Текст книги "Это же Пэтти!"

Автор книги: Джин Вебстер (Уэбстер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Это очень плохо, – беспристрастно согласилась Конни. – Но я не понимаю, как мы можем с этим справиться.

– Ну как же! Вместо того чтобы наряжать елку, мы снимем тот пустой коттеджик на лавровой аллее, починим дымоход, – Патрик сможет сделать это задаром – вставим новые окна, обставим мебелью и поможем им устроиться в домашнем хозяйстве.

– Ты думаешь, у нас получится осуществить это за тридцать семь долларов и восемьдесят четыре цента? – спросила Присцилла.

– Вот когда вступает в права благотворительность! Каждая девочка в школе пожертвует свое двухнедельное пособие. Тогда у нас будет более ста долларов, и на эту сумму мы сможем замечательно меблировать дом. Отказ от пособий будет реальной благотворительностью, поскольку на рождество деньги особенно к месту.

– Но захотят ли девочки отдать свои пособия?

– Мы устроим все так, что им придется, – сказала Пэтти. – Мы созовем массовый митинг и произнесем речь. Потом все подойдут и подпишут документ. Никто не посмеет отказаться, когда вся школа смотрит.

Воодушевление Пэтти разожгло в ее подругах ответный огонь.

– Прекрасная мысль! – объявила Конни.

– И ремонтировать дом будет так весело, – заметила Присцилла. – Почти так же весело, как выходить замуж.

– Это точно, – кивнула Пэтти. – У этих бедных стариков уже много лет не было возможности видеться наедине. Мы заново подарим им медовый месяц.

В течение следующего часа Пэтти вроде бы занималась геометрией, однако мысленно подшивала простыни, полотенца и скатерти. Дело было в четверг, между восемью и девятью часами вечера, на уроке хороших манер. Девочки по очереди грациозно сходили по лестнице, входили в гостиную (Клэр дю Буа в роли лакея объявляла их выход) и обменивались рукопожатием с хозяйками – Конни Уайлдер, вдовствующей матерью, и возвышавшейся над ней Айрин Маккало, самой крупной девочкой в школе, которая дебютировала в роли дочери. У учительницы гимнастики, назначившей роли, было чувство юмора. От каждой гостьи предполагалась соответствующая реплика, причем о погоде говорить было запрещено.

– Миссис Уайлдер! – с преувеличенной экспансивностью произнесла Присцилла, приблизившись и протягивая руку, – и милая малютка Айрин! Не может быть, чтобы ребенок так вырос. Только вчера она была крошкой, которая училась ходить…

Присциллу оттеснила Пэтти.

– Моя дорогая миссис Уайлдер, – обратилась она с акцентом, который затмил бы произношение Мэрфи, – Вы слыхали новость? Мистер и миссис Таммас Фланниган сняли на сезон Лавровый коттедж. Они подумывают открыть салон. Они будут дома ежедневно после обеда, во время часового перерыва, летом угощая лимонадом и имбирными пряниками, а зимой – супом и сэндвичами. Вы должны взять с собою к ним в гости Айрин.

По окончании урока хороших манер троица уединилась в комнате Пэтти и Конни в Райской Аллее, закрыв дверь от непрошеных гостей. С девяти до половины десятого в «Святой Урсуле» было заведено ходить в гости. Предполагалось, что в это время следует готовиться ко сну, но при известной способности переодеваться без света эти тридцать минут можно было посвятить общественным темам.

«Мы спим! Не беспокоить!» гласило объявление, которое они прикололи к двери, однако громкая болтовня, доносившаяся из комнаты, опровергала эту надпись.

– Разве моя идея насчет лимонада и супа не хороша? – спросила Пэтти.

– Величие благотворительности в том, чтобы не превращать ее в благотворительность. Люди должны сами зарабатывать себе на жизнь, – произнесла Присцилла цитату из их последнего урока социологии.

– Летом мы прикрепим таблички под яблоней, а зимой – в гостиной, – планировала Пэтти, – и все школьницы и проезжающие пассажиры будут останавливаться выпить лимонаду. С девочек мы будем брать по пять центов, с машин – по десять.

– А что если мы заставим Патрика и Таммаса делать взнос по доллару в неделю на их содержание, – предложила Конни. – Должно быть, при том, как они сейчас живут, они только одной картошки проедают на целый доллар.

Они продолжали шепотом строить планы спустя много времени после отбоя, и Присцилле, в ее похвальном желании остаться незамеченной, пришлось пробираться ползком мимо открытой двери Мадмуазель, прежде чем добраться до своей комнаты в конце коридора.

Когда на следующий день в полдень объявили перемену, они получили разрешение выйти за пределы школы и припустили проворной рысью. В их деловые намерения входило набрать все статистические данные, прежде чем представить дело на общее собрание школы.

– Сначала мы навестим Патрика и Таммаса и вырвем у них обещание насчет доллара, – предложила Пэтти.

Патрик с готовностью обещал свой доллар – Патрик славился тем, что давал обещания – и девочки весело отправились к Таммасу младшему. Они обнаружили Дедушку на пороге заднего крыльца беспокойно вытирающим ноги; он был как дрожащий тростник, который клонился от каждого крепкого словца, срывавшегося с языка невестки. Когда Таммаса младшего отвели в сторону и сообщили о проекте, он счел возможным платить два доллара в неделю. Вместо затравленного выражения в его глазах мгновенно появилось облегчение. Он не скрывал, что рад спасти отца от деспотической власти своей жены.

Когда девочки повернули обратно, их решение было принято. Оставалось только получить коттедж, силой заставить школу встать на их сторону и подшить простыни.

– Вы идите и приценитесь к мебели и обоям, – скомандовала Пэтти, – а я посмотрю насчет аренды. Встретимся у стойки с газировкой.

Она отыскала риелтора, владельца коттеджа, чей офис находился над банком, и согласно собственным представлениям об исключительной деловой сметке сторговалась с девяти до семи долларов в месяц. Применив этот прием, она объявила о своей готовности составить договор об аренде.

– Договора не понадобится, – сказал он. – Мне подойдет ежемесячное устное соглашение.

– Я не могу обсуждать это без договора об аренде, – твердо промолвила Пэтти. – Вы можете продать дом или сделать что угодно, и тогда нам придется съезжать.

Удивившись, джентльмен заполнил формуляр и подписался от имени первой стороны договора. Он передал ручку Пэтти и указал место, оставленное для подписи второй стороны.

– Сначала я должна проконсультироваться с моими партнерами, – объяснила она.

– О, понимаю! Пусть они распишутся вот здесь, и Вы принесете мне договор обратно.

– Все? – спросила она, с сомнением рассматривая довольно узкую четвертую часть листа. – Боюсь, что тут места не хватит.

– А сколько у Вас партнеров?

– Шестьдесят три.

Одно мгновение он пристально разглядывал ее. Потом, когда его взгляд упал на эмблему «Св. У.», вышитую на рукаве пальто Пэтти, он откинул голову назад и расхохотался.

– Прошу прощения! – извинился он, – но я был ненадолго слегка сбит с толку. Я не привык заниматься бизнесом в таком крупном масштабе. Для того чтобы документ был законным, – серьезно пояснил он, – его необходимо подписать всеми сторонами по договору. Если не хватает места, можете разместиться на… э-э…

– Приложении? – предположила Пэтти.

– Именно, – подтвердил он и с серьезной учтивостью поклонился ей на прощанье.

После звонка, свидетельствовавшего об окончании вечерних занятий, Пэтти, Конни и Присцилла вскочили на ноги и объявили общее собрание школы. После того как ушла мисс Джеллингс, дверь закрыли и все трое битых полчаса толкали речи по отдельности и в один голос. Они были убедительными ораторами, и они добились своего. За недельное пособие проголосовали почти единогласно, всего лишь с одним голосом «против», после чего ученицы подошли к столу и подписали договор об аренде.

В течение двух недель «Святая Урсула» не знала ни минуты покоя, впрочем, как и Лавровый коттедж. Он был практически внесен в расширенный состав школьной территории. Девочки работали бригадами во время каждой перемены. Подвальный этаж был побелен группой из четырех человек, которые вошли в униформе синего цвета, а вышли, словно пятнистые яйца ржанки. На эту работу просился Таммас младший, но девочки не пожелали ее уступить. Они все-таки позволили ему побелить потолки и наклеить обои, но полы, а также двери и оконные рамы, там, где могли дотянуться, покрасили самостоятельно. Во время вечерних перемен их уже было не застать за танцами; вместо этого, расположившись на ступеньках сплоченной фалангой,[14]14
  Фаланга – тесно сомкнутое линейное построение тяжёлой пехоты в Древней Греции, Македонии и Древнем Риме


[Закрыть] они подрубали простыни и скатерти. Дом предполагали обставить с полнотой, какую бедной миссис Фланниган не приходилось знать за всю свою замужнюю жизнь.

Когда накануне рождества все было готово, все как один вытерли ноги о коврик у входа и вошли на цыпочках, чтобы напоследок все как следует осмотреть. Коттедж состоял из трех комнат, подвала и, сверх того, сарая для хранения дров. Обои и портьеры из чинтса[15]15
  Чинтс (английский ситец) – набивная хлопчатобумажная декоративная ткань с рисунком на белом или светлом фоне; используется для штор


[Закрыть] в гостиной представляли собой объятые розовым пламенем пионы в изобилии листьев – на чей-то вкус несколько кричаще, однако Дедушкино и Бабушкино зрение слабело, и они предпочитали яркие цвета. Кроме того, путем хитроумного допроса было установлено, что пионы – любимые Бабушкины цветы. На кухне были шторы ярко-красного цвета, веселый лоскутный коврик и два удобных, мягких кресла перед очагом. Подвал был щедро забит дарами школьной фермы – вклад мисс Салли – картофелем, капустой, морковью и луком, в достаточном количестве, чтобы в предстоящие три месяца варить ирландское рагу. Ящик был полон дров, и даже пятигалонный[16]16
  Галлон – мера жидких и сыпучих тел; английский галлон = 4,54 л; американский = 3,78 л


[Закрыть] бидон был наполнен керосином. Шестьдесят четыре пары глаз тщательно оглядели комнаты, дабы удостовериться, что ничего важного не упущено.

И семейство Мэрфи, и семейство Фланниган уже много дней с нетерпением ожидали предполагаемого переезда четы. Даже миссис Таммас вызвалась помыть окна в новом коттедже и целую неделю почти не сердилась. Старик уже удивлялся жизни. Когда пришло время, миссис Мэрфи тайно уложила Бабушкины пожитки и нарядила ее в лучшую ее одежду под предлогом того, что она должна ехать на рождественский вечер в экипаже, поужинать со своим мужем. В предвкушении этого события старушка пришла в счастливый трепет. Дедушку подготовили к путешествию по тому же незамысловатому принципу.

Пэтти, Конни и Присциллу, как основателей предприятия, уполномочили заселить пожилую чету. Но они, с присущими им тактом и терпением, передали это право сыну и дочери. Они позаботились о том, чтобы печи топились, лампы были зажжены и кошка – там была даже кошка – спала на коврике возле очага. Затем, когда по звуку колес подъехавшего экипажа они поняли, что Мартин привез своих пассажиров, они тихонько улизнули через заднюю дверь и в заснеженных сумерках трусцой побежали домой ужинать.

Их встретили шквалом вопросов.

– Бабушке понравились часы в гостиной?

– Она знала, что нужно делать с электрокастрюлей?

– Они были огорчены тем, что у них нет перины?

– Им понравилась кошка или они бы предпочли попугая? – (Сей важный вопрос разрывал школу на части.)

В тот вечер за ужином вся школа, или, по крайней мере, то, что от нее осталось, болтала исключительно о Лавровом коттедже. Счастье Бабушки и Дедушки волновало их столько же, сколько предстоящие каникулы. Все шестьдесят четыре девочки в первый же день своего возвращения собирались попить чаю из Бабушкиных шести чашек.

В девять часов Пэтти и Присцилле, вследствие особого разрешения, касающегося отмены отбоя на каникулах, было позволено сопровождать Конни и еще десять ближайших подруг до станции на западный экспресс. Возвращаясь в опустевшем «катафалке» и по-прежнему переполняемые весельем рождественских прощальных пожеланий, они проезжали мимо Лаврового коттеджа.

– Я надеюсь, что они еще не легли! – сказала Присцилла. – Давайте остановимся и пожелаем им счастливого рождества, просто чтобы убедиться, что им тут нравится.

Мартина без труда убедили остановиться, – во время каникул его дисциплина тоже была не столь строга. Подойдя к двери, они замешкались при виде идиллии, открывшейся в освещенном окне. Прерывать ее бурными поздравлениями с праздником казалось все равно что грубо прервать уединение двоих влюбленных. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что празднованье новоселья прошло успешно. Бабушка и Дедушка сидели перед огнем в своих удобных, мягких креслах с красными подушками; лампа отбрасывала свет на их сияющие лица, в то время как они держали друг друга за руки и с улыбкой смотрели в будущее.

Пэтти и Присцилла на цыпочках отошли и снова забрались в «катафалк», несколько отрезвленные и задумчивые.

– Знаешь, – глубокомысленно промолвила Пэтти, – они так довольны, как будто живут во дворце и имеют миллион долларов и автомобиль впридачу! Не правда ли, забавно, как мало нужно некоторым людям для счастья?

VI. Серебряные пряжки

– ТРИ недели просидеть взаперти с двумя самыми глупыми девочками в школе…

– Козочка Маккой не так уж плоха, – заметила Конни утешительно.

– Жуткий маленький сорванец в юбке.

– Но ты ведь знаешь, Пэтти, что с ней не соскучишься.

– У нее что ни слово – то сленг и, по-моему, она просто невыносима!

– Ну ладно, во всяком случае, Хэрриет Глэдден…

– Сущий кошмар, и тебе это известно. С тем же успехом я могу провести рождество на надгробной плите с рыдающим ангелом.

– Она довольно угрюма, – согласилась Присцилла. – Я провела с ней три рождества. Но все равно, тебе будет весело. Ты всегда сможешь опаздывать к столу, и Нора позволит тебе готовить леденцы на кухонной плите.

Пэтти с негодованием фыркнула и принялась приводить свою комнату в прежнее состояние после радостной суматохи в связи с рождественским сбором багажа. Обе подруги помогали ей с молчаливым сочувствием. В конце концов, не особенно было чем утешить. Во время каникул школа, лишенная своих обитателей, заменяла домашний очаг. Присцилла, у которой отец был морским офицером, а вместо дома – странствия, привыкла к такому опыту; но именно в этом году, захватив три новых платья и две новые шляпки, она с радостью намечала погостить у двоюродных сестер в Нью-Йорке! А Пэтти, чей дом располагался не далее как в двух часах езды в пульмановском вагоне, должна была остаться, поскольку шестилетний Томас Уайатт выбрал сие неподходящее время, чтобы слечь со скарлатиной. Болезнь протекала в самой легкой форме: мастер Томми сидел в кровати и изучал рождественский подарок – свинцовых солдатиков. Но остальным членам семьи было не столь уютно. Одни находились на домашнем карантине, другие ограничили себя пребыванием вне дома. Судья Уайатт разместился в отеле и телеграфировал Вдовушке оставить Пэтти в «Святой Урсуле» на время праздников. Бедняжка Пэтти радостно укладывала свой чемодан, когда пришла эта новость; а распаковывая его, она уронила в ящики комода несколько простительных слезинок.

Обычно на каникулы оставалось довольно много народу – девочки, которые жили на Западе или на Юге, либо чьи родители путешествовали за границей или разводились – но в этом году ассортимент был необычайной скудным. Пэтти осталась одна в Райской Аллее. Маргарита Маккой из Техаса была «высажена на берег» в конце Южного Коридора, а в распоряжении Хэрриет Глэдден из Ниоткуда была квартира из восемнадцати комнат в Веселом Переулке. Они и еще четверо учителей – вот и все домочадцы.

Хэрриет Глэдден провела в «Святой Урсуле» пять лет кряду – и учебные семестры, и каникулы – без перерыва. Она приехала долговязой маленькой двенадцатилетней девочкой, неуклюжим подростком, а теперь была долговязой большой семнадцатилетней девочкой, неуклюжим подростком. Отец-невидимка, временами упоминаемый в списке, отправлял миссис Трент чеки по почте и кроме этого не подавал никаких признаков жизни. Бедная Хэрриет была печальным, тихим, заброшенным ребенком и совершенно не к месту в этом бурлящем жизненном водовороте.

Она никогда не получала из дома подарков ни ко дню рождения, ни к рождеству, исключение составляли подарки от лица школы. В то время как другие девочки поднимали шум по поводу писем, Хэрриет, безмолвная и равнодушная, стояла на заднем плане. Мисс Салли выбирала ей одежду, а критерии мисс Салли были скорее утилитарными, чем эстетическими. Хэрриет, безо всяких возражений, была одета хуже всех девочек в школе. Даже ее школьная униформа, абсолютный близнец остальных шестидесяти трех униформ, висела на ней мешком. Мисс Салли с бережливой предусмотрительностью всегда заказывала слишком большой размер, чтобы она имела куда расти, и Хэрриет неизменно снашивала униформы прежде, чем они становились ей впору.

– Кто-нибудь знает, что происходит с Хэрриет Глэдден во время каникул? – как-то раз спросила Присцилла в первый день учебного года.

– Они все лето держат ее про запас, – предположила Пэтти, – поэтому она никогда полностью не оттаивает.

Собственно говоря, именно это они, скорее всего, и делали. Мисс Салли выбирала тихую, уютную, здоровую ферму и вверяла Хэрриет на попечение жены фермера. К концу третьего месяца она была так отчаянно одинока, что с нетерпением и радостным волнением предвкушала более долгую изоляцию во время учебного года.

Однажды Пэтти подслушала, как две учительницы обсуждали Хэрриет, и пересказанная ею версия была живописной.

– Ее отец не видел ее уже много лет. Он просто оставляет ее здесь и оплачивает счета.

– Не удивительно, что он не хочет брать ее домой! – сказала Присцилла.

– Никакого дома нет. Ее мать взяла развод, снова вышла замуж и живет в Париже. Вот почему в прошлом году Хэрриет не могла поехать заграницу во время школьного вечера. Ее отец испугался, что когда она окажется в Париже, мать завладеет ею – не потому, что она действительно нужна кому-то из них, а оттого, что им нравится делать друг другу назло.

Присцилла и Конни заинтересованно навострили ушки. Под самым их носом разворачивалась трагическая интрига, какую можно встретить только в романах.

– Вы, девочки, у которых была счастливая жизнь в семейном кругу, не можете себе представить то одинокое детство, какое было у Хэрриет, – выразительно произнесла Пэтти.

– Просто ужас! – воскликнула Конни. – Ее отец, наверное, настоящий Монстр, если совсем ее не замечает.

– У Хэрриет глаза ее матери, – объяснила Пэтти. – Ее отец не в силах на нее смотреть, так как она напоминает ему о счастливом прошлом, которое больше не воскреснет.

– Это сказала мисс Уэдсворт? – полюбопытствовали они в один голос.

– Не совсем такими словами, – призналась Пэтти. – Я передала лишь основное содержание.

Эта история с живописными дополнениями в считанное время облетела школу. Если бы Хэрриет согласилась играть романтически-меланхолическую роль, на которую была избрана, она могла бы завоевать так называемую популярность. Однако в натуре Хэрриет не было ни малейших признаков театральности. Она просто ходила мрачная, продолжая оставаться нудной и неинтересной. Внимания общественности требовали другие, более захватывающие дела, и Хэрриет со своим окаянным детством была забыта.

Стоя на веранде, Пэтти помахала на прощанье последнему переполненному рождественскими пассажирами «катафалку» и вернулась в дом, оставшись один на один с бессодержательным трехнедельным существованием. Когда она равнодушно поднималась по лестнице, поджидавшая ее Мэгги обратилась к ней с сообщением:

– Мисс Пэтти, миссис Трент хотела бы поговорить с Вами в своем кабинете.

Пэтти повернула назад, задаваясь вопросом, в каком из своих последних поступков ей следовало отчитаться. Посещение личного кабинета Вдовушки обычно означало, что собирается гроза. Она обнаружила четырех оставленных в запасе учительниц уютно сидящими за чайным столиком и, к ее удивлению, все вчетвером встретили ее приветливыми улыбками.

– Присаживайся, Пэтти, и угощайся чаем.

Вдовушка жестом показала на стул и налила в чашку на один дюйм чайной заварки и на три дюйма горячей воды. Мисс Салли снабдила ее отделанной бахромой салфеткой, мисс Джеллингс подала гренки, намазанные маслом, а мисс Уэдсворт – соленый миндаль. Пэтти изумленно заморгала и приняла эти дары. Когда за столом тебе прислуживают четыре учительницы, испытываешь совершенно новые ощущения. Пока она выдумывала историю на потеху Присцилле и Конни, настроение значительно улучшилось. И только она перестала удивляться, отчего ее удостоили таких почестей, как причина открылась.

– Пэтти, – произнесла Вдовушка, – я сожалею, что в этом году здесь нет твоих ближайших подруг, но я уверена, что вы с Маргаритой и Хэрриет весело проведете время. Завтрак будет на полчаса позже обычного и правила относительно школьной территории будут не столь жесткими, только мы, разумеется, всегда должны знать, где вас искать. Я постараюсь устроить поход на праздничный концерт в городе, а мисс Салли возьмет вас с собой на денек на ферму. Сейчас лед уже довольно крепкий, чтобы вы могли кататься на коньках, Мартин достанет салазки, и вы будете кататься с горки. Вы должны как можно дольше находиться на свежем воздухе, а я буду весьма довольна, если вы с Маргаритой сможете увлечь Хэрриет видами спорта, которыми занимаются на открытом воздухе. Кстати о Хэрриет…

Вдовушка на мгновение помешкала и Пэтти с ее проницательным умом поняла, что наконец-то они добрались до сути беседы. Чай и гренок были всего лишь оберткой. Она слушала с некоторой подозрительностью, Вдовушка же понизила голос с таким видом, словно сообщала нечто секретное.

– Раз уж заговорили о Хэрриет, я хотела бы заручиться твоей симпатией, Пэтти. Она очень добрая и искренняя. Это девочка, дружбой с которой мог бы гордиться каждый. Но благодаря несчастному стечению обстоятельств, как это иногда происходит в многолюдном, деятельном, эгоистичном обществе, ее игнорируют и не принимают в компанию. Хэрриет, судя по всему, не так легко приспосабливается, как большинство девочек, и я боюсь, что бедняжка часто очень одинока. Мне доставит несказанное удовольствие, если ты постараешься проявить к ней дружелюбие. Уверена, что она пойдет с тобой на сближение.

Пэтти пробормотала несколько вежливых фраз и удалилась переодеваться к ужину, упрямо решив держаться от Хэрриет как можно дальше. Ее дружба не товар, который можно купить за чай и гренок с маслом.

Три девочки ужинали в одиночестве за маленьким, освещенным свечами столиком в укромном уголке столовой, а четыре учительницы удобно расположились за дальним столиком в противоположном углу.

Пэтти приступила к еде, по возможности употребляя односложные слова; однако такое отношение к окружающему миру было ей не свойственно, поэтому, когда подали телятину (был вечер среды), она уже от всего сердца смеялась над бесхитростным разговором Козочки. Словарный запас мисс Маккой изобиловал местным диалектом прерий, и на каникулах она дала себе волю. В течение учебного года она была вынуждена сдерживаться в выражениях, учитывая денежный налог на сленг. Иначе все ее карманные деньги пошли бы на увеличение общественной казны.

Как приятно направлять застольную беседу туда, куда душе угодно. Обычно, когда присутствовал учитель и задавалась тема, трапеза носила характер ограниченной рамками формальной процедуры. Пять вечеров в неделю, во время подачи первых трех блюд, следовало вести беседу на французском языке, и каждая девочка должна была внести свою лепту в виде не менее двух ремарок. Нельзя сказать, что на «французских» вечерах в столовой было много разговоров. Субботний вечер посвящался обсуждению (на английском) текущих событий, почерпнутых из редакционных статей в утренней газете. В «Святой Урсуле» никто особо не располагал временем для передовиц, поэтому даже на «английских» вечерах беседа угасала. Но по воскресеньям школа наверстывала упущенное. В этот день, являвшимся festa,[17]17
  Festa – выходной день (ит.)


[Закрыть] они могли говорить о чем угодно. И шестьдесят четыре сороки, трещавшие изо всех сил, не шли ни в какое сравнение с ученицами «Святой Урсулы» во время воскресного ужина.

Четыре дня перед рождеством пролетели неожиданно быстро. Первый день запомнился метелью, в последующие три дня сияло солнце. Мартин вытащил сани, девочки набились в них и поехали на лесной участок за вечнозелеными растениями. В деревне предстояло выполнить множество поручений, и то, что по пятам не следовала учительница, было внове и очень занимательно.

Пэтти нашла, что обе спутницы, навязанные ей обстоятельствами, оказались неожиданно общительными. Они катались на коньках, салазках, играли в снежки, – и Хэрриет, на которую Пэтти смотрела широко открытыми от изумления глазами, заметно оживилась. Накануне рождества они с Мартином поехали развозить старым школьным протеже корзины с рождественскими подарками, а на обратном пути домой, благодаря бьющей через край жизнерадостности, они ехали около мили, зацепившись за спинку салазок; потом, вывалившись наружу, бежали следом и снова цеплялись, пока, наконец, не нырнули сломя голову в большой сугроб у въезда во двор. Отряхнув одежду от снега, словно щенки после купания в пруду, они, оживленные и радостные, ввалились в дом. Щеки Хэрриет раскраснелись от соприкосновения со снегом, ее обычно прилизанные волосы рассыпались по лицу в пышном беспорядке, большие темные глаза утратили свое печальное выражение. Это были веселые, озорные глаза маленькой девочки. Она была не просто хорошенькой, а необузданно, поразительно, по-цыгански красивой, что заставляло обращать на нее внимание.

– Надо же, – шепнула Пэтти Козочке Маккой, когда они снимали калоши и рейтузы в нижнем холле. – Взгляни на Хэрриет! Красотка, правда?

– Черт возьми! – пробормотала Козочка. – Если бы она умела обращаться со своей внешностью, она стала бы самой грандиозной красавицей во всей школе.

– А мы на что! – заметила Пэтти.

На верхней площадке лестницы они встретили Осаки с молотком и зубилом.

– Я открыть два ящик, – проговорил он. – Один – для мисси Маргариты Маккой. Один – для мисси Пэтти Уайатт.

– Ура! – крикнула Козочка и пустилась галопом к своей комнате в Южном Крыле.

Для Козочки Маккой рождественский подарок означал неумеренную роскошь новых вещей, которые не шли ни в какое сравнение с десертами. У нее имелся холостой попечитель, который был подвержен приступам столь эксцентричной щедрости, что Вдовушке приходилось постоянно напоминать ему о том, что Маргарита – всего лишь школьница с непритязательными вкусами. К счастью, он всегда забывал об этом предостережении перед очередным рождеством – или, скорее, слишком хорошо знал Козочку, чтобы в это поверить – и продолжал присылать подарки.

Пэтти не церемонясь тоже бросилась к Райской Аллее, как вдруг вспомнила о покинутой Хэрриет, которая медленно плелась по сумрачному Веселому Переулку. Она побежала назад и схватила ее за локоть.

– Пойдем, Хэрри! Поможешь открыть мой подарок.

Хэрриет вспыхнула от неожиданного удовольствия: впервые за пять с половиной лет своей учебы в школе она удостоилась прозвища. Она последовала за Пэтти с некоторым рвением. Самое лучшее, что может быть после получения подарка к рождеству, это видеть, как его получает твоя подруга.

Это был большой квадратный ящик, до краев набитый коробками и свертками меньшего размера, перевязанными лентой и ветками остролиста; между ними из каждой свободной щелочки торчали забавные сюрпризы. При одном взгляде на подарки можно было судить, из какого дома они присланы, – из дома, полного шуток, безрассудных поступков и любви.

– Это первое рождество, которое я провожу вдали от дома, – произнесла Пэтти, и голос ее едва заметно дрогнул.

Однако ее мгновенная серьезность была не долгой: исследование подарков было настолько захватывающим занятием, что для любых противоречивых эмоций не оставалось места. Хэрриет сидела на краю кровати и молча наблюдала, как Пэтти оживленно разбрасывает по полу оберточную бумагу и алые ленты. Она распаковала перчатки, книги и безделушки в широком ассортименте, снабженные поздравительными записками. Даже повар испек рождественский торт с причудливо изукрашенной верхушкой. А маленький Томми прикрепил к наполненному конфетами слону этикетку, на которой нетвердыми, ползущими вверх печатными буквами написал: «дарагой систре от тома».

Пэтти радостно засмеялась, отправляя в рот шоколадную конфету, и бросила слоника в подол Хэрриет.

– Правда, они душки, что утруждают себя такими хлопотами? А знаешь, иногда праздник за пределами дома окупается сторицей: о тебе думают намного больше! Это от мамы, – прибавила она, открыв крышку большой портновской коробки и вынимая прозрачное бальное платье из розового крепа.

– Просто прелесть, верно? – спросила она, – а я вовсе в нем не нуждалась! А тебе нравится получать вещи, которые тебе не нужны?

– Со мною такого не было, – вымолвила Хэрриет.

Пэтти уже углубилась в изучение другого свертка.

– «От папочки, с самыми наилучшими пожеланиями», – прочитала она. – Милый славный папа! И что, скажи на милость, там может лежать? Я надеюсь, мама посоветовала что-нибудь. В том, что касается выбора подарков, он сущий профан, разве что… ах! – Завизжала она. – Розовые шелковые чулки и туфли, подобранные под цвет. Ты только взгляни на эти шикарные пряжки!

Она предоставила Хэрриет для осмотра туфлю из розового атласа, украшенную одной из самых изящных серебряных пряжек, с каблучком, вызывающим головокружительные мысли о Франции.

– Как мило со стороны моего отца, да? – Пэтти весело послала воздушный поцелуй величавому портрету с судейской внешностью на письменном столе. – Туфли, конечно, предложила мама, но пряжки и французские каблуки – это его идея. Ей нравится, когда я разумна, а ему нравится, когда я легкомысленна.

Она погрузилась в захватывающее занятие по изучению розового платья перед зеркалом, чтобы убедиться, что цвет ей к лицу, как вдруг ее внимание привлек звук рыданий; обернувшись, она увидела, что Хэрриет бросилась на кровать и вцепилась в подушку, орошая ее градом слез. Пэтти уставилась круглыми от изумления глазами. Сама она не позволяла себе столь эмоциональных проявлений чувств и не могла представить, что может ее к этому побудить. Она отодвинула розовые атласные туфельки подальше от ног Хэрриет, которыми та колотила, подобрала упавшего слона и разбросанные шоколадки и села ждать, когда утихнет трагедия.

– Что случилось? – мягко спросила она, когда рыдания Хэрриет сменились судорожными всхлипами.

– Мой отец ни разу не присылал мне с-серебряных п-пряжек.

– Он далеко отсюда, в Мексике, – промолвила Пэтти, неуклюже пытаясь найти слова утешения.

– Он никогда мне ничего не посылает! Он меня даже не знает. Доведись ему встретить меня на улице, он бы меня не узнал.

– Ах нет, узнал бы, – заверила ее Пэтти утешением сомнительного свойства. – Ты ни капельки не изменилась за четыре года.

– И если бы он меня узнал, то я бы ему не понравилась. Я не красавица, я плохо одеваюсь и… – снова завелась Хэрриет.