Текст книги "Красная страна"

Автор книги: Джо Аберкромби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Переправа Свита

– Я преувеличивал? – спросил Свит.

– В этот раз – нет, – кивнула Корлин.

– В самом деле огромный, – проворчал Лэмб.

– Несомненно, – добавила Шай.

Она никогда не относила себя к тем женщинам, на которых легко произвести впечатление, но Имперскому Мосту в Сиктусе это удалось. Особенно на женщину, которая неделями напролет не видела даже обычного дома. Он раскинулся над широкой, неторопливой рекой, опираясь на пять высоких арок, возносясь высоко над гладью воды. Скульптуры на полуразрушившихся пьедесталах от ветра и времени превратились в округлые глыбы, каменная кладка поросла шиповником и плющом, попадались целые деревья. И по всей длине, от начала до конца, мост кишел людьми. Даже столько натерпевшийся от веков, он внушал почтение и трепет и выглядел больше похожим на чудо природы, чем на создание человеческой гордыни, не говоря уже о человеческих руках.

– Он здесь больше тысячи лет, – сказал Даб Свит.

– Почти столько же, сколько ты протираешь штаны о седло, – фыркнула Шай.

– Заметь, за этот срок я менял штаны, но всего два раза.

– Вряд ли я могу это одобрить, – покачал головой Лэмб.

– Менять штаны так редко? – спросила Шай.

– Вообще менять их.

– Это наша последняя возможность поучаствовать в торге до самого Криза, – сказал Свит. – Это если мы встретим там дружеский прием.

– Никогда не следует полагаться на удачу, – заметил Лэмб.

– Особенно в Дальней Стране. Так что проверьте – все ли вы купили, что вам понадобится, или нет ли у вас чего-то, что вам ну никак не надо. – Свит кивнул на полированный комод, который бросили у дороги. Его тонкая резьба растрескалась от дождя, а в ящиках поселились орды муравьев. Они не первый раз проезжали мимо неподъемных вещей, разбросанных, как деревья после половодья. Многие люди полагали, что это – блага цивилизации, без которых невозможно жить. Но самая лучшая мебель перестает казаться полезной, когда приходится тащить ее на себе. – Никогда не держи при себе вещь, если ты не можешь переплыть с ней реку. Так говорил мне старина Корли Болл.

– И что с ним случилось? – спросила Шай.

– Утонул, насколько я слышал.

– Люди редко следуют собственным советам, – пробормотал Лэмб, поглаживая рукоятку меча.

– Да вообще никогда, – бросила Шай, глянув на него. – Давайте поторопимся, тогда у нас есть надежда перебраться на ту сторону до сумерек.

Она повернулась и махнула Братству, что можно продолжать движение.

– Еще чуть-чуть, и она начнет всем командовать, да? – донеслось до ее ушей ворчание Свита.

– Не начнет, если ты удачлив, – ответил Лэмб.

Народ роился на мосту, как мухи на навозной куче. Ветер пригнал их со всех концов этой дикой страны, чтобы торговаться и пьянствовать, драться и трахаться, смеяться и плакать и предаваться всем остальным занятиям, какими обычно занимаются люди, оказавшись в компании себе подобных после многих недель, месяцев или даже лет отшельничества. Здесь крутились охотники, трапперы и старатели – в самодельной необычной одежде, лохматые, с одинаковым, причем весьма отвратным, запахом. Были миролюбивые духолюды, которые или торговали пушниной, или попрошайничали, или блуждали в толпе, напившись в хлам. Хватало исполненных самых горячих надежд людей, держащих путь к золотым приискам, и разочаровавшихся, что возвращались обратно, стараясь выкинуть из головы неудачи. Торговцы, игроки, шлюхи стремились построить собственное благосостояние на плечах всех и каждого. Неистовые, будто завтра мир провалится в преисподнюю, они толпились среди костров и развешанных на просушку шкур и шкур, свернутых для дальней дороги, в конце которой из нее выкроят шляпу для богатого бездельника из Адуи, чтобы все соседи передохли от зависти.

– Даб Свит! – буркнул человек с бородой широкой, как ковер.

– Даб Свит! – кричала крошечная женщина, обдирающая тушу больше ее раз в пять.

– Даб Свит! – орал полуголый старикан, складывающий костер из ломаных рам от картин.

Первопроходец кивал, раскланивался с каждым, знакомый, по всей видимости, с половиной обитателей равнин.

Предприимчивые купцы обматывали фургоны аляповатыми тканями, используя их как торговые палатки, и выставляли вдоль Имперской Дороги, ведущей к мосту, которая превратилась в рынок, оглашаемый криками приказчиков, блеянием скота, грохотом товаров и звоном монет. Женщина в очках на носу сидела за столом, сделанным из старой двери, на котором красовались отрезанные и высушенные головы. Надпись выше гласила: «Черепа духолюдов. Куплю или продам». Еда, оружие, одежда, лошади, запасные части фургонов, любые вещи, которые могли понадобиться человеку в Дальней Стране, продавались впятеро дороже их обычной стоимости. Брошенное наивными путешественниками имущество – от столовых приборов до оконных стекол – распродавалось их прожженными товарищами за бесценок.

– Полагаю, было бы выгодно возить сюда мечи, а обратно – оставленную мебель, – задумчиво проговорила Шай.

– У тебя отлично наметан глаз на выгодные сделки, – сказала Корлин, усмехаясь уголком рта.

Трудно было найти в суматохе более трезвый рассудок, но эта женщина раздражала, делая такое лицо, будто все знала лучше других.

– Сами они ко мне не прибегут.

Шай отдернулась, когда на дорогу перед ней брызнула струя птичьего помета. Здесь вообще кружили целые стаи пернатых – от самых больших до совсем крошечных. Пронзительно щебеча и горланя, они кружились в вышине, сидели рядком, сверля пронзительным взглядом едущих мимо, дрались друг с другом на мусорных кучах, вышагивали в поисках – как бы слямзить что-нибудь, что плохо лежит, и то, что хорошо лежит, тоже. Мост, палатки и даже людей покрывали полоски их белесого дерьма.

– Одна из них вам просто необходима! – кричал торговец, держащий за шкирку злобно шипящую кошку и сующий ее Шай под нос. Другие хвостатые собратья по несчастью выглядывали из клеток с видом заключенных на долгие срока. – В Кризе бегают крысы размером с коня!

– Тогда и кошки нам понадобятся побольше! – рявкнула Корлин в ответ, потом повернулась к Шай: – А где твой раб?

– Помогает Бакхорму перегонять его стадо через этот долбаный бардак, смею заметить. – И сварливо добавила: – Он не раб!

Похоже, ей на роду написано защищать людей, которых охотно удавила бы своими руками.

– Ну, ладно, твой мужчина-шлюха.

– И это мимо, насколько я знаю. – Шай хмуро смотрела на человека в расстегнутой до пупа рубашке, который выглядывал из-за засаленного полога палатки. – Правда, он говорил, что освоил много ремесел…

– Мог бы попытаться заняться хотя бы этим. Насколько я вижу, это единственный способ, который поможет ему вернуть тебе долг.

– Поживем, увидим, – ответила Шай, хотя она начинала полагать, что Темпл – не самое лучшее вложение денег. Этот долг ему предстоит выплачивать до Судного дня, если не помрет раньше, что казалось более вероятным, или не найдет какого-то другого дурачка, с которым сбежит в ночь, что казалось еще более правдоподобным. В прошлые годы она называла Лэмба трусом. Но он, по крайней мере, никогда не боялся работы. Никогда, на ее памяти, не жаловался. Темпл же, едва открывал рот, начинал скулить о пыли или непогоде, или о натертой заднице.

– Я тебе покажу натертую задницу, – прошипела она. – Бесполезный говнюк.

Может, стоит пытаться отыскать в людях лучшее, что у них есть, но Темпл был из тех, кто умел это очень хорошо скрывать. До сих пор. А что следует ожидать, вылавливая мужчину из реки? Героя?

Две дозорные башни некогда защищали подходы к мосту по обоим берегам. На ближнем они разрушились и превратились в заросшую груду камней. Но между ними кто-то сляпал наспех ворота – самое отвратное произведение столярного искусства из всех виденных Шай, а она в свое время переломала немало досок. Остатки древнего фургона, ящики, бочки, из которых во все стороны торчали гвозди, и даже колесо, прибитое спереди. На обломанной колонне с одной стороны восседал парнишка, напустивший на себя самый воинственный вид, что Шай когда-либо видела.

– Па! У нас гости! – крикнул он, когда к воротам приблизились Лэмб, Свит и Шай, а за ними и остальные фургоны завязшего в толчее Братства.

– Вижу, сынок! Отличная работа! – произнес здоровенный мужик, побольше Лэмба, пожалуй, с нечесаной рыжей бородой.

С ним рядом стоял рыхлый типчик с очень пухлыми щеками, в шлеме, созданном для человека гораздо менее пухлого, который сидел на нем, как чашка на булаве. Еще один почтенный обыватель вызвездился на разрушенной башне, держа в руках лук.

Рыжебородый вышел перед воротами с копьем в руках. Он не целился в них, но и не целился в сторону.

– Это – наш мост, – сказал он.

– Вот это да! – Лэмб стащил шляпу и вытер ею лоб. – Никогда бы не подумал, что вы, парни, так здорово управляетесь со строительством из камня.

Нахмурившись, Рыжебородый немного поразмыслил – не стоит ли обидеться. Потом сказал:

– Нет, мы это не строили.

– Но это наше! – закричал Пухлый, как если бы громкость добавляла словам истинности.

– А ты – здоровенный дурак! – добавил парнишка со столба.

– А кто докажет, что это ваше? – спросил Свит.

– А кто докажет, что это не наше? – воскликнул Пухлый. – Собственность охраняется законом!

Шай оглянулась, но Темпл все еще волочился за стадом.

– Ха! Когда нужен проклятый законник, его никогда нет под рукой.

– Если хотите пройти, нужно платить. Марка за одного человека, две – за каждую скотину, три – за фургон.

– Да! – присоединился мальчишка.

– Вот так дела! – Свит покачал головой, будто воочию наблюдал разложение всех ценностей человечества. – Запрещать человеку ехать туда, куда ему хочется.

– Есть люди, готовые получить прибыль с чего угодно, – сказал Темпл, наконец-то подъехавший верхом на муле.

Он стащил тряпку с лица – желтая полоса пыли вокруг глаз смотрелась, как шутовская раскраска – и блекло улыбнулся, словно делал одолжение Шай.

– Сто сорок четыре марки, – сказала она.

Улыбка Темпла испарилась, что доставило Шай видимое облегчение.

– Как я разумею, надо поговорить с Маджудом, – вздохнул Свит. – Погляди только, расходы как снег на голову.

– Погоди! – махнула рукой Шай. – Как по мне – ворота так себе. Даже я могу их сломать.

– Хочешь попробовать, женщина? – Рыжебородый стукнул копьем о землю.

– Ну, попробуй, сука! – заорал паренек. Его голос уже начал раздражать Шай.

– Мы-то не хотим решать дело силой. – Она потерла ладони. – Но вот духолюды не всегда бывают мирными, как я слышала… – Перевела дух, позволяя тишине выступить на своей стороне. – Говорят, Санджид опять вырыл меч войны.

– Санджид? – вздрогнул Рыжебородый.

– Он самый, – Темпл подхватил ее замысел, показывая изрядную живость ума. – Бич Дальней Страны! Вчера вырезали Братство из пятидесяти человек не далее как в дневном переходе отсюда. – Он широко открыл глаза и потянул себя за уши. – Все уши куда-то подевались.

– Я лично был там, – добавил Свит. – И с содроганием вспоминаю те издевательства над трупами, которые наблюдал.

– Да, издевались, – сказал Лэмб. – Меня тоже трясло.

– Да его вывернуло наизнанку! – воскликнула Шай. – Чтобы защититься от подобных неожиданностей, я предпочла бы иметь крепкие ворота. На той стороне такие же хлипкие?

– С той стороны мы ворот не делали… – ляпнул парнишка, прежде чем Рыжебородый яростным взглядом вынудил его замолчать.

Но первую атаку они выиграли. Шай коротко вздохнула.

– Ну, как по мне, так это ваше дело. Ведь это – ваш мост. Но…

– Что? – подхватил Пухлый.

– Так получилось, что с нами едет человек по имени Абрам Маджуд. Замечательный кузнец, между прочим.

– И кузница у него с собой, да? – хохотнул Рыжебородый.

– Ну, да. Он сам ее придумал, – развела руками Шай. – Он и его партнер Карнсбик запатентовали передвижную кузницу.

– Чего-чего?

– Такое же чудо нашего времени, как ваш мост – чудо времен минувших, – проговорил Темпл, искренний как никогда.

– Полдня – и у вас будет полный набор скоб, уголков, оковок, петель для ворот на обоих концах моста. И ни одна армия не пройдет через такие ворота.

Рыжебородый облизнулся и посмотрел на Пухлого. Тот облизал губы в ответ.

– Ладно. Тогда вот мое слово – половина стоимости проезда, если вы почините наши ворота…

– Едем бесплатно или не едем вообще.

– Половина! – рычал Рыжебородый.

– Сука! – добавил его сын.

Шай прищурилась.

– А ты что скажешь, Свит?

– Свит? – теперь в голосе Рыжебородого звучала не угроза, а восхищение: – Ты – Даб Свит, первопроходец?

– Тот, кто убил бурого медведя? – спросил Пухлый.

– Задушил, – Свит приосанился в седле. – Задушил мохнатого ублюдка этими самыми руками.

– Он? – завизжал мальчишка. – Этот проклятый карлик?

Отец отмахнулся от него.

– Кого колышет его рост? Скажи, Даб Свит, а можно использовать твое имя для моста? – Он воздел одну руку, словно указывал на вывеску. – Мы назовем это – «Переправа Свита»!

Предложение озадачило знаменитого жителя пограничья.

– Дружище, мост стоит здесь тысячу лет. Никто не поверит, что это я его построил.

– Они будут думать, что ты им пользуешься! Ведь каждый раз, пересекая реку, ты проходишь здесь.

– Каждый раз я перехожу там, где мне удобнее. Дерьмовый был бы из меня проводник, если бы я делал по-другому. Верно ведь?

– А мы будем говорить, что ты проезжаешь всегда здесь!

– Все это кажется мне жутко дурацким, – вздохнул Свит. – Но я думаю, имя это всего лишь имя…

– Обычно он берет пятьсот марок за использование своего имени, – вставила Шай.

– Что? – ошалел Рыжебородый.

– Что? – удивился Свит.

– А что тут такого? – подхватил ушлый Темпл. – В Адуе есть один булочник, так он платит Свиту тысячу марок в год за право разместить его портрет на коробках.

– Что? – охнул Пухлый.

– Что? – удивился Свит.

– Но… – продолжила Шай, – с учетом того, что мы сами намерены воспользоваться мостом…

– И принимая во внимание древность сооружения, – вставил Темпл.

– Мы можем сделать для вас скидку. Сто пятьдесят марок, наше Братство пересекает реку бесплатно, и вы размещаете имя Даба Свита на вывеске. Ну, как? Не сходя с места, вы выгадали триста пятьдесят марок! Это только за сегодня!

Пухлый, казалось, радовался прибыли. Но Рыжебородый все еще сомневался.

– А как мы проверим, что вы не станете продавать его имя на каждом мосту, пароме или броде в Дальней Стране?

– Мы составим купчую. Настоящую, все честь по чести. И каждый будет при своей выгоде.

– Купа… чую? – он едва сумел выговорить незнакомое слово. – А где вы тут найдете законника, клянусь Преисподней?!

Иногда дни невезения сменяются очень удачными днями. Шай торжественно опустила ладонь на плечо Темпла, улыбнулась и получила ответную улыбку.

– Нам повезло путешествовать в компании лучшего законника к западу от гребаного Старикленда!

– Он похож на сраного попрошайку, – издевательски протянул мальчик.

– Внешность бывает обманчива, – сказал Лэмб.

– Как и законники, – заметил Свит. – Ложь – их вторая натура и въедается в плоть и кровь.

– Он может составить все бумаги, – подвела итог Шай. – Но за двадцать пять марок.

Она плюнула на ладонь и протянула ее вперед.

– Ну, тогда согласен. – Рыжебородый улыбнулся, хотя за волосами не слишком-то и рассмотришь, плюнул в свою очередь и рукопожатием скрепил сделку.

– На каком языке делать черновик купчей? – осведомился Темпл.

Пухлый и Рыжебородый переглянулись, пожали плечами.

– Да без разницы, мы все равно читать не умеем.

И они развернулись, чтобы открыть ворота.

– Сто девятнадцать марок, – прошептал законник на ухо Шай и, пока никто не видел, выехал на муле вперед, приподнялся в стременах и столкнул мальчишку с его возвышения прямо в грязь перед воротами. – Ой, прости, пожалуйста. Я тебя не заметил.

Возможно, он был не прав, но Шай с удивлением обнаружила, что Темпл значительно вырос в ее глазах.

Мечты

Хеджес ненавидел Братство. Вонючий черномазый ублюдок Маджуд, заикатый мудило Бакхорм, старый притворщик Свит со своими правилами для дебилов. Правила устанавливали, когда есть, когда останавливаться, что пить, где гадить и какой величины собаку ты можешь взять с собой. Хуже, чем в проклятой армии. Кстати, об армии – когда ты в ней, то хочется поскорее убраться куда угодно, а когда покинул, обуревает желание вернуться.

Он передернулся, потер ногу, пытаясь унять боль, но она всегда оставалась там, будто в насмешку. Если бы он только знал, что рана загниет, то никогда не ткнул бы себя. Думал, что умнее всех, когда смотрел, как эскадрон мчится в атаку вслед за этим засранцем Тани. Маленькая дырка на ноге лучше, чем большая в сердце, не так ли? Не считая того, что враг покинул стены за сутки до атаки и сражаться не пришлось никому. После сражения единственного раненого вышвырнули из армии на одной ноге и без всякого будущего. Невезение… Оно, как обычно, следовало за ним.

Нет, было в Братстве и кое-что хорошее. Хеджес повернулся в потрепанном седле и оглянулся на Шай Соут, которая рысила рядом с коровами. Красоткой ее не назовешь, но что-то эдакое в ней было. Ей плевать, что рубашка пропотела и не скрывает очертания тела – весьма неплохие, насколько он мог судить. Ему всегда нравились сильные женщины. И она не ленивая, все время при деле. Непонятно, чего она вздумала хихикать с этим засратым перцеедом Темплом, бесполезным черномазым ушлепком. Вот если бы она подъехала к нему, к Хеджесу, он бы развеселил ее по-настоящему.

Он снова потер ногу, умостился удобнее в седле и сплюнул. Она-то ничего, но остальные – конченые ублюдки. Вот, к примеру, где Савиан? Сидит на козлах фургона со своей глумливой сучкой, которая задирала острый подбородок, будто умнее всех и умнее Хеджеса в отдельности. Он снова плюнул. Слюна бесплатная, следовательно, ею можно пользоваться сколько душе угодно.

Люди говорили не с ним, смотрели мимо, когда передавали бутылку по кругу, ненавязчиво обделяли его. Но он не лишился глаз, не лишился ушей, поэтому помнил, что видел Савиана в Ростоде после кровавой бойни, где тот был большим начальником. И его суровая сука-племянница крутилась там же, скорее всего. А еще Хеджес помнил услышанное имя. Контус. Слышал, когда его произносили вполголоса и повстанцы падали носами в пропитанную кровью землю, будто узрев великого Эуза. Он видел то, что видел, и слышал то, что слышал. Старый ублюдок вовсе не путешественник, мечтающий намыть себе золотишка. Нет, его мечты куда ужаснее. Худший из мятежников, вот только никто больше понятия об этом не имеет. Только гляньте – сидит там, будто сказал в споре последнее слово. Но последнее слово останется за Хеджесом. Пускай его преследуют неудачи, но у него есть чутье на возможности. Надо только дождаться удобного мгновения, чтобы превратить тайну в золото.

А до того нужно ждать, улыбаться и размышлять, как же ты ненавидишь этого заикатого мудилу Бакхорма.

Он знал, что это напрасная трата сил, которых и так мало, но иногда Рейналь Бакхорм ненавидел своего коня. Ненавидел коня, ненавидел седло, ненавидел флягу и повязку на лице. Но знал, что зависит от них, как скалолаз от веревки. В Дальней Стране есть множество необычных способов умереть – духолюды могут содрать кожу, может ударить молния, несложно утонуть в половодье. Но большинство возможных смертей скучны и неинтересны. Норовистая лошадь может убить тебя. Лопнувшая подпруга может убить тебя. Змея под босой пяткой убивает очень верно… Он знал, что легко не будет. Все качали головами и квохтали, что это безумие, ехать туда. Но слушать – одно, а жить – другое. Работа, трудности, отвратительная погода. Ты сгорал на солнце и промокал под дождем, вечно обдуваемый ветром, который мчался через пустоши в никуда.

Иногда он вглядывался в безжалостную пустоту впереди и думал: а ступала ли здесь нога человека? От этой мысли кружилась голова. Насколько далеко они забрались? Сколько еще предстоит идти? Что будет, если Свит однажды не вернется из трехдневной разведки? Сумеют они найти дорогу без него через это море травы?

Он должен выглядеть невозмутимым и вместе с тем жизнерадостным, должен выглядеть сильным. Как Лэмб. Искоса он поглядывал на могучего северянина, который спешился, чтобы вытащить застрявший в колее фургон лорда Ингелстеда. Бакхорм не знал, сумел бы справиться с повозкой даже вместе с сыновьями, но Лэмб приподнял фургон, не рассуждая. Старше Бакхорма, самое меньшее, на десять лет, он, казалось, был высечен из камня – никогда не уставал, никогда не жаловался. Люди брали с Бакхорма пример. Если он расслабится, что тогда? Возвращаться? Он оглянулся через плечо и понял, что, хотя пути, возможно, выглядят одинаково, но назад дороги нет.

Он видел свою жену, бредущую в цепочке прочих женщин, чтобы справить малую нужду. Его не отпускала мысль, что она несчастлива, и это висело тяжелым бременем, причиняя нравственные страдания. Но разве он затеял путешествие только ради своей выгоды? Его устраивала жизнь в Хормринге, но мужчина должен работать, чтобы обеспечить все потребности жены и детей, чтобы у них было будущее. Там, на западе, он его видел. Но не знал, как сделать счастливой жену. Разве он не исполнял супружеский долг еженощно – уставший или отдохнувший, больной или здоровый, не важно?

Иногда Бакхорма просто распирало от желания спросить жену: чего тебе надо? Вопрос так и рвался с языка, но проклятое заикание не позволяло ему выйти на свободу. Может, стоило спешиться и прогуляться с ней рядом, как когда-то, поболтать, но кто заставит коров пошевеливаться? Темпл? Из груди его вырвался горький смех, когда он глянул на приблуду. Типичная разновидность молодчиков, которые считают, что мир обязан обеспечить легкую жизнь. Такие порхают, как мотыльки, от одного приключения к другому, оставляя другим разгребать то, что он наворотил. Ему даже плевать на работу, за которую ему платят. Знай себе едет стремя в стремя с Шай Соут и хихикает с ней. Бакхорм тряхнул головой при виде странной парочки. Из них двоих Шай более достойна уважения.

Лулайн Бакхорм заняла свое место в кругу, внимательно оглядевшись по сторонам.

Ее фургон почти остановился, как бывало всегда без ее волевого напора. Трое старших детей боролись за вожжи, и их бессмысленные крики растекались над травой.

Иногда она ненавидела своих детей. Это нытье, эти воспаленные болячки, постоянные жалобы. «Когда будет стоянка? А когда будем есть? А когда мы приедем в Криз?» Их нетерпеливость была еще невыносимее из-за ее собственной. Она отчаянно мечтала о чем угодно, лишь бы нарушить бесконечное однообразие путешествия. Наверное, осень уже вступила в свои права, но как угадать время года здесь? Ну, возможно, по ветру, который стал чуть холоднее. Плоская равнина, такая бесконечно плоская, что Лулайн начинало казаться, будто они карабкаются вверх по наклонной поверхности, становившейся все круче с каждым днем.

Она услышала, как леди Ингелстед одернула юбки, и тут же почувствовала толчок в бок. Да уж, никто не уравнивает лучше, чем Дальняя Страна. Здесь они мочились вместе с женщиной, которая в цивилизованном мире не удостоила бы ее даже взгляда, поскольку муж ее заседал в Открытом Совете Союза, хотя и был дураком. Над ведром, скрытом от любопытных глаз, присела Пег Сисбет, которой недавно исполнилось шестнадцать. Она недавно вышла замуж, поражала наивностью в любовных отношениях и считала, что ее супруг знает ответ на любой вопрос. Ничего, она еще все поймет.

Лулайн перехватила сальный взгляд Хеджеса, который плелся мимо на паршивом муле, сурово сдвинула брови в ответ и плотнее прижалась к плечу леди Ингелстед, растопырив локти и стараясь сделаться настолько большой, насколько это вообще возможно. Ну, по крайней мере, чтобы он не заметил ничего, кроме решительного неодобрения.

И тут Рейналь пришпорил коня, оказавшись между Хеджесом и женщинами, и завел с ним ни к чему не обязывающую беседу.

– Ваш муж – хороший человек, – одобрила леди Ингелстед. – Вы можете всегда полагаться на него, в любом начинании.

– Это точно, – ответила Лулайн, постаравшись, чтобы в ее голосе звучала гордость супруги самого хорошего человека.

Иногда она ненавидела своего мужа. За его непонимание ее устремлений, за его убежденное разделение труда на мужской и женский. Можно подумать, забить кол для забора, потом напиться – настоящее дело, а днем и ночью обслуживать ораву детей – баловство какое-то. Запрокинув голову, она увидела в небе белых птиц, куда-то летящих клином. Как жаль, что ей не дано присоединиться к ним. Сколько ей еще топать за фургоном?

Ее все устраивало в Хормринге – дом и добрые друзья. Да она годы потратила, чтобы все обустроить! Но никто никогда не спрашивал Лулайн, чего же ей хочется на самом деле. Рейналь ожидал лишь, что она бросит насиженное место и последует за ним куда угодно. Вот сейчас он поскакал в голову колонны, чтобы поговорить с Маджудом. Большие люди обсуждают важные дела…

Мужу и в голову не приходило, что Лулайн мечтала скакать верхом, чтобы ветер бил в лицо, улыбаться бескрайним просторам, арканить коров, прокладывать путь, беседовать на советах, а он пускай волочится за скрипучим фургоном, меняет пеленки младшему, пусть его соски жуют каждые час или два, а еще готовит обед и выполняет супружеский долг каждую проклятую ночь, и не важно – уставший или отдохнувший, больной или здоровый…

Дурацкая мысль. Ему это и в голову не придет. А ей приходило, и весьма часто, но как только возникало желание высказать упреки вслух, что-то сковывало язык, будто это она – заика. В этом случае она просто пожимала плечами и умолкала.

– Нет, вы видели такое! – возмутилась леди Ингелстед.

Шай Соут спрыгнула с седла не далее чем в дюжине шагов от фургонов и присела на корточки в высокой траве в конской тени, держа поводья в зубах. Спустила штаны до колен и весело зажурчала, развернувшись белым задом в сторону горизонта.

– Невероятно… – прошептал кто-то.

Подтянув штаны, Шай приветливо помахала рукой, застегнула пояс и, выплюнув поводья в ладонь, запрыгнула в седло. На все про все почти не ушло времени, да и присела она именно тогда, когда захотелось. Лулайн Бакхорм хмуро окинула взглядом женщин, стоявших в кругу лицом наружу, в то время как одна из шлюх присаживалась на ведро.

– Есть ли причина, по какой мы не можем так же? – пробормотала она.

– Наверняка есть! – Леди Ингелстед пронзила ее стальным взором. Шай Соут ускакала прочь, крича Свиту, что фургоны слишком растянулись. – Хотя, должна признаться, сейчас я не могу точно сказать, какая именно.

Из колонны донесся пронзительный крик, напомнив Лулайн голос ее старшей дочери. Сердце женщины забилось. Она рванулась из строя, не помня себя от ужаса, но увидела, что дети просто-напросто продолжают драться за вожжи, вопя и хохоча.

– Не волнуйтесь, – леди Ингелстед погладила ее по руке. – Все хорошо.

– Здесь столько опасностей, – вздохнула Лулайн и попыталась успокоить бьющееся сердце. – Столько может всего случиться.

Иногда она ненавидела свою семью, а иногда любила до муки. Эта загадка, по всей видимости, не имела решения.

– Ваша очередь, – сказала леди Ингелстед.

– Верно! – Лулайн начала подбирать юбки, а круг за ее спиной сомкнулся. Проклятие! Знала ли она, что справлять малую нужду ей придется через такие трудности?

Знаменитый Иосиф Лестек кряхтел, напрягался, наконец выдавил в кружку еще несколько капель.

– Да… да…

Но фургон вдруг тряхнуло, кастрюли и миски загрохотали, и актер выпустил из рук конец, чтобы схватиться за поручень. Когда он сумел выпрямиться, позыв улетучился.

– За грех какой проклятье старости на людях? – произнес он строку из последнего монолога «Смерти нищего».

О, в какой тишине он шептал их на пике расцвета своей славы! Какими аплодисментами взрывался зал! Нескончаемые овации… А теперь? Он получил представление о дикой местности, когда труппа проводила гастроли в Мидерленде, но даже не догадывался, какими бывают настоящие дикие края. Из окна он видел только бесконечный океан травы. Из нее торчали развалины, давно забытые остатки Империи, пролежавшие здесь множество лет. Рухнувшие колонны, заросшие стены. Таких руин немало оставалось в этой части Дальней Страны. Их слава минула, их историю забыли, они никого не интересовали. Осколки былых эпох. Впрочем, как и он.

С неудержимой тоской Лестек вспоминал времена, когда мог отлить полное ведро. Бил струей, как пожарный рукав, даже не задумываясь, а потом убегал на сцену, греться в тепле ароматных ламп на китовом жиру, вызывать восторг зала, срывать неистовые аплодисменты. И эта парочка уродливых троллей – драматург и постановщик – умоляли его задержаться еще на сезон, просили, унижались, сулили огромные гонорары, а он не замечал их, увлеченно припудривая лицо. Его приглашали в Агрионт играть в стенах дворца перед лицом Его Августейшего Величества и Закрытым Советом! Он играл роль Первого Мага перед самим Первым Магом – кто из актеров может похвастаться тем же? Он ходил по мостовой из посрамленных критиков, восторженных поклонников и не замечал их у своих ног. Неудачи были не для него.

Потом стали подводить колени, потом кишечник, а за ним и мочевой пузырь. Ухмыляющийся драматург предложил нового актера на главные роли, конечно, с сохранением для Лестека пристойной оплаты и ролей второго плана, пока он не вернет прежнюю силу. Он шатался на сцене, запинался в репликах, потел в сиянии вонючих ламп. И, наконец, постановщик, ухмыляясь, предложил расстаться. Да, это были замечательные годы сотрудничества для них обоих – какие спектакли, какие зрители! – но приходит пора, и нужно искать новые успехи, гнаться за новой мечтой…

– О, вероломство, вот твой мерзкий лик…

Фургон покачнулся, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, выплеснулись из кружки на руку. А он даже не заметил. Стоял и тер щетину на подбородке. Надо бы побриться…

Все-таки следовало соблюдать определенные условности. Он нес культуру в дикие дебри, разве нет? Вытащил письмо Камлинга и вновь пробежал его глазами, проговаривая вслух. Да, он страдал чрезмерно вычурным стилем, этот Камлинг, но похвалами и высокими оценками приятно щекотал самолюбие, обещал прекрасное будущее, замыслил эпохальное представление на подмостках древнего имперского амфитеатра Криза. Постановка века, как он выражался. Культурная феерия!

Иосиф Лестек еще не ушел. Нет! Удача может явиться, откуда не ждешь. И главное, прошло уже много времени с его последних видений. Определенно жизнь налаживается! Лестек сложил письмо и отважно схватился за конец, пристально глядя в окно на медленно проплывающие руины.

– Мое лучшее представление еще впереди, – прошептал он, стиснув зубы и напрягаясь, чтобы выдавить еще каплю в кружку.

– Любопытно, каково это? – произнесла Саллайт, задумчиво глядя на ярко разукрашенный фургон с пурпурной надписью на стенке «Иосиф Лестек». Не то чтобы она когда-то училась грамоте, но Лулайн Бакхорм однажды прочла ей вслух.