Текст книги "Коготь миротворца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Я понимаю, но это меня не удивляет. А ты когда-нибудь думал о том, какое лицо у тебя, когда ты смотришь на своего пса? Что тебе известно об их прошлом?

– Только то, что они жили вместе на озере Диутурна. Потом люди сожгли их дом и прогнали прочь.

– Тебе не приходило в голову, что доктор Талое мог бы быть сыном Балдандерса?

Это предположение казалось настолько нелепым, что я с облегчением рассмеялся.

– Посмотри, – продолжала Доркас, – как они себя ведут. Точно тяжелодум и работяга отец с блестящим и беспутным сыном. По крайней мере, мне так кажется.

Мы встали со скамьи и направились к Зеленой Комнате (теперь она была не более похожа на картину, показанную мне Рудезиндом, чем любой другой парк). Только тогда я задался вопросом: не было ли имя «Невинность», данное Доркас доктором Талосом, такой же метафорой?

Глава 23
Иолента

В старом фруктовом саду среди грядок с пряными травами царили такая тишина и запустение, что я вспомнил Атриум Времени и Валерию с ее тонким личиком, обрамленным меховой накидкой. Зато в Зеленой Комнате было настоящее столпотворение. Теперь уже все были на ногах. Вдобавок казалось, что каждый вопит во все горло. Ребятишки карабкались на деревья и выпускали птиц из клеток. Матери пытались усмирить их ручками метел, а отцы – камнями. Шатры начали разваливаться уже во время репетиций, так что на моих глазах прочная на вид пирамида из полосатого полотна вдруг обрушилась, как спущенный флаг, явив взгляду травянисто-зеленого мегатерия, который стоял на задних лапах, а на его лбу танцор завершал пируэт.

Наша палатка куда-то подевалась вместе с Балдандерсом, правда, тут же появился доктор Талое и погнал нас по извилистым тропинкам мимо балюстрад, водопадов и гротов, украшенных неограненными топазами и цветущим мхом, к стриженому газону, где великан трудился, воздвигая подмостки на глазах у дюжины белых оленей.

Сооружение это было задумано гораздо более сложной конструкции, чем сцена, на которой я играл в Нессусе. Челядь Обители Абсолюта приволокла доски и гвозди, инструменты, краски и одежду в таком количестве, что всему этому трудно было найти применение. Такая щедрость подстегнула тягу доктора к грандиозному (которая всегда была ему присуща), и он разрывался на части, пытаясь помочь нам с Балдандерсом управиться с особо тяжелыми предметами и в то же время лихорадочно строча дополнения к рукописи пьесы.

Великан занимался плотницкой работой. Хотя ему недоставало проворства, он с лихвой компенсировал этот недостаток упрямством и неимоверной силой. Одним-двумя движениями он ломал планки в палец толщиной, и единственным ударом топора расчленял доски, над которыми я с пилой корпел бы чуть ли не полдня. Он один заменял собою десяток рабов, гнущих спину под бичом надсмотрщика.

К моему удивлению, у Доркас обнаружился художественный талант. Вдвоем мы воздвигли черные плиты, поглощавшие солнечные лучи – не только для того, чтобы запастись энергией для вечернего представления, но и для необходимого в тот момент освещения. Эти конструкции служат прекрасным фоном: с их помощью на сцене можно изобразить и пространство глубиной в тысячи лиг, и крошечную лачугу, хотя самая полная иллюзия достигается лишь в темноте. Впечатление усиливается, если на заднем плане что-нибудь нарисовано, и вот Доркас искусной рукой создавала такие изображения. Она стояла высоко над нами, а ее кисть выводила сумеречные образы.

От Иоленты и меня проку было куда меньше. Рисовать я не умел и настолько мало разбирался в самой пьесе, что даже не мог помочь доктору расставить наш реквизит. А что касается Иоленты, то ее тело, так же как и душа, упорно не принимало никакого труда. Эти длинные ноги, такие тонкие ниже колен, и пышные округлые бедра просто не были приспособлены носить какой-либо груз, кроме веса ее собственного тела. Торчащая грудь подвергалась бы постоянной опасности: ведь соски можно было чем-нибудь прищемить или измазать краской. Тем более что Иоленте не передавалось ни капли настроения, воодушевляющего остальных членов группы, стремящихся к общей цели. Доркас говорила, что я оставался один, когда мы все вместе ночевали в палатке, и, быть может, она была не так уж далека от истины, как мне представлялось, но одиночество Иоленты всегда было неизмеримо полнее. У меня была Доркас, а у нее я, у Баландерса с доктором существовала их странная дружба, а все вместе мы участвовали в пьесе. Но у Иоленты была только она сама, а единственная цель ее собственной вечной игры состояла в том, чтобы вызывать восхищение.

Она молча коснулась моей руки, указав огромными изумрудными глазами на вершину естественного амфитеатра, где белые свечи каштановых деревьев поднимались меж бледной листвы.

Убедившись, что на нас никто не смотрит, я кивнул. По сравнению с Доркас Иолента, которая сейчас шла со мною рядом, казалась почти такой же высокой, как Текла, хотя ее мелкие шажки никак не походили на размашистую поступь Теклы. Она была по крайней мере на голову выше Доркас, а из-за сложной прически и высоких каблуков казалась еще выше.

– Хочу посмотреть на все это, – объяснила она. – Другого случая не представится.

Я сделал вид, что верю в эту явную ложь.

– Для них это случай еще более счастливый. Сегодня и только сегодня Обитель Абсолюта имеет возможность лицезреть Иоленту.

Она удовлетворенно кивнула: я изрек глубочайшую истину.

– Мне нужен кто-нибудь. Кто-нибудь, кого бы боялись те, с кем я не желаю говорить. Я имею в виду всех этих шутов и фигляров. Когда ты исчез, меня всегда сопровождала Доркас. Но разве кто-нибудь может испугаться Доркас? Ты можешь вынуть меч и положить его на плечо?

Я сделал, как она просила.

– Если я не улыбнусь, они должны убраться. Тебе понятно?

Среди каштанов росла трава, более высокая, чем в амфитеатре, но мягкая, как папоротник. Дорожка была вымощена белой галькой с золотистыми блестками.

– Если бы меня увидал Автарх, он возжелал бы меня. Как ты думаешь, он будет на нашем спектакле?

Чтобы доставить ей удовольствие, я кивнул, прибавив:

– Я слыхал, он не особенно жалует женщин, даже самых красивых. Разве что – в качестве советниц, шпионок и горничных.

Она остановилась и с улыбкой повернула ко мне лицо.

– Вот именно. В том-то все и дело. Только я одна могу заставить любого желать меня. И он, Автарх, чьи сны – наша явь, а память – наша история, будет желать меня, даже если он лишен мужской силы. Ты вожделел к другим женщинам, кроме меня? Ты хотел их?

Пришлось признаться.

– И потому ты думаешь, что меня желают так же, как их. – Она повернулась и снова двинулась вперед. Походка Иоленты всегда казалась слегка неуклюжей, но сейчас воодушевление придавало ей твердости. – Нет. При виде меня не только любой мужчина, но и каждая женщина – все испытывают непреодолимое желание. Знаешь ли ты, что женщины, которые никогда не проявляли склонности к женщинам, хотят любить меня? Одни и те же приходят на каждое представление, присылают мне фрукты, цветы, шали, шарфы и вышитые платочки. А их послания! О, они полны такой сестринской, такой материнской любовью! Они собираются защищать меня. Защищать от доктора, от его великана, от своих мужей, сыновей и соседей. А уж мужчины! Балдандерсу приходилось просто вышвыривать их в реку.

Я спросил, почему она прихрамывает. Когда мы вышли из каштановой рощи, я огляделся в поисках чего-либо, на чем ее можно было бы повезти, но ничего не нашел; – Бедра изнутри натираются от ходьбы. У меня есть мазь, которая немного помогает, а какой-то мужчина подарил мне ослицу, но я не знаю, где она сейчас. По-настоящему комфортно мне только тогда, когда я могу развести ноги.

– Хочешь, я понесу тебя?

Она снова улыбнулась, показав безупречные зубы.

– Это доставит удовольствие нам обоим. Не так ли?

Но, боюсь, может умалить мое достоинство. Нет, я пойду. Надеюсь, мне не придется идти далеко. Да я и не пойду далеко, как бы там ни было. Все равно поблизости нет никого, кроме этих фигляров. Думаю, все важные люди будут сегодня спать долго, чтобы приготовиться к ночному празднеству. Мне самой еще придется поспать по меньшей мере четыре стражи.

Я услышал плеск воды о камни и, не видя перед собой лучшей цели, направился туда. Мы прошли через живую изгородь из боярышника, чьи белые кисти складывались в преграду, издали казавшуюся непреодолимой. За изгородью лежала речка шириною не больше городской улицы, а по ней, словно ледяные изваяния, плавали лебеди. На берегу стояла беседка, к которой были привязаны три лодки в форме цветков кувшинки. Ступив на толстые шелковые подушки, устилавшие дно, я ощутил пряный аромат.

– Чудесно, – обрадовалась Иолента. – Я думаю, никто не станет возражать, если мы возьмем эту лодку. А если станут, мне придется предстать перед каким-нибудь важным лицом – совсем как в пьесе. Один взгляд – и он меня уже никогда не отпустит. Я оставлю при себе доктора Талоса и тебя, если хочешь. Для тебя у них тоже найдется какое-нибудь дельце.

Я сказал, что собираюсь продолжить путь на север. Йотом я обхватил Иоленту за талию, такую же тонкую, как у Доркас, и посадил ее в лодку.

Она без промедления улеглась на подушки в том месте, где приподнятые лепестки лодки-кувшинки выгодно оттеняли ее лицо. Я сразу вспомнил Агию. Мы вместе спускались по солнечным ступеням Адамнианской Лестницы, а она смеялась и говорила, что на следующий год непременно купит себе шляпу с широкими полями. Во внешности Агии не было ни единой черты, которая могла бы сравниться с красотой Иоленты: ростом она была не выше Доркас, со слишком широкими плечами и недоразвитой по сравнению с пышной плотью Иоленты грудью. Ее раскосые карие глаза и широкие скулы выражали скорее решимость и твердость, чем страсть и готовность к подчинению. Но Агия вызывала во мне здоровое желание. Ее шутки часто бывали ядовитыми, но смеялась она по-настоящему, а ее тело горело неподдельной страстью. Желание Иоленты было не более чем желанием быть желанной. И мое вожделение к ней не было ни жаждой утешить ее в ее одиночестве, как я утешал Валерию, ни выражением разрывающей сердце любви, которую я испытывал к Текле. Я не хотел оградить ее от невзгод, как хотел защищать Доркас. Мне хотелось унизить и наказать ее, растоптать ее самомнение. Я желал, чтобы ее глаза наполнились слезами, мне не терпелось вырвать ее локоны, как сжигают волосы покойника в наказание покинувшему его тело духу. Она похвалялась тем, что превращала женщин в лесбиянок. Я уже был готов превратиться в садиста.

– Думаю, я играю в последний раз. Я это чувствую. Среди публики окажется кто-нибудь… – Она зевнула и потянулась. При этом ее плоть так откровенно проступила под тонкой тканью одеяния, что я отвел свой взгляд. Когда я снова посмотрел на нее, она уже спала.

Я взял в руки тонкое весло, пристроенное на корме, и понял, что у лодки есть киль. Довольно сильное течение позволяло мне лишь слегка подправлять веслом наше медлительное скольжение по прихотливо извивающимся протокам. Почти так же бесшумно, как недавно облаченный в рясу слуга сопровождал меня через ниши, альковы и проходы по тайным путям Второй Обители, мы со спящей Иолентой лигу за лигой плыли по садам Обители Абсолюта. В шелковистой траве или в более укромном уединении беседок возлежали пары, которые, наверное, взирали на наше суденышко, как на украшение, пущенное по течению для услаждения их взора. А если даже они и видели мою голову над загнутыми лепестками, то воспринимали это как должное. На каменных скамьях в одиночестве предавались размышлениям философы, а на вершинах лесистых склонов происходили групповые увеселения (не только эротического свойства).

Тем временем вид спящей Иоленты стал вызывать во мне злость. Я бросил весло и опустился на колени рядом с ней. Во сне ее лицо приобрело не свойственное ему в ином состоянии выражение чистоты, хотя и несколько нарочитой. Я поцеловал ее. Огромные глаза лишь слегка приоткрылись, став похожими на узкие глазки Агии, а волосы цвета червонного золота в тени казались каштановыми. Я расстегнул платье. То ли причиной тому был дурман, который источали шелковые подушки, то ли просто усталость от прогулки по свежему воздуху, во время которой ей пришлось нести непомерный груз переразвитой плоти, но она не просыпалась. Моему взгляду открылись груди – каждая размером чуть ли не с ее голову – и эти необъятные бедра, заключавшие между собою то, что, казалось, смахивало на едва вылупившегося цыпленка.

* * *

Eогда мы вернулись, стало ясно, что все осведомлены о причине нашей отлучки, хотя Балдандерсу это, по-видимому, было все равно. Доркас рыдала где-то в укромном уголке, чтобы потом появиться с воспаленными глазами и геройской улыбкой на устах. А доктор Талое, я думаю, испытывал одновременно и ярость и удовольствие. Именно в тот день у меня сложилось впечатление, что ему никогда не нравилась Иолента, но из всех мужчин Урса лишь ему одному она отдалась бы с радостью и неподдельной готовностью.

Оставшееся до заката время мы провели, слушая переговоры доктора Талоса с официальными представителями Обители Абсолюта и репетируя пьесу. Поскольку я уже упоминал о ее содержании, хочу привести здесь и приблизительный текст. Но не в том виде, в каком он существовал на клочках бумаги, которые мы передавали друг другу, из рук в руки, тем вечером, и где часто не было ничего, кроме посылок для импровизации, а так, словно он вышел из-под пера усердного писаря, присутствовавшего на представлении. Так, в сущности, запечатлел все слова потусторонний свидетель, неотлучно находящийся внутри моего существа и следящий за постановкой моими глазами.

Но сначала вы должны представить себе наш театр. Вновь край Урса прикрыл красный диск. Над головой шныряют длиннокрылые летучие мыши, а тонкий зеленый серп висит над самым горизонтом. Вообразите узкую долину, не более тысячи шагов от края до края, расположенную между пологими холмами, поросшими нежнейшим мхом. В холмах двери – одни узкие, как вход в жилую комнату, а другие просторные, как врата базилики. Двери открыть!. Из них струится рассеянный в вечернем тумане свет. Огражденные флажками дорожки вьются к небольшой арке нашего просцениума. По ним спускаются мужчины и женщины в фантастических одеяниях. Это маскарадные костюмы – одежды давних предков, но я, обладая лишь крохами исторических сведений, почерпнутых от мастера Палаэмона и Теклы, не могу определить, из какой эпохи взято то или иное платье. Между масками скользят слуги с подносами, уставленными блюдами с ароматным мясом и сладостями. Перед сценой расставлены изящные, как богомолы, кресла из слоновой кости с черными бархатными сиденьями, но большинство публики предпочитает оставаться на ногах. Во время представления зрители приходят и уходят – некоторые, не прослушав и дюжины строк. Трещат цикады, поют соловьи, а на вершинах холмов медлительно перемещаются, то и дело застывая в совершенных позах, белые статуи.

Все роли в пьесе исполняют доктор Талое, Балдандерс, Иолента, Доркас и я.

Глава 24
Пьеса доктора Тапоса

Эсхатология и генезис

(По утверждению доктора Талоса, драматургическое воплощение отдельных частей утерянной Книги Нового Солнца)

Действующие лица:

Габриель

Статуя

Великан Нод

Пророк

Месхия, Первый Мужчина

Генералиссимус Месхиана, Первая Женщина

Два Демона Яхи

Автарх

Его Помощник

Контесса

Ее Горничная

Два Стражника

Инквизитор

Его Помощник

Задник сцены затемнен. Появляется ГАБРИЕЛЬ в луче желтого света с хрустальным рогом.

ГАБРИЕЛЬ: Приветствую вас. Я пришел, чтобы пояснить сцену – это входит в мои обязанности. Сейчас ночь последнего дня, ночь, предшествующая дню первому. Старое Солнце скрылось навсегда. Больше оно не появится на небе. Завтра взойдет Новое Солнце, и мы – братья и сестры – будем приветствовать его. А сейчас… Никто не знает, что произойдет сейчас. Все спят.

Тяжелые, размеренные шаги. Входит НОД.

ГАБРИЕЛЬ: Всеведущий! Спаси раба твоего!

НОД: Так ты служишь ему? А мы служим Нефилиму. Если он не прикажет, я не причиню тебе вреда.

ГАБРИЕЛЬ: Так ты из его челяди? Как же он сообщается с тобой?

НОД: По правде говоря, никак. Мне приходится догадываться, чего он от меня хочет.

ГАБРИЕЛЬ: Вот этого-то я и боялся.

НОД: Ты видел сына Месхии?

ГАБРИЕЛЬ: Видел ли я его? Послушай, простофиля здоровый, он же еще не родился. Зачем он тебе?

НОД: Он должен прийти и жить со мной в землях, лежащих к востоку от этого сада. Я отдам ему в жены одну из своих дочерей.

ГАБРИЕЛЬ: Ты ошибся, дружок. Опоздал по меньшей мере на пятьдесят миллионов лет.

НОД (медленно наклоняет голову, не понимая). Если ты его увидишь…

Появляются МЕСХИЯ и МЕСХИАНА, следом за ними ЯХИ. Все обнажены, но на ЯХИ надеты украшения.

МЕСХИЯ: Какое прекрасное место! Цветы, фонтаны, статуи! Разве это не замечательно!

МЕСХИАНА (робко): Я видела ручного тигра. У него клыки длиннее, чем моя рука. Как мы его назовем?

МЕСХИЯ: Как он захочет, так и назовем. (ГАБРИЕЛЮ.) Кому принадлежит этот восхитительный уголок?

ГАБРИЕЛЬ: Автарху.

МЕСХИЯ: И он разрешил нам жить здесь. Какое великодушие!

ГАБРИЕЛЬ: Все не так хорошо, как кажется. Кто-то преследует тебя, друг мой. Тебе это известно?

МЕСХИЯ (не оглядываясь): Тебя тоже.

ГАБРИЕЛЬ (с торжеством выставляет напоказ рожок, который является знаком его полномочий): Да! За мной идет ОН!

МЕСХИЯ: И он уже совсем близко. Если ты собираешься протрубить в этот рог, чтобы позвать на помощь, то лучше сделать это поскорее.

ГАБРИЕЛЬ: Надо же, какой догадливый! Но у меня еще есть время.

Золотистый свет меркнет, и ГАБРИЕЛЬ исчезает. НОД недвижим. Стоит, опершись на свою булаву.

МЕСХИАНА: Я начну разводить огонь, а тебе, пожалуй, стоит заняться постройкой какого-нибудь жилища. Здесь, наверное, часто бывает дождливая погода – посмотри, какая зеленая трава.

МЕСХИЯ (разглядывая НОДА): Да это же просто-напросто статуя. Неудивительно, что его не боятся.

МЕСХИАНА: Но он может и ожить. Я когда-то слышала, что люди умеют творить из камня себе подобных.

МЕСХИЯ: Когда-то! Да ты же только-только появилась на свет. Вчера, я полагаю.

МЕСХИАНА: Вчера?.. Не знаю… Месхия, я же еще совсем дитя. Помню только, как я вдруг увидела свет и тебя. Ты говорил с солнечным лучом.

МЕСХИЯ: Не с солнечным лучом! Это было… По правде говоря, я еще не придумал этому названия.

МЕСХИАНА: И тогда я полюбила тебя.

Появляется АВТАРХ.

АВТАРХ: Кто вы такие?

МЕСХИЯ: Если уж на то пошло, кто ты такой?

АВТАРХ: Хозяин этого сада.

МЕСХИЯ кланяется, а МЕСХИАНА делает реверанс, хота на ней нет юбки, чтобы ее приподнять.

МЕСХИЯ: Мы только что имели беседу с одним из твоих подданных. Теперь, когда я об этом думаю, меня поражает, до чего же он похож на Твое Августейшее Величество. Только он был…

АВТАРХ: Помоложе?

МЕСХИЯ: Во всяком случае – на вид.

АВТАРХ: Что ж, это неизбежно. Но все равно, я ему этого не прощу. Я тоже был молод, и хотя, конечно, гораздо менее хлопотно иметь дело с теми женщинами, что ближе тебе по своему положению… Но, молодой человек, – я думаю, ты мог бы меня понять, если бы оказался на моем месте. Какая-нибудь молоденькая горничная или (деревенская девчонка, которую можно купить за пригоршню серебра или кусок бархата – ей и не придет в голову в самый неподходящий момент требовать казни соперницы или места посла для любимого мужа… Так вот, такая крошка иногда становится гораздо привлекательнее любой знатной дамы.

Во время монолога АВТАРХА сзади подкрадывается ЯХИ и кладет руку на плечо МЕСХИИ.

ЯХИ: Вот теперь ты видишь, что тот, кого ты считаешь божеством, одобряет и предлагает тебе то же самое, что и я. Давай начнем, пока не явилось Новое Солнце.

АВТАРХ: Что за прелестное создание! Почему, дитя, твои глаза горят, будто свечи, в то время как глаза твоей сестры тусклы, точно пепел?

ЯХИ: Никакая она мне не сестра!

АВТАРХ: Ну, тогда твоя соперница. Но идем же со мной. Пусть эти двое с моего соизволения остаются здесь. А тебя нынешней ночью облачат в богатое одеяние, твои уста познают вкус дорогого вина, а эта тоненькая талия, быть может, слегка пополнеет, когда ты вкусишь начиненных миндалем жаворонков и засахаренных фруктов.

ЯХИ: Поди прочь, старикашка!

АВТАРХ: Что! Да ты хоть знаешь, кто я такой?

ЯХИ: Только я одна и знаю. Ты всего лишь призрак. Даже более того – горстка праха, которую разметает ночной ветер.

АВТАРХ: По-моему, она не в своем уме. Друг мой, чего она от тебя хочет?

МЕСХИЯ (с облегчением): Стало быть, ты не гневаешься на нее. Ты добрый человек.

АВТАРХ: Вовсе нет! А что, помешанная любовница – это может оказаться весьма интересным. Поверь, я сгораю от нетерпения, а я столько всего успел повидать и провернуть за свою жизнь, что давно уже не испытывал ни к чему интереса. Она не кусается? То есть не очень сильно?

МЕСХИАНА: Еще как. А зубы у нее ядовитые.

ЯХИ бросается на нее. МЕСХИАНА убегает, ЯХИ за ней.

АВТАРХ: Придется отправить наряд, чтобы их разыскали.

МЕСХИЯ: Не беспокойся, они скоро вернутся сами. Признаться, я рад, что нам никто теперь не может помешать. У меня к тебе большая просьба.

АВТАРХ: После шести я не принимаю просителей. Пришлось ввести такое правило, иначе я сошел бы с ума. Надеюсь, это понятно.

МЕСХИЯ (слегка ошарашенный): Я понимаю, но ведь мне нужен всего лишь совет – божественная мудрость.

АВТАРХ: Ну, это другое дело. Давай, я тебя слушаю. Но предупреждаю, тебе придется заплатить. Предоставить мне на ночь этого помешанного ангела.

МЕСХИЯ (встав на колени): Разум мой бессилен. Зачем я говорю с тобой, когда ты и так читаешь каждую мысль мою? Принимая во внимание то, что она из проклятого тобою рода, должен ли я все же отказаться от ее предложений? Ибо она догадывается о моей осведомленности, и я всем сердцем чувствую – она домогается меня лишь потому, что надеется быть отвергнутой.

АВТАРХ (в сторону): Он, как видно, тоже не в своем уме. И из-за моего желтого одеяния принимает меня за божество. (Обращаясь к МЕСХИИ.) Неверность только украшает мужчину. Если, конечно, речь не идет о неверности его собственной жены.

МЕСХИЯ: Значит, моя неверность причинила бы ей боль? Я…

Появляются КОНТЕССА и ГОРНИЧНАЯ.

КОНТЕССА: Мой господин! Что ты здесь делаешь?

МЕСХИЯ: Совершаю молитву, дочь моя. Сними свою обувь, ибо земля эта священна.

КОНТЕССА: Правитель, что это еще за дурачок?

АВТАРХ: Да какой-то сумасшедший. Бродит тут с двумя женщинами. Они тоже не в своем уме.

КОНТЕССА: Значит, их больше, чем нас. Хотя, если моя горничная не сумасшедшая…

ГОРНИЧНАЯ: Твоя милость…

КОНТЕССА: В чем я сомневаюсь. Сегодня она приготовила мне пурпурную накидку к зеленому платью. Представляю, на кого я была бы похожа в таком виде. На рассыльного.

МЕСХИЯ, который, слушая КОНТЕССУ, постепенно приходит в гнев, внезапно ударяет ее. Она падает. АВТАРХ незаметно исчезает.

МЕСХИЯ: Мерзкое отродье! Не смей издеваться над тем, что свято, и впредь ты будешь делать только то, что я велю. ГОРНИЧНАЯ: Кто ты, господин?

МЕСХИЯ: Я прародитель человечества, дитя мое. Ты в самом деле мое дитя. И она тоже.

ГОРНИЧНАЯ: Надеюсь, ты простишь ее. И меня. До нас дошла весть, что ты умер.

МЕСХИЯ: Тут не за что просить прощения. В конце концов умирают все. Но, как ты видишь, я снова здесь, чтобы приветствовать Новое Солнце.

НОД (впервые заговорив и шевельнувшись после долгого молчания и неподвижности): Мы пришли слишком рано. МЕСХИЯ (указывая на него пальцем): Великан! Великан!

КОНТЕССА: О! Соланж! Кинебурга!

ГОРНИЧНАЯ: Я здесь, ваша милость. Я, Либия.

НОД: И все же время Нового Солнца еще не настало.

КОНТЕССА (всхлипывает): Новое Солнце идет! А мы все растаем, как сны.

МЕСХИЯ (сообразив, что НОД неопасен): Да, как дурные сны. Но для тебя так будет только лучше. Разве ты этого не понимаешь?

КОНТЕССА (успокаиваясь): Вот чего я точно не понимаю, так это того, что ты, эдакий мудрец, спутал Автарха с Универсальным Разумом.

МЕСХИЯ: Я знаю, что вы все мои дочери в прошлом творении. Потому что в нынешнем у меня их еще не было.

НОД: Его сын возьмет в жены мою дочь. Это незаслуженная честь для нашей семьи, потому что мы простые люди – дети Геи. Но мы будем вознесены. Я стану… Кем я стану, Месхия? Тестем твоего сына. Может быть, в один и тот же день мы придем навестить свою дочь, а ты – своего сына. Ты ведь не откажешь нам в месте за своим столом. Разумеется, мы будем сидеть на полу.

МЕСХИЯ: Ни в коем случае. Это уже прерогатива собаки. Или станет таковой, когда мы повстречаемся. (КОНТЕССЕ.) А тебе не приходит в голову, что я могу знать о так называемом Универсальном Разуме больше, чем Автарх знает сам о себе? Не только Универсальный Разум, но и многие менее могущественные силы по собственному желанию набрасывают на себя наш, человеческий, облик, будто плащ. Иногда даже облик нескольких людей. И мы кажемся себе самими собой, а для других людей можем предстать Демиургом, Параклетом или же Дьяволом.

КОНТЕССА: Запоздалая мудрость, если мне суждено исчезнуть с восходом Нового Солнца. Полночь уже миновала?

ГОРНИЧНАЯ: Почти, твоя милость.

КОНТЕССА (указывая на публику): А все эти добрые люди. Что ожидает их?

МЕСХИЯ: А что происходит с опавшей листвой, которую уносит ветер?

КОНТЕССА: Если…

МЕСХИЯ: Если что?

КОНТЕССА: Если бы в моем теле оказалась часть твоего – капля прозрачной жидкости в моем чреве…

МЕСХИЯ: Если бы это случилось, ты странствовала бы по Урсу лишь немногим дольше – бесприютной скиталицей, которой никогда не суждено обрести дома. Но я не возлягу с тобой. Не надейся; ты всего-навсего труп. Даже ничтожней, чем труп.

ГОРНИЧНАЯ падает в обморок.

КОНТЕССА: Говоришь, ты отец всего человеческого. Наверное, так оно и есть, потому что женщине ты несешь смерть.

Сцена погружается в темноту. Когда свет загорается снова, МЕСХИАНА и ЯХИ лежат под рябиной. В склоне холма, позади них, – дверь. У ЯХИ разбиты губы. Кровь стекает по подбородку.

МЕСХИАНА: У меня еще хватило бы сил найти его, если бы только ты от меня отстала.

ЯХИ: Мною движут силы Нижнего Мира. Если потребуется, я буду преследовать тебя до второго конца Урса. Но попробуй только еще раз ударить меня. Ты за это поплатишься.

МЕСХИАНА замахивается, и ЯХИ отшатывается.

МЕСХИАНА: К тому времени, как мы решили здесь передохнуть, у тебя ноги дрожали больше, чем у меня.

ЯХИ: Конечно, я страдаю гораздо больше, чем ты. Но Нижний Мир дает силу выносить невыносимое. Конечно, я не только красивее тебя, но и гораздо чувствительнее.

МЕСХИАНА: Вот именно!

ЯХИ: Еще раз предупреждаю тебя, но третьего предупреждения не будет. Попробуй тронь меня!

МЕСХИАНА: Ну и что же ты сделаешь? Призовешь Эриний отомстить мне? Если бы это было в твоей власти, ты уже давно могла бы это сделать.

ЯХИ: Хуже. Если ты еще раз ударишь меня, тебе станет доставлять удовольствие причинять боль.

Появляются ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК и ВТОРОЙ СТРАЖНИК, вооруженные пиками.

ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК: Смотри! Вот они!

ВТОРОЙ СТРАЖНИК (женщинам): Лежать! Не сметь подниматься! Или насажу на вертел, как цапля лягушку. Вы отправитесь с нами.

МЕСХИАНА: На четвереньках?

ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК: Не дерзить!

Он бьет ее пикой, и в ответ на это раздается почти непереносимый для человеческого слуха глубокий стон. Сцена вибрирует, а земля содрогается.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Что это?

ЯХИ: Конец Урса, недоумок! Давай, прикончи ее! Самому-то тебе так и так конец.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Много ты понимаешь! Для нас все только начинается. Нам приказали обыскать сад, а тому, кто найдет и приведет вас обеих, обещана награда. Десять хризосов – вот чего ты стоишь! И я их получу.

Он хватает ЯХИ, и в то же мгновение МЕСХИАНА пускается наутек. ПЕРВЫЙ СТРАЖНИК бежит за ней.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Не смей кусаться!

Он бьет Яхи рукоятью пики. Они начинают драться.

ЯХИ: Идиоты! Она сбежала!

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Это уж забота Айво. Я свою поймал и притащу. А его сбежала, и если он ее не поймает, ему же хуже. Идем к хилиарху!

ЯХИ: А не желаешь ли предаться со мной любви, пока мы не покинули это очаровательное местечко?

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Чтобы мое мужское естество отрезали и запихнули в мой же собственный рот? Ну, уж нет!

ЯХИ: Если там, конечно, есть что резать. ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Что ты сказала!? (Трясет ее за плечи.) ЯХИ: Все силы Урса придут ко мне на помощь. Вот погоди, отпусти меня лишь на мгновение, и я покажу тебе кое-что удивительное.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Я и так вижу довольно привлекательные вещицы, за что весьма благодарен луне.

ЯХИ: Я сделаю тебя богачом. Десять хризосов покажутся тебе ничем. Но я бессильна, пока ты меня держишь.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Ноги у тебя подлиннее, чем у прочих женщин, но, как я заметил, ты не очень-то охотно ими пользуешься. По-моему, ты едва держишься на ногах.

ЯХИ: Да, мне трудно даже стоять.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Я буду придерживать тебя за ожерелье. Цепочка на вид достаточно прочная. Если ты и вправду что-то можешь, валяй! А если нет, пошли. Все равно удрать тебе не удастся.

ЯХИ поднимает руки с расставленными пальцами. Некоторое время стоит тишина, потом слышится странная музыка. Мягкими хлопьями начинает падать снег.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Прекрати это!

Он хватает ее за руку. Музыка прекращается, а на его голову падает несколько последних снежинок.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Это не золото!

ЯХИ: Но ты видел?

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: У нас в деревне была одна старуха, так она тоже умела управлять погодой. У нее, правда, это получалось не так быстро, как у тебя, но ведь она была совсем старая и дряхлая.

Появляется СТАТУЯ. Она двигается медленно, словно ничего не видит.

?ХИ: Что это?

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Один из маленьких любимцев Отца Инира. Он тебя не видит и не слышит. Не уверен даже, что он вообще живой.

ЯХИ: Я тоже не уверена.

Когда СТАТУЯ проходит мимо нее, она слегка шлепает ее свободной ладонью по щеке.

ЯХИ: Любимый… любимый… любимый. Разве ты не хочешь приветствовать меня?

СТАТУЯ: Э-э-э-э-йо!

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Что это? Перестань! Женщина, ты же говорила, что не имеешь силы, пока я тебя держу.

ЯХИ: Взгляни-ка на моего раба! Можешь сразиться с ним? Давай – сломай свое копье об эту широкую грудь!

СТАТУЯ опускается на колени и целует ноги ЯХИ.

ВТОРОЙ СТРАЖНИК: Нет уж! – Зато бегаю я быстрее.

Он перекидывает ЯХИ через плечо и бежит. Дверь в холме отворяется и тут же захлопывается за ними. СТАТУЯ пытается ее сломать, но дверь не поддается. По лицу СТАТУИ катятся слезы. Потом она начинает раскапывать холм руками.

ГАБРИЕЛЬ (за сценой): Вот так каменные идолы, покинутые человеком, оставшись в одиночестве в пустыне, продолжают хранить свою веру.

СТАТУЯ продолжает копать. Свет гаснет. В следующей сцене АВТАРХ сидит на троне. Силуэты по обе стороны от него указывают на то, что он находится в окружении придворных.

АВТАРХ: И вот я восседаю здесь, будто владею тысячами миров. А между тем я даже этому-то не хозяин.