Текст книги "Разбойник и леди Анна"
Автор книги: Джин Уэстин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Он вышел, закрыв за собой дверь. Она слышала, как ключ повернулся в замке, и мокрая, со струящейся по телу водой подбежала к постели, где оставила итальянский кинжал под ворохом одежды. Изо всей силы она метнула его на то место, где только что был Эдвард, и он вонзился в самую середину двери на уровне человеческого сердца и застрял в ней, дрожа и покачиваясь.
Она понимала, что попытка эта была бесплодной. В определенном смысле Эдвард одержал победу. Анна знала, что никогда не будет ему принадлежать и он не сумеет отдать ее королю. Прежде она умрет от собственной руки, но в известном смысле проиграет, потому что никогда не сможет быть свободной и выбрать любовь или жизнь по своему вкусу. Она горько усмехнулась. В отличие от скотницы Бет у Анны не было выбора.
Анна медленно надела чистое белье и чулки. Мозг ее лихорадочно работал. Девушка тщетно пыталась найти способ улизнуть.
Внизу на улице веселились и пели пьяные гуляки, и на мгновение песня показалась ей знакомой, очень похожей на ту, что пела Бет в лагере разбойников, аккомпанируя себе на лютне. В памяти ее возникло смуглое лицо Джона на фоне зелени, его брови и щегольские усики, восторженно топорщившиеся, когда она удачно парировала его выпад с ловкостью, обретенной благодаря ему.
Анна невольно сжала кулаки. В самые черные минуты жизни приходят воспоминания о самых светлых мгновениях утраченного навеки счастья.
Анна снова подошла к окну, выглянула, но не увидела ничего, кроме экипажа Эдварда, и закрыла ставни, чтобы не слышать пения.
Снова начался дождь. Эдвард, крепко обнимая Анну, вывел ее на улицу и усадил в экипаж.
Граф постучал в закрытое оконце, тотчас же распахнутое кучером.
– Домой в Сент-Джеймс. – крикнул он, перекрывая шум дождя, барабанившего по крыше кареты.
– Слушаюсь, милорд.
– Вы промокли, Анна. – Уэверби устроился напротив и улыбнулся. – Когда вы окажетесь в безопасности в моем доме, мы получим возможность высушить перед камином свои нагие тела.
Она молчала и не чувствовала прикосновения острой стали, соприкасавшейся с икрой ее ноги, к которой лентой прикрутила кинжал, чтобы в случае надобности быстро им воспользоваться.
Уэверби пожал плечами.
– Вижу, что вы не удостоите меня вашей остроумной беседой. По правде говоря, мне все равно. В последние несколько дней я только и делал, что вел на вас охоту, поэтому нахожусь в полном изнеможении. – Он не спускал с нее лукавых глаз. – Завтра свадьба, и я должен отдохнуть. Покончить с вашим девством и представить вас королю оказалось гораздо труднее, чем я мог предположить.
Уэверби закутался в плащ и закрыл глаза, но Анна была уверена, что он наблюдает за ней в то время как их карета неслась вперед, скрипя и покачиваясь.
Анна пыталась рассчитать, когда ей представится возможность рывком распахнуть дверцу и выпрыгнуть на ходу. Если бы ей удалось приземлиться, не сломав при этом ноги, могла бы она укрыться в темных закоулках пораженного чумой Лондона? И как долго сумела бы скрываться? Ведь у нее не было денег, а ее дядя, хоть и был сражен бесчестьем, не обладал достаточной твердостью, чтобы противостоять как своим собственным амбициям, так и планам Эдварда.
Был еще ее друг доктор на своей барже ниже Тауэра по течению Темзы, но она не посмела бы отплатить ему за его великую доброту неприятностями, которые, несомненно, навлекла бы на него, обратившись к нему за помощью.
Человек, который мог бы помочь ей, единственный, кто не боялся графа, епископа и даже короля, далеко. Она прогнала его, и он не придет ей на помощь в минуту отчаяния.
– Моя дорогая Анна, – сказал Эдвард, – у вас такой встревоженный вид, что я просто обязан утешить вас.
– Не стоит затруднять вас и испытывать вашу чувствительность, милорд граф, – ответила Анна с иронией. – Позвольте мне вздремнуть.
Эдвард все же сел рядом с ней.
– Когда я смотрю на вас, – сказал он, – на память мне приходит прекрасная купающаяся нимфа. – Анна ощутила на щеке его горячее дыхание. – Я вспоминаю также то время, – продолжал он, – когда вы любили меня и желали. Клянусь слезами Господними, я хочу сохранить вас целиком и полностью для себя!
Он пригвоздил руки Анны к бокам и принялся яростно целовать ее. Граф даже не заметил, что карета остановилась, дверцу открыли и появилась рука с пистолетом, а потом и ее обладатель Джон Гилберт.
– Джонни, – выдохнула Анна вне себя от счастья.
Глава 12
Запечатлено поцелуем
– Джонни, – повторила она.
– Я так и думал, что вы будете рады меня видеть, миледи, – произнес Джон, сияя улыбкой. – Я такой же мокрый, каким был во время нашей последней встречи.
Он поднес к губам ее руку, не спуская глаз с графа.
– Сэр разбойник, сухой или мокрый, добро пожаловать. Рада вас видеть. Вы со мной не согласны, Эдвард?
Граф Уэверби был далек от того, чтобы согласиться с ней, и его рука скользнула под плащ.
Джон приподнял край плаща графа и избавил его от заряженного пистолета, после чего ткнул дулом своего собственного между складками атласных бриджей в пах графа.
– Не двигайтесь, граф, а иначе я лишу вас мужского достоинства. А настоящего достоинства у вас никогда не было.
– Что вы сделали с моим кучером? – гневно спросил Уэверби.
– Он спит, вкусив макового отвара, изготовленного моим другом. Вы найдете своего слугу в переулке напротив дома епископа, вероятно, промокшего до костей, но, ручаюсь, вполне довольного.
– Вы умрете за то, что посмели вмешаться в мои дела, Джон Гилберт.
– Сколько раз может один человек убить другого, милорд Уэверби? Вы уже дважды приговорили меня – один раз за то, что я укрывал Анну, и второй за то, что я одурачил вас. Но я с радостью приму смерть за то, что спас Анну из ваших лап и избавил от участи шлюхи, которую вы ей уготовили, чтобы потуже набить свой кошель.
– Слова, достойные государственного преступника! – сказал Уэверби, нерешительно протянув руку. – По правде говоря, это дело не касается простых смертных. Отдайте мне мой пистолет, и тогда я смогу проявить снисходительность. Похоже, леди Анна околдовала вас.
Джон поклонился.
– Возможно, милорд. Должен признаться, мне самому мое поведение в последнее время представляется странным.
Граф сделал неожиданное движение, и Джон ткнул дулом пистолета глубже в складки бриджей Уэверби, сопровождая этот жест мрачной улыбкой, в то время как надменные губы графа плотно сжались в тонкую линию.
– Едва ли вам захочется смеяться, когда вас вздернут на дыбу и четвертуют на потеху черни, – выплюнул ему в лицо граф.
Джон насмешливо прищелкнул языком:
– Право же, милорд, вы позорите нашу английскую аристократию. Как известно, потихоньку присваиваете налоги и огораживаете общественные земли. Ей-богу, я назвал бы эти действия неподобающим словом.
Уэверби сглотнул, но сидел прямо и неподвижно, переводя взгляд с Анны на Джона и обратно.
– Можете забрать мой кошелек, мои кольца и мою карету, Джон Гилберт, но эта женщина не принесет вам ничего, кроме бед.
Джон кивнул и еще шире улыбнулся:
– Вы правы, Уэверби, но это беды, ради которых и живет настоящий мужчина.
Анна с изумлением наблюдала за разбойником. Глаза ее были широко раскрыты, лицо пылало, Прелестный рот был приоткрыт. Никогда еще она не видела Джона таким, как сейчас. В такой опасный момент он проявлял отвагу с легкостью и изяществом, не говоря уже об остроумии. Ей было странно, что до сих пор она не распознала в нем этих качеств, потому что их всегда и тщетно искала в мужчинах, но до этой минуты так и не нашла.
И снова, к ее удивлению, ее губы сложились так, чтобы произнести эти два слога его имени, и, услышав, с какой нежностью, она их произносит, он ей улыбнулся:
– Анна, радость моя, если вы доверяете своим прекрасным зеленым глазам, то лучше закройте их, потому что лорду Уэверби предстоит раздеться донага.
Стальной взгляд темных глаз Джона и резкое движение его пистолета заглушили готовый зародиться протест графа.
– Снимайте одежду, милорд. Я отдал бы еще одну жизнь за то, чтобы увидеть, как вы голый прогуливаетесь по Гайд-парку на радость денди Уайтхолла.
Уэверби развязал тесемки плаща и расстегнул камзол.
– Поспешите, милорд. Нам с леди Анной предстоит долгий путь.
Граф снял рубашку.
– Теперь Уиттлвуд не спасет тебя, разбойник. Нигде во всем королевстве не сыскать тебе приюта. Обещаю, буду выслеживать тебя, как охотничий пес.
Джон убрал пистолет из паха Уэверби и нацелил его в голову графа.
– А теперь бриджи и сапоги, будьте столь милостивы, милорд.
Анна не стала отворачиваться, но холодно наблюдала унижение Эдварда.
Пусть почувствует ее презрительный взгляд на своем обнаженном теле!
И снова, глядя на него, она испытала изумление собой или той Анной Гаскойн, которая существовала еще недавно. По мере того как обнажалось бледное стройное тело ее жениха, освобождаясь от одежды, она дивилась тому, что находила его столь красивым и желанным.
Теперь она предпочитала смуглое лицо и бронзовую кожу, более широкие плечи и более твердые мускулы Джона Гилберта, хотя при дворе все эти качества считались признаками простолюдинов.
– Нацельте на него пистолет, Анна, – сказал Джон, вручая ей пистолет Уэверби со взведенным курком.
Она приняла его без колебания и нацелила в сердце Эдварда.
– Ты с ума сошла, Анна? – крикнул граф. – Хочешь, чтобы тебя повесили вместе с ним?
Она посмотрела на Эдварда и рассмеялась:
– Должно быть, это ты спятил, если думаешь, что я предпочту жизнь с тобой смерти с ним.
Джон бросил на нее восхищенный взгляд, в котором, однако, было гораздо больше огня, чем почтения. Он заткнул свой пистолет за пояс и, пятясь, принялся выбираться из кареты на дождь.
– Да ну же, милорд, давайте, – сказал Джон, передернув плечами от сырости. – Теперь белье, – добавил он, когда граф проскользнул мимо настороженной Анны и его босые ноги ступили на землю. Он медленно развязал тесемки нижнего белья, и его тонкие шелковые панталоны упали в грязь Ринг-драйв.
Джон извлек шпагу, нацепил на нее одежду графа и закинул ее высоко на дерево, где на следующее утро ее мог бы обнаружить кучер какой-нибудь модной дамы или щеголь из благородных.
Джон отвесил графу изящный поклон:
– Приятной прогулки, милорд граф.
Разбойник шлепнул графа по туловищу шпагой, которую держал плашмя, заставив его споткнуться, взобрался на козлы и пустил лошадей в галоп.
Анна держала пистолет направленным на Эдварда, пока тот не скрылся из виду, но не могла забыть выражения его лица и рта, похожего в тусклом ночном освещении на белый оскал. Хотя он и был бледным как смерть, перед его взором маячила не его собственная кончина, а мучительная казнь ее и Джона.
Она вздрогнула, но не от летнего дождя. Если прежде Эдвард был намерен использовать ее для своих низких целей, то теперь она знала, что он жаждет ее уничтожить.
И дело не в том, что она бросила ему вызов. Это было, с его точки зрения, досадной мелочью, даже забавлявшей его. Но он никогда не простит ей того, что увидел в ее взгляде, когда она смотрела на разбойника.
За пределами Гайд-парка Джон сделал петлю, повернул в боковую улочку, отходившую от Стрэнда, и остановил их перед импозантным каменным домом недалеко от «Друри-Лейн». Он продрог до костей, когда слез с козел и забрался в карету.
Джон сел напротив Анны и протянул к ней руки, которые она с радостью приняла.
– Миледи, – сказал он, внимательно вглядываясь в ее лицо, – здесь мы должны остаться на некоторое время.
– Я думала, мы вернемся в Уиттлвудский лес.
– Нет, – решительно возразил Джон, – по крайней мере пока не уляжется шум. Уэверби снарядит целую армию, чтобы патрулировать Оксфордскую дорогу.
Он прикрыл глаза, собираясь с мыслями, потом снова открыл их.
– Нам нужен друг, способный укрыть нас на несколько дней. Подумайте хорошенько. Пока еще не поздно, вы, возможно, передумаете. Возможно, вы не знаете тех опасностей, которые вам грозят.
Она перебила его:
– Знаю. Я знаю все, что мне нужно знать. Я остаюсь с вами, и это для меня важнее всего на свете.
– Но, миледи, – сказал Джон, – разве вы забыли ваш обет безбрачия?
Прежде чем она успела ответить, никем не управляемые кони рванули вперед, карета рванулась за ними, и от толчка Анна упала перед ним на колени.
Он потянул ее за руки, пытаясь поднять, но она воспротивилась.
– Нет, – крикнула Анна, – позвольте мне остаться коленопреклоненной и усмиренной вашей отвагой.
– Чепуха, – ответил Джон, поднимая ее. – Сядьте рядом со мной. Я хотел бы, чтобы вы всегда оставались рядом со мной, если бы только это было возможно.
Она со вздохом склонилась к нему:
– О, Джонни, возможно, я раскаюсь в своих словах, но с вами я хочу быть серьезной, кающейся и умоляющей.
– Нет, моя прелесть, – ответил Джон, и в голосе его прозвучало нечто такое, что повергло Анну в трепет. – Вы никогда не раскаетесь в том, что сказали сейчас.
Джон откинулся на сиденье кареты, продолжая дерзко и насмешливо улыбаться. При виде этой улыбки Анна испытала непреодолимое желание коснуться губами его губ.
Анна не могла вспомнить, сколько времени прошло с того момента, когда ей захотелось поцеловать Джонни. Должно быть, достаточно много, потому что она была слишком хорошо воспитана, а леди высокого происхождения никогда не позволяет, себе вольностей с мужчиной в темной карете, остановившейся на людной улице, вне зависимости от того, что она ощущает в нижней части тела.
Когда наконец ее губы нашли его теплый влажный рот, он, казалось, не удивился и даже не обрадовался, просто позволил ей изучать его, сколько она пожелает. Но ей не удалось сразу же осуществить свое желание навеки запечатать его улыбку поцелуем. Каким-то непостижимым образом ее язычок проник в его рот и встретил его полную готовность подчиниться. Потом его руки проникли под ее плащ и обхватили ее груди.
Анна раздвинула полы его промокшего камзола, и ее пальцы заскользили по коже, едва прикрытой тонкой летней рубашкой, теперь уже почти высохшей.
Испуганная, она отпрянула, тяжело дыша.
– О, Джонни, у тебя лихорадка? – спросила Анна и дотронулась тыльной стороной руки до его лица.
– Это лихорадка желания, Анна. А теперь снова произнеси мое имя. Мне нравится, как оно звучит в твоих устах.
Она с радостью согласилась доставить ему это удовольствие и несколько раз произнесла его имя.
Отчаянным усилием воли Джон Гилберт прервал это занятие и выглянул на улицу сквозь занавески кареты. Должно быть, он рехнулся, если был недалек оттого, чтобы заняться любовью с Анной в карете Уэверби, на дверце которой красовался его герб. Стража в каждом приходе и констебли будут их искать.
Он открыл дверцу и спустил подножку со ступеньками.
– Анна, это единственное место в Лондоне, где мы можем остаться до тех пор, пока не утихнет шумиха. Второе – воровской притон в Саутуарке, но я не рискнул бы вести тебя в такой вертеп.
– И что же это за дом?
– Он принадлежит Нелл Гвин. Она нас укроет и сочтет это веселой забавой.
– Твоя любовница?
– Мой друг.
– Влюбленный друг. Ты ведь не станешь этого отрицать?
– Не стану, потому что когда-то это было правдой.
Он выпрыгнул из кареты на булыжную мостовую и помог выйти Анне.
Дождь не прекращался. Джон принялся дубасить в парадную дверь Нелл Гвин. Наконец послышался сонный голос, спросивший, что у него за дело в столь поздний час.
– У дверей ожидает друг, – сказал он.
– Что за друг?
– Хозяин Уиттлвуда.
Дверь открылась, и на пороге появился старый слуга с фонарем.
– Джон Гилберт, сэр! Приятно видеть вас живым и невредимым. Мистрис Гвин рассказывала мне, как вам удалось избежать петли на Тайберне.
– Теперь, когда моя шея цела, я и эта добрая леди нуждаемся в приюте, Уильям. Скажи Нелл, что я тут стою под дождем перед ее дверью.
– Но мистрис нет дома. Она выехала за город со всей труппой Королевского театра, спасаясь от чумы. Я не могу предложить вам остаться здесь.
Джону не хотелось запугивать слуг, но этот случай был особенным.
– Что сказала бы твоя хозяйка, если бы узнала, что ты закрыл дверь перед носом друга, оказавшегося в беде?
Старый привратник проворчал что-то, распахнул дверь и высоко поднял фонарь, освещая лестницу на галерею.
– Вы ведь помните дорогу, мастер Джон, – сказал он, лукаво оглядывая Анну.
Джон ответил кивком, почувствовав, как замерла Анна и как ей неприятно находиться в доме Нелл.
– Добрый Уильям, пусть грум отведет карету в сарай и устроит лошадей в конюшне. – Он сунул Уильяму золотой. – Позаботься, Уильям, чтобы принесли подогретого вина с пряностями, хлеба и фруктов.
Джон повел упирающуюся Анну вверх по лестнице в спальню Нелл, обитую собранной в складки льняной тканью, с гобеленовым пологом ярких цветов над кроватью, а также турецкими коврами везде, что придавало комнате вид восточного сераля. На стульях и постели в беспорядке валялись платья, видимо, Нелл собиралась в спешке.
Анна дважды обвела комнату взглядом, и ее охватил гнев.
– Я не желаю здесь оставаться. Как ты можешь подвергать меня подобному унижению?
– Я усталый разбойник. Ты лишила меня сна, Анна. С тех пор как мы встретились, а это было добрых две недели назад, я не спал ни одной ночи.
– Я предпочла бы спать на конюшне, чем в спальне твоей любовницы.
– Как пожелаешь. – Джон вспыхнул.
Он повернулся к ней спиной, опустился на одно колено перед камином, облицованным дельфтским кафелем, потер кремень, поднесенный к труту, изо всей силы подул на искру и принялся раздувать огонь, занявшийся на решетке камина.
Анна уже пожалела о том, что с языка у нее сорвались резкие слова.
– После того, как согреюсь и обсохну.
– На удивление разумные слова для женщины, предпочитающей конюшенную солому пуховой перине, – сказал Джон, дав волю гневу. Черт бы побрал эту женщину! Она переменчива, как английская погода. Не станет он просить ее подойти к нему. Не следовало ее баловать, если он хочет когда-нибудь стать хозяином положения. И тут его мысль застопорилась. О Господи, должно быть, он спятил, вообразив, что ему может принадлежать недосягаемая для него женщина. Его постигло то самое безумие, которого он опасался. Он не мог ей предложить ничего, кроме смерти, какой умирают воры и преступники, и в то же время мог забрать у нее единственное, что стало бы условием приличного брака, то есть лишить ее чести. Он дорожил своей честью, единственным, что было у незаконнорожденного, что давало ему возможность выжить в этом мире, лишившем его законного положения или достойной смерти. Но ему было больно оттого, что он так сильно ее желал.
Джон принялся снимать мокрый камзол и бриджи и остался в одном мокром белье. Промокшую одежду он повесил над огнем на медном экране.
Анна отвела глаза, но не раньше чем увидела тело, каким, по ее разумению, обладало большинство мужчин. Она уже была готова извиниться, когда постучал Уильям. Он принес на подносе еду, бутылку вина и две кружки.
– Поставь это там, Уильям, – сказал Джон, указав на стол возле камина, – и возвращайся в постель. Прими мою искреннюю благодарность. Я расскажу Нелл, какую услугу ты нам оказал.
Уильям мотнул головой и потянул себя за свисавшую на лоб прядь волос.
– Спасибо, мастер Джон. Наслаждайтесь ужином, – сказал он, подмигнув.
Анна пыталась смотреть только на приветливый, жарко горящий огонь. Она придвинулась к нему как можно ближе, стараясь высушить свою одежду, с которой на пол натекла целая лужа.
Это зрелище смягчило Джона, и гнев его прошел.
– Тебе нужна сухая одежда, Анна, а в этой комнате с полдюжины платьев.
– Но нет ни одного, которое я могла бы надеть, сэр.
Ее гордость была единственным, что у нее оставалось в этой комнате, где она находилась наедине с полуголым Джоном Гилбертом, в комнате, полной воспоминаний о его любовнице и ее ароматах.
Джон порылся в сундуке и нашел довольно простой, скромный пеньюар.
– Ручаюсь, – сказал Джон, – он новый. – Надень его, пока у тебя не началась лихорадка. Или ты предпочтешь, чтобы это сделал я?
Анна ничуть не сомневалась в том, что он мог бы ее раздеть, и она погибла бы, как это едва не случилось в карете. Но Анна не стала спешить, пытаясь продемонстрировать уверенность, которой не чувствовала.
Он грубо схватил ее за руку, сжал ее, снял с нее кружевной чепчик, бросил на пол и, не в силах удержаться, поцеловал ее в волосы.
– Анна, – произнес он, и ее имя болью отозвалось у него в сердце.
– Будь ты проклят, Джон Гилберт! Есть у тебя хоть капля совести? Ты привел меня в дом своей любовницы!
Джон приподнял ее, прижал к своей груди и стал искать ее губы своими губами.
Анна мотала головой из стороны в сторону, но в конце концов Джон нашел ее приоткрытые губы, прежде чем она успела их плотно сжать. Мгновение Анна сопротивлялась, но его тяжелое жаркое дыхание вливалось ей в рот, и от этого по всему телу побежали мурашки. Анна одновременно чувствовала себя опустошенной и полной, узницей и свободной, целомудренной и распутницей. Ей показалось, что она ощущает свой лихорадочный пульс в разных местах тела сразу. И в какой-то момент силы ее оставили, а вместо этого нахлынуло желание оставаться в таком положении как можно дольше. И мимоходом она подумала о том, чему учила ее мать. И где чувство вины? Эти два чувства – скромность и чувство вины – были единственной защитой целомудрия женщины против сладострастия мужчин.
Джон еще крепче прижал Анну к себе, и она второй раз за вечер ощутила яростный нажим его мужского естества. Боже милосердный! Анна уже не в первый раз была потрясена тем, каким предательским может оказаться собственное тело.
Джон оторвался от ее губ и понес ее на кровать. Его намерения были ясны, но она льнула к нему и была полна всепоглощающего желания помогать ему, а ее гнев по поводу того, что она оказалась в спальне в постели его любовницы, испарился от жара ее страсти.
Внезапно он остановился и поставил ее на пол, отстранился от нее и будто окаменел.
– О Бог мой, прости меня, Анна, – сказал он, будто слова душили его. – По чести, я не могу воспользоваться тем, что принадлежит твоему будущему мужу.
Без его поддержки она с трудом могла устоять на ногах.
– Ты не законченный мерзавец, как поют в тавернах.
Он усмехнулся, но его губы все еще были сжаты в одну линию, будто улыбка была для него мучительной.
– Ты во мне разобралась, леди Анна, но пусть об этом узнает хоть весь мир, я не могу овладеть тобой, если мне не суждено стать твоим мужем.
Анна вздернула подбородок, и по ее глазам Джон понял, что она уязвлена.
– Я уйду в другую комнату.
– Это единственная спальня, если не считать комнат слуг.
– Уж кому, как не тебе, это знать.
– Иди в постель, – сказал Джон, отвесив ей насмешливый поклон.
– Нет, в постели Нелл будешь спать ты, а я посплю на стуле у камина.
Джон налил кружку вина, сделал большой глоток, отер рот тыльной стороной руки и плюхнулся в постель. Его влажные темные волосы блестели на фоне белой простыни. Он закрыл глаза и сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.
Постояв в нерешительности посреди комнаты, Анна прошла к камину, села на стул и тотчас же поднялась: мокрая одежда облепила ее, и все тело обдало холодом. С минуту она разглядывала Джона, но он не двигался и не открывал глаз. Она быстро сняла платье, потом белье, повесила на спинку стула, воспользовавшись подушкой, чтобы прикрыть наготу.
Анна не была уверена, что Джон спит, но уже несколько минут он лежал неподвижно, и Анна решила, что Джон уснул.
Озябнув, Анна набросила на себя пеньюар Нелл, и вскоре ее сморил беспокойный сон.
Несколькими часами позже в полной темноте она проснулась – тело ее затекло и болело. Она попыталась расправить конечности и тут же еле слышно выругалась, почти уверенная, что к утру жесткий стул превратит ее в согбенную старуху. Не спуская глаз с неподвижного тела Джона, она на цыпочках подошла к кровати с дальней от него стороны, тихонько раздвинула полог и осторожно вытянулась под теплым покрывалом, стараясь оставаться на самом краешке постели. Некоторое время, показавшееся ей вечностью, Анна ждала, что Джон заключит ее в объятия. Но этого не произошло, и Анна придвинулась к нему.
