Текст книги "Огненные времена"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

X

После чумы жизнь стала странной смесью довольства и нищеты. Умерли и мельник, и его жена, и не осталось никого, кто бы мог смолоть муку из запасов зерна, оставшихся в амбаре старого Жака. Множество крестьян, включая моего бедного отца, умерли, и оставшиеся в живых смогли свободно пользоваться урожаем их заброшенных полей, а также садов и виноградников сеньора, которые некому было теперь сторожить.

То, что мы не взяли, просто сгнило там, где упало, так же как сгнили там, где упали, большинство несчастных, умерших последними в своих семьях. Такая судьба постигла и наших бедных соседей Жоржа и Терезу, и всех их сыновей. Несмотря на смрад разложения, доносившийся из их домика и ставший особенно невыносимым с наступлением жары, страх перед чумой удержал нас от того, чтобы войти туда.

Тем не менее мы унаследовали часть их богатства: осла и телегу, шесть свиней и несколько кур, а также все овощи, что росли в огороде у Терезы. Несмотря на отсутствие хлеба, мы питались самыми разными овощами, мясом и молоком, потому что повсюду бродили в поисках своих хозяев неприкаянные козы, овцы и коровы, и присвоить их себе мог кто угодно. Впервые я испытала удовольствие лечь спать с набитым желудком. Даже матушка немного пополнела.

И тем не менее над деревней вместе со смрадом висела скорбь. Жермен, мой суженый, умер – причем не от чумы, а от болезни, которая пришла вслед за ней. В его случае это была какая-то болезнь, наполнявшая кишки кровью. Меня переполняли печаль (потому что он был достойным человеком) и огромный стыд за то чувство облегчения, которое я испытывала. Некоторое время я носила черное платье и покрывало вдовы и в этом одеянии стала так похожа на бабушку, что даже матушка издали не могла различить нас.

Не только я – все кругом носили траур, и куда бы мы ни пошли – на рыночную площадь, на берег реки или в поле, – везде было пусто, безлюдно. Казалось, кругом обитают одни только призраки. Каждый день матушка брала меня с собой на мессу и ставила свечку за упокой отца. Она брала меня с собой, потому что тосковала по отцу. Но была и другая причина – она чувствовала, что Нони сбивает меня с истинного христианского пути, и была права.

И хотя я честно посещала ежедневную мессу, все мои молитвы были направлены Пресвятой Матери и молилась я о том, чтобы как можно скорее узнать, что я должна делать, чтобы выполнить мое предназначение. Нони начала самым серьезным образом обучать меня мудрости язычников, деревенских жителей, которые, по ее словам, тоже принадлежали к расе.

Скоро я начала понимать, что уже видела воочию большую часть той магии, которой владела Нони: как она наполняет мешочки травами и магически заряжает их с помощью простой молитвы. Однажды, как только я более или менее оправилась от болезни, мы с ней отправились в поле, чтобы раздобыть какой-нибудь еды. Матушка не пошла с нами, так как была еще слишком слаба, и поэтому бабушка могла спокойно поговорить со мной о древней науке.

Большинство трав я уже знала, потому что они служили для медицинских целей. Но теперь Нони рассказала мне об их магических свойствах. Так, лаванда использовалась в целительной магии, розмарин служил для хранения и пробуждения воспоминаний, а очанка помогала внутреннему зрению.

Однако бабушка показала мне и те два растения, которые служили только магическим целям. Они были очень опасны, и пользоваться ими можно было лишь в исключительных случаях и только хорошо обученным людям. Бабушка обещала, когда придет время, показать мне, как их использовать, – во-первых, белену, которая дает человеку возможность летать, а во-вторых…

– Вот это, – прошептала она благоговейно, когда мы обе присели у подножия древнего дуба, и залюбовалась непритязательным шишковатым грибочком, – ключ к началу.

Она всегда называла это «началом», хотя впоследствии я не раз слышала, как это называли посвящением или инициацией.

Однажды, когда матушка отдыхала в доме, а мы с Нони ползали на коленях в огороде, бабушка вдруг подняла лицо к синему, ясному небу. Проследив за ее взглядом, я тоже увидела низко над горизонтом призрак луны, совершенный круг прозрачной слоновой кости.

– Чудесная, полная луна, – с восхищением сказала Нони. – Нынче ночью мы встретимся, приготовься.

И не произнеся больше ни слова, вернулась к прополке.

Я бы непременно засыпала ее вопросами, если бы от волнения и нетерпения чуть дар речи не потеряла. Тем не менее я молча закончила работу и внешне была совершенно спокойна, хотя на самом деле мои сердце и мысли разрывались между радостью и страхом.

Вечером Нони приготовила нам на ужин жирную курицу и овощное рагу. Я принесла Нони матушкину тарелку и с удивлением увидела, как она положила в нее большую порцию овощей, с самым невозмутимым видом посыпала их каким-то порошком и размешала матушкиной ложкой. Поскольку мы с Нони стояли спиной к маме, я кинула на бабушку острый, вопросительный взгляд. Нони лишь пожала плечами и добавила к рагу куриное бедрышко.

Дрожа от предвкушения и вины, я отнесла матери ее ужин, который та съела с необыкновенным для нее аппетитом. Мы с Нони тоже поужинали – конечно, наши порции были поменьше и в них ничего не было добавлено.

Через час, еще до наступления темноты, матушка потихоньку начала посапывать. В это время мы с бабушкой молча сидели перед все еще не погасшим очагом. Еще целый час провели мы в таком положении, и каждая была погружена в свои мысли и, конечно, шептала про себя молитвы, связанные с предстоящим событием. Я прежде всего молилась о том, чтобы та жертва, которую принес еврей, отдав свою жизнь за меня, оказалась ненапрасной. А еще я молилась о том, чтобы скорее узнать, что же именно как жрица Дианы я должна буду делать.

Наконец наступила глубокая ночь. Однако лунный свет, струившийся сквозь открытые ставни, был таким ярким, что казалось, будто это не ночь, а день. Взявшись за руки, мы поднялись и вышли из дома.

Мы пошли прочь из деревни, прочь от Тулузы, темными башнями возвышавшейся вдали на фоне залитого лунным светом неба. Трава и полевые цветы мягкой прохладой стелились под нашими босыми ногами. Я нисколько не удивилась, поняв, что направляемся мы в старую оливковую рощу. Много раз доводилось мне видеть деревянную статую Девы Марии во время весенних празднеств, когда ее украшали цветами. Я сама не раз стояла вместе с другими детьми на священной земле перед образом Пресвятой Девы и протягивала ей цветы – свое приношение. Даже тогда я чувствовала, что стою на земле, посвященной Великой Матери, и позже Нони рассказала мне, что эту деревянную статую поставили на месте древнеримской каменной статуи Дианы, увенчанной короной в виде полумесяца.

Итак, мы вошли в оливковую рощу и под серебристыми изогнутыми ветвями, покрытыми зеленоватой листвой, направились к поляне, мерцавшей впереди слабым голубым сиянием и оттого сразу привлекшей мое внимание.

Наконец мы вышли на поляну, над которой раскинулся небесный шатер с луной и звездами. На поляне, внутри тонкого, мерцающего голубого шара находились три фигуры: статуя Святой Матери, украшенная гирляндой из розмарина, и двое плачущих людей, мужчина и женщина, сидящие внутри круга, начерченного ими на земле. Когда мы приблизились, они взглянули на нас – или, лучше сказать, на мою бабушку – и их залитые слезами лица неожиданно просияли от радости.

– Анна Магдалена! – вскричала женщина, а молодой человек одновременно с нею воскликнул:

– Мы думали, что ты умерла!

– Дети мои! – громко произнесла Нони, а потом, дав мне знак оставаться на месте, приблизилась к кругу и указательным пальцем вырезала отверстие в голубом сиянии, а ногой стерла часть дуги, начерченной на земле.

Потом дала мне знак войти в круг, и я тут же ей подчинилась. Сначала я, а потом она проникли в круг, а затем она запечатала отверстие и указательным пальцем восстановила целостность круга на земле. Теперь все мы находились внутри голубого шара.

После этого она крепко обняла женщину.

– Ах, Маттелина! Моя Маттелина! Неужели остались только мы?

– Только мы, – зарыдала та в ответ. Это была худенькая, как голодная птичка, женщина лет двадцати, а то и двадцати трех, у нее было детское личико, из тех, какие никогда не будут выглядеть старыми, темно-золотистые волосы, и глаза были похожего оттенка – светло-карие. – Мой Гийом умер! И мой маленький Марк меня покинул, мой маленький мужчина!

Бабушка отстранилась от нее на расстояние вытянутой руки.

– Но твоя малышка, Клотильда?

– Жива, – ответила та с тем же страданием в голосе. – Но у нее так болит животик! Есть обычную еду она не может, а молока у меня нет…

– Ах, бедняжки мои! – Нони ласково положила ладонь на затылок женщины и поцеловала ее в лоб. – Теперь мы вместе, и богиня поможет нам…

Маттелина отпрянула от нее и горько сказала:

– А где она была, когда умирали мой муж и мой сын?

– Ты говоришь как христианка, Маттелина, – с осуждением сказал молодой человек глубоким и спокойным, несмотря на недавние слезы, голосом.

Он склонился к бабушке и обнял ее с такой любовью, с таким уважением, что я тут же поняла, что Нони всегда была главой этой маленькой общины.

– Жюстен, – пробормотала она. А когда они разжали объятия, тихо спросила: – А кого ты потерял, сынок?

Кузнец Жюстен был высоким, могучим парнем и на всю деревню славился неторопливостью и невозмутимостью. Но теперь по его лицу пробежала дрожь подавленных слез, и он ответил:

– Отца. Мать. Сестру свою, Амели. Но все остальные здоровы. А еще… – Он сделал глубокий вдох, стараясь взять себя в руки, – а еще мою Бернис…

И, свесив крупную голову, зарыдал. Бабушка погладила его по руке и со слезами в голосе сказала:

– И мой Пьетро тоже умер. А где Лоретта, Клод, Матильда, Жорж и Мари, Жерар, Паскаль, Жан и Жанна-Мари?

– Увы! – заплакала Маттелина. – Нас было тринадцать, а теперь только трое.

И вдруг, неожиданно по-совиному округлив глаза, выплеснула на бабушку целый поток наполненных страхом слов:

– Священник говорит, что во всем виноваты ведьмы, которые тайно поклоняются дьяволу! Они целуют его в задницу и спят с ним! Отец Жан говорит, что они используют магию, как и мы, но их магия – злая, черная, и они занимаются тем, что насылают проклятия на простой народ. А по ночам они бродят в лесу, и я вся дрожу от страха, что когда-нибудь наткнусь на такую! А еще они крадут малюток и делают из их жира волшебные мази. Сегодня я даже заплакала, когда укладывала Клотильдочку! – На секунду она замолкла, потом вздохнула и продолжала: – Похоже, дьявол – очень могущественный бог! И если его магия так сильна, что он может наслать чуму и почти полностью уничтожить нашу маленькую общину, то он, может быть, даже сильнее, чем наша богиня…

– Хватит! – приказала Анна Магдалена, едва молодая женщина успела вымолвить последнее слово. – Вот что происходит, когда слушаешь священника, Маттелина! В тебя вселяются страх и неверие. Тридцать лет я приходила в лес по ночам и ни разу не встретила ни одного злодея. И я не желаю слушать даже предположения о том, что их дьявол, самый младший бог из четырех, может быть могущественнее, чем она, являющаяся матерью всех богов. Нет, сказка о злых ведьмах, которые якобы принесли чуму, – это то же самое безумие, что процветало здесь двадцать лет назад, когда в Лангедоке случился неурожай и наступил голод. И вот уже снова сжигают евреев! А те бегут на юг, в Испанию, – говорят, там безопаснее. – Она помолчала, а потом заговорила более суровым тоном: – Теперь мы, как община, должны быть крайне осторожны и следить за тем, как бы нас не застали за ворожбой или во время встречи здесь, в лесу. В противном случае нас объявят ведьмами и колдунами и всех сожгут. Ибо есть тут ведьмы или нет, а уж священники и жители деревни постараются их найти.

– Но если ведьм нет, – возразила Маттелина с таким отчаянием в голосе, что у меня на глаза невольно навернулись слезы, – и если магия богини – самая могущественная из всех, то почему же она не спасла наших любимых от такой ужасной смерти?

– Богиня приносит жизнь и радость. Поэтому она должна также приносить смерть и страдание. Такова цена вступления в этот мир. Как бы мы узнали одно, если бы не знали другого? – ласково спросила Анна Магдалена и, взяв молодую женщину за руку, подвела ее ближе к нам. – Посмотри: мы живы. Разве это не причина для радости? К тому же нас теперь не трое, а четверо. Это моя внучка Сибилль.

Наверное, представлять меня им было не обязательно: я знала обоих всю свою жизнь, правда, не очень близко. Хотя моей семье никогда не приходилось иметь дела с кузнецом, мы часто проходили мимо кузни на деревенской площади, где работали Жюстен и его отец. И как-то раз я видела, как Жюстен смотрел в глаза своей невесты, Бернис. А Маттелину и ее мужа я часто встречала в деревне – обычно на рынке.

И все же я чувствовала себя неловко, как чужая, потому что теперь они открылись передо мной совершенно в новом свете.

Маттелина взяла себя в руки и утерла слезы. Она подошла и легонько, будто перышком прикоснулась, поцеловала меня в обе щеки:

– Добро пожаловать в наше братство.

Жюстен сделал то же самое, хотя его поцелуи были заметно скромнее и в то же время крепче, а когда его борода коснулась моей щеки, у меня перехватило дыхание. В этот миг он взглянул мне прямо в глаза, и я сразу заметила две вещи: что эти глаза были зелеными и что я была страшно смущена волной тепла, пробежавшей по всему моему телу от живота до покрасневших щек.

Теперь я расскажу тебе нечто, что, возможно, убедит тебя в том, что я сумасшедшая. Ибо я увидела нечто, что было совершенно невероятно. И тем не менее я это ясно увидела. И вот что я скажу тебе, брат: ты тоже будешь ясно видеть такие вещи, если только сможешь вспомнить, как смотреть.

Высвободившись из объятий Жюстена, я заметила, что к Маттелине ластится огромный черный кот, на две головы выше ее и выше любого человека, которого я когда-либо встречала в жизни. Кот сидел на жирных задних лапах и, словно руки, потирал передние лапы. Несмотря на ласковое выражение, морда у него была страшная, с большими толстыми клыками, торчащими из нижней челюсти. Он низко склонялся к своей хозяйке, словно боясь, что может упустить тихо сказанное слово или неуловимую гримасу. Время от времени он начинал пропадать, так что я могла видеть сквозь него, и наконец исчез совсем. По правде говоря, я немного испугалась, не схожу ли я с ума? Или, может быть, Нони подсыпала мне в еду какую-нибудь дурман-траву? Однако весь остальной мир казался неизменным.

Я оглянулась на Нони, надеясь, что смогу шепотом сообщить ей о том, что я видела, но заметила, что рядом с ней с самым невозмутимым видом стоит тонкая тень красивого молодого человека в турецком тюрбане. Сложив прозрачные руки, он с улыбкой склонил голову, приветствуя меня. Я тихонько кивнула ему в ответ, надеясь, что никто этого не заметил.

Что касается Жюстена, то рядом с ним стоял очень симпатичный призрак, весьма похожий на его любимую Бернис в детстве.

Мне уже приходилось видеть кое-что и раньше в похожих на сон видениях, отделенных от реального мира, как я видела младенцев в животах рожениц. Но никогда мне не приходилось видеть прямо перед собой явно потусторонние создания. Это очень взволновало меня. Я взяла Нони за руку, и она, заметив мой встревоженный взгляд, дала мне знак придержать язык. Что я и сделала, стараясь до самого конца не подавать виду, что что-то происходит. Ведь ни Маттелина, ни Жюстен не замечали своих неземных гостей, да и Нони, похоже, почти ничего не видела.

Наконец Нони отпустила мою руку и махнула рукой, показывая, что мы все должны встать в круге за ее спиной. Что мы и сделали, причем я не сводила глаз с остальных, надеясь, что смогу повторить их движения.

Анна Магдалена встала лицом к северу, где за деревянной богиней и серой тенистой завесой листвы спал город Тулуза – темный и неприступный. Глубоким, утробным голосом она начала распевать какие-то слова на своем родном языке (как предположила я, ибо не понимала ни слова), сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, постепенно поднимая тональность.

Подняв лицо к небу, я увидела, что луна и звезды высветили высоко-высоко над нашими головами некую точку, которая делалась все светлее, все ярче и ярче и наконец начала двигаться… Это был деосиль. Деосиль же, объясняла мне Нони раньше, означает движение по часовой стрелке, приглашение, призывание духа. Воронка вращалась все быстрее и быстрее, постепенно снижаясь и снижаясь, и в конце концов пронзила тонкую голубую оболочку, окружавшую нас, и окутала Анну Магдалену.

Какой красивой она вдруг стала! Хотя я не могла видеть ее лица, я заметила, что ее фигура распрямилась, стала сильной, высокой, стройной, словно свет проник в глубину ее костей и приподнял ее навстречу небесам. А когда она вскинула руки, приветствуя спускающийся с небес поток света, рукава ее платья откинулись, и я увидела, что кожа на ее руках изменилась. Теперь она была не темная, выжженная солнцем, изборожденная временем, а светящаяся, лучащаяся сиянием не менее сильным, чем сияние луны. Таким сильным, что я невольно зажмурилась. А открыв глаза, не увидела перед собой призрачного силуэта турка: сияние уже совершенно затмило его.

Анна Магдалена откинула голову назад, и покрывало сползло, обнажив распущенные, спускавшиеся ниже пояса волосы – иссиня-черные, с легкой серебристой проседью. Потом она вновь распрямилась и опустила руки, а затем, указав прямо на север, высоким и тонким голосом выкрикнула какой-то приказ.

Не в силах сдержать радость, я громко засмеялась, потому что воздух вокруг стал живым, вибрирующим, словно наполненным энергией тысячи жужжащих пчел или грозовыми вихрями. В напряженном молчании, не замечая моего восторга, застыли рядом со мной Жюстен и Маттелина.

Потом Анна Магдалена – а с ней и некто гораздо величественнее – повернулась лицом на восток. А поворачиваясь, она прочертила указательным пальцем на уровне талии толстую золотистую светящуюся черту. И тогда я увидела ее лицо в профиль. До сих пор явственно помню, каким молодым и прекрасным оно тогда стало.

Еще один поворот, потом другой, и мы вновь оказались лицом к северу, но на этот раз мы были окружены мерцающим золотым кольцом. И окружавшая нас сфера, которая прежде казалась тонким голубым покрывалом, стала вдруг твердым сапфировым шаром, сверкающим золотыми искрами.

Шаром, сквозь который можно было смотреть. Вглядевшись, я изумилась: по ту сторону шара я увидела каких-то странных созданий. С каждой из четырех сторон света, к которой обращалась Нони, возвышались теперь до самого неба огромные великаны, светившиеся каждый особым цветом – мшисто-зеленым и коричневым цветом земли, мерцающе-желтым цветом солнца, красно-оранжевым цветом пламени, темно-синим цветом моря. Я назвала их великанами, но лишь двое из них, желтый и зеленый, хотя бы смутно напоминали очертаниями человеческие фигуры. Двое других – красный и синий, являлись скорее чистой энергией, столбами призматического живого света, больше напоминавшими солнце, луну или звезду, нежели человека или какое-то живое существо.

Они казались такими же бессердечными и равнодушными, какими бывают камень или смерть, но я нисколько их не боялась, потому что понимала, что они встали там как стражи, оберегающие нас, и готовы были исполнить любое наше приказание. А за ними, за пределами того яркого уютного круга, в котором мы находились, громоздилось множество темных, бесформенных существ, способных принять любую форму, и других, жаждущих присосаться как пиявки к тем, кому не хватает воли их с себя сбросить.

Но тут мое внимание отвлекла от них Нони, которая повернулась лицом к нам. Она была теперь живым воплощением той богини, чья статуя стояла за нашими спинами. Лицо ее светилось, а руки были распахнуты нам навстречу тем же приветственным жестом, который мне доводилось видеть у многих статуй, изображающих Деву Марию. Сияние, исходившее от нее, лившееся изнутри ее, слепило мне глаза, но зрелище было настолько прекрасно, что я не отводила взгляда.

Даже Жюстен и Маттелина, которые наверняка много раз уже видели перевоплощение моей бабушки в богиню, стояли рядом со мной в благоговейном оцепенении. И когда Анна Магдалена спросила:

– О чем просят мои дети? – Маттелина поклонилась с неподдельным почтением и промолвила:

– Моя доченька, моя Клотильдочка больна. Как я хочу, чтобы она поправилась!

В ответ бабушка протянула руки Маттелине, стоявшей справа от меня, и Жюстену, стоявшему слева. Те, в свою очередь, взяли за руки меня. В то же мгновение в меня словно попала искра и от них сквозь меня побежал какой-то ток, похожий на дрожь молнии перед тем, как та коснется земли. Это ощущение стало лишь возрастать, когда мы медленно пошли по кругу, образуя маленький хоровод внутри большого светлого круга. Анна Магдалена вела нас, постепенно ускоряя шаг и произнося нараспев слова, которых я не понимала, за исключением одной фразы:

– Диана, Диана, бона дэа…

Остальные стали вторить ей, и я тоже старалась подпевать, как могла. Маттелина наклонилась ко мне и медленно, четко повторила для меня слова гимна. Она объяснила мне:

– Мы пытаемся представить себе огромный белый конус, упирающийся вершиной в середину нашего круга. Когда он наберет полную мощь, мы пошлем его к моей Клотильдочке.

И тогда я тоже увидела посреди нашего круга воронку белого света, которая вращалась все быстрее и быстрее, в ритме нашего все ускоряющегося танца. И хотя ночь была прохладной, с нас уже градом катился пот, причем не от движения, а от невероятного жара, исходившего от вращающегося конуса. Тональность песнопения становилась все выше и выше, так что я уже не могла ей следовать, а она все поднималась и поднималась.

Жара, поток энергии и песнопение, вибрировавшие в каждой клеточке моего тела, довели меня до почти невыносимого восторга. К этому времени конус стал уже таким широким и высоким, что вышел за пределы нашего синего шара и поглотил нас, заслонив от меня Нони. И в этот момент я услышала, как бабушка вскричала:

– Всё!

Танец мгновенно прекратился, и все мы, сделав одновременно глубокий выдох, пошатываясь, встали рядом друг с другом. Нони, Жюстен и Маттелина воздели руки к небу, и я тут же последовала их примеру. И в тот же миг энергия потекла от нас вовне и вверх. Основанием вверх конус взмыл в ночное небо и отправился на поиск младенца Маттелины.

И он нашел девочку. Я ясно увидела, как конус пролетел над нашей маленькой деревушкой и проник в приоткрытую дверь дома, в котором на широкой, покрытой соломой кровати спал спеленутый ребенок, которому было всего несколько месяцев от роду. Младенец был бледный, болезненный, с желтоватой кожей и впалыми щечками. Под глазками у него были синяки, слишком большие для такого крохотного личика. И вот конус света охватил младенца и как бы проглотил его, словно кит Иону. Но потом он стал медленно вливаться в девочку, всасываться маленьким тельцем, отчего оно начало светиться изнутри, бледная кожа порозовела, и щечки стали похожи на румяные персики. Я увидела, что девочка тихо вздохнула и погрузилась в глубокий, дарующий здоровье сон.

Никто, кроме меня, не видел этого, но глаза у всех ярко блестели, а взволнованные лица пылали. Все мы очень устали и обливались потом. И в то же время я испытывала восторг, потому что стала свидетельницей силы богини, проявленной таким совершенно новым для меня образом.

В ту ночь это было не единственное наше чародейство. Мы наделили волшебными свойствами травы, которые Нони принесла с собой в круг, а потом съели их с мысленной мольбой о том, чтобы богиня помогла нашей деревне грядущей осенью и зимой. За этим последовали и иные мольбы и просьбы, переданные нами богине через песнопения Нони. В конце концов Анна Магдалена обошла круг и, обратившись последовательно к четырем сторонам света, отпустила одного за другим наших стражей-великанов. Я почувствовала некоторое разочарование, потому что никогда раньше не ощущала такой свободы ясновидения и такого явственного присутствия богини. Мне хотелось, чтобы наш круг никогда не кончался. И вдруг, в тот самый момент, когда солнечно-желтый великан начал исчезать, я увидела за ним мелькнувший на миг, но незыблемый, как маяк, шар белого света и тут же преисполнилась невыразимой радостью, ибо поняла: он ждет меня.

Но когда отодвинулся в сторону сапфировый великан, я заметила за ним нечто прямо противоположное – столп самой черной тьмы.

Нет, использование слов «темный» или «черный» для описания того, что я увидела, означает наполнение этих слов слишком зловещим смыслом. Ибо без мягкого, нежного спокойствия, которое приносит наступление темноты, и без украшенной блеском звезд черноты ночи мы бы возненавидели яркий дневной свет. Но то, что увидела я, не было ни тьмой, ни светом, а чем-то невыразимо жутким, означавшим полное отсутствие всего: любой жизни, любой надежды.

И это тоже ожидало меня.

У меня задрожали колени, и я чуть не упала. Между тем Нони убирала круг. Она отпустила стражей, а затем ногой стерла начертанную на земле дугу, отчего сразу исчезли и синий шар, и золотое кольцо, и все потусторонние создания.

Я спросила:

– Круг всегда бывает таким коротким?

Не успела Нони ответить, как в разговор вступила Маттелина:

– Нет. Часто он длится почти до самой зари. Но ты еще не вступила на путь и не посвящена в его тайны. Когда-нибудь, может, через год…

– Ее посвящение состоится в следующее полнолуние, – резко прервала ее Нони, которая теперь уже явно была не воплощением богини, а просто моей бабушкой.

Маттелина вскинула тонкие бесцветные брови:

– Через месяц? Но почему внучка жрицы будет ждать всего один месяц, когда мне пришлось ждать восемь месяцев, а Жюстену – девять?

– Мати! – остановил ее Жюстен, положа руку ей на плечо. – Она – жрица. Она имеет право.

Маттелина успокоилась и не произнесла больше ни слова, но по легкому изгибу ее бровей было ясно, что она не согласна.

– Вы всегда знали, что моя Сибилль вдвойне наделена даром ясновидения, – объяснила Нони. – Вся ее жизнь была подготовкой к пути. Я привела ее сюда сейчас только потому, что она уже готова. В следующее полнолуние она вступит на путь.

И ни слова больше не было произнесено в ту ночь. Когда же мы с Нони отделились от остальных и пошли домой через луг, бабушка наконец прервала молчание и сказала:

– Жюстен – славный парнишка. Он не так силен в ясновидении, как его покойная матушка, но их род принадлежит к расе.

– А род Маттелины – нет? – спросила я, чтобы проверить правильность своей догадки.

Нони вздохнула:

– Они принадлежали к расе раньше, в прошлых поколениях. Но потом неудачные браки испортили их породу. И тем не менее Маттелина тоже встала на путь.

Снова воцарилось молчание. Я чувствовала, что слова просто висят в воздухе, но не решалась их произнести. Наконец Нони заговорила:

– Деточка, тебе суждено уйти из нашего круга. Чума ослабила его, но грядут еще более страшные беды. Твой дар ясновидения гораздо сильнее моего. А через месяц и магия станет сильнее. Когда это время настанет…

– Но какая еще магия может быть в нашей деревне сильнее того, что я видела сегодня ночью?

– Эта магия в тебе, Сибилль. А твоя судьба где-то совсем в другом месте.

Она произнесла это с такой нежностью и в то же время с таким значением, что я была ошеломлена. И в то же время я поняла, что ее сердце переполняет скорбь. А поняла я это потому, что она назвала меня моим французским именем, что вообще-то в тех случаях, когда мы оставались наедине, делала крайне редко.

– Но я не понимаю…

– Со временем поймешь. Вот… – Она вынула из кармана своего черного платья маленький полотняный мешочек на веревочке и протянула мне. – В твоей жизни наступает опасная пора. И это защитит тебя от бед. Никогда прежде ты не была так уязвима, как сейчас.

Я с благодарностью взяла у нее оберег и повесила на шею. Но Нони не отняла руки. Она хотела у меня что-то спросить.

– А тот… золотой амулет… Ты ведь все еще носишь его? Да?

– Да.

Я тут же почувствовала, что очень не хочу расставаться с тем амулетом.

Уловив мое колебание, Нони нетерпеливо взмахнула рукой.

– Деточка, теперь никто не должен влиять на тебя, кроме богини. Еврейский амулет спас тебя от чумы, это правда. Но мой оберег будет хранить тебя не только в этом мире, но и в мире невидимом, который знает о том, что ты существуешь. Мне же он теперь не понадобится. Неужели ты мне не доверяешь?

Больше не сопротивляясь, я сняла с себя золотой амулет на толстой цепочке и опустила его на бабушкину ладонь.

– Я позабочусь о нем! – промолвила Нони с улыбкой.

Лишь потом я узнала, что она имела в виду.

В месяц, предшествовавший моему посвящению, у меня было достаточно времени подумать о том, что сказала Нони. Но никогда раньше богиня не казалась мне такой далекой и никогда раньше мысли мои не были столь сбивчивы и противоречивы.

«Твоя судьба где-то совсем в другом месте…»

Что за глупая мысль! С чего бы я вздумала покинуть родную деревню? Я никогда не оставлю Нони и матушку. Никогда…

Когда такие пугающие мысли посещали меня, я прогоняла их, пытаясь представить себя женой кузнеца. После того моего первого круга прошло всего несколько дней, как Жюстен явился к моей матушке и, сославшись на то, что в нашей деревне осталось мало мужчин, убедил ее в том, чтобы она отдала меня за него. Сговор произошел, и был назначен день свадьбы, которая должна была состояться в сентябре, через месяц. Жюстен преподнес мне отличную дубовую прялку своей покойной матери. Предстоящее замужество не огорчало меня, потому что Жюстен был хорош собой, молод и обладал не только славным характером, но и мускулистой грудью, наводившей меня совсем не на детские мысли. Матушка была довольна, потому что Жюстен и те из его сестер, что пережили чуму, относились к самым богатым жителям в деревне, а это означало, что в старости ей будет обеспечен хороший уход. Теперь она не говорила ни о чем, кроме предстоящей свадьбы. Но после смерти отца с ней произошла мрачная перемена: она совсем потеряла аппетит, щеки у нее впали, а в глазах поселилось подозрение.

По вечерам, когда мы сидели у очага и шили мой свадебный наряд, я с уважением выслушивала все ее советы. Она плакала, вспоминая свое собственное свадебное платье, которое сшила двадцать лет назад, когда была обручена с отцом. Но мои сердце и сознание были сосредоточены не на предстоящей свадьбе, а на грядущем вступлении на путь и на странном отдалении от меня и богини, и ясновидения.

Наконец этот день наступил. Вернее сказать, не день, а ночь – и такая ночь, когда свинцовые тучи затянули черное небо и пролились на землю сильным и теплым ливнем. Когда матушка захрапела и мы с Нони начали надевать плащи, я почувствовала, насколько натянуты мои нервы. Пальцы у меня дрожали, и я испытывала не возбуждение и предвосхищение чудесного, как предполагала, а подлинный ужас. Я не могла смотреть Нони в глаза, а она избегала моего взгляда, и когда мы вышли из дома прямо под проливной дождь, мы не сказали друг другу ни слова. Бабушка шла впереди с необычной торопливостью и решимостью, так что я, стараясь поспеть за ней, скоро вспотела, так как была в платье и плаще, а воздух был очень влажный.