Текст книги "Изменчивость моря"

Автор книги: Джина Чан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«Но на самом деле Карл ни в чем не виноват», – думаю я. Он сидит в точно такой же клетке, в какой заточена я сама. Несмотря на все его самодовольство, Карл на самом деле не настолько уж ненавистен мне. Что-то в его поведении буквально кричит о клейме ребенка, которого всегда выбирали в команду последним. Однажды я подслушала его разговор по телефону, когда он думал, что его больше никто не слышит, и узнала, что у него есть младшая сестра, посещающая клуб анонимных алкоголиков, и родственник, чьи медицинские счета он помогает оплачивать. Когда в прошлом году началось сокращение зарплат руководителям, Карл был одним из немногих, кто воспринял это спокойно, вместо того чтобы пытаться найти обходные способы урезать бюджет нашего отдела. Он тупица, но он не так уж плох. Волна раздражения, зарождающаяся в моем животе, рассеивается, и поэтому я говорю ему, что у меня нет никаких планов, но я надеюсь, что выходные пройдут спокойно.

– Отсутствие планов – это наилучший план, – соглашается он.

Над баром «Хэтти» висят зеленые часы в форме кактуса, пульсирующие неоновым светом. Я заказываю «Маргариту», которую здесь подают в пластиковом ковбойском сапожке, достаточно маленьком, чтобы подойти кукле Барби. Я медленно потягиваю коктейль, соль и лайм обжигают горло, а текила такая крепкая, что волосы у меня на руках встают дыбом. Мгновенно мир вокруг меня становится мягким и размытым, как будто я сняла контактные линзы, а огни над баром подмигивают мне, словно у нас с ними есть общий секрет. Впрочем, алкоголь не снимает тяжесть, которую я чувствую внутри.

Бар «Хэтти» находится на дальнем краю торгового центра, на проклятой стороне, где бутики и рестораны часто закрываются, а на их месте появляются почти идентичные витрины. Даже киоски здесь не очень хороши: отдельные витрины со средствами по уходу за кожей на основе даров Мертвого моря, за которыми следуют чудо-выпрямители для волос, а за ними – наборы свечей «сделай сам». Но «Хэтти» пока держится, ее клиентура в основном состоит из шумных девичников, одиноких мужчин средних лет, склонившихся над своим пивом, и случайных групп подростков, пытающихся убедительно пустить в ход свои поддельные удостоверения личности.

Мы с Юнхи иногда приходили сюда после работы. Нам нравилось это место, потому что оно было просторным, а кабинки – достаточно глубокими и находящимися далеко друг от друга, чтобы чувствовать себя в некотором уединении. К тому же барменам нравилась Юнхи, и они иногда отправляли к нашему столику бесплатные порции напитков. «О нет, только не снова», – притворно стонала она всякий раз, когда их приносили. Ей нравился эффект шотов, хотя пить она почти не умела. Это я могла продолжать даже после третьего или четвертого раунда и обычно даже после долгой ночной попойки оставалась достаточно адекватной, чтобы развезти нас обеих по домам.

Сегодня вечером здесь относительно оживленно. Несколько мужчин пьют в одиночестве – откуда они вообще берутся? Меня это заинтересовало: они не похожи на обычных посетителей «Фонтан-плазы», как и пожилые пары, пришедшие на свидание и, вероятно, ожидающие пустых столиков в стейк-хаусе на другой стороне торгового центра, и несколько женщин в костюмах или рабочей униформе, выпивающих с другими женщинами в похожих нарядах. На другой стороне торгового центра есть офисный сектор, так что в баре «Хэтти» время от времени случается наплыв сотрудников оттуда. В воздухе пахнет кукурузными чипсами и ментолом от курильщиков снаружи. Пол под моими кроссовками липкий от пролитого ликера, хрустящий от таинственных крошек и разбросанных фисташковых скорлупок.

– Им правда стоит перестроить это место, – раз за разом замечает Юнхи. – Могло бы получиться так мило. Что-то вроде ретро, понимаешь?

Юнхи мечтала, чтобы ее окружал уют. Она хотела жить в мягком мире пастельных тонов, чистых линий, что я в какой-то степени могла понять. Был какой-то смысл в том, чтобы создавать красоту в мире, который по большей части был ее лишен. Она рассказывала мне, как переделала бы все в «Хэтти», если бы это зависело от нее: от поцарапанных деревянных столиков до бильярдного стола в задней части с вонючим полем из зеленого войлока. Мы по очереди заказывали сезонное пиво или новые коктейли, тратя свои зарплаты на сладковатый алкоголь, который на мгновение заставлял нас чувствовать себя звездами телешоу или фильма о нашей жизни, в котором все, что происходило, даже самое скучное или плохое, было частью истории.

– Надо привносить романтику в свою жизнь, – говорила мне Юнхи. – Если этого не делать, то с чем ты останешься?

Когда нам было по двенадцать, Юнхи рассказала мне о своем первом поцелуе. Это случилось с ней во время поездки в Сеул, первой, которую она совершила без своей семьи. Она приехала погостить у родственников на летних каникулах, когда Минхо, друг ее старшего двоюродного брата Чимина, который ночевал у них в ту ночь, вошел в ее спальню. Судя по ее рассказам, в одну секунду она крепко спала, а в следующую проснулась и увидела, как он сидит в изножье ее кровати и пристально смотрит на нее. Лунный свет просачивался сквозь занавески, окрашивая ее комнату в бледно-голубые и белые тона, и когда она села, он наклонился, сокращая расстояние между ними, и поцеловал ее. Ему было шестнадцать. По ее словам, его губы были ни на что не похожи, но она почувствовала, как его едва пробивающиеся усики щекочут ее верхнюю губу. Она отстранилась как раз в тот момент, когда он начал целовать ее более грубо, настойчиво. Потом он встал и ушел, как будто между ними вообще ничего не случилось. Она никому кроме меня об этом не рассказывала, а на следующее утро задавалась вопросом, произошло ли это вообще.

Я поняла, что что-то не так, когда почувствовала внутри странную смесь чувств, когда она рассказывала мне о поцелуе – и когда увидела, что ее вот-вот вырвет. Однако я была достаточно молода, чтобы решить: в этом что-то есть – найти мальчика, которому ты будешь нравиться в этом смысле, особенно мальчика постарше. Что, возможно, она сама этого хотела.

– Ты знала, что нравишься ему? – спросила я.

Она сморщила нос.

– Да не то чтобы. Однажды он купил мне мороженое. Но я не думала, что он, типа, хочет поцеловать меня. Это было довольно мерзко.

– Ты кому-нибудь рассказала?

– В этом нет ничего особенного, люди постоянно целуются, – отрезала она, внезапно разозлившись, что меня удивило. – Я бы и тебе не сказала, если бы знала заранее, что ты так странно отреагируешь.

– Я не реагирую странно, – возразила я. – Это он странно себя повел.

– Неважно, – отмахнулась она. – Не надо завидовать. Это случилось всего один раз.

Тогда она отвернулась от меня, и с тех пор мы никогда не говорили об этом. Она заставила меня поклясться, что я никому больше не расскажу.

Но прошло некоторое время, и Юнхи сама начала рассказывать эту историю другим девочкам в школе. Только в последующих пересказах детали изменились. Теперь он был не просто Минхо, приятель ее двоюродного брата, а Минхо Оппа – она использовала корейское ласковое обращение, предназначенное для старших братьев или бойфрендов. Тем летом Минхо Оппа покупал ей мороженое почти каждую неделю, и они впервые поцеловались на улице, на тенистой скамейке в парке. Он сказал ей, что любит ее, и подарил ей кулон – на этом этапе истории она всегда демонстрировала подвеску в форме звезды, которая свисала с ее шеи, уютно устроившись между впадинами ключиц. Я точно знала, что этот кулон купила ей тетя и что он – дешевая безделушка с одного из уличных рынков Сеула, но теперь, когда он являлся подарком от Минхо Оппы, он как будто засиял ярче, словно был сделан из чистого серебра, а не из никеля.

Девочки в школе вздыхали.

– Вау, поверить не могу, что ты поехала в Корею и закрутила летний роман с парнем старше тебя, – ахала Валери Парк. – Единственные люди, которых я вижу, когда уезжаю на каникулы – это мои бабушка с дедушкой.

Юнхи улыбалась, откидывая волосы назад, чтобы все остальные могли увидеть кулон.

– Он такой милый, – говорила она. – Подумывает о переезде сюда, чтобы мы могли быть вместе.

Я могла бы спросить Юнхи, почему она лжет, почему выдумывает историю о Минхо Оппе, которого никогда не существовало. Но к тому времени я уже знала, что это был способ Юнхи превращать суровую реальность во что-то более красивое, мягкое, понятное. И чем больше она рассказывала эту историю, тем больше верила в нее, пока постепенно в нее едва не поверила и я.

Я балуюсь с телефоном, пока пью. Я натыкаюсь на приложение «Европа», но не открываю его. Надо бы его удалить, как советовала мне Рэйчел, чтобы я не могла больше связаться с Тэ. У меня кружится голова от этой мысли, и на долю секунды я полна решимости так и поступить. Однако вместо того, чтобы нажать на крестик, я заказываю еще один напиток.

Я допиваю третью «Маргариту», когда вдруг слышу, как кто-то зовет меня по имени, вытаскивая из ступора. Я поднимаю взгляд на неоновые кактусовые часы, сообщающие мне, что уже восемь. Я торчу здесь и пью в одиночестве уже два часа.

Я поворачиваюсь и вижу Юнхи, стоящую возле моего столика, на ней платье в угольно-черную клетку. Если бы я надела такое, то выглядела бы старой и скучной, но на ней оно смотрится шикарно и свежо.

– Не возражаешь, если я подсяду?

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, когда она опускается на сиденье напротив меня. Ее волосы развеваются, обрамляя лицо, и наполняют воздух между нами ароматом фрезии.

– У меня было предчувствие, что я найду тебя здесь, – сказала она. – Я жду, когда Джеймс заедет за мной.

Ее ногти – идеальные овалы мятного цвета на поверхности стола. Они поблескивают в тусклом свете бара. Кто-то начинает играть старую попсовую песню с тяжелыми басами, своего рода гимн танцпола, который больше подходит для занятий на велотренажерах или для дискотеки в клубе, чем для «Хэтти». Певец лает в такт, как тюлень, повторяя слова припева снова и снова, пока они не сливаются в полную бессмыслицу.

– Помнишь, как мы собирались на тусовки под эту песню? – улыбается Юнхи. – Ты всегда ее ненавидела.

– Неужели? – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал столь же легко и непринужденно, как у нее. Я пытаюсь вспомнить, какой была в колледже, но список моих тогдашних симпатий и антипатий теперь мне так же незнаком, как если бы они принадлежали совершенно другому человеку. – Я помню только, что тебе всегда требовалась целая вечность на подготовку. Чтобы ты вышла вовремя, приходилось врать, что вечеринка начнется на час раньше.

Во время учебы в Ратгерском университете мы с Юнхи жили с еще одной девушкой, которую почти не видели, поскольку осенью первого же курса у нее появился парень. Мы обосновались далеко от центра кампуса, но при этом достаточно близко к студенческим общежитиям, куда ходили на вечеринки – на каблуках, которые зимой скользили по тротуарам, из-за чего мы хватались друг за друга для устойчивости и визжали, когда ветер раздувал наши юбки. Выпитых шотов было недостаточно, чтобы согреть нас.

Юнхи смеется.

– Некоторые вещи не меняются, – говорит она. – Это сводит Джеймса с ума. – Она заказывает джин с тоником, делает глоток и корчит гримасу. – Боже, я и забыла, каким крепким его здесь делают.

Мы наблюдаем, как тает лед в ее напитке, пока она придумывает, что сказать дальше.

– Как у тебя дела? – наконец выдавливает она. – Знаю, в последние дни у нас было не особенно много возможностей поболтать. Просто я была так занята свадебными делами. Ну, ты знаешь.

Я не могу понять, можно ли это считать за неудачную попытку принести извинения.

– Справляюсь, – отвечаю я. – Полагаю, меня еще не уволили.

Юнхи вздыхает.

– И не говори. Весь отдел сейчас в крайне напряженной ситуации. На нас сильно давят тем, что мы должны привлекать новые инвестиции.

– Думаю, продажа Долорес решит эту проблему, – замечаю я.

– Так и будет, – говорит она приятным голосом, избегая встречаться со мной взглядом.

– Что происходит, Юнхи?

Она играется с бумажным подстаканником, медленно разрывая его на кусочки, и мне хочется крикнуть ей, чтобы она прекратила. Начинает звучать новая песня, попса про то, как классно поздно просыпаться воскресным утром и печь банановые блинчики. Про все самые отборные глупости, о которых только можно спеть.

– Не знаю, зачем ты утруждала себя поиском меня, если даже не хочешь рассказать побольше о своей свадьбе.

Она пристально смотрит на меня и делает еще один глоток, прежде чем ответить.

– Сегодня я пригласила тебя на ланч, – наконец произносит она. – Ты не ответила, и я решила, что ты меня игнорируешь. Не знаю, наверное, мне захотелось попытаться найти тебя. Поговорить.

– О чем ты хочешь поговорить? – уточняю я максимально спокойным голосом.

Она берет мои ладони в свои, до моего носа доносится прохладный лавандовый аромат ее лосьона для рук.

– Я беспокоюсь о тебе.

Я стряхиваю ее руки и нащупываю в кармане бумажник.

– Подожди, – говорит она. – Не уходи. Я не это имела в виду.

– Побеспокойся о себе, – огрызаюсь я.

Ее идеально выщипанные брови выгибаются дугой, она выглядит обиженной. Но вслух она произносит:

– Дай мне знать, если когда-нибудь захочешь все обсудить, как взрослые люди.

В конце концов, именно она встает первой, оставляя стакан с недопитым коктейлем.

Я выхожу из «Хэтти» в десять, брожу по парковке и пытаюсь вспомнить, где я оставила свою машину. Мой телефон жужжит, и я поначалу игнорирую его, но он продолжает звонить. Мое сердце подпрыгивает, когда определитель сообщает мне, что это неизвестный номер.

– Алло? – говорю я хриплым голосом.

На другом конце провода долгая тишина, а затем слышится плеск воды. Один. Я закрываю глаза. Я представляю себе монументальные стены воды, волны красного, зеленого, синего и фиолетового цветов, воду, которая не должна быть настолько теплой так далеко на севере. Видение глаз Долорес всплывает у меня в голове.

– Апа? – шепчу я.

Я представляю себе столкновения волн, рев океана. Место, где встречаются небо и океан, где обитатели глубин вырастают до мифических размеров, а вода так ярко блестит от загрязняющих ее веществ, что ночью освещает небо.

– Возвращайся домой, Апа, – прошу я. – Пожалуйста, возвращайся домой.

Щелчок, звонок обрывается. Остаюсь только я, одиноко стоящая на фоне фиолетово-серого неба, загрязненного светом Нью-Джерси под оранжевыми прожекторами почти пустой парковки.

Глава 6
Пятнадцатью годами ранее

– Нанеси немного белого в уголки, – сказала Юнхи.

Я повиновалась. Кончики моих пальцев блестели от сияющей пыли. Когда я моргнула, комната рассыпалась на полосы света, преломленные блестящими тенями для век.

– Кажется, мне что-то попало в глаза, – пожаловалась я.

– Тихо, – скомандовала она. Одним пальцем она аккуратно размазала тени в уголке моего левого глаза. – Теперь надо нанести золотые блестки на верхнее веко.

У Юнхи и ее сестер, Юн Кин и Ю Чжин, были двойные складки на веках – те тонкие полоски кожи, ради которых почти все девушки и женщины, которых мы знали, делали операцию сангапури[17]17
    Сангапури – оригинальное название операции по коррекции восточного разреза глаз, или европеизация век.


[Закрыть], если не имели таковых с рождения. Однажды Умма предложила мне купить в корейском супермаркете специальный скотч, которым можно было заклеивать веки на ночь, пообещав, что со временем это поможет сформировать естественную складку. «Не понимаю, почему у тебя ее нет, когда у нас с твоим отцом есть», – вздыхала она, как будто виновата в этом была я.

– Ты же знаешь, что мне некуда, – напомнила я.

Я бы закатила глаза, но теперь Юнхи атаковала меня кистью, изучая с раздраженной сосредоточенностью, как будто я была сложным кроссвордом.

– Не болтай, – велела она. – Если вынудишь меня ткнуть тебе в глаз, пеняй на себя.

Нам было по пятнадцать, и в спальне Юнхи мы наносили макияж пробниками, которые ее мать принесла домой из магазина косметики в «Палисейдс-Парк», в котором она работала. Между нами стояла бутылка соджу[18]18
    Соджу – корейская водка.


[Закрыть], которую Юнхи украла из-под кровати своей сестры Юн Кин. С каждым глотком у нас все больше кружилась голова, а сладкий, скользкий вкус заставлял нас хихикать. В тот вечер мы собирались на нашу первую настоящую вечеринку – с мальчиками и алкоголем.

– Ты уверена, что Юн Кин не заметит? – спросила я.

Юнхи фыркнула.

– Кто, она? Она слишком занята поцелуями со своим парнем, чтобы беспокоиться о таких вещах.

Юн Кин была одной из самых красивых девушек, которых я когда-либо видела. У нее, второй по старшинству из девочек Ли, были длинные светло-каштановые от природы волосы и большие глаза с длинными ресницами, как у кей-поп айдола. Люди часто спрашивали у Юнхи, является ли Юн Кин наполовину белой, что сводило ее с ума.

Юн Кин встречалась с белым парнем по имени Джейсон, и это был секрет, о котором больше никто не должен был знать. Юнхи взяла с меня клятву хранить тайну, заставив положить руку на Библию в кожаном переплете с позолоченным обрезом, которую она получила после обряда конфирмации[19]19
    Конфирмация (от лат. confirmare – утверждать) – церковный обряд, утверждающий принадлежность подростков к церкви.


[Закрыть]. «Сестра, блин, убьет меня, если кто-нибудь узнает», – говорила она. Юн Кин была широко известна своей театральностью; зная, что ей может сойти с рук плохое поведение благодаря красоте, она, по-видимому, поднесла ножницы к длинным, хорошо расчесанным волосам Юнхи и пригрозила отрезать их во сне, если она расскажет кому-нибудь о ней и Джейсоне.

Это было примерно через месяц после того, как Апа уехал в последний раз. Его не должно было быть дома еще несколько месяцев, что в обычных обстоятельствах беспокоило бы Умму, но сейчас, как ни странно, ее, казалось, совсем не волновало его отсутствие в нашей жизни. На самом деле она выглядела почти счастливой в те дни: вставала рано по утрам, чтобы приготовить мне завтрак, и внимательно слушала меня, спрашивая, как прошел мой день, вместо того чтобы отдавать резкие указания. Она казалась гораздо моложе, сообразительнее и склонной говорить «да» всякий раз, когда я спрашивала ее, можно ли мне пойти к Юнхи.

– Это очень странно, – рассказывала я Юнхи. – Как будто кто-то заменил ее на ее копию, прошедшую лоботомию, или на робота, или типа того. Я никогда раньше не видела, чтобы она так много улыбалась.

– Может быть, она чувствует, что ей проще быть самой собой, когда твоего папы нет рядом, – предположила в ответ Юнхи. – Юн Кин постоянно говорит это о Джейсоне своим друзьям. Она всегда такая: «Вау, я не могу поверить, что мне приходится краситься только для того, чтобы пойти в МакДональдс, и зацикливаться на том, во что одеты его бывшие подружки».

Теперь она накладывала на мои глаза коричневые тени, похожие на мел, вместе с подводкой для глаз, которая должна была придать им идеальный металлический дымчатый оттенок.

– Та-дам! – торжественно воскликнула она, протягивая мне зеркало. Я ахнула.

– Я выгляжу так, будто у меня синяк под глазом, – сказала я.

– Ты выглядишь очаровательно, – возразила она, игнорируя мои претензии. На ней было безбожно много румян, ее щеки казались почти флуоресцентно-розовыми в свете спальни. Она даже провела кисточкой по кончику носа, а затем нанесла пурпурные тени для век, которые были всего на несколько оттенков ярче. Для губ она решила не использовать броскую помаду, не нанеся ничего, кроме блеска. – Теперь мы должны решить, что ты наденешь.

Она потянула меня к шкафу, доверху забитому шмотками, которые она годами крала у своих сестер. На нескольких рубашках все еще были бирки.

– Как тебе это сходит с рук? – в очередной раз поразилась я.

Юнхи пожала плечами.

– Ю Чжин здесь нет, а Юн Кин не следит за происходящим, – сказала она.

– У Ю Чжин ты тоже таскаешь одежду?

Ю Чжин была совершенно не похожа на своих младших сестер – прилежная и серьезная, всегда с книгой в руках; впрочем, она могла и дать подзатыльник или прикрикнуть, если Юнхи или Юн Кин выходили за рамки дозволенного или мешали ей заниматься. Той осенью она уехала в колледж, училась на первом курсе в Брауне. В основном она одевалась как древний старик: носила свитера, поло и рубашки на пуговицах, хотя ей каким-то образом удавалось заставить их выглядеть хорошо. Я благоговела перед обеими сестрами Юнхи, которые, несмотря на мизерную разницу между нами – одна была старше нас на два года, другая – на четыре, – казались уже взрослыми девушками, знающими себе цену и умеющими себя преподнести. Я полагала, что в пятнадцать лет ни за что не стану такой, как они.

Юнхи, будучи младшей в семье, умела получать то, что хотела. Помогало ей и то, что ее родители большую часть времени работали: отец – в компании по импорту и экспорту, базирующейся в Квинсе, а мать – в магазине косметики. И хотя иногда казалось, что у них туго с деньгами – как, впрочем, почти у всех, кого я знала, включая нас – они жили в большом доме, в тенистом тупичке более приятной части города, а мать Юнхи носила роскошные сумки и одежду, как будто бы сшитую специально для нее. Даже Умма, которая несколько высокомерно относилась к семейству Ли, обвиняя их в излишней «эффектности», признала, что мать Юнхи хорошо одевается. Однажды, когда она приехала за мной и зашла выпить чаю, я увидела ее нежно поглаживающей одну из сумочек миссис Ли тыльной стороной ладони, как будто это была детская щечка.

Юнхи выбрала для меня кружевной черный топ с открытыми плечами.

– Думаю, он и правда хорошо будет смотреться на тебе, – твердо сказала она.

Я сняла футболку и натянула его, неловко ерзая перед зеркалом. Я расправила плечи и приподняла одно бедро, как это делали кинозвезды на красной дорожке. Юнхи рассмеялась.

– Ты только посмотри на себя, – улыбнулась она.

Она скользнула в прозрачную розовую блузку, которая мерцала вокруг ее тела, как облако. Мы представляли собой идеальный тандем: я – синяк, а она – сверкающая кожа, которую этот синяк портит.

Юнхи получила приглашение на сегодняшнюю вечеринку от Тары Янг, своей напарницы по лабораторной работе, а Тара была лучшей подругой Эш Ким, которая жила в большом доме на Сикамор, где, по слухам, имелся не только бассейн с подогревом, но и гидромассажная ванна. Было начало октября, и на улице наконец-то начало холодать, но Юнхи настояла, чтобы мы пошли, потому что когда еще у нас будет шанс потусоваться с парнями в горячей ванне?

Как обычно, Юнхи все спланировала сама, и все, что мне оставалось сделать – это появиться. Она решила, что я скажу Умме, будто собираюсь поработать с ней над групповым проектом и переночевать в гостях, а своим собственным родителям она сказала, что мы идем на церковное мероприятие и вернемся домой поздно. Родители Юнхи были еще более религиозными, чем Умма, и всякий раз, когда она упоминала о церкви, они капитулировали, считая, что мы будем в полной безопасности, находясь среди других корейцев. Они не знали, что некоторые из их знакомых детей, посещающих церковь, улыбающихся и почтительно кланяющихся им воскресным утром, тайком убегали из домов своих родителей и блевали на соседские газоны пятничными вечерами.

Если бы Апа был дома, Умма, вероятно, не отпустила бы меня. Она бы сказала, что ей не нравится, когда я остаюсь ночевать в чужих домах, ведь дома у меня есть отличная собственная кровать. «Когда я была в твоем возрасте, – часто сравнивала она, – мне бы и в голову не пришло мечтать провести ночь вдали от своей семьи. Я всегда боялась, что посреди ночи разразится война, и тогда я буду разлучена с ними навсегда». Умма частенько говорила резкие вещи, которые заставляли меня чувствовать себя виноватой: виноватой за свою американскую испорченность и за то, что я соглашалась делать все, чего хотела от меня Юнхи.

«Никогда не забывай, какая ты особенная, – всегда говорил Апа. – С самого раннего твоего детства я знал, что ты предназначена для великих свершений. Ты можешь делать все, что захочешь. У тебя определенно есть к этому предрасположенность, если ты такая же умная, как Умма и Апа». В ответ на это Умма обычно велела ему замолчать и прекратить эту болтовню, но я знала, что на самом деле она с ним согласна; меньшее, что я могла сделать, чтобы поблагодарить своих родителей за все, что они дали мне, за то, что вырвали с корнем свои жизни из родной почвы, переехав в другую страну, и позволили мне появиться на свет – это стать особенной. Я не знала, как сказать им, что я вовсе не хочу быть особенной, что единственное, чего я по-настоящему жажду – это быть такой же, как все остальные.

Как только мы, к радости Юнхи, закончили одеваться, она бросила мне бесформенную серую толстовку и велела надеть ее – и сама сделала то же самое. Мы улизнули из ее дома, натянув их и накинув капюшоны, но в этом не было необходимости, потому что мистер Ли дремал на диване, похрапывая под вечерние новости, а миссис Ли все еще мыла посуду на кухне.

– Будьте осторожны! – рассеянно крикнула она.

Как только за нами закрылась дверь, я почувствовала электричество в ночном воздухе. Всходила луна, воздух потрескивал от напряжения, заставляя меня радоваться, что мы надели толстовки и что нам все-таки удалось улизнуть. Юнхи быстро скинула свою и спрятала ее под кустом.

– Давай, – позвала она.

Мы наполовину бежали, наполовину шли пешком десять кварталов, чтобы добраться до дома Эш Ким, дрожа от холода и смеясь над самими собой. Внезапно мой макияж перестал казаться слишком темным, а мой наряд – слишком смелым. Скрываясь в тени черных ветвей над головами, мы чувствовали себя тайными агентами или членами королевской семьи, инкогнито направляющимися провести одну ночь в кругу простолюдинов. Лунный свет делал легкую ткань блузки Юнхи прозрачной, и когда она нетерпеливо повернулась, чтобы скомандовать мне поторопиться, она была похожа на прекрасное розовое привидение.

К тому времени, когда мы пришли, вечеринка была в самом разгаре. Желтые прямоугольники света протянулись по двору Кимов, а в доме гремела музыка. Мы постучали в дверь, надеясь, что кто-нибудь придет и откроет, но после нескольких секунд нашего неловкого ожидания у двери дома, стены которого пульсировали от шума музыки и гомона людей, Юнхи сама открыла дверь, и мы вошли в помещение, которое по ощущениям и запаху напоминало пивную оранжерею. Она достала из холодильника две охлажденные банки и сунула одну мне в руку.

– Похоже, мы как раз вовремя! – прокричала она мне в ухо.

Гигантский телевизор Кимов с плоским экраном был настроен на футбольный матч, и вокруг него собралась толпа мальчишек. В центре кухни люди уже играли в настольный теннис, их радостные возгласы и азартный свист разносились по всем комнатам дома всякий раз, когда кто-то попадал или промахивался. Эш Ким стояла на лестнице и разговаривала с кем-то, повернувшись к нам спиной, но ее легко было узнать по обесцвеченным волосам длиной до пояса (Умма пришла в ужас, увидев ее однажды на парковке, когда приехала забрать меня из школы) и по тому, как раскованно она прислонилась спиной к груди парня, чтобы посмеяться над чьей-то шуткой.

– Тара! – крикнула Юнхи через всю комнату.

Высокая девушка с волосами, зачесанными в конский хвост, повернулась к нам, и с обеих сторон раздались визги. Тара и Юнхи подбежали друг к другу, чтобы обняться, словно были старыми подружками, разлученными на целую вечность, а не напарницами по лабораторным, которые виделись в последний раз сегодня утром.

– Мне нравится твой макияж, Ро. Выглядишь совершенно иначе, – заметила Тара.

Я не могла понять, была в ее словах насмешка или нет, но Юнхи немедленно обняла меня и гордо просияла.

– Классно получилось, скажи? Я сама ее накрасила.

Юнхи редко анализировала слова других людей на предмет скрытого смысла.

Девчонки начали говорить о парнях, присутствовавших на вечеринке, сверяя имеющиеся у них данные о том, кто с кем встречался и кто с кем планировал заигрывать этой ночью. Я пыталась следовать за ними, энергично кивая и издавая сочувственные звуки, когда Тара начала жаловаться на своего парня Энди, который должен был быть здесь, но не смог улизнуть из дома, однако вскоре я потеряла интерес к разговору. Все еще сжимая в руке свое пиво, я поплелась в сторону гостиной, где тусовалось немного меньше народу.

Я заметила Брайана Фитча, идущего мне навстречу – парня, которого я знала по занятиям физкультурой.

– Привет, – сказала я, и он кивнул мне в ответ.

Брайан был необычайно высоким, бледным, похожим на фасолину мальчиком с голубой прядью в волосах; почти каждый день он носил ярко-красные ботинки «Док Мартинс» и редко улыбался, и это делало его достаточно странным и крутым, поэтому большинство сверстников предпочитали его не трогать. Мы оба ненавидели занятия физкультурой и отказывались бегать за упущенными мячами во время бесконечных игр в волейбол, в которые нас заставляли играть; этот факт сблизил нас.

– Привет, Ро, – махнул рукой он. Сегодня его окрашенные пряди были немного другого оттенка синего – они отливали зеленью.

– Мне нравится твоя прическа, – сказала я, не зная, о чем еще с ним поговорить теперь, когда у нас нет общего врага в лице учителя физкультуры, мистера Бейли, которого приходилось избегать.

– Спасибо. Вскоре мне придется что-нибудь с этим сделать, – усмехнулся он, рассеянно дотрагиваясь до своих волос, словно вовсе забыл о том, что они у него есть. – Отчим собирается убить меня, – добавил он так, будто ему нравилась подобная перспектива.

– Ты пришел сюда с кем-то? – поинтересовалась я.

Мне не совсем было понятно, что он здесь делает – такие тусовки вроде бы не вписывались в его обычный досуг – однако он выглядел гораздо более непринужденным, чем я.

– Да так, мимо проходил, – ответил он. – Собираюсь позже на шоу в «Загвоздку», если захочешь составить компанию.

Мои брови поднялись сами по себе. «Загвоздку» трудно было назвать изысканным рестораном – просто знаменитая кофейня, открытая допоздна по выходным – но она являлась самым близким подобием заведения с живой музыкой в окрестностях. Там играли местные группы, а иногда и более популярные заезжие останавливались в ней во время своих региональных туров. Туда ходила только молодежь постарше, и хотя Брайан соответствовал профилю, я не думала, что он достаточно крут, чтобы попасть туда – особенно без удостоверения личности, поскольку во время шоу там подавали пиво и вино.

– Юнхи убьет меня, если я брошу ее здесь, – ответила я.

– О, точно, вы же друзья, – весело воскликнул он.

Я не стала спрашивать, что он имеет в виду, поскольку его реакция казалась обоснованной. Юнхи всегда была на виду в школе, постоянно вызывалась добровольцем в комитеты и участвовала в различных мероприятиях, а я – нет.

– Да, с самого детства, – подтвердила я с энтузиазмом, которого на самом деле не испытывала.

– Круто, – отозвался он, уже теряя интерес к нашему разговору. – Я выйду на улицу покурить. Пересечемся позже.