спутались.

– Да, очевидно, – мрачно согласилась Катерин. – Но, судя по всему, Педро не ограничивался Сюзи.

В дверь постучал Чарли и крикнул:

– Твой выход, Катерин. Быстро.

– Они основательно собрались – одежда, машина, все такое. Убрались, сделали всем ручкой. Выход слева, без аплодисментов. О, блин, я отсюда слышу, как Мария орет в истерике. Настоящий сумасшедший дом.

– Охотно верю.

– Мы полагаем, что Педро имеет отношение к этой мерзкой статье.

– Вне всякого сомнения, – вздохнула Катерин, а Чарли снова застучал в дверь. – Он наверняка украл дневник Томми и продал его газете. Как он посмел так поступить? Слушай, я не могу больше разговаривать. Я позвоню тебе позже, Бренда, но, пожалуйста, никому ничего не говори, ради всего святого, держи Томми подальше от этой половой тряпки, называющей себя газетой.

Катерин положила трубку. Стивен подошел к ней и крепко обнял.

– Ты помни, Китти. Я всегда здесь, если понадоблюсь, – проговорил он несколько грубовато.

– Я знаю, – прошептала она. – И я даже выразить не могу, как много это для меня значит, Стивен.

* * *

Джон Беннет очнулся от тяжелого сна. Голова раскалывалась, но, по правде говоря, голова у него последнее время болела постоянно. Если ты выжираешь пару бутылок водки в день, да к тому же выкуриваешь столько косяков, сколько можешь, не давая дуба, трудно надеяться на свежую голову. Он свесился с постели, нашаривая бутылку на полу, и поднес ее к запекшимся губам.

– Вот дерьмо, – пробормотал он, – пустая, мать ее так.

Он скатился с кровати, потом поднялся и прошел через гостиную. Поискал под диваном, обшарил кухню, но нашел только пару полупустых банок выдохшегося пива.

– Блин. – Он вернулся в спальню, напялил грязные тренировочные штаны и сунул ноги в потрепанные мокасины. Проверив, что в карманах достаточно денег, он потащился в магазин, удобно расположенный на углу его квартала в Западном Голливуде.

Когда он протягивал двадцатку за две бутылки самой дешевой водки, он заметил заголовки в «Нэшнл сан».

– Блин, – снова выругался он, схватил газету и бросил еще доллар продавцу. – Это же мой гребаный сын, черт бы все побрал.

Вернувшись в квартиру, Джонни уселся на незаправленную постель и, потягивая водку из горлышка бутылки, прочел статью. Мрачно улыбнулся, читая относящиеся к нему фразы. Они четко выделялись и были лестными для него, но грубыми и оскорбительными по отношению к Катерин. Но лучше чувствовать себя он не стал. В его затуманенном алкоголем мозгу все еще теплилась отцовская любовь к сыну. Просто у него уже не было сил и возможностей ее продемонстрировать.

Он закурил «Кэмел», первую из тридцати или сорока крепких сигарет, выкуриваемых за день, и глубоко затянулся. Стены комнаты ясно свидетельствовали, сколько он курит. Никто бы уже не разобрал, где на обоях пятна от сигаретного дыма, а где изначальные желтые цветы. Джонни жил здесь с тех пор, как они с Катерин разошлись. Она платила за эту квартиру, не слишком много по голливудским стандартам, но адрес был вполне пристойным, его не стыдно назвать потенциальным работодателям.

Он дочитал статью и закурил следующую сигарету. Пора уже разобраться с этой сукой. Пусть страдает так же, как он.

Катерин сняла трубку своего личного телефона на втором звонке. Был обеденный перерыв; Бренда держала оборону дома. Катерин радовалась, что она одна. Пережевывая салат из тунца и запивая его холодным чаем, она еще раз перечитала мерзкую статью в газете. Целый день телефон ее пресс-агентов трезвонил не переставая, и весь день репортеры пытались добраться до нее, даже предлагали взятки некоторым работникам съемочной группы, чтобы их пропустили.

– Слушаю, – тихо произнесла она.

– Стерва. Твое гребаное зазнайство ломает жизнь моему сыну. Корова поганая. Как ты смеешь с ним так поступать? Что ты о себе вообразила, черт побери?

Ее сердце забилось сильнее, но она постаралась сохранить спокойствие.

– Я не собираюсь тебя слушать, Джонни. Это все куча дерьмовой лжи, ты прекрасно знаешь. Не можешь же ты верить всему, что пишут в этих мерзких газетенках!

– Этот дневник не похож на ложь. Это больше похоже на Томми два года назад, – огрызнулся он.

– Вот именно, – резко сказала она. – Он таким был. Слушай, мне пора работать, я не могу с тобой больше разговаривать. Но для твоего сведения, Джонни, эти цитаты взяты из дневника Томми, украденного из его комнаты. Он это писал года три назад, совсем еще ребенком.

– Ну ясно, – прорычал он. – И кто же дал им этот дневник?

Она вздохнула.

– Мне неприятно в этом признаваться, поскольку сама же наняла его по глупости, но сдается, что это Педро, мой дворецкий.

– Мерзкий гаденыш, – вызверился Джонни. – Тебе бы стоило повнимательнее присмотреться к своим слугам, чтоб они сдохли. Ты никогда не умела разбираться в людях, Катерин.

– Вероятно, поэтому я и вышла за тебя замуж, – огрызнулась она.

– Смешно. Ну да, ты думаешь, что жутко остроумна, мисс Суперзвезда. Только вот что я тебе скажу, мисс Катерин Беннет. Когда я снова встану на ноги, а я обязательно встану, не сомневайся, Томми будет жить со мной.

– Я много раз говорила тебе, – сказала она спокойно, – что ты можешь видеть Томми, встречаться с ним, когда захочешь, но создается впечатление, что такого желания у тебя не возникает.

– Все потому, что я болел. – В голосе слышалась жалость к самому себе. – Но мне уже лучше, и я уже почти нашел себе работу.

– Замечательно, – заметила Катерин с притворным энтузиазмом. – Какую работу, Джонни?

– Неважно. Не твое собачье дело. Не только у тебя есть связи в этом городе, знаешь ли, Катерин. И у меня имеются друзья. Важные друзья. И они не забыли, что я хороший актер, по-настоящему хороший, не какой-то козел на телевидении. Скажи, за время твоей работы в Нью-Йорке у тебя были номинации на какую-нибудь премию?

– Нет, Джонни, не было.

– А у меня были. Я получил номинацию за своего Гамлета, помнишь? Лучший новичок года.

Уж она-то помнила тот год. Пятнадцать лет назад, 1970-й. И что он сделал с той поры, кроме нескольких ролишек вне Бродвея да бесконечного дубляжа? Она постаралась выбросить из головы эту мысль. Ни к чему вспоминать. Она на самом деле желала всего самого хорошего своему бывшему мужу, хотя он сам был своим злейшим врагом.

– Ну и что ты хочешь этим сказать, Джонни? У меня перерыв, я пытаюсь повторить текст.

– Ну еще бы, великая дива всегда при деле. Маленькая трудолюбивая пчелка, так ведь, радость моя?

– Слушай, мне некогда. Ты хочешь встретиться с Томми в этот уик-энд?

– Что это вдруг? Желаешь от него избавиться?

– Нет, я не желаю от него избавиться. – Она уже разозлилась, потому что так и не смогла доесть салат, застывший на тарелке. – Мне казалось, что тебе, ради разнообразия, захочется воспользоваться своими родительскими правами.

– Я тебя извещу. – Он все менее четко выговаривал слова. – Я тебе сообщу через пару дней. – Создавалось впечатление, что он засыпает. Она поняла, что Джонни, видно, выпил водки и накурился.

– Ну, я везу его во Францию на пару недель во время перерыва между съемками. Не возражаешь?

– Ага… да… нормально.

– Ну все, Джонни. Дай мне знать, когда захочешь его увидеть. В любое время.

Она повесила трубку и уставилась на свое отражение в зеркале. Худое, усталое и бледное лицо: ярко-красные намалеванные губы, черные намазанные глаза, испуганное выражение. Похожа на привидение.

Как раз как по заказу раздался стук в дверь.

– Через десять минут, Катерин.

– Хорошо. – Она быстро проглотила еще несколько кусочков рыбы. «Сегодня им не придется корить меня за опоздание. Только не в этот раз».

Когда Катерин вернулась домой, Мария встретила ее в дверях. Ее пышные телеса сотрясались от рыданий.

– Senora, о, senora, простите меня, senora. Не понимать, что случится с Педро. Пожалуйста, пожалуйста, простите. Я уже просить Пресвятая Дева Мария простить его. Я знать, что Педро не всегда хороший. У него свой недостатки, как все мужчины. Но я верить, что я изменять его. – Она снова принялась рыдать. – Теперь он уходить и уводить мою крошку.

– Мария, пожалуйста, не терзайся. – Катерин совсем растерялась. Ей хотелось пойти и найти Томми. Хотелось лечь, она так устала от работы и напряжения, но Мария настойчиво липла к ней, трясясь в истерике. Из кабинета вышла Бренда, держа в руке пачку факсов.

– Какие новости сначала, плохие или хорошие?

С завершающим всхлипом Мария удалилась на кухню, бормоча:

– Я приготовить ужин, senora.

Катерин прошла в неуютную гостиную, сняла плащ и со вздохом села на диван.

– Плохих новостей с меня на сегодня достаточно, Брен, во всяком случае пока не выпью.

– Уже готово, – Бренда протянула ей запотевший стакан с мартини. – Я сделала сразу, как услышала шум шин по гравию.

– Где Томми? – спросила Катерин. – Как он? Он видел эту жуткую статью?

– Ну он… мы точно не знаем, – медленно произнесла Бренда. – Возможно, кто-то показал ему ее в школе. Но он отправился в кино с Тоддом. Должен вернуться около девяти.

– Хорошо. Выкладывай хорошие новости.

– Ну, хорошие новости в том, что рейтинг вашего сериала вырос на один пункт за последнюю неделю.

– Для меня это не столь важно, но Гейб и Лютер будут в восторге. Это самые лучшие твои новости?

– Ну, пятно на твоем шифоновом платье отошло в чистке.

– Замечательно, лучшего и желать трудно. – Катерин залпом выпила ледяной напиток, почувствовала, как он обжег горло и придал ей заряд столь необходимой энергии. Она посмотрела на Бренду. – Теперь давай плохие новости.

Бренда протянула ей факс.

– Только что получила от секретарши Гейба. Приказ предстать пред королевские очи, так я понимаю.

Катерин взяла у нее факс и прочла: «Дорогая Катерин, пожалуйста, будь в моем офисе в час завтра, очень важно. С приветом, Гейб».

– Мило, – заметила она. – Коротко, но с угрозой, как ты думаешь?

– Не воображай худшего. Может, они просто хотят, чтобы ты, ну… изменила прическу, – с напускным весельем произнесла Бренда, – или сделала пластическую операцию носа, чтобы могла соревноваться с мисс Безносой Норман.

Они засмеялись. Катерин вздохнула.

– Нет, на этот раз у меня дурное предчувствие. Они хотят сделать что-то ужасное с фильмом, я еще по Стиву почувствовала. Он едва смотрел на меня сегодня. Ну ладно, как говорит моя возлюбленная старенькая мамочка, если знаешь, что тебя изнасилуют, не суетись и получай удовольствие. – Катерин взяла горсть засохших орехов из миски, потом взглянула на кипу почты в руках Бренды. – А это что еще за сверток?

– Еще одна золотая пластинка. Хочешь посмотреть?

– Конечно. – Катерин взяла пакет из ее рук, открыла и увидела золотую пластинку, такую же, как уже стояла на камине.

– А эта как называется? – поинтересовалась Бренда.

– «Ты моя звезда удачи», – улыбнулась Катерин. – А на карточке написано: «Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой».

– Ну что же, будем думать, что это добрый знак. Ты уж точно та звезда, которая нуждается в капельке удачи. Но все равно этот тип похож на чокнутого, Китти.

– Если он станет слишком меня беспокоить, как последний, который все слал конфеты, придется обратиться в полицию.

– Да, тот был забавный. Настоящий клиент дурдома. Катерин снова взглянула на пластинку.

– У меня такое чувство, что с этим все в порядке.

Катерин и Бренда торопливо прошли через стоянку к офису Гейба Хеллера.

– Интересно, что ему надо, – сказала Катерин.

– Может, хочет тебя трахнуть или раскрутить тебя получше!

– Размечталась! И то, и другое было бы чудом. На данный момент я для Лютера и Гейба как соринка в глазу.

– Не позволяй им на тебя наседать, – советовала Бренда, направляясь в канцелярию. – По крайней мере, пусть накормят ленчем. Удачи!

Катерин быстро провели во внутреннее святилище Гейба – впечатляющий ряд смежных комнат, где кипела работа.

Толстый продюсер огромного роста сидел за гигантским стеклянным письменным столом, который, несмотря на свои размеры, был для него мал. На громадной лысой голове чудом держалась крошечная бейсбольная кепка. Помещение было заставлено яркими диванами, обтянутыми сине-зеленым ситцем, большими мягкими креслами и псевдоантичными шкафами. На многоцветном диване сидел второй основной партнер сериала – Лютер Иммерман.

Лютер был маленьким черненьким евреем, который много лет карабкался по безжалостным горам Голливуда и наконец добрался до верха, причем не только с помощью таланта. В пятьдесят пять лет он являлся ведущим голливудским продюсером и сценаристом трех сериалов, показываемых в самое лучшее время, из них наиболее популярный – «Семья Скеффингтонов». По сути, Лютер был мозговым трестом всей команды, причем крутым мужиком в придачу. Хотя многие боялись Гейба, на самом деле под суровой внешностью скрывался довольно мягкий характер.

Сегодня выражение лица Гейба было зловеще суровым. Катерин спокойно улыбнулась и плюхнулась в одно из мягких кресел. За столом Гейба на стене висели слоновьи бивни и головы оленей, втиснутые между сотнями табличек и наград, полученных им за его долгую и блестящую телевизионную карьеру. На полках стояли сценарии, переплетенные в кожу, с которыми он когда-либо работал, и огромная бутылка фирменного шампанского с этикеткой, исписанной автографами всего состава сериала «Убийца II», имевшего огромный успех прошлым летом. По офису было разбросано такое количество всяких памятных предметов, что Катерин никак не могла сосредоточиться. Фотографии Гейба, обнимающего Сталлоне, Шварценеггера и Николсона, чередовались с портретами Грир Гарсон, Клодет Кольбер и Ланы Тернер.

Гейб Хеллер начинал посыльным в почтовом отделе студии «Метро-Голдвин-Майер». Уже тогда он с ума сходил по фильмам и медленно, но верно двигался наверх, пока не стал ведущим продюсером. В шестидесятых и семидесятых он сделал несколько кассовых хитов, после чего решил попробовать свои силы в потенциально многообещающей телевизионной сфере, где очень быстро преуспел.

Он обожал Голливуд, любил звезд, которые делали его таким, какой он есть, но одновременно целиком и полностью соглашался со старой аксиомой боссов студии: никогда не разрешай психам верховодить в дурдоме. Именно поэтому сегодня Катерин и была вызвана на персидский ковер. Поскольку ему удалось так долго удержаться наверху не из-за того, что он был душечкой и светом в окошке, Гейб немедленно перешел к делу.

– Ты это видела, Катерин? – Он протянул ей вырезку из нью-йоркской газеты, которую обожала ее мать.

Дива сорвала с себя капюшон из меха зверя, которому грозит уничтожение, и, швырнув его в лицо шестидесятидевятилетнего Альберта, закричала: «Я сыта по горло этим старым п…ом. Если он не может запомнить свой е…й текст, найдите другого актера, поспособнее. Я не желаю жариться на сорокаградусной жаре из-за этого конченого старого ублюдка». Затем Джорджия-Гадюка, как ее справедливо прозвала публика, рванулась со съемочной площадки и скрылась в зале ожидания аэропорта, где работал кондиционер. Там она выкушала целую бутылку белого вина и согласилась вернуться только для съемок крупного плана, пока дублер Альберта произносил его текст.

– Как вы можете верить такой ерунде? – спросила Катерин. – Это же сплошное дерьмо.

– Многие работники уже подтвердили эту историю, – фыркнул Лютер.

– Неужели? Кто же именно, могу я спросить? Приятели Альберта Эмори? Его рекламный агент, его гример, его наклеиватель парика? Так они скажут, что Папа Римский еврей, если Альберт им прикажет. О Господи, это же настоящее дерьмо. Выдумка от начала до конца. Спросите любого, что произошло в тот день. Было дико жарко. Альберт все время перевирал текст – режиссер рвал на себе волосы. Зачем винить во всем меня? Это же вранье, вы должны понять!

– Тем не менее история дошла до прессы, – холодно заметил Лютер. – Что очень, очень плохо для тебя, Китти.

– То, что это напечатано в газете, еще не значит, что это правда. Я что хочу сказать, вы видели эту ужасную статью про моего сына? Ведь никто же не верит подобной ерунде! Неужели вы в самом деле думаете, что я могу такое вытворять, Гейб?

– Дело не только в газетах, – устало произнес Гейб; ему нравилась Катерин, он уважал ее за энергию и энтузиазм, но он должен был держать ее на коротком поводке. Он не мог позволить себе заводить любимчиков, тем более когда дело касалось Катерин.

За последние два сезона ему пришлось столкнуться с огромными проблемами, касающимися Альберта Эмори. Сказать, что Альберт ревновал свою партнершу по фильму, – значило не сказать ничего. С гордостью считая себя всеми любимым английским актером-джентльменом старой закалки, Альберт совершенно не выносил тех, кто не делил с ним его блестящего (и по большей части воображаемого) театрального прошлого. Члены съемочной группы озверевали, вынужденные раз за разом слушать, как Ричард Бартон и Альберт вместе начинали и держали копья в спектаклях в старом шекспировском театре.

Он дружил с Гейбом Хеллером со времен Второй мировой войны, когда они вместе пили и шлялись по бабам в течение длинной разгульной недели в Лондоне, то и дело подвергавшемся бомбежкам. Оба были молоды, а Гейб к тому же только что женился. Теперь же, более чем сорок лет спустя, по мнению многих в Голливуде, в событиях той длинной недели много лет назад и крылся секрет чрезмерного влияния Эмори на Гейба Хеллера.

Гейб знал, что Катерин бесит Альберта, потому что она не признавала, что у актеров в сериале существует табель о рангах. В большинстве телевизионных постановок актеры и другие работники съемочной группы признавали кого-то одного за лидера. В «Семье Скеффингтонов» таковым должен был бы быть Альберт.

В контракте Эмори имелась статья, которая запрещала любому другому участнику фильма зарабатывать больше, чем он. Еще одна статья давала ему право одобрения ведущих актрис, особенно тех, кого ему по сценарию приходилось целовать, и еще одна, гласившая, что у него должно быть больше текста, чем у кого-либо, в одном их трех диалогов. Наконец, рекламный отдел должен был, согласно контракту, обеспечивать его не меньшей рекламой, чем кого-либо другого. Альберт уже добился увольнения трех рекламных агентов за слишком, как он считал, энергичное рекламирование Катерин Беннет.

Последние два сезона Альберт засыпал Гейба жалобами. Одна из них произвела такой фурор, что Гейбу до смерти не забыть. Дело касалось знаменитой сцены Стивена Лея в ванне. Как обычно, если снималось хоть что-то отдаленно сексуальное, на съемочной площадке появился фотограф Эй-би-эн. Когда проявили пленку, выяснилось, что в одном месте мыльная пена разошлась, четко показав сосок Катерин.

Этот негатив очень скоро попал, благодаря предателю-лаборанту, на обложку порнографического журнала, а уж оттуда – в три общенациональные газеты. Это не только не повредило Катерин в глазах публики, а, напротив, увеличило ее популярность.

Но только не у Эмори. Он влетел в кабинет Гейба в бешенстве, держа в руках обидчицу-газету с таким видом, будто это кусок собачьего дерьма.

– У нее низкие моральные устои, – рявкнул он. – У нас семейное шоу, Гейб, а эта… это существо ведет к развалу не только нашего сериала, но и общества в целом. Ты должен от нее избавиться. – Затем с многозначительным взглядом на портрет Сельмы, жены Гейба сорока пяти лет от роду и внушительных размеров, он прошептал: – Слышал что-нибудь от сам знаешь кого в Лондоне в последнее время?

– Нет, – заикаясь ответил Гейб, – но не волнуйся, Эб, я позабочусь о Китти.

С той поры один бывший репортер был взят на работу специально для того, чтобы писать в положительном тоне об Альберте и Элеонор, двух «положительных» героях, и всячески поносить Катерин и Тони Бертолини в прессе. Катерин настолько убедительно играла отрицательную роль Джорджии, что для отдела прессы было раз плюнуть изобразить ее гадюкой и в настоящей жизни.

Но никакая плохая пресса не могла заставить публику не ценить Джорджию Скеффингтон, потому что, хотя этот персонаж и обладал дьявольской хитростью и сексуальной хищностью, Катерин играла роль с большим очарованием и чувством юмора. И не случайно за последние три года именно Джорджией стали чаще всего называть девочек. Для продюсеров и завистливых партнеров по сериалу это явилось добавочной солью на раны.

– Мы не можем, я повторяю, не можем позволить актерам вести себя так безобразно и непрофессионально. Это противоречит всем принципам, – говорил теперь Гейб.

– Но я не делала этого, не делала, как вы не понимаете? – Катерин чуть не рыдала с досады. – Было очень жарко… я просто сняла капюшон… Я не швырялась им в Альберта… Ох, блин. – Спорить было бесполезно.

– Нам еще докладывали, что ты в этом сезоне по утрам практически каждый день опаздываешь в гримерную, – вступил Лютер, сверяясь с толстой пачкой бумаг.

– Да нет же. У меня просто меньше времени, чем у других, уходит на грим. Я просила помощника режиссера пометить, где надо, что мне требуется не час, а полчаса, но он так и не сделал этого…

Они не слушали ее, а Лютер продолжал:

– В прошлом сезоне ты не только забраковала четырнадцать костюмов, специально для тебя выполненных Максимилианом, но в шести случаях закатила скандал в костюмерной и довела гримерщиц до слез.

– Да не было этого. Так газеты писали. Я только сказала, что пара костюмов не подходят моей героине, это было всего один или два раза. Как можете вы верить газетам, как вы можете? – Катерин громко высморкалась.

– Наши люди в костюмерном отделе докладывают, что ты орешь и ругаешься, оскорбляешь портних, швыряешь одежду на пол и топчешь ее ногами.

– Я не… – Катерин хотелось расплакаться, но она решила не доставлять им такого удовольствия.

– Все здесь, Катерин, вот здесь. Смотри сама. – Гейб показал ей пачку газетных вырезок. – Десяток статей. Все пишут, что ты сама ведешь себя хуже, чем могла бы позволить себе Джорджия.

– Катерин ушла со съемочной площадки. Катерин оскорбила Альберта Эмори. Катерин отказалась работать с Элеонор Норман. Катерин притворяется больной и задерживает съемки.

– И так далее и тому подобное. Знаешь старую поговорку – нет дыма без огня.

– Поверить невозможно. – Катерин казалось, что горло у нее распухло и пересохло. – Вы обвиняете меня в вещах, которых я никогда не делала. Вы обвиняете меня на основании газетных вырезок!

– Ну, тебе лучше с сегодняшнего же дня начать вести себя прилично, Катерин, или мы начнем потихоньку вытеснять тебя из сценария, – воинственно заявил Лютер. – Ты, верно, уже заметила, что в следующей серии у тебя меньше сцен. Очень легко устроить Джорджии какой-нибудь несчастный случай. Мы можем держать ее в коме неделями, а уж потом решим, жить ей или умереть. Мы тебя сотворили, мы же можем с тобой и разделаться. Не забывай об этом.

– Не забуду, – тихо сказала Катерин. – А в коме я уже побывала… ладно, ладно, мне все ясно. Я буду себя вести хорошо, как я всегда и делала, но я хочу еще раз повторить: все эти истории – сплошное вранье, Гейб, абсолютно все. Клянусь. – Она встала и уставилась на них. – Мне нужна эта работа, – просто сказала она, нарушая одно из главных правил Голливуда – никогда не показывай им, что тебе от них что-то нужно. Она зарабатывала сорок тысяч долларов в неделю и не могла позволить себе потерять этот заработок.

– Тогда играй по правилам, Катерин, дорогуша, – улыбнулся Гейб. – По нашим правилам. Делай то, что тебе велят. Не поднимай волны. Никакой. И у нас все будет в ажуре, уверен.

Катерин с горечью кивнула.

– Ну что же, увидимся на присуждении премии телевизионным фаворитам на следующей неделе, – жизнерадостно произнес Лютер. – Не обижайся, Катерин, лапочка, ладно?

Катерин собиралась в этом году пропустить церемонию присуждения. Но как она могла сказать об этом сейчас?

– Можешь идти, дорогуша. – Гейб протянул огромную лапищу. – И будем друзьями, Китти, как всегда, так ведь, милочка?

Она пожала руку и невнятно попрощалась. Затем, спотыкаясь на ковре толщиной в два дюйма, потащилась в относительную безопасность съемочного павильона.

– Они ждут тебя к пяти, – возвестила Бренда, стоило ей войти в свою уборную. – Ну как ленч?

– Ленч – ха! Меня подавали к ленчу, – прошипела Катерин, откусывая переспелый банан. – Если я переживу несколько следующих недель, Бренда, то будет чудо из чудес, черт побери, клянусь.