Текст книги "Леопард из Рудрапраяга"
Автор книги: Джим Эдвард Джеймс Корбетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
БОДРСТВОВАНИЕ НА СОСНЕ
На другой день из Паури вернулся Ибботсон, а следующим утром, посещая деревни, расположенные на горе к востоку от Рудрапраяга, я нашел следы людоеда на тропинке, ведущей из деревни, где предыдущей ночью он пытался сломать дверь хижины, в которой находился ребенок, страдавший от сильного кашля.
Следы, по которым я шел две-три мили, привели меня на гребень горы, туда, где несколькими днями раньше мы с Ибботсоном находились в засидке с громко блеющим козленком.
Было еще совсем рано, и можно было надеяться найти леопарда греющимся на одной из скал этой весьма значительной территории, пересеченной ущельями и оврагами. Я остановился на выступе горы, возвышавшемся над обширной местностью. Вчерашним вечером прошел дождь, развеявший легкий туман в воздухе и позволивший тропить леопарда. Видимость оказалась чудесной, а открывающаяся с выступающей скалы панорама была столь же прекрасна, как и всякая другая, какой можно любоваться в иных частях света, где горы поднимаются до высоты двадцати трех тысяч футов. Непосредственно подо мной расстилалась долина, затем пойма реки Алакнанды; река казалась мерцающей серебряной ленточкой: она извивалась, то появляясь, то исчезая. Гора на той стороне реки пестрела деревнями. Виднелись покрытые соломой крыши одиноко стоявших хижин или длинные ряды домов с шиферными крышами. Эти ряды были индивидуальными хозяйствами, построенными одно против другого, чтобы сократить расходы и сэкономить площадь, так как народ был беден и каждый фут земли, которую можно возделывать в Гарвале, необходимо было использовать для посевов. По ту сторону гор местность была сильно пересечена – виднелись неровные скалистые обрывы, у подножия которых зимой и ранней весной грохотали снежные лавины, а выше скал лежали вечные снега, вырисовываясь на ярко окрашенном голубом небе так ясно, словно они были вырезаны из белого картона. Более прекрасную и мирную картину трудно вообразить, и тем не менее, когда сияющее солнце, теперь посылающее лучи мне прямо в спину, начнет садиться за дальние кряжи снежных гор, ужас и суеверный страх, степень которых невозможно себе представить, пока сам в этом не убедишься, охватит всех и вся, как это происходило в течение долгих восьми лет на всей площади открытого сейчас передо мной пространства.
Целый час я находился на скале, когда заметил двух мужчин, спускавшихся с горы по пути к базару. Они шли из деревни, находившейся в миле выше по горе, в этой деревне я был вчера днем. Люди информировали меня, что незадолго до восхода солнца они слышали, как леопард подавал голос. Мы обсудили возможность подманить леопарда на козу и застрелить его, но, так как в это время у меня козы не было, они предложили привести мне свою из деревни, обещав встретить меня в том месте, где мы сейчас стоим, за два часа до захода солнца.
Когда люди ушли, я стал осматриваться, где бы можно было устроить засидку. Единственным деревом в округе была одинокая сосна. Она росла на вершине горы близко к тропинке, по которой спускались двое моих собеседников. Под ней проходила другая тропинка, идущая по горе и опоясывающая ее склон, пересеченный оврагами и ущельями, в которые я только что вглядывался, надеясь увидеть леопарда. С дерева просматривалась значительная площадь, и, так как оно было единственным деревом и выбора не имелось, я решил им воспользоваться.
Когда я вернулся около четырех часов пополудни, люди уже ожидали меня с козой. В ответ на их вопрос, где я намереваюсь делать засидку, я указал на сосну, и они принялись хохотать. Без веревочной лестницы, сказали они, невозможно влезть на это дерево. Наконец, если мне и удастся это сделать без лестницы и остаться там на ночь, у меня не было бы защиты от людоеда, для которого дерево не является препятствием.
В Гарвале жили два белых человека – Ибботсон один из них, – которые коллекционировали птичьи яйца, когда были мальчиками; оба они умели карабкаться на деревья; и, так как на языке хинди нет поговорки, означающей «не следует создавать себе трудностей заранее», я оставил вторую часть возражений без ответа, довольствуясь тем, что показал им на мое оружие.
Нелегко было влезть на сосну, так как на двадцать футов вверх сучья не росли, но как только мне удалось достичь нижней ветви, остальное было уже нетрудно. Я захватил с собой длинную бумажную веревку, и, когда люди к одному ее концу подвязали ружье, я втащил его наверх и потом взобрался на верхушку дерева, где сосновые иглы укрывали меня.
Люди уверили меня, что коза хорошо блеет; привязав ее к вылезшему наружу корню дерева, они отправились назад в деревню, обещая вернуться завтра рано утром. Коза поглядела им вслед, потом спокойно принялась щипать низкорослую траву у подножия дерева. То, что она еще ни разу не заблеяла, не беспокоило меня. Я был уверен, что вскоре она почувствует себя одинокой и вот тогда, к вечеру, начнет выполнять свой долг, а если продолжит подавать голос и ночью, то с моей высокой позиции будет возможность убить леопарда задолго до того, как он приблизится к козе.
Когда я взобрался на дерево, тени, бросаемые снежными горами, достигли Алакнанды. Они медленно ползли вверх мимо меня, пока наконец не поглотили все, и только гребни гор еще продолжали пылать красными отсветами. По мере того как зарево заката постепенно исчезало, длинные узкие полосы света стремительно прорывались между снежными горами, где лучи заходящего солнца задерживались на гряде облаков, таких же нежных и воздушных, как пушок чертополоха. Каждый наблюдавший заход солнца – а количество таких людей вы, может быть, заметили, к сожалению, весьма невелико – думает, что закат именно в их местности и части света лучший, чем где-либо в другой. Я не исключение и тоже считаю, что никакой другой заход солнца во всем мире не может сравниться с нашим; на второе место можно, пожалуй, поставить лишь закат в Северной Танганьике, где некоторые особенности атмосферы заставляют снежную шапку Килиманджаро и облака, которые неизменно бродят над ней, сиять, словно расплавленное золото в лучах заходящего солнца. Закаты солнца в Гималаях большей частью багровые, ярко-розовые или золотые; этим вечером он был ярко-розовым, и стреловидные лучи, словно концы больших копий, выскакивающие из долин картонно-гладких снегов, пробивались сквозь багряные облака и, расширяясь, постепенно блекли в небе над моей головой.
Коза, подобно многим человеческим существам, не испытывала никакого интереса к закатам солнца и поэтому, после того как пощипала траву в том месте, где могла до нее дотянуться, выскребла себе небольшое углубление, легла и заснула. Вот теперь я был поставлен перед дилеммой. Я рассчитывал, что животное, преспокойно сейчас спавшее подо мной, подманит леопарда, но коза ни разу с тех пор, как я ее вчера увидел, не открыла рта, разве лишь когда щипала траву, а теперь, уютно устроившись, она, возможно, проспит всю ночь напролет. Покинуть дерево в этот час ночи и вернуться в бунгало означало бы добавить еще единицу к количеству добровольно совершенных самоубийств, а мне предстояло еще многое сделать, чтобы убить людоеда, и, так как за отсутствием трупа-приманки всякое место так же хорошо, как и другое, я решил оставаться там, где находился, и самому попробовать голосом заманить леопарда.
Если бы меня спросили, что доставляло мне наибольшее удовольствие в течение всех лет, проведенных в джунглях Индии, я бы, не колеблясь, сказал, что больше всего радости мне приносило знание языка и повадок населения джунглей. Универсального языка для всех животных в джунглях нет; каждый вид имеет свой собственный язык, и, хотя лексика – запас слов – у некоторых животных ограничен, как у дикобразов и хищников, все-таки язык каждого из них понятен всему населению джунглей. Голосовые связки человека отличаются лучшей способностью к подражанию, по сравнению с голосовыми связками какого-либо животного джунглей, за исключением хохлатого дронго; эти обстоятельства дают возможность человеку поддерживать общение с большим количеством птиц и животных. Способность говорить на языке джунглей (находясь в них), помимо того, что такая возможность сама по себе доставляет громадное наслаждение, может оказаться весьма полезной в случае необходимости. Следующий пример вполне может это проиллюстрировать.
Лайонел Фортескью, до последнего времени заведующий пансионом Итона,[28]28
Итон – фешенебельная средняя школа для привилегированных классов в Англии.
[Закрыть] и я в начале 1918 года путешествовали в Гималаях. Целью нашего путешествия была рыбная ловля и фотосъемка. Однажды мы попали в домик лесничего, расположенный у подножия высокой горы, на противоположной стороне которой находился объект нашего путешествия – долина Кашмира. Много дней мы прошли, двигаясь по очень тяжелому пути, и, так как люди, несшие наш багаж, нуждались в отдыхе, мы решили сделать привал на целые сутки, остановившись в бунгало.
На следующий день Фортескью сел за свой дневник, а я пошел побродить, исследовать гору и попробовать, не удастся ли мне застрелить кашмирского оленя-самца. Мои друзья, охотившиеся в Кашмире, говорили мне, что убить одного из этих оленей-самцов невозможно без помощи опытного шикари. Это мнение было подтверждено сторожем в домике лесничего. У меня был целый день впереди, и после завтрака я отправился один, не имея ни малейшего представления ни о том, на каких высотах живет этот олень, ни о характере местности, по которой он предпочитает бродить. Высота перевала, ведущего в Кашмир, около двенадцати тысяч футов. Когда я поднялся до высоты восьми тысяч футов, меня захватила гроза.
По цвету туч я знал, что будет сильный град, поэтому предусмотрительно выбрал дерево, чтобы под ним укрыться. Мне приходилось видеть как людей, так и животных, убитых градом и молниями, которые неизменно сопровождали грозы с градом, поэтому, забраковав большие пихты с коническими верхушками, я выбрал небольшое деревце с округлой кроной и густой листвой, дававшее достаточную защиту от ливня. Собрав сухие ветки и еловые шишки, я развел огонь и в течение часа, пока над моей головой грохотал гром и свирепо хлестал град, я сидел у подножия моего дерева в безопасности и тепле.
В тот момент, когда град кончился, проглянуло солнце, и, выйдя из своего укрытия под деревом, я попал в волшебную страну чудес: град покрыл землю ковром из миллионов сверкающих точек, к которым каждый влажный лист и травинка добавляли свою долю игры света. Поднявшись еще на две или три тысячи футов, я дошел до скального выхода, у подножия которого оказалась полянка с голубыми горными маками. Многие стебли были поломаны, и все же эти небесно-голубые цветы – прекраснейшие полевые цветы Гималаев, стоявшие на своем белом, без единого пятнышка основании, – создавали такую картину, которую невозможно было забыть.
Скалы оказались слишком скользкими, чтобы взбираться на них, но не представляло труда подняться на вершину горы в обход, поэтому я повернул налево и после полумили хода через лес гигантских пихт пришел к покрытому травой склону, который, начинаясь с вершины горы, протягивался на несколько тысяч футов вниз до самого леса. Проходя через лес и приближаясь к этому травянистому склону, я заметил животное, стоявшее на маленьком бугорке спиной ко мне. Вспоминая иллюстрации, которые я видел в охотничьих книгах, я понял, что передо мной красный кашмирский олень, а когда он поднял голову, мне стало ясно – это самка.
С той стороны травянистого склона, где я стоял, и примерно в тридцати ярдах от опушки леса находился изолированный скальный выступ футов четырех высотой. Двигаясь только тогда, когда самка объедала траву, и застывая на месте каждый раз, как она поднимала голову, я прокрадывался под укрытие скалы. Несомненно, самка была сторожем, и по тому, как она смотрела направо, каждый раз поднимая голову, я понял, в каком направлении находятся ее спутники. Подойти к ней несколько ближе, идя по траве, и остаться при этом незамеченным было невозможно. Снова войти в лес и пробраться сверху не составило бы труда, но цели я бы не достиг, так как ветер дул с холма вниз. Оставалось одно – все-таки войти в лес, но обогнуть нижний угол травянистого склона. Однако это заняло бы время и повлекло за собой в дальнейшем трудное восхождение.
Поэтому я окончательно решил оставаться там, где находился, и посмотреть, будет ли эта дичина, которую я впервые встретил, реагировать на голос леопарда так же, как читал и замбар; я знал, что по меньшей мере один леопард находится на горе, так как заметил следы, оставленные его когтями. Высунувшись так, чтобы можно было наблюдать, я дождался, пока самка принялась щипать траву, потом подал рык леопарда.
При первом звуке моего голоса самка повернулась и, став лицом ко мне, начала передней ногой бить землю. Это было предупреждение оленям быть настороже, но я знаю, что они – мне так хотелось увидеть их – не тронутся с места, пока самка не подаст сигнал, а этому не бывать, пока она не увидит леопарда. На мне был коричневый пиджак из твида; высунув левое плечо, я начал слегка то подниматься, то опускаться. Это движение было немедленно замечено оленихой, она сделала несколько быстрых шажков вперед и начала подавать сигнал; опасность, о которой она предупреждала сотоварищей, была на виду, и им спокойнее теперь собраться всем вместе. Первым к ней подошел одногодок, изящно переступавший по покрытой градом земле, и встал рядом; вслед за одногодком появились три оленя-самца, которых в свою очередь сопровождала старая самка. Все стадо из шести оленей было отлично видно на расстоянии тридцати пяти ярдов. Самка продолжала еще подавать клич, меж тем как остальные стояли совершенно неподвижно, вглядываясь в лес, находившийся за моей спиной; их уши то застывали неподвижно, поднятые вверх, то двигались вперед и назад в зависимости от направления звука. Я сидел на тающих градинках – место и неудобное, и мокрое; оставаться в таком положении, не двигаясь, значило рисковать схватить простуду. Я уже увидел представителей семьи самых знаменитых оленей – кашмирских – и слышал клич самки, но оставалось еще одно, чего я очень хотел: это услышать зов самца-оленя. Поэтому я снова высунул из-под скалы свое плечо примерно на дюйм и был вознагражден тем, что услышал клич оленей-самцов, самок и одногодка, испускаемый в тонах разной высоты.
С ружьем моего калибра я легко мог застрелить одного из оленей, и, насколько я понимал, голова такого самца была бы рекордным охотничьим трофеем, но, хотя я отправился в это утро с целью их найти и снабдить лагерь мясом, сейчас мне стало ясно, что настоятельной необходимости в этом не было. К тому же оленина могла оказаться жесткой, поэтому вместо того, чтобы использовать ружье, я встал во весь рост, и шесть наиболее удивленных оленей во всем Кашмире молниеносно исчезли из поля зрения, а в следующий момент я услышал, как они стремглав спускались сквозь подлесок по той стороне холма.
Наступило время возвратиться назад в бунгало. Я решил спуститься по травянистому склону и пробраться через редкий лес у подножия горы. С одного края склон вел к более легкому спуску, при условии, что каждый шаг следовало делать осторожно и ставить ноги в надлежащее место. Я двинулся посередине этой открытой площади, и, когда пробежал около шестисот ярдов, в поле моего зрения попалось что-то, белевшее на скале у опушки леса с левой стороны склона, примерно в трехстах ярдах ниже того места, где я находился. Быстрый взгляд убедил меня, что этот белый предмет – коза, возможно, заблудившаяся в лесу. Уже две недели мы были без мяса, а я обещал Фортескью принести с собой что-нибудь, и вот мне представился удачный случай. Коза меня видела; если бы я только мог усыпить ее подозрения, тогда, возможно, она дала бы мне подойти к ней достаточно близко, чтобы я смог схватить ее за ноги. Поэтому, сбежав вниз вприпрыжку, я срезал угол слева, не спуская глаз с животного. Если бы только оно осталось стоять на месте – трудно придумать лучшую ситуацию для его поимки, так как плоская скала высотой около пяти футов, на самом краю которой стояла коза, выступала, нависая над склоном. Скрывая от козы, что я наблюдаю за ней, и равномерно двигаясь, я, проходя мимо скального выступа, сделал левой рукой взмах, чтобы схватить ее за передние ноги. Издав тревожный звук, напоминающий чиханье, животное попятилось, избежав моей руки, и когда я полностью вышел из-за скалы и повернулся, то, к моему изумлению, увидел, что животное, которое я принял за белую козу, оказалось кабаргой-альбиносом.[29]29
Альбинос (от лат. albus – белый) – животное, лишенное окраски вследствие врожденного отсутствия пигмента меланина.
[Закрыть] Только десять футов разделяли нас, меня и маленькое животное – добычу охотника, и вот оно храбро решилось во что бы то ни стало не отступать и, фыркая, с вызовом на меня глядело. Снова я повернулся и спустился под гору на пятьдесят ярдов. Обернувшись, я увидел оленя, все еще стоявшего на скале, возможно поздравлявшего себя с тем, что, напугав меня, заставил бежать.
Когда несколькими неделями позже я рассказал о случившемся смотрителю охоты, он выразил сожаление, что я не застрелил оленя. Ему очень хотелось знать точное местонахождение и район, где я видел животное, но так как моя память на места и мои описания местности, к большому сожалению, бывают ошибочными, то я не думаю, что именно эта кабарга украшает какой-либо музей.
* * *
Самцы-леопарды приходят в крайнее бешенство в случаях вторжения других леопардов в район, который они рассматривают как свой собственный. Правда, территория людоеда распространялась на площадь в пятьсот квадратных миль, на которой, возможно, были и другие самцы-леопарды; но в этой, отдельно взятой местности людоед находился в течение нескольких недель и вполне резонно мог рассматривать ее как свою. И опять-таки сезон спаривания только кончился, леопард мог ошибочно принять мой клич за призыв самки, ищущей самца, поэтому, дождавшись, пока станет совершенно темно, я снова издал призывные звуки и, к моему удивлению и восторгу, немедленно получил ответ от леопарда, находящегося ниже и немного правее, примерно в четырехстах ярдах.
Поверхность земли между нами была покрыта большими скалами и разросшимися дикими и спутанными кустарниковыми зарослями. Я знал, что леопард не пойдет по прямой линии ко мне; возможно, он обойдет пересеченную ущельями местность и приблизится по боковому кряжу туда, где росло мое одинокое дерево. Когда зверь издал следующий призывный рык, я заметил, что леопард так и поступил. Пятью минутами позже я определил местонахождение хищника по его голосу, раздававшемуся с тропинки, начинавшейся от моего дерева и проходящей по переднему краю горы примерно в двухстах ярдах от меня. На этот его зов я ответил, чтобы дать ему направление. Тремя или, может быть, четырьмя минутами позже он снова позвал с расстояния в сто ярдов.
Ночь была темная. Я имел электрический фонарь, притороченный сбоку к ружью; палец лежал на спуске. От самых корней дерева тропинка уходила по прямой линии на пятьдесят ярдов, а дальше она резко изгибалась. Невозможно было заранее знать, когда и на какую часть тропинки следует направить луч фонаря, поэтому приходилось ждать, пока леопард не бросится на козу.
За изгибом тропинки и всего примерно в шестидесяти ярдах леопард снова подал голос и получил ответ. Он пришел от другого леопарда, находившегося вдалеке, на другой стороне горы. Вот какое осложнение! Одинаково неожиданное, сколь и несчастливое, ведь мой леопард находился уже слишком близко, чтобы имитация рычания могла обмануть его, а так как он слышал мой зов последний раз на расстоянии двухсот ярдов, естественно, он предположит, что застенчивая самка ушла дальше в горы и оттуда сейчас зовет его соединиться с нею там. Тем не менее еще осталась возможность, что леопард будет продолжать двигаться по тропинке до ее соединения с другой, спускающейся вниз с горы; в этом случае он, наверное, убьет козу, даже если и не станет ее есть. Но повезло не мне, а козе, потому что леопард срезал угол, образуемый двумя тропинками, и в следующий раз, когда я услышал его призывный глас, он был уже в ста ярдах дальше от меня и на сто ярдов ближе к вожделенной супруге. Призывы двух леопардов раздавались все ближе и ближе друг к другу и наконец прекратились. После длительного периода тишины концерт этих двух гигантских кошек стал доноситься, как я полагал, оттуда, где кончалась полоса лугов и начинался густой лес.
Счастье леопардов было полным, им повезло во многом и потому, что ночь оказалась темной, ибо, когда леопарды предаются любовной игре, их очень легко застрелить. То же самое можно сказать и о тиграх, но спортсмен-охотник, который отправляется пешком, чтобы наблюдать, как ухаживают тигры, должен быть вполне уверен, что он действительно хочет их увидеть, так как у тигрицы – и никогда у тигра – в это время весьма обострены все чувства. Ведь самцы этого кошачьего племени грубы в своем ухаживании и не представляют себе, как остры их когти.
Не погиб леопард, не умрет он и в эту ночь, но, может быть, это произойдет на следующий день или послезавтра, ибо дни его сочтены, конец его близок. На какой-то «длительный» момент то же самое я подумал о себе, так как без всякого предупреждения внезапный порыв сильного ветра потряс дерево, и моя голова и пятки сменили свое естественное положение относительно земли Гарвала. Несколько секунд я думал, что дереву никак не удастся выпрямиться, а мне будет невозможно войти в какой-либо контакт с ним. Когда давление от налетевшего шквала ослабло, дерево, а также я вернулись в свое первоначальное положение, которое мы занимали до того, как ветер чуть не свалил нас. Опасаясь, что может последовать что-то еще худшее, я быстро привязал ружье к ветке, чтобы освободить обе руки. Возможно, что сосна выдерживала много одинаково страшных, несущих беду шквалов, но никогда она не имела дополнительной тяжести в виде человеческого тела, увеличивавшего давление на ветви. Когда ружье оказалось в безопасности, я, взбираясь с одной ветви на другую до вершины дерева, обломал кругом все кисточки с иглами, до каких только мог дотянуться руками. Может быть, то было лишь мое воображение, но после того, как я проредил ветки дерева, мне показалось, что оно уже не перевернется вверх тормашками как уже один раз случилось. К счастью, сосна была сравнительно молодая и гибкая, а ее корни основательно укреплены, поэтому она в течение часа клонилась, опускалась и снова поднималась, словно травинка.
Ветер стих так же внезапно, как и начался. Вероятность возвращения леопарда отпала, поэтому, выкурив сигарету и следуя примеру козы, я отправился в страну снов.
Как только взошло солнце, крик «cooee!»[30]30
Сооее (английское написание) – куй – пронзительный зов, употребляемый обычно в странах, где распространены кустарниковые заросли.
[Закрыть] вернуло меня обратно в пределы земли, впрочем, на расстоянии пятнадцати футов от нее. Под деревом ожидали меня два моих вчерашних компаньона, с ними находилось двое парней из их деревни. Увидев, что я проснулся, они спросили, слышал ли я ночью рев леопардов и что случилось с деревом. Они пришли в восторг, когда я рассказал о моей дружеской беседе с леопардами и как от нечего делать я развлекал себя обламыванием веток. Потом я спросил, не обратили ли они случайно внимания на то, что ночью дул небольшой ветер. На это один из парней мне ответил: «Маленький ветер, саиб? Такой страшный ветер у нас никому еще не приходилось испытывать. Он повалил мою хижину».
Его товарищ добавил: «Об этом сожалеть нечего, саиб. Шар Синг давно хотел перестроить свою лачугу; ветер только освободил его от труда разобрать старую».
