Текст книги "Изменчивость моря"

Автор книги: Джина Чан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Пожалуй, он спросил бы у меня, не хочу ли я выйти с ним, если бы я согласилась пойти в «Загвоздку». Или постаралась заинтересовать его. Или если бы весь наш разговор не пошел наперекосяк.

– Круто, – повторила я. Я почувствовала легкий укол сожаления, который постаралась проигнорировать, сделав глоток пива.

Мое внимание переключилось на маленький голубой аквариум с рыбками на приставном столике. В нем не было ничего особенного – обычный замок с несколькими растениями из водорослей и одной ракушкой, но две золотые рыбки внутри были прекрасны. На плавниках у каждой имелись черные и белые пятна, а хвосты были длинными и тонкими, как паутинка, и развевались за ними, как свадебные вуали, когда они плавали по периметру аквариума. Я наблюдала за тем, как они двигаются, – их тела походили на маленькие золотые полоски в воде, – и начала чувствовать, что волнение по поводу этого вечера покидает меня.

Юнхи придавала большое значение вечеринке, говоря, что это наш шанс познакомиться с новыми людьми из старшей школы, расширить кругозор, наконец-то стать популярными и подцепить бойфрендов, и я тоже заразилась ее волнением – в основном потому, что вечеринка была для меня чем-то новым, таким, чего стоило ждать с нетерпением. Время, казалось, останавливалось, когда Апы не было дома, наши вечера проходили незаметно, не прерываемые его веселым приветствием всякий раз, когда он входил в парадную дверь. В последнее время, не смотря даже на странную беззаботность Уммы в его отсутствие, между нами тяжелым снежным покровом опустилась тишина. Как будто нам вовсе не о чем и незачем говорить, когда Апы нет рядом.

Но, честно говоря, я надеялась, что Юнхи окажется права, что эта ночь станет по-настоящему особенной. Я не была такой, как Юнхи – я не заботилась о том, чтобы стать популярной – но я действительно мечтала, что все изменится, хотя и не знала толком, каких изменений хочу. Больше всего мне не хотелось, чтобы она оставляла меня позади, планируя подъем по лестнице популярности. Но никто не оборачивался, чтобы посмотреть на меня, взгляды присутствующих скользили мимо меня к Юнхи, даже Брайан Фитч думал, что я слишком странная, чтобы со мной разговаривать, и это казалось очевидным подтверждением того, что сегодня вечером для меня ничего не изменится. Я хотела вернуться домой.

Юнхи застала меня за разглядыванием аквариума с рыбками.

– Я пойду на улицу, – сообщила она. – Хочешь со мной?

– Мне и здесь хорошо, – отозвалась я.

– Ты серьезно? – в ровном и беспечном голосе Юнхи теперь слышались нотки неодобрения и раздражения. – Почему ты ведешь себя как зануда?

– Наверное, я просто не в том настроении.

– Было нелегко провести нас на эту вечеринку. – Уголки рта Юнхи всегда опускались вниз, когда она была расстроена. – Нам повезло, что мы здесь.

– Это не делает нас членами какого-то клуба избранных, – возразила я. – Мы просто пришли, и все.

– Я хотела, чтобы мы хоть раз повеселились и завели новые знакомства, – сказала она. – Ты можешь просто не быть такой нелюдимой? Тара милая, когда узнаешь ее поближе. И Эш тоже.

– Я уверена, что они прекрасные люди. Они просто не мои люди.

– Послушай, – проговорила она, понизив голос. – Если ты хочешь продолжать быть чудачкой-отщепенкой в старшей школе, я не против. Но не жди, что меня устроит такое положение дел, потому что я очень хочу завести друзей в этом году.

– Почему ты ведешь себя как стерва? – спросила я. Юнхи отпрянула, и я тут же пожалела о своих словах, но теперь настала моя очередь раздражаться. Она придавала слишком большое значение этой дурацкой вечеринке. – Я просто сказала, что не хочу сейчас выходить на улицу.

– Ты всегда так делаешь, – бросила она. – Ты становишься такой странной всякий раз, когда я привожу нас в новую компанию. Это ненормально. Я делаю тебе одолжение, приглашая сюда со мной.

Я почувствовала, как горит моя шея.

– Как великодушно, – услышала я свой голос. – Это так мило с твоей стороны – думать обо мне.

Она вздохнула.

– Ладно, поступай как знаешь. – Она взяла еще одно пиво и ушла.

Я вернулась к изучению золотых рыбок, наблюдала, как они медленно танцуют друг с другом. Неожиданно рядом с моим локтем раздался тихий голос.

– Ты хочешь помочь мне накормить их?

Я посмотрела вниз и увидела пару внимательных глаз, увеличенных толстыми стеклами очков. Передо мной стоял маленький ребенок, сжимающий в руках коробку рыбных хлопьев. Она сдвинула очки на переносицу и откашлялась. Она казалась раздраженной.

– Ну, если ты не собираешься помогать мне кормить их, то хотя бы дай пройти.

– Извини, – опомнилась я. – Ты… это твои рыбки?

Она закатила глаза, глядя на меня.

– Да, – сказала она. – Я здесь живу.

– Должно быть, ты сестра Эш, – догадалась я.

Я не знала, как вести себя в присутствии маленьких детей. Они заставляли меня нервничать своими криками, беготней и несдержанностью. Но этот ребенок казался нетерпеливым взрослым в теле крошечной девочки. На ней были красные вельветовые брюки и футболка с изображением краба. «Не будь таким самоврыбленным, – гласил текстовый баббл[20]20
    Баббл (англ. bubble – пузырь) – выноски для создания комментариев, диалогов к картинкам, в основном используются в комиксах.


[Закрыть], выходящий у краба изо рта. – Помоги очистить наши океаны!»

– А кто ты? – спросила она. – Ты не похожа ни на одну из подруг моей сестры.

Я на мгновение почувствовала себя оскорбленной. Интонация, с которой она это произнесла, указывала на то, что она заметила мою очевидную некрутость, мою неловкость в общении со всеми остальными в комнате. Дети с легкостью чувствуют подобные вещи. Тогда я поняла, что нет смысла обижаться на ребенка, тем более если ребенок, по сути, прав.

– Так и есть, – сказала я. – Пришла за компанию с подругой. На самом деле, мы с Эш толком и не знакомы.

– Друзья Эш такие же тупые, как она сама, – заявила девочка.

Она осторожно кормила рыбу, понемногу высыпая хлопья в воду и изо всех сил стараясь распределить их как можно равномернее. Мы наблюдали, как рыбы поднимают головы навстречу падающим хлопьям.

– Я Одри, – сказала она.

– Как Хепберн? Моей маме очень нравится фильм «Римские каникулы».

Она посмотрела на меня так, словно я сказала что-то невероятно глупое.

– У меня наверху есть другие рыбы, если хочешь взглянуть.

Я последовала за ней сквозь толпу, через зал, все больше заполняющийся гостями и облаками табачного дыма. Кто-то передавал по кругу бутылку текилы, все жадно из нее хлебали. Заиграла другая песня, на этот раз что-то из инди-рока, которую, видимо, знали почти все ребята в комнате. Они разразились хоровым пением, держась друг за друга и сентиментально раскачиваясь, как на концерте. Один из них вытащил свой телефон и начал светить им в потолок, что конечно же стало сигналом для всех остальных сделать то же самое. Девушки закатили глаза, но это все же их позабавило, и одна из них начала записывать происходящее на свой телефон.

От пива меня начало немного клонить в сон. На вкус оно оказалось разочаровывающе кислым и землистым, особенно после сладкого, похожего на жидкую конфету соджу, который мы с Юнхи разделили в ее спальне. Одри изящно пробиралась сквозь толпу, направляясь к лестнице.

– Ты идешь или нет? – спросила она.

Ей принадлежала самая большая детская спальня, которую я когда-либо видела, намного больше моей. Она складывалась в симфонию фиолетовых оттенков: все – от стен до простыней, подушек и даже светильников – было выполнено в различных оттенках лилового, лавандового и темно-фиолетового. Вдоль стен выстроился ряд аквариумов – гораздо больших, чем тот, что остался внизу, – в которых плавали десятки рыб: пескари, гуппи, золотые рыбки и один потрясающий петушок, чьи синие и алые плавники колыхались в воде, как складки вечернего платья. Я чувствовала, что Одри наблюдает за моей реакцией, когда я наклонилась, чтобы рассмотреть его поближе.

– Это потрясающе, – сказала я. – У них есть имена?

Одри кивнула.

– Это Октябрь, – она указала на петушка. – А остальные – Апрель, Май, Июнь и Август.

– А что случилось с Июлем и Сентябрем? – поинтересовалась я.

– Октябрь съел Июля, – торжественно произнесла она. – А Сентябрь выпрыгнул из аквариума.

Октябрь, казалось, надулся при упоминании своего имени, красуясь перед зрителями.

– О, отстойно, – сказала я. – А ты знала, что петушков еще называют бойцовскими рыбками?

– Да, все это знают, – скучающе отозвалась Одри.

Она показала мне блокноты, в которых записывала привычки и поведение рыб, сколько их кормили каждый день, каков был уровень рН воды.

– Круто, – оценила я. Она начинала мне нравиться, эта странная маленькая девочка с домашним аквариумом и манерами взрослой, которая знала о рыбах больше, чем я в ее возрасте. Не создавалось впечатления, что она действительно может быть родственницей Эш, чьи пронзительные крики и смех я слышала даже отсюда. – Мой папа работает в океанариуме «Фонтан-плазы», торгового центра. Тебе стоит попросить родителей как-нибудь сводить тебя туда, если хочешь увидеть еще больше рыб.

Казалось, это произвело на нее впечатление.

– Ты часто туда ходишь?

– О, конечно, – подтвердила я. – Все время. По сути, я там выросла.

– Однажды я попросила Эш сходить со мной, но она сказала, что там будет скучно, – вздохнула Одри.

Впервые она заговорила как настоящая восьмилетка. По моим прикидкам ей столько и было.

– Я собираюсь стать ихтиологом, когда вырасту, – добавила она.

– Уверена, так оно и будет, – кивнула я.

Снизу мы слышали все больше криков по мере того, как гости становились все пьянее и развязнее.

– Где ваши родители?

– В отпуске. – Ее голос звучал задумчиво. – Они не хотели брать с собой меня и Эш, потому что нам пришлось бы пропустить школу, и теперь она должна присматривать за мной.

– Ты скучаешь по ним?

– Да, – сказала она. – Эш не нравится, если я нахожусь рядом, когда у нее в гостях друзья, поэтому она сказала мне оставаться здесь, пока вечеринка не закончится.

Она постучала по стенке аквариума, и мы увидели, как одна из гуппи, маленькое существо цвета электрик с крапинками и красной полосой на хвосте, промелькнула мимо, следуя за ее пальцем.

– Как-то дерьмово, – заметила я. – Это ведь и твой дом тоже.

Выражение скептицизма и легкого ликования промелькнуло на ее лице, когда она услышала, что собеседница постарше произнесла нехорошее слово.

– Думаю, да, – сказала Одри. – Она говорит, что я чудачка и что я раздражаю.

– Возможно, так оно и есть, – протянула я. – В смысле, я, конечно, недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы судить об этом, – она ухмыльнулась, услышав мои слова. – Но, типа, кого это волнует, верно? Если она считает тебя странной только потому, что тебе нравится то, что не нравится ей, это чепуха. Ты такая, какая есть.

– Почему твои глаза так выглядят? – спросила она, перебивая меня. Я в тот момент пустилась в разглагольствования о том, что, похоже, никто не понимает девочек, которые хотят быть сами по себе, думать об интересных вещах и исследовать их, что такие девочки, как мы, просто пытаются узнать больше о мире и что если бы мы были мальчиками, никто бы так не поступал, наоборот, все заботились бы о наших интересах, и неважно, серьезно наше увлечение или нет.

– Как – так? – переспросила я.

– Как будто тебя ударили по лицу, – пояснила Одри.

– Ах, это, – вспомнила я. – Это работа моей подруги. Она считает, что получилось очень круто.

– Она ошибается.

Я уже собиралась сказать что-нибудь резкое в ответ, заявить, что ее никто не спрашивал, но тут я мельком увидела свое отражение в зеркале ее спальни и начала смеяться. Она была права – я выглядела нелепо. Я пошла в ванную дальше по коридору и плескала холодной водой на лицо, пока не стерла с него весь цвет и блеск. Когда я закончила, мое лицо стало светлее, свободнее.

Я вернулась в комнату Одри, где мы продолжили обсуждать рыб и их повадки, то, как они вели себя, когда она приобрела каждую из них, и то, какие были ее любимыми.

– Однако я стараюсь не показывать этого слишком явно, – добавила она. – Остальные начинают ревновать.

Я рассказала ей о Долорес, о том, как мой отец отправлялся на ее родину в попытке собрать больше данных и образцов из Беринговой Воронки, чтобы определить, что именно в тамошних водах провоцирует не только иную продолжительность жизни, но и новые эволюционные черты у обитающих там организмов, например, способность осьминогов к окрашиванию в цвета, которые раньше им были нехарактерны. О том, как работа моего отца – хотя он и настаивал на том, что она имеет огромное значение, выходящее за рамки простого интереса к жизни и циклам спаривания морских существ – не окупилась, так что хоть ему и удалось организовать экспедицию в этом году, это, вероятно, будет последний раз, когда он сможет побывать там.

Конечно, я не сказала ей, что настоящая причина, по которой, как я полагала, он уехал, заключалась в том, что отношения между ним и Уммой ухудшились. Они больше не общались друг с другом как прежде после того, как она узнала о нем и Лоре. Если ей нужно было что-то сказать ему, она передавала все через меня, следя за тем, чтобы никогда не оставаться с ним наедине в комнате.

И все же они, казалось, не хотели расставаться. «Почему бы вам просто уже не развестись?» – однажды спросила я Умму.

Она посмотрела на меня так, словно я предложила ей отрастить крылья и улететь. «Это тебя не касается, – ответила она. – Не болтай о вещах, которых не понимаешь». Она была права – я вообще ничего не понимала. «Какой смысл, – думала я, – добровольно подвергаться такому количеству несчастий?»

Когда я стану старше, я пойму, что все, чего она хотела тогда – услышать от него извинения. Чтобы он умолял ее снова полюбить его, чтобы он клялся, что никогда больше не предаст. Но она, должно быть, знала, что просить Апу – человека, который приходил, уходил и делал все, что ему заблагорассудится, сделать нечто подобное, означает попросту напрашиваться на еще большее разочарование, и последствия его окажутся настолько тяжелыми, что ей придется уйти.

Мой телефон зазвонил, прервав разговор с Одри. Это была Тара.

– Иди забери свою подружку, – сказала она, невнятно выговаривая слова.

– Что? Кого?

– Юнхи, типа, без сознания.

– О господи! – воскликнула я и побежала вниз, Одри последовала за мной.

– Что случилось? Что происходит? – взволнованно спрашивала она. Я не ответила.

Выйдя на улицу, я обнаружила Юнхи спящей в шезлонге у бассейна, выражение ее лица было до странного блаженным, почти ангельским, несмотря на лужицу рвоты на рубашке.

– Что вы с ней сделали? – спросила я Тару высоким от волнения голосом.

– С ней все в порядке, – отозвалась Тара. – Мы просто опрокидывали шоты, у нее закружилась голова, и она сказала, что ей нужно прилечь.

– Вот дерьмо, – пробормотала я. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Мы с Юнхи и раньше пили в одиночку, но нажираться до такого состояния сегодня вечером не входило в наши планы. Ее родители думали, что мы на вечернем занятии по изучению Библии.

– Юнхи, проснись, – позвала я, встряхивая ее. Она открыла один глаз и зевнула.

– Где ты пропадала, Ро? – спросила она. – Я устала.

Она вздохнула и попыталась перевернуться на другой бок, чтобы снова заснуть, глубже зарываясь в блевотину на своей тонкой рубашке. Я снова выругалась и попыталась заставить ее сесть. Вокруг нас собралась толпа, многие смеялись, как будто не было ничего страшного в том, что моя лучшая подруга лежала без сознания в шезлонге на вечеринке, на которой мы вообще не должны были быть.

– Отвалите! – крикнула я им.

– Столкни ее в бассейн! Это ее взбодрит, – посоветовал один парень, имени которого я не знала.

– Вечеринка с купанием нагишом! – заорал другой под одобрительные возгласы.

– Я хочу залезть в горячую ванну, – промямлила она, ее дыхание пахло горечью.

– Ты больше не тусуешься, – отрезала я.

– Боже, тебе просто противно видеть, как я веселюсь, не так ли, – скривилась она, и на секунду я подумала о том, чтобы оставить ее и отправиться домой в одиночестве, предоставив ей возможность самой справляться с последствиями. Но потом она упала вперед, мне на грудь. – Меня тошнит, – сказала она, уткнувшись носом мне в плечо.

Я вздохнула, принимая простую истину: моя единственная задача на сегодня – позаботиться о ней. Позади толпы Одри наблюдала за нами, ее глаза расширились от шока и страха.

Я стянула с Юнхи нежно-розовую рубашку и бросила ее на влажную от росы траву, где она осталась лежать, как мертвая медуза. Я схватила чью-то толстовку с другого шезлонга и просунула в нее голову и руки Юнхи, как будто она была ребенком. Ее глаза распахнулись, и она, прищурившись, посмотрела на меня.

– Куда делся твой макияж?

– На самом деле мне он не особенно шел.

– Но я так хорошо поработала над ним, – захныкала она.

– Знаю, ты старалась. Но сейчас пора возвращаться домой.

– Ну, раз ты так считаешь, – согласилась она, вздыхая.

Я повела ее домой, проталкиваясь мимо зевак, всю дорогу наполовину несла ее на себе, наполовину заставляла враскоряку маршировать обратно к дому. На улицах было тихо, лишь изредка мимо нас проезжали машины. Юнхи блевала еще два раза по пути, делая это почти изящно – один раз с тротуара прямо в сточную канаву, а второй в чьи-то анютины глазки на клумбе.

– Умница, – приговаривала я, убирая ее волосы назад и поглаживая по спине.

У входной двери я придумала какую-то дурацкую отговорку для ее матери, сказала ей, что Юнхи неважно себя чувствует. Я затащила ее наверх, уложила в постель и поставила корзину для мусора рядом с ее изголовьем. Когда я уходила чистить зубы, она окликнула меня по имени.

– Ро, – пробормотала она. – Я больше не хочу на тебя злиться.

– Не беспокойся об этом. Спи.

– Просто иногда ты такая чертовски надоедливая.

Я рассмеялась.

– Да, ты тоже, – ответила я. Но она уже крепко спала.

Глава 7
Настоящее время

Домой из «Хэтти» я еду по пригородным дорогам, молясь, чтобы добраться целой и невредимой. Но даже несмотря на то, что я стараюсь быть осторожной, я проезжаю на красный свет и чуть не сбиваю что-то похожее на енота. Мгновение оно таращится на меня, его глаза-бусинки светятся в темноте, прежде чем оно убегает.

Я думаю о том, как однажды – сразу после того, как Тэ уехал в Аризону – я чуть не сбила нескольких подростков, возвращаясь из бара, трех худеньких девушек, одетых в темные толстовки с капюшоном и джинсы. Я свернула в сторону, чуть не врезавшись на своей машине в фонарный столб, чтобы избежать столкновения с ними, и они посмотрели на меня точно так же, как тот енот, их глаза были чужими и презрительными, их лица ярко освещались фарами. На одно безумное мгновение мне показалось, что я действительно сбила их, и я представила, какой бы стала моя жизнь, если бы одна или несколько из них оказались ранены или, что еще хуже, мертвы.

Страх, который пронзил мое тело в тот момент, преследовал меня еще какое-то время, и я оставалась трезвой следующие две недели. Я держалась подальше от «Хэтти», даже не хотела открывать пиво дома. «Я сворачиваю с тропинки, в конце которой меня могут ждать очень скверные последствия», – помнится, думала я сразу после того, как девушки пробежали мимо моей машины в ночь, грациозные, как молодые олени. «Никто не собирается исправлять твои ошибки за тебя», – заметила я, когда вернулась домой и пристально посмотрела на себя в зеркало в ванной. Но, как и все откровения свыше, это продолжалось недолго.

Не то чтобы у меня была наследственная предрасположенность. Умма вообще не притрагивается к алкоголю, а Апа, хотя и наслаждался время от времени парой кружек пива за ужином, никогда не слыл заядлым пьяницей. Просто иногда жизнь напоминает нескончаемую череду событий, варьирующихся от просто скучных до ужасных, и самый быстрый и простой способ навести порядок в голове – выпить.

Тэ никогда прямо не говорил, что, по его мнению, у меня могут быть проблемы. Но как-то раз он заметил, что я становлюсь другой, когда пью – более озлобленной, склонной к конфликтам. Я не знала, что на это сказать, поэтому пошутила: это неправда, я же все время злюсь. Он рассмеялся, но не согласился. Я попросила его не волноваться, заверила, что могу остановиться, когда захочу – но правда заключается в том, что мне нравится испытывать себя, наблюдать, как далеко я могу зайти, не нанося непоправимого ущерба себе или кому-то еще.

Поднимаясь в свою квартиру на третьем этаже, я вижу позолоченную серьгу на лестнице. Она сияет в тусклом свете, как крохотная капля солнца. Я машинально поднимаю ее и думаю, что с ней делать. Интересно, ищут ли ее, не перевернул ли кто-нибудь все свое жилище в лихорадочных поисках украшения. Металл легкий, дешевый, но, возможно, это был подарок, имеющий сентиментальную ценность в глазах владельца.

Я подумываю о том, чтобы взять ручку и бумагу, оставить записку у почтовых ящиков, представляю, как завтра утром буду ходить с серьгой от двери к двери, расспрашивая соседей, не теряли ли они недавно какие-нибудь украшения. В моей голове рисуется целая альтернативная вселенная, в которой я резко меняю всю свою жизнь и становлюсь человеком, который утруждает себя поиском владельцев потерянных вещей, который не боится действовать и проявлять инициативу и не сдается, пока пропажи не вернутся к своему законному хозяину. Может быть, серьга принадлежит девушке, которая живет подо мной: у нее есть милая собачка, она никогда не здоровается, если я сталкиваюсь с ней в прачечной. Может – десятилетней дочери недавно разведенного мужчины, который живет на первом этаже и часто разминается в коридорах в своем велосипедном снаряжении.

В конечном итоге я ничего со своей находкой не делаю. Просто оставляю серьгу на лестнице, там, где я ее нашла. Я захожу к себе, бросаю одежду в кучу на полу, падаю в постель и засыпаю при включенном свете, слушая песню Вана Моррисона, которую Тэ обычно играл на гитаре. Я никогда не понимала ее смысл, но она напомнила мне о нем, особенно одна строчка о прогулке по «садам, мокрым от дождя».

Мне снятся огненные солнца, тонущие в темных океанах, и когда я просыпаюсь, уже утро. Свет льется через окна, и кто-то стучится в дверь, почти идеально вторя пульсации в моей голове.

– Господи, – кряхчу я и не знаю, проклятие это или молитва.

Комната перестает вращаться, когда я ставлю ноги на пол: сначала одну, затем другую. Я закрываю глаза и надеюсь, что к тому времени, как я их открою, стук прекратится, но он становится только громче и настойчивее.

Спотыкаясь, я иду по коридору и мельком вижу свое отражение в маленьком зеркале у входной двери. Я выгляжу примерно так, как и ожидала: нечто среднее между жертвой смертельной болезни и нежитью.

– Кто там? – хриплю я, прижимаясь лицом к глазку. Все, что я вижу – это чей-то лоб.

– Открой, – требует Рэйчел. – Это я.

– И я! – добавляет Хейли.

– Вы должны были прийти сегодня?

– Ты забыла, не так ли? – Я чувствую, как глубоко вздыхает Рэйчел, прижимаясь к двери. – Может, откроешь уже?

Я щелкаю замками и стою, покачиваясь, в то время как моя двоюродная сестра и ее дочь смотрят на меня.

– Что с тобой случилось? – спрашивает Рэйчел.

– Долгая ночь, – бормочу я в ответ.

Я подхожу к кухонному столу, роль которого в моем доме исполняет карточный столик с двумя складными стульями перед ним, и осторожно сажусь.

– Ты болеешь, тетя Ро? – спрашивает Хейли.

– Нет, – говорю я.

– Да, – одновременно со мной произносит Рэйчел. Она бросает на Хейли такой взгляд, каким смотрела на меня Умма всякий раз, когда хотела, чтобы я оставила ее и Апу наедине, чтобы они смогли поговорить о взрослых вещах. – Иди в гостиную и делай свою домашнюю работу.

Как только Хейли покидает кухню, я замечаю, что глаза Рэйчел изучают квартиру. В последний раз, когда она приезжала в гости, мы с Юнхи еще жили вместе, и без ее пристрастия к украшательству дом стал гораздо менее уютным. Пол грязный, в углах валяются комки шерсти и пыль, а по всей кухне разбросаны книги, свитера и прочий хлам, расползающийся из гостиной. Стопка тарелок покачивается в раковине, и я уверена, что в воздухе до сих пор витает запах чего-то испорченного несколько недель назад из холодильника. Старый манекен, который мы с Юнхи подобрали на улице, покосился в углу. Мы назвали ее Минни и иногда наряжали, но сейчас она обходится колпаком Санты, оставшимся с какой-то давней праздничной вечеринки.

– Извини, я бы прибралась, если бы знала, что вы придете, – шепчу я, неопределенно жестикулируя. Боль в голове от похмелья теперь каким-то образом распространилась на плечи, и мне неприятно двигаться.

– Я звонила тебе, помнишь? Мы говорили об этом, – напоминает Рэйчел. – Мне просто нужно, чтобы ты присмотрела за Хейли, пока я кое о чем позабочусь. У тебя ведь выходной, верно?

Я начинаю протестовать и придумывать оправдания. Последнее, чего я хочу сегодня – нести ответственность за ребенка. Все, о чем я мечтаю – проспать до пяти часов, а потом вылезти из постели, привести себя в порядок и смотреть телевизор еще часов двенадцать, до рассвета, пока не вырублюсь. Мысль о том, что мне придется развлекать ребенка, страдая от похмелья, наполняет меня ужасом.

– Всего на несколько часов, – умоляет Рэйчел. – Я бы не просила, если бы это не было важно. Пожалуйста, Ро.

– Куда ты идешь? – звонко восклицает Хейли в гостиной, даже не потрудившись скрыть факт того, что она подслушивала.

– Заняться кое-какими важными делами, – отвечает Рэйчел, а затем добавляет вполголоса, обращаясь только ко мне. – Господи, эта девчонка…

– Почему я не могу пойти с тобой? – спрашивает «эта девчонка». – Я не хочу здесь оставаться. Тут воняет.

– Не груби, Хейли, – командует Рэйчел. – Послушай, – говорит она мне куда более тихим голосом, – я должна повидаться с Саймоном.

У меня мурашки бегут по коже при одном упоминании бывшего мужа Рэйчел.

– Мы просто поговорим, не делай такое лицо, – добавляет Рэйчел, хотя я не пошевелила ни единым мускулом.

Саймон никогда не был груб со мной, но что-то в нем всегда вызывало во мне неприязнь, даже когда Рэйчел только познакомила меня с ним. Он был слишком почтителен, слишком ловок. Когда я задавала ему вежливые вопросы о нем самом, он всегда умудрялся отвечать так, чтобы максимально наглядно показать, насколько он предан Рэйчел и каким хорошим парнем является. Это вызывало у меня смутное чувство тошноты.

– Разве этим занимаются не юристы?

На самом деле я ничего не понимаю во всех тонкостях их продолжающегося бракоразводного процесса, кроме того, что дела идут все хуже и хуже – особенно вопрос об опеке – и что в основном это вина Саймона.

– Думаю, если я сумею поговорить с ним напрямую, делу это пойдет только на пользу, – говорит Рэйчел. – Мне кажется, он не понимает, что речь идет о нашей дочери – он просто воспринимает каждый конфликт как соревнование.

– Звучит как невероятно плохая идея, – замечаю я.

– Я знаю, какой он на самом деле, – убеждает она, и теперь в ее голосе слышится раздражение. – Мы были вместе десять лет, помнишь?

– Конечно, и большинство из них он вел себя как конченая сволочь. Сволочь он и есть.

Я думаю обо всех тех случаях, когда Рэйчел звонила мне после их ссор. Она была одной из первых, кому я сообщила о расставании с Тэ. Подбросив Хейли до школы, она забрала меня с работы с пакетом, полным жирной картошки фри, и отвезла к себе домой, где не стала задавать никаких вопросов, и мы вдвоем смотрели эпизод за эпизодом «Золотых девочек». Мне кажется, что большую часть времени она ведет себя как Дороти, твердолобая и уставшая от мира, но когда дело доходит до Саймона, она становится Розой, совершающей одни и те же ошибки по кругу, и удивляется, когда что-то не получается.

– Полагаю, ему тоже надоела вся эта грызня. Я, как и он, просто хочу, чтобы дело было сделано. Не думаю, что это плохая идея, – говорит она. – Иногда лучшее решение – просто обсудить все с глазу на глаз.

До того, как Рэйчел бросила магистратуру, чтобы выйти замуж и родить Хейли, она училась на социального работника. За то время она прочитала много книг вроде «Связь через конфликт» и «Открой своего внутреннего ребенка».

– Вот деньги на обед – может быть, ты сводишь ее в кино или еще куда-нибудь? Или в парк. На этой неделе мы провели не очень-то много времени на свежем воздухе. – Рэйчел протягивает через стол хрустящую пятидесятидолларовую купюру, как будто мы заключаем какую-то сделку.

– Ладно, – говорю я.

Рэйчел перегибается через стол, чтобы обнять меня, и я чувствую жгучий прилив вины. Иногда так легко сделать людей счастливыми. Почему мне удается это так редко?

– Ты лучше всех, – улыбается она, собирая свои вещи и направляясь к двери. Я понимаю, что на ее лице куча косметики, и она давно так не красилась, может быть, с тех пор как ушла от Саймона. – Пока, Хейли, – кричит она. Единственным ответом ей была гробовая тишина. – О, и, может быть, не мешало бы немного пропылесосить? – добавляет она перед тем, как выскочить за дверь, оставляя меня наедине с комками пыли и своей дочерью.

Несколько лет назад мне попалось в интернете видео, на котором одинокий серый дельфин кружит по своему вольеру в заброшенном океанариуме в Японии. У океанариума постепенно заканчивалось финансирование, весь персонал распустили, а некоторых животных продали в другие места. Но за морскими животными, особенно крупными, зачастую трудно ухаживать, и в соседних океанариумах и зоопарках не хватило места для всех, поэтому некоторые из них оказались брошены на произвол судьбы, когда работа океанариума после долгого сопротивления была прекращена. Здание опечатали, и несмотря на некоторое любопытство общественности к судьбе животных, о них почти забыли, пока группа зоозащитников не ворвалась в океанариум.

Они обнаружили мох и водоросли, растущие в резервуарах; воду, которая приобрела тошнотворный серо-зеленый цвет из-за отсутствия очистки и фильтрации; сотни мертвых рыб, плавающих брюхом вверх в воде, как увядшие цветы. Некоторые из более крупных животных пытались спастись, в отчаянии бились о толстое оргстекло своих резервуаров, пока не появились крошечные трещины, они были ранены, оглушены. Многие из них ополчились друг на друга, и отсутствие ежедневного кормления превратило почти каждый резервуар в поле битвы за выживание.

Но хуже всего дела обстояли с одиноким серым дельфином, двадцатилетней самкой по имени Эрико. Ее спинной плавник рос несколько криво, за время пребывания в океанариуме она дважды приносила потомство. В то время как большинство ее компаньонов были отправлены в другие учреждения – умные и ясноглазые дельфины с их вечными широкими улыбками часто пользуются спросом – Эрико осталась никому не нужна, вероятно, из-за ее спинного плавника и того факта, что будучи активной и игривой, она прославилась как крайне упрямая и необучаемая особь, недостаточно податливая для освоения трюков.