Текст книги "Звездный танец"

Автор книги: Джинн Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Майор Вильям Кокс, – представил я формально, – Норри Армстед. И наоборот.

Разумеется, невозможно поклониться, когда ваши плечи пристегнуты липучками к стене. Но Биллу удалось обозначить поклон. Норри ответила ему тем, что мы называем реверансом в невесомости – движение, на разработку которого мы однажды потратили день, исходя из теоретических сооб– ражений, что когда-нибудь нам может понадобиться кланяться живой публике. Реверанс в невесомости невозможно описать, но посмотреть на это стоит. Это настолько же сексуально, насколько изящно и вежливо.

Билл заморгал, но быстро пришел в себя.

– Большая честь для меня, миссис Армстед. Я видел все пленки, которые вы выпустили, и… ну, это легко истолковать неправильно, но вы – ее сестра.

Норри улыбнулась.

– Благодарю вас, майор…

– Билл.

– …Билл. Это высокая похвала. Чарли мне много о вас рассказывал.

– А мне о вас. Одной пьяной ночью, когда мы встретились на Земле уже после этого.

Я помнил ту ночь, но не разговор – за несколько недель до того, как я по– настоящему осознал, что люблю Норри. Мое подсознание сообщает мне только то, что я по его мнению должен знать.

– Теперь вы должны меня простить, – продолжал он и я только сейчас заметил, что он спешит. – Я бы очень хотел поболтать, но не могу.

Пожалуйста, снимайте ваши р-костюмы побыстрее.

– Даже больше, чем душу, Билл, я бы обрадовался некоторому количеству ответов, – сказал я. – Что за черт привел вас к нам как раз в тот момент, когда мы влипли в эту историю? Я не верю в чудеса – во всяком случае, в чудеса такого рода. И почему секретность?

– Да, – вмещалась Норри, – и почему ваше собственное Наземное Управление не знало, что вы находитесь в этом районе?

Кокс поднял обе руки.

– Ууа. Чтобы ответить на ваши вопросы, нужно не меньше двадцати минут. Через… – он глянул на часы, – меньше чем через три минуты мы набираем ускорение два g. Вот почему я хочу, чтобы вы сняли костюмы, иначе на моей кровати удобно разместятся кислородные баллоны, а вам самим будет чертовски неуютно.

– Чего? Билл, что за черт? Что вы такое говорите? Набирать ускорение – зачем? Наш дом отсюда в нескольких десятках километров.

– Ваших друзей заберет тот же самый шаттл, который привез доктора Пэнзеллу, – сказал Кокс. – Они присоединятся к нам на Скайфэке через не– сколько часов. Но вы двое ждать не можете.

– Зачем это все?! – вскричал я. Мы с Биллом встретились взглядами, он попытался сопротивляться, но проиграл.

– Проклятие, – сказал он. Затем помолчал. – У меня строгий приказ ничего вам не говорить. – Он бросил взгляд на хронометр. – И мне действительно пора возвращаться на мостик. Послушайте, если вы мне поверите и выслушаете внимательно, я изложу вам все двадцать минут в двух словах, о'кей?

– Я… да-а. Говори.

– Были снова замечены чужаки, они где-то рядом с Сатурном. Они просто находятся там, и все. Поразмыслите над этим.

Он тотчас ушел, но еще прежде, чем он вышел за дверь, я уже наполовину выбрался из р-костюма, а Норри дотянулась до застежек на правой половине капитанской койки. И мы оба начинали испытывать ужас. Снова.

«Поразмыслите над этим», сказал Билл. Чужаки уже один раз явились и без обиняков по стучали к нам в дверь. Их встретили орудийным залпом в виде Шеры. Они немного научились правилам приличия. На этот раз они остановились у ворот, прокричали «Привет этому дому!» и стали благоразумно ждать. (Сатурн находился как раз у нас за воротами – насколько я помню, именно в тот момент планировалась пилотируемая экспедиция к Сатурну из традиционно туманных научных побуждений.) Чужаки, несомненно, явились ради переговоров.

Ну вот: если бы вы были Генеральным секретарем, кого бы вы послали на переговоры? Космических Командос? Выдающихся политиков? Видных ученых? Скорее всего вы бы послали ваших наиболее современных и гибких дипломатов, разумеется, насколько я вправе судить.

Но исключили бы вы единственных в пределах человеческого космоса артистов, которые продемонстрировали действенное умение говорить с чу– жаками на общем жаргоне?

Я был призван на службу – в моем возрасте. Но это был только первый шаг в логической цепочке. История с запуском зонда к Сатурну наделала достаточно шумихи в средствах массовой информации, чтобы привлечь даже мое внимание, потому что это было задание для команды камикадзе. В которую мы и попали.

Поразмыслите над этим. С какой бы целью они ни планировали послать нас на Сатурн, это наверняка займет длительное время. Я смутно припоми– нал, что упоминалась цифра шесть лет. Любой переход на расстояние такого порядка необходимо будет провести почти целиком в невесомости. Можно обеспечить вращение корабля, чтобы поддерживать гравитацию на концах,

– но вращение такого небольшого объекта, чтобы создать 1 g, приведет к та– кому большому эффекту Кориолиса, что каждый, кто не захочет терять сознание или испытывать рвоту, вынужден будет шесть лет лежать плашмя.

Или висеть как обезьяна на спортивном канате – ничуть не более практично.

Если только мы не откажемся от участия в проекте, нам никогда больше не попасть на Землю. Мы будем изгнанниками в невесомости, высаженными на необитаемом острове космоса. Вот что будет наградой за то, что мы послужим переводчиками между кучкой дипломатов и существами, из-за ко– торых погибла Шера.

В том случае, если мы вообще останемся в живых.

В любое другое время я был бы слишком потрясен этими последствиями, чтобы мой мозг смог в них разобраться; ум мой испуганно повторял бы рассуждения по кругу. Если я не смогу отстоять свою точку зрения в разговоре с тем, кто бы ни ждал нас на Скайфэке (почему именно Скайфэк?), мы с Норри больше никогда не отправимся на прогулку, никогда не побываем на море, никогда не посетим концерт. Нам больше не придется дышать неконсервированным воздухом, пользоваться вилкой, бродить под дождем, есть свежую пищу. Мы будем мертвы для мира («S.I.C. TRANSIT…

gloria mundi», шепнула память. Когда я скаламбурил на Земле, это было довольно забавно). И все же я спокойно и уверенно смотрел фактам в лицо.

Не прошло еще и часа с тех пор, как мы навсегда распрощались со всем этим.

И еще с немалым количеством других более важных вещей, которые в данном случае, похоже, был шанс сохранить. Дышать. Есть. Спать. Думать.

Заниматься любовью. Ощущать неудобство. Чесаться. Испражняться.

Ворчать. О, этот список бесконечен – и нам вернули все это, еще по крайней мере на шесть лет! Черт, сказал я себе, мы в лучшем положении, чем большинство городских обитателей. Мало кто из них ходит на прогулки, на концерты, ездит к морю, дышит свежим воздухом и ест свежую еду. Со всеми этими воздушными шлюзами и фильтрами в носу горожане так мало наслаждаются, казалось бы, доступными радостями жизни, что они с таким же успехом могли бы болтаться на орбите. А сколько из них уверены в том, что проживут нормально еще шесть лет? Я еще не мог себе представить путешествия к Сатурну, а того, что ждет нас в конце его, – и подавно, но точно знал, что в космосе нет ни фанатиков, ни фигляров, ни душителей, ни полоумных шоферов. Здесь не выставляют из квартиры за неуплату аренды, здесь не бывает нехватки бензина, расовых беспорядков, войн между мафиями, аварий атомных электростанций… «Что об этом думает Норри?» Мне понадобилось несколько минут, чтобы додумать до этого места. Когда я повернул голову, чтобы увидеть лицо Норри, зазвучал сигнал, пред– упреждающий об ускорении. Норри тоже повернула голову. Наши носы оказались в сантиметре друг от друга. Я видел, что она также размышляла над этим всем, но не мог понять, что именно она думает.

– Мне кажется, я не слишком против того, чтобы лететь, – сказал я.

– Я очень хочу лететь! – пылко сказала она.

Я моргнул.

– Филипп Нолан был Человеком Без Страны, – сказал я,-и он об этом не беспокоился. Мы с тобой будем Парой Без Планеты.

– Это неважно, Чарли.

Прозвучало второе предупреждение.

– Мне казалось, что для тебя это было важно не так давно, в машине, когда я ругал Землю.

– Ты не понимаешь. Эти скоты убили мою сестру. Я хочу выучить их язык так, чтобы проклясть их.

В этом был смысл.

Но размышление об этом радости не доставляло. Два g застигли нас обоих с головами, повернутыми набок. Наши щеки расплющились о койку, шеи перекрутило. Спустя целую вечность поворот дал нам достаточно времени, чтобы вернуть головы на место, а затем еще на одну вечность настало тор– можение.

Были еще «малые» маневренные ускорения, а затем прозвучал сигнал «ускорение окончено». Мы отстегнули ремни и позаимствовали одежду из шкафа Билла. К этому времени вернулся и сам Билл. Он глянул на синяки и царапины, которые были у нас на противоположных щеках, и фыркнул:

– Пташки-голубки. Ладно, все на берег. Время поговорить.

Он вынул одежду наших размеров, щетку и расческу.

– С кем? – спросил я, торопливо одеваясь.

– С Генеральным секретарем Объединенных Наций, – просто сказал он.

– Господи Иисусе.

– Вроде того, – согласился Билл.

– Как с Томом? – спросила Норри. – Он в порядке?

– Я говорил с Пэнзеллой, – ответил Билл. – С Мак-Джилликади все нормально. Он некоторое время будет похож на клубничный йогурт, но ни– каких серьезных повреждений…

– Слава Богу.

– Пэнзелла привезет его сюда вместе с остальными через… – он сверился со своим хронометром, – …через пять часов.

– Нас всех? – вскричал я. – Какой же величины этот корабль? Я скользнул в ботинки.

– Все, что я знаю, это мои приказы, – сказал Билл и повернулся, чтобы идти. – Я должен проследить, чтобы вы, все шестеро, были доставлены на Скайфэк как можно скорее. Еще я должен – надеюсь, вы помните, – держать рот на замке.

– Почему Скайфэк? – снова поинтересовался я.

– А что, если остальные не захотят быть добровольцами? – спросила Норри.

Билл обернулся, искренне изумленный.

– Что?

– Ну, у них нет таких личных мотивов, как у нас с Норри.

– У них есть гражданский долг.

– Но они штатские.

Он все еще не мог понять.

– Разве они не люди?!

Норри сдалась.

– Ведите нас к Генеральному секретарю. В тот момент никто из нас не понял, что Билл задал действительно хороший вопрос.

Токугава был в Токио. Тем лучше; в его кабинете для него все равно места не было. Семеро штатских, шесть военных офицеров. Трое из последних принадлежали к Космической Команде, другие трое были национальными военными. Все тринадцать имели высокий ранг. Это было бы очевидно, даже если бы они были голыми. Все до одного держались спокойно, сдержанно, ни один не сказал лишнего слова. В этой комнате ощущалось достаточно власти, чтобы протрезвить и последнего алкаша.

И это была взволнованная власть, нервная власть, столкнувшаяся не с формальным случаем, а с подлинным кризисом, слишком хорошо сознающая, что делает историю. Те, кто не выглядел свирепыми, выглядели чрезвычайно серьезными. Шут, который оказался бы перед владыками, настроенными таким образом, принял бы яд.

А потом я заметил, что все военные и один штатский героически старались наблюдать одновременно за всеми в комнате и при этом не выглядеть подозрительно. Я упер руки в боки и расхохотался.

Человек в кресле Кэррингтона – простите, Токугавы, – явно удивился.

Не оскорбился, не рассердился даже – именно удивился.

Нет смысла описывать внешность или перечислять достижения Зигберта Вертхеймера. К моменту написания этих строк он все еще Генеральный сек– ретарь Объединенных Наций, и его фотографии в средствах массовой информации, как и список его действий, говорят сами за себя. Добавлю только, что он оказался (неизбежно) ниже ростом, чем я ждал, и плотнее. И еще одно, совершенно субъективное и аполитичное впечатление: в те первые секунды оценки я решил, что его знаменитое мрачноватое достоинство, столь излюбленное политическими тележурналистами, есть черта скорее присущая изначально, чем приобретенная. Она была причиной его внушительной карьеры, а не результатом. Он вовсе не казался человеком, лишенным чувства юмора, но был искренне удивлен тем, что кто-то нашел смешную сторону во всей этой суматохе. Он выглядел невероятно усталым.

– Над чем высмеетесь? – вежливо спросил он. Он говорил с едва заметным акцентом.

Я покачал головой, продолжая безудержно хихикать.

– Не уверен, что смогу вам это объяснить, господин Генеральный секретарь. – Что-то в выражении его губ заставило меня попытаться. – С моей точки зрения, я только что вошел в фильм Хичкока.

Он задумался над моими словами, на мгновение представил, каково это – быть обычным человеком, брошенным в компанию возбужденных львов, и только усмехнулся.

– Тогда по крайней мере мы можем попытаться сделать диалог живым, – сказал он.

Большая часть его усталости была результатом плохой переносимости низкой гравитации – неудобства от того, что жидкость приливает к верхней части тела, чувства переполнения в голове и головокружения. Но это сказывалось только на его теле.

– Давайте продолжим. На меня произвели большое впечатление ваши фильмы, мистер…

Он глянул вниз, но нужной ему бумаги там не оказалось. Она была в руках у американского военного, а русский заглядывал ему через плечо. Прежде чем я успел ему подсказать, он закрыл глаза, подтолкнул свою память и, продолжил:

– …Армстед. У меня есть три копии «Звездного танца», и первые две истерты до дыр. Я недавно посмотрел ваши собственные выступления и поговорил с несколькими вашими бывшими учениками. Есть работа, которую необходимо сделать, и я полагаю, что вы с вашей труппой – именно те люди которые на это способны.

Я не хотел навлекать на Билла неприятности, поэтому я изобразил на лице непонимание и ждал.

– Чужаки, с которыми столкнулись вы с Шерой Драммон, были замечены снова. Они, похоже, обращаются по стационарной орбите вокруг Сатурна уже около трех недель. Мы не заметили ничего, что свидетельствовало бы об их намерении переместиться ближе к нам или, наоборот, уйти в космос. Были посланы радиосигналы, но нам ничего не ответили. Будьте добры, скажите мне, когда я перейду к новой для вас информации.

Я знал, что он застал меня врасплох, но не сдался сразу. При низкой гравитации, если вы разливаете молоко, у вас часто есть шанс его поймать.

– Новой для меня? О Господи, да все это…

Он снова усмехнулся.

– Мистер Армстед, у нас в Объединенных Нациях есть поговорка: «В космосе нет секретов».

Это правда, что между всеми людьми, которые выбрали местом своего обитания космос, существует особенная и более крепкая связь, чем между любым из них и кем-то, кто провел всю жизнь на Земле. Несмотря на всю свою ширь, в смысле человеческих отношений космос всегда был теснее про– винциального городка. Но я не ожидал, что Генеральному секретарю это известно.

Я все еще взвешивал и оценивал, а Норри уже ответила:

– Мы знаем, что должны направиться к Сатурну, господин Генеральный секретарь. Мы не знаем, как это осуществится и что будет, когда мы добе– ремся туда.

– И, кстати сказать, – добавил я, – не знаем, почему это совещание проходит в Скайфэке. Но мы понимаем, каковы последствия столь долгого путешествия для нас лично – вы, должно быть, знаете, что мы это понимаем; и мы знаем, что лететь – наш долг.

– Я на это и надеялся, – с уважением закончил он.-Я не стану унижать вашу храбрость словами. Лучше я отвечу на ваши вопросы.

– Один момент, – вмешался я. – Мы понимаем так, что вам нужна вся наша труппа. А нас с Норри вдвоем недостаточно? Мы лучшие из танцоров.

Зачем вам увеличивать груз?

– Величина груза для нас не главное, – сказал Вертхеймер. – Вашим коллегам будет предоставлена возможность сделать свободный выбор. Но если есть такая возможность, чтобы они к нам присоединились, я бы хотел, чтобы было так. – Зачем?

– Там будут четыре дипломата, – сказал Вертхеймер. – Требуются четыре переводчика. Господин Штайн владеет бесценным опытом экспертизы, он уникальный специалист. Господин Бриндл может помочь нам выяснить ответ чужих на визуальные сообщения, разработанные компьютером на основе записей «Звездного танца» – та же самая разновидность расширенного словаря, который он сейчас делает для вас. Он будет также служить нам мирным предлогом, чтобы проверить реакцию чу– жаков на лазерные лучи.

Его ответ вызвал у меня несколько серьезных возражений, но я решил оставить их на потом. – Продолжайте.

– Что касается других ваших вопросов, мы – гости «Скайфэк Инкорпорейтед» из-за ряда совпадений, которые почти склоняют меня к мис– тицизму. Необходим некоторый баллистический переход, чтобы доставить экспедицию к Сатурну целесообразным образом. Этот переход, называемый переходом Фрайзена, лучше всего начинать со второй резонансной орбиты.

Скайфэк имеет такую орбиту. Это – удобная база снабжения оборудованием, подобных которой в космосе больше нет. И по случайности «Зигфрид», запущенный к Сатурну зонд, который как раз приближался к завершению задания, находится точно на такой эллиптической орбите, которая привела бы его в пределы Скайфэка в нужный момент. Невероятное совпадение. Того же порядка, что и открывшееся окно для старта на Сатурн параллельное появлением там чужаков.

Я не верю в счастливый случай таких масштабов. Лично я подозреваю, что это некоторая разновидность теста на интеллект и способности. Но у меня нет тому никаких доказательств, кроме соображений, которые я вам изложил.

Мои предположения имеют столь же мало ценности, как предположения кого угодно. Нужно иметь больше информации.

– Как долго останется открытым это окно старта? – спросил я.

Часы Вертхеймера были такими же швейцарскими, как он сам, изящными и дорогими, но такими старомодными, что ему пришлось взглянуть на них, чтобы узнать время. – Возможно, двадцать часов. Уфф. Теперь болезненный вопрос. – Сколько продлится полет туда и обратно? – Принимая в расчет нулевое время, три года. Примерно год полета туда и два обратно.

Сначала я был приятно удивлен: провести три года вместо двенадцати закупоренным в одной консервной банке с дипломатами. Но затем до меня дошло, какое в этом случае подразумевается ускорение – в непроверенном корабле, построенном для правительства по низкооплачиваемым контрактам.

И это по-прежнему было более чем достаточным временем, чтобы мы все навсегда адаптировались к отсутствию гравитации. Однако у них явно было нечто специальное и экстраординарное в запасе. Я снова усмехнулся. – А вы летите?

Человек меньшего масштаба ответил бы что-то вроде: «Очень жаль, но я не могу», или что-нибудь столь же самоограничивающее, и мог бы быть в этом совершенно честен. Генеральные секретари не бросаются очертя голову на Сатурн, даже если им этого очень хочется. Но он сказал только: -Нет. И мне стало стыдно, что я это спросил. – Что касается компенсации, – спокойно продолжал он, – то, разумеется, ничто не может быть достаточным вознаграждением за вашу жертву. Тем не менее, если вы по возвращении решите продолжать выступления, все ваши производственные расходы будут впредь покрываться Объединенными Нациями. Если же вы откажетесь от продолжения вашей карьеры, вам всем будут гарантированы пожизненно прекрасные условия и транспорт в любое место в пределах юрисдикции Объединенных Наций.

Нам предлагали пожизненный оплаченный билет куда угодно в принадлежащем человеку космосе. Если мы выживем, чтобы его получить.

– Это никоим образом не следует рассматривать как плату. Любая попытка заплатить была бы смешной и глупой. Но вы выбрали служение человечеству, и человечество вам благодарно. Вы довольны?

Я подумал об этом и повернулся к Норри. Мы обменялись парой фраз по мимическому телеграфу.

– Мы принимаем пустой чек, – сказала она. – Мы не обещаем получить выплату по нему.

Он кивнул.

– Возможно, единственный разумный ответ. Хорошо, давайте…

– Сэр, – быстро сказал я. – Я должен сначала кое-что сказать.

– Да?

Он оказал мне честь, всем своим обликом выразив терпение.

– Мы с Норри хотим лететь, у нас есть на то свои причины. Мы не можем говорить за других. Но я обязан сказать, что не слишком верю в то, что кто– либо из нас может проделать эту работу. Я приложу все возможные усилия – но, честно говоря, я жду неудачи.

На мне остановился взгляд китайского генерала.

– Почему? – рявкнул он.

Я продолжал смотреть на Вертхеймера.

– Вы полагаете, что, поскольку мы Звездные танцоры, мы сможем переводить для вас. Я не могу этого гарантировать. Я рискую сказать, что знаю записи «Звездного танца», даже частные версии, лучше, чем кто бы то ни было. Я их снимал. Я канителился со скоростью и полем образа, пока не выучил каждый рисунок наизусть. Но черт меня побери, если я понимаю их язык. Ну, у меня были моменты прозрения, вдохновения, но…

Шера их поняла – грубо, интуитивно, с большим усилием. Я даже наполовину не такой хороший хореограф, как была она, даже наполовину не такой танцор. И никто из нас. Вообще никто из всех, кто мне известен. Она сама сказала мне, что в их общении телепатии было больше, чем хорео– графии. Я понятия не имею, сможет ли кто-то из нас установить такую телепатическую связь во время танца. Я не был ТАМ. Я был здесь, за че– тырьмя переборками от этого кабинета, снимал на пленку представление. – Я взволновался. Вся тяжесть последних переживаний искала выхода. – Прошу прощения, генерал, – сказал я китайцу, – но это то, чего вы не можете приказать сделать.

Вертхеймер не был расстроен.

– Вы использовали компьютеры?

– Нет, – признался я. – Я всегда намеревался это сделать, когда будет время.

– Неужели вы решили, что мы не прибегнем к этому средству? Наш словарь для перевода между чужими и людьми не больше, чем ваш, но мы многое знаем. Вы можете заниматься хореографией с помощью компьютера?

– Конечно.

– В памяти компьютера нашего корабля заложено столько сведений, что вы будете их изучать весь год полета туда. Они обеспечат вас по крайней мере достаточным «словарем», чтобы начинать процесс приобретения больших знаний. И они будут обеспечивать обширные, пусть даже ги– потетические, предложения по разработке всего этого. Проводились исследования. Вы и ваша труппа – вероятно, единственные люди из ныне живущих, кто способен получить доступ к этим данным и использовать их. Я видел записи ваших выступлений. И я верю, что если кто-то вообще способен это сделать, то это сделаете вы. Вы все – уникальные люди, по крайней мере в вашей работе. Вы мыслите так же хорошо, как люди… но не похоже на людей.

Это была самая экстраординарная вещь, которую кто-либо когда-либо мне говорил. Это оглушило меня больше, чем все остальное, что было сказано в этот день.

– Это явно относится к каждому из вас, – продолжал он. – Возможно, вас ждет неудача. В этом случае вы – лучшие из вообразимых препо– давателей для группы дипломатов, из которых только один человек имеет хотя бы минимальный опыт знакомства с невесомостью. Они будут нуждаться в людях, кто чувствует себя в космосе как дома, чтобы те помогли им – что бы ни случилось.

Он взял сигарету, и американец-штатский ненавязчиво включил для него пепельницу. Вертхеймер сам зажег сигарету спичкой. Сигаретный дымок был странного цвета: чистый табак.

– Я верю, что все вы сделаете максимум того, что в ваших силах. Все те из вас, кто решит лететь. Надеюсь, что такой шаг сделают все до единого. Но мы не можем ждать прибытия ваших друзей, мистер Армстед. Мы все связаны огромными ограничениями. Если знакомить вас с дипломатическим заданием до старта, то именно сейчас.

«Ой-ей-ей. Включить полную боевую готовность. Ты смотришь сейчас на тех, с кем тебе придется жить в течение следующих двух лет. Подпишешь арендный договор – потом будет поздно. Присмотрись повнимательнее; Гарри и остальным будет интересно обо всем узнать».

Я взял Норри за руку. Она сильно сжала мои пальцы.

«Подумать только: я мог быть никому не известным алкашом – видеооператором в Нью-Брунсвике».

– Говорите, сэр, – твердо сказал я.

– Вы надо мной потешаетесь! – воскликнул Рауль.

– Богом клянусь, – заверил я его. – Выглядит как шутка Милтона Берля,

– настаивал он.

– Ты слишком молод, чтобы помнить Милтона Берля, – сказала Норри.

Она лежала тут же на койке, кивая головой и сама того не замечая.

– Так что, у меня не может быть библиотеки записей?

– Я с тобой согласен, – сказал я, – но факт остается фактом. Наша группа дипломатов состоит из испанца, русского, китайца и еврея.

– Боже мой, – сказал Том из своей позиции полулежа на другой кушетке, где он находился с тех пор, как прибыл. Он в самом деле напоминал клубничный йогурт, слегка взболтанный, и жаловался на неустойчивость зрения и боль в ушах. Но его по самую макушку накачали болеутолителями и стимуляторами, Линда не выпускала его руки из своих, а голос у него был сильный и ясный. – В этом даже есть смысл. – Несомненно, – согласился я. – Если только он не собирается посылать по одному делегату от каждой нации, у Вертхеймера остается единственная возможность: придерживаться большой тройки. Это единственное ограничение, которое способно стерпеть большинство. А команда непременно должна быть многонациональной. Ну, все эти штуки насчет человечества, объединяющегося перед лицом угрозы со стороны чужих.

– С пресловутым рыцарем без страха и упрека во главе, – подчеркнула Линда.

– Сам Вертхеймер отлично бы справлялся с этой ролью, – вставил Рауль.

– Еще бы, – сухо согласился я.-Но у него есть некоторые неотложные обязанности в другом месте.

– Иезекииль Де Ла Торре тоже прекрасно подойдет, – задумчиво сказал Том.

Я кивнул.

– Даже я о нем слышал. Ладно, я вам сообщил все, что знаем мы сами.

Комментарии? Вопросы?

– Я бы хотел выяснить насчет этой поездки «туда и домой» за один год, – произнес Том. – Насколько я знаю, это невозможно.

– Я тоже, – согласился я. – Я уже давно в космосе. Я не знаю, понимают ли они, какое небольшое на самом деле ускорение мы можем выдерживать длительное время. Что вы скажете по этому поводу, Гарри? Рауль? Это реально?

– Не думаю, – сказал Гарри.

– Почему нет? Ты можешь объяснить?

Привилегии гостя на борту Скайфэка включают доступ к компьютеру.

Гарри подошел к терминалу и запросил ссылку. На экране появилось:

– Это – простейшее выражение для времени перелета от планеты к планете, – сказал он.

– О Господи.

– Но эта формула слишком примитивна и не решит вашей проблемы.

– Ээ… они сказали что-то относительно перехода Фрай… ээ…

– Понятно, – сказал Рауль. – Переход Фрайзена. Так я и думал. Конечно!

Это сработает.

– Как? – спросили все одновременно.

– В детстве я, бывало, штудировал все материалы по колонизации космоса, – проговорил Рауль. – Даже когда стало очевидно, что L-5 не оторвется от Земли, я не терял надежды – это казалось мне единственной возможностью когда-либо попасть в космос. Лоуренс Фрайзен однажды читал доклад в Принстоне… помнится, в 80-м году или немного раньше.

Подождите минутку.

Он забарабанил по клавиатуре, как кролик, используя компьютер в качестве калькулятора.

Гарри считал на своем собственном калькуляторе, который был пристегнут у него к поясу.

– Как вы собираетесь получить характеристическую скорость 28 километров в секунду? – спросил он скептически.

– Ядерный разгон? – предположил Том.

Это было то, чего я боялся. Я читал, что встречаются люди, которые серьезно предлагают запустить их в глубокий космос, разгоняя, грубо говоря, при помощи водородных бомб. Меня в такой проект не заманишь.

– О черт – нет, конечно, – сказал Рауль, к моему облегчению. – Для перехода Фрайзена такой тип ускорения не нужен. Смотрите.

Он установил терминал на демонстрацию чертежей и начал набрасывать рисунок, поясняющий его мысль. – Стартовать нужно примерно с такой орбиты.

– Резонансная орбита 2:1? – спросил я.

– Верно, – подтвердил он.

– Как у Скайфэка? – спросил я.

– Ага, конечно. Как раз… эй! Ну да, точно! Мы находимся как раз там, где нужно. Ух ты, забавное совпадение, а?

Я понял, что Гарри почуял запах той же самой крысы, которую вынюхал Вертхеймер. Может быть, Том тоже – по нему трудно было судить из-за его йогуртной внешности.

– Что дальше? – спросил я. Рауль очистил экран и проделал еще какие-то вычисления.

– Ну, нужно, чтобы корабль покинул орбиту со скоростью, сейчас прикинем, немного меньше километра в секунду. Это будет… мм, примерно две минуты ускорения при одном g. Хмм. Или при одной десятой g – около семнадцати минут разгона. Ерунда.

В результате мы начнем падать к Земле. Нам нужно обогнуть ее по касательной. Так что мы задействуем дополнительно… 5,44 километра в секунду, в точно рассчитанный момент. Примерно девять минут при одном g, но это нужно сделать очень быстро, так что один g не пойдет. Сейчас глянем… возможно, 4,6 минуты при двух g, или же 2,3 минуты при четырех.

– Прекрасно, – весело сказал я. – всего лишь пара минут при четырех g.

Наши лица сползут на затылки, и мы будем единственными животными в этой планетной системе, которые ходят лицом назад. Продолжайте.

– Вот что получается, – сказал Рауль, снова переключив дисплей на показ чертежей.

– Это дает нам год невесомости, в течение которого мы занимаемся хореографией, бросаем это, прислушиваемся к тому, как рассыпаются наши кости, приканчиваем дипломатов и делаем из них шашлык, обсуждаем влияние Хайнлайна на Пруста и спешно зубрим разговорный язык чужаков.

Тут мы прибываем на Сатурн. Ух ты, еще одно удачное совпадение:

стартовое окно для одногодичного перехода Фрайзена открыто…

– Ага, – прервал его Гарри, оторвавшись от своего калькулятора, – это доставит нас к Сатурну за год – на относительной скорости двенадцать ки– лометров в секунду. Это больше, чем вторая космическая скорость.

– Мы позволим кораблю быть захваченным Титаном, – торжествующе сказал Рауль.

– О, – сказал Гарри. – Восемь или девять километров в секунду…

– Конечно, – продолжал Рауль, нажимая клавиши. – Запросто. Одна десятая g в течение двух с половиной часов. Или, чтобы сделать это легче для нас, одна сотая g в течение чуть больше, чем дня. Хмм… двадцать пять с половиной часов. Одной сотой g не хватит, чтобы написать себе на ногу сверху вниз, даже если вы привыкли к невесомости.

Мне действительно удалось понять большинство ключевых пунктов.

Компьютерный дисплей – дивная помощь невеждам.

– Хорошо, – резко сказал я своим тоном «внимание всем, вот сейчас-то все и начнется». В силу длительной привычки общее внимание сосредото– чилось на мне. – Хорошо. Это все можно проделать. Мы обсуждали это все два часа до того, как прибыл ваш шаттл. Я рассказал вам, чего они от нас хотят и почему. Я бы хотел сказать вам, чтобы вы приняли решение к следующей осени. Но автобус отправляется сейчас. Из-за этого окна старта, которое ты упомянул, Рауль.

В глазах Гарри сверкнуло подозрение. И я был прав, Том тоже высчитал малую вероятность такого случайного совпадения.