Текст книги "Храмовый тигр"

Автор книги: Джим Эдвард Джеймс Корбетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Если дорога интересна, она не в тягость. Примерно через час пути лес кончился, и я оказался на поросшем травой гребне холма, с которого увидел деревню. Мое приближение заметили люди (я шел теперь по открытой местности), и буквально все население деревни высыпало мне навстречу. Я часто спрашиваю себя, может ли еще где-нибудь в мире чужеземец, неожиданно и неизвестно по какому делу прибывший в глухой сельский угол, рассчитывать на такой же радушный прием, какой он непременно повсюду встретит в Кумаоне. Весьма возможно, я был первым европейцем, который когда-либо без провожатых, пешком приближался к этой деревне, тем не менее, подойдя к собравшимся, я нашел уже расстеленный для меня ковер и тростниковую табуретку на нем. Не успел я сесть, как мне вручили медный сосуд с молоком. Общаясь всю жизнь с горцами, я научился понимать различные диалекты Кумаона и, что не менее важно, улавливать ход мыслей жителей гор. Поскольку при мне была винтовка, само собой разумелось, что я прибыл избавить их от людоеда. Но крестьян озадачило мое появление пешком в столь ранний час: ведь ближайшее бунгало, где я мог провести ночь, находилось на расстоянии тридцати миль от их деревни.

Пока я пил молоко, пачка сигарет, пущенная по кругу, развязала жителям деревни языки. Ответив на множество вопросов, я сам стал расспрашивать и узнал, что эта деревня называется Тамали и что уже много лет она страдает от нападений людоеда. Одни утверждали, что людоед появился в этих местах восемь лет назад, другие говорили, что десять, но все сходились на том, что он появился в год, когда Бачи Сингх колол дрова и топором отхватил себе пальцы на ноге, а черный вол Дан Сингха, стоивший тридцать рупий, упал с обрыва и разбился. Последней жертвой людоеда в Тамали была мать Кундана. Тигр убил ее в двадцатый день прошлого месяца, когда она вместе с другими женщинами работала в поле, расположенном ниже деревни. Никто не знал, кто этот людоед – тигр или тигрица, но все считали его очень крупным зверем. Жители деревни настолько боялись тигра, что перестали обрабатывать дальние поля и даже ходить в Танакпур за продуктами.

Крестьяне сказали, что людоед надолго никогда не уходил из Тамали, поэтому, если я останусь с ними, о чем они очень просили, у меня будет больше возможности убить его, чем в каком-либо месте Талладеша.

Нелегко оставлять на милость людоеда людей, возлагающих на тебя все свои надежды. Но я должен был уйти, и они отнеслись с полным пониманием к высказанному мною объяснению. Я заверил их, что вернусь в Тамали при первой же возможности, и ушел искать деревню, где произошло последнее убийство.

Направляясь в Тамали, я положил у места соединения тропы с лесной дорогой знак, который указывал моим людям, что я пошел на восток. Теперь я переместил этот знак, а чтобы мои люди не ошиблись, у дороги на восток добавил еще один, закрывающий путь. Оба знака известны в горах каждому местному жителю, и, хотя я не предупредил своих людей, что воспользуюсь ими, я знал, они догадаются, кто их оставил, и истолкуют правильно. Первый знак – небольшая ветка, положенная посредине дороги верхушкой в ту сторону, куда должен направиться идущий следом человек. Чтобы ветка не сдвинулась, на нее кладется камень или кусок дерева. Второй знак представляет собой две ветки, соединенные в виде креста.

Дорога на запад шла почти без подъемов и спусков через лес гигантских дубов, основания которых утопали в папоротниках, доходивших мне до колена. В просветы между деревьями открывались чудесные виды: на фоне простиравшегося далеко на восток и запад снежного хребта виднелись высившиеся друг над другом холмы.

4

На протяжении примерно четырех миль дорога шла на запад, затем поворачивала на север и пересекала головную часть долины. По долине протекал ручеек с кристально чистой водой, бравший начало в густом дубовом лесу на холме, который высился надо мной слева. Я по камням перебрался через ручей и, поднявшись на небольшую возвышенность, вышел на открытый участок. На его дальнем конце находилась деревня. В тот момент меня заметили несколько девчушек, направлявшихся к ручью, и взволнованно закричали: «Саиб пришел! Пришел саиб!» Этот возглас полетел от дома к дому, и, прежде чем я достиг деревни, меня окружила возбужденная толпа мужчин, женщин и детей.

От старосты я узнал, что деревня называлась Таллакот. Два дня назад (5 апреля) сюда из Чампавата прибыл встречать меня патвари, который оповестил всех в округе, что из Найни-Тала едет саиб, чтобы убить людоеда. Вскоре после приезда патвари людоед убил женщину из их деревни, но труп, согласно приказу комиссара Алмора, никто не трогал. В ожидании моего прибытия на розыски жертвы сегодня утром послали группу мужчин. Пока староста сообщал мне все эти сведения, вернулись мужчины, человек тридцать, уходившие на поиски убитой женщины. Они рассказали, что осмотрели место, где тигр терзал свою жертву, но не нашли там почти ничего, кроме ее зубов. Даже одежда исчезла. Когда я спросил, где произошло убийство, паренек лет семнадцати, сын убитой, ходивший вместе с мужчинами, сказал, что покажет это место, если я пойду с ним на другой конец деревни. Он пошел впереди, я за ним, а следом за нами все население Таллакота. Миновав деревню, мы вышли на узкую, тянувшуюся между холмами седловину, длиной около пятидесяти ярдов. От седловины шли две долины. Одна, налево от нас, простиралась на запад, до реки Ладхья, другая, направо, на протяжении десяти или пятнадцати миль круто спускалась к реке Кали. Остановившись на седловине, паренек повернулся лицом к долине справа. Ее северную сторону покрывала низкая трава и отдельные редкие кусты, а южную – джунгли с густым подлеском. Указав на один из кустов в северной части долины, росший в восьмистах – тысяче ярдов в стороне и в тысяче – полутора тысячах футов ниже по склону, он сказал, что его мать была убита возле этого куста, когда вместе с несколькими другими женщинами резала там траву. Затем он показал дуб в овраге, ветви которого обломали лангуры. Под этим дубом нашли зубы его матери. Тигра во время поисков ни он, ни кто-либо другой не видел и не слышал, но когда они спускались с холма, до них донесся сначала крик горала, а немного позже лангура.

Значит, кричали горал и лангур. Горал иногда кричит, завидев человека, лангур – никогда. А вот при виде тигра кричат и тот и другой. Возможно, тигр задержался на месте убийства, а затем, потревоженный людьми, стал уходить и был замечен сначала горалом, потом лангуром. Пока я раздумывал и мысленно составлял карту простиравшейся передо мной местности, подошел патвари, который в момент моего прихода в деревню обедал. На вопрос, где находятся два молодых буйвола, посланных по моей просьбе Бейнесом, он ответил, что вел их с собой из Чампавата, но оставил в другой деревне, в десяти милях от Таллакота; там 4 апреля на виду у всей деревни людоед убил мальчика. Поскольку не было никого, кто мог бы вступить в борьбу с тигром, жители унесли тело ребенка и обо всем сообщили в Чампават, откуда мне послали телеграмму в Танакпур. Труп ребенка патвари распорядился сжечь.

Мои люди еще не прибыли из деревушки, где мы ночевали, поэтому я велел старосте поставить мне палатку на открытом участке у ручья, а сам решил спуститься в долину осмотреть место, где людоед съел свою жертву. Я хотел выяснить, был ли это тигр или тигрица, если тигрица, то имела ли она детенышей. Как я уже упоминал, эта часть Кумаона была мне незнакома. Я спросил старосту, не может ли он указать мне наиболее удобный спуск в долину. Тот самый паренек, который привел меня на седловину, выступил вперед и с жаром сказал: «Я пойду с вами, саиб, и покажу дорогу».

Меня всегда изумляло мужество людей, живущих в районах, где орудуют людоеды, и восхищала доверчивость, с которой они вверялись абсолютно незнакомым людям. Дунгар Сингх – так звали паренька – являл собой пример подобного мужества и доверчивости. Годами он жил в страхе перед людоедом; всего час назад он видел жалкие останки своей матери и тем не менее один и без оружия был готов сопровождать совершенно чужого человека туда, где, судя по тревожным крикам горала и лангура, притаился убийца. Правда, только что он побывал в этом месте, но тогда с ним ходили еще тридцать односельчан.

Спуститься с седловины вниз по крутому склону было невозможно, поэтому Дунгар Сингх повел меня обратно через деревню к козьей тропе. Пока мы шли сквозь редкий кустарник, я рассказал ему, что плохо слышу, и предупредил, что если ему понадобится привлечь мое внимание, пусть он остановится и покажет рукой, а если захочет что-нибудь сказать, – подойдет вплотную и шепнет мне в правое ухо. Когда мы прошли ярдов четыреста, Дунгар Сингх вдруг остановился и посмотрел назад. Я тоже обернулся и увидел, что за нами по склону горы поспешно спускаются патвари и какой-то человек с дробовиком. Думая, что у них есть важное сообщение, я остановился, но оказалось, что просто патвари пожелал сопровождать меня вместе со своим оруженосцем. Я согласился скрепя сердце, так как непохоже было, чтобы патвари и его человек – оба в тяжелых башмаках – умели бесшумно передвигаться в джунглях.

Пройдя густым подлеском еще четыреста ярдов, мы вышли на лишенную растительности площадку в несколько квадратных ярдов. Здесь козья тропа расходилась – налево она вела к глубокому оврагу, направо огибала холм. Остановившись у развилки, Дунгар Сингх показал в сторону оврага и прошептал, что внизу тигр съел его мать. Мне не хотелось, чтобы обутые в грубую обувь люди расхаживали там, где я намеревался искать отпечатки лап людоеда. Я сказал Дунгар Сингху, что спущусь в овраг один, а он пусть остается с обоими мужчинами на площадке. Едва я умолк, как Дунгар Сингх быстро обернулся и посмотрел вверх на холм. Я последовал его примеру и увидел на седловине, где незадолго до этого стояли мы, толпу людей. Жестом Дунгар Сингх попросил нас молчать и, приложив ладонь к уху, стал напряженно прислушиваться. Наконец, выслушав сообщение, повернулся ко мне и прошептал:

– Мой брат просит передать вам, что внизу на заброшенном поле что-то рыжее лежит на солнце.

На бывшей пашне, освещенной солнцем, люди заметили что-то рыжее. Это мог быть всего лишь куст сухого орляка, или каркер, или молодой замбар, но мог быть и тигр. Так или иначе, если судьба послала мне счастливый случай, я не собирался упускать его. Отдав Дунгар Сингху свою винтовку, я подхватил патвари и его человека под руки и отвел их к росшей поблизости мушмуле. Затем разрядил их ружье, положил его под куст, а им обоим велел влезть на дерево и, под страхом смерти, сидеть там тихо до тех пор, пока я не разрешу спуститься. Вряд ли кто-либо влезал на дерево с большей радостью, чем эти двое. Они добрались почти до самой верхушки и прижались к стволу так крепко, что сразу стало ясно: за время, истекшее с момента выхода из деревни, их представления об охоте на людоеда претерпели коренные изменения.

Козья тропа, уходившая направо, вела к расположенному террасами полю, которое давно не обрабатывалось и заросло диким овсом. Это поле, длиной около ста ярдов, тянулось до самого гребня холма. В ширину, с той стороны, где я стоял, оно имело десять футов, на противоположном конце – тридцать. На протяжении пятидесяти ярдов оно было прямым, потом поворачивало влево. Заметив, что я разглядываю поле, Дунгар Сингх сказал, что с его дальнего конца можно увидеть ту заброшенную пашню, где его брат заметил что-то рыжее. Пригнувшись, мы пробрались на дальний конец поля. Там, опустившись на четвереньки, подползли к самому краю и, раздвинув траву, посмотрели вниз.

Под нами была небольшая долина, противоположная сторона которой представляла собой крутой, заросший травой склон, обрамленный густой порослью молодых дубков. За порослью находился глубокий овраг, где людоед съел мать Дунгар Сингха. Покрытый травой склон имел в ширину около тридцати ярдов и заканчивался скалистым обрывом высотой, судя по росшим у его подножия деревьям, от восьмидесяти до ста футов. На ближней части склона, с той же стороны, где находились мы, виднелось другое, расположенное террасами поле длиной сто и шириной ярдов десять. На нем ближе к нам был небольшой участок низкой ярко-зеленой травы. Остальная часть поля густо заросла ароматными растениями, достигавшими четырех-пяти футов высоты. Нижняя сторона их листьев, по форме напоминавших листья хризантемы, была белого цвета. На участке зеленой травы, под ярким солнцем, на расстоянии десяти футов друг от друга лежали два тигра.

Зверь, находившийся ближе, лежал к нам спиной, головой к холму, другой – к нам брюхом, к холму хвостом. Оба крепко спали. Стрелять удобнее было в первого, но я боялся, что звук, который производит пуля, проникая в туловище (не следует смешивать этот звук со звуком выстрела), разбудит второго тигра и заставит его броситься вниз по склону холма под укрытие густой растительности, к которой он лежал головой. Если выстрелить сначала во второго, тот же звук погонит первого тигра или вверх по склону, где растительности меньше, или в мою сторону. Поэтому я решил стрелять сначала во второго. Расстояние до него равнялось примерно ста двадцати ярдам, а угол прицела – о нем нельзя забывать, когда стреляешь с горы вниз, – не так велик, чтобы принимать его во внимание. Положив руку тыльной стороной на край поля, чтобы образовалась мягкая прокладка, и крепко держа винтовку, я тщательно прицелился тигру в сердце и не спеша нажал на спуск. Зверь даже не шевельнулся. Зато второй как стрела взметнулся вверх и одним прыжком очутился на пятифутовом бугре, отделявшем поле от канавы. Здесь он остановился, став боком ко мне, и через правое плечо посмотрел на своего товарища. Я выстрелил еще раз. Тигр встал на дыбы, затем, упав спиной в канаву, исчез из виду.

После второго выстрела я заметил, что высокие ароматные растения неподалеку от места, где лежал мертвый тигр, зашевелились. Какой-то крупный зверь во весь опор мчался по полю прочь. До выстрелов он находился совсем близко от двух спавших тигров, следовательно, это тоже мог быть только тигр. Я не видел зверя, но легко определил его путь по движению растений, так как нижняя сторона их листьев была белой. Быстро установив прицел на двести ярдов, я стал ждать, когда он добежит до открытого места. Вскоре тигр появился. Тут я заметил, что склон холма поворачивает вправо, точно так же как поле, на котором я лежал, поворачивало влево. Это давало мне возможность, поскольку тигр бежал по горизонтали, выстрелить ему в бок.

Я не раз видел, как с одного выстрела животные падали, но никогда не видел, чтобы хоть одно свалилось так, как этот тигр, замертво. Несколько мгновений он лежал неподвижно, потом начал все быстрее и быстрее сползать лапами вперед по склону к обрыву. Внизу в нескольких футах от края обрыва рос молодой дуб толщиной восемь – десять дюймов. Тигр свалился брюхом на это дерево и повис на нем так, что голова и передние лапы оказались с одной стороны, а хвост и задние лапы – с другой. Держа винтовку у плеча и не снимая палец со спуска, я ждал. Но даже дрожь не пробежала по телу зверя. Поднявшись на ноги, я подал знак патвари спускаться с дерева. Оттуда, с мушмулы, как с трибуны, он видел все происходившее. Дунгар Сингх, который все это время прерывисто дышал, лежа рядом со мной, теперь танцевал от радости. По тому, как он поглядывал то на тигров, то на людей на седловине, я догадывался, что он уже сочиняет историю, которую будет рассказывать не только сегодня, но и еще много месяцев подряд.

Увидев на поле двух спящих тигров, я решил, что людоед нашел себе подругу. Но после второго выстрела, вспугнувшего третьего тигра, понял, что имею дело с тигрицей и ее потомством. Отличить мать от молодых тигров было невозможно; когда я смотрел на них в прицельную рамку, они все казались одного размера. В том, что один из них – Талладешский людоед, сомневаться не приходилось: тигры в горах редки, а эти трое находились близко от места, где был недавно убит и съеден человек. Молодые тигры погибли за грехи своей матери. Они, конечно, после того как перестали питаться молоком, ели мясо человека, добываемое матерью, но это не означало, что, уйдя из-под опеки, сами превратились бы в людоедов. Несмотря на все толки, возникшие по поводу моих утверждений о том, как тигры становятся людоедами, я все же считаю, что употребление детенышами тигров-людоедов мяса человека (по крайней мере, в той части Индии, о которой пишу) не делает их людоедами.

Сидя на краю поля, свесив ноги и положив винтовку на колени, я угостил сигаретами своих спутников и сказал им, что, когда кончу курить, схожу посмотреть на тигра, который свалился в канаву. Я не сомневался, что найду его мертвым. Следовательно, ничего не изменится, если я посижу несколько минут хотя бы для того, чтобы порадоваться выпавшей на мою долю замечательной удаче. Через час после прибытия в Талладеш совершенно случайно я обнаружил тигрицу, восемь лет терроризировавшую население на территории во много сотен квадратных миль, и за несколько секунд уничтожил ее вместе с потомством. Помимо огромного удовольствия, которое испытывает каждый охотник, когда сознает, что уверенно владел винтовкой в момент наивысшего волнения, я чувствовал радость и облегчение еще и оттого, что хищники убиты и мне не придется преследовать их, а к этому всегда надо быть готовым, если охотишься на тигров пешком.

Мои люди не приписали бы эту исключительную удачу простой случайности. Ведь они заранее позаботились, чтобы все было хорошо. Перед тем как отправиться на охоту, они ходили к старому священнику найнитальского храма за советом, когда пускаться в путь, и он выбрал для нас благоприятный, без дурных предзнаменований, день. Значит, успех нельзя отнести за счет счастливой случайности. Но если бы мне не удалось застрелить тигров, они не приписали бы это стечению скверных обстоятельств, ведь, как бы точно я ни целился, пуля все равно не причинила бы никакого вреда животному, которому не пришло время умирать. Я всегда считался с суевериями тех, кто шел со мной на охоту. Я сам не люблю отправляться в путь по пятницам, поэтому не склонен смеяться над глубоко укоренившимся обычаем горцев не начинать путешествие на север во вторник или среду, на юг – в четверг, на восток – в понедельник или субботу, на запад – в воскресенье или в пятницу. Ничего не стоит разрешить людям, идущим с тобой на опасное дело, самим выбрать день начала охоты. Зато у тебя будут жизнерадостные и довольные спутники, над которыми не тяготеет предчувствие несчастья.

Мы почти докурили сигареты, когда я заметил, что висевший на молодом дубе тигр начал шевелиться. По-видимому, кровь стекла в переднюю часть туловища и сделала ее более тяжелой, отчего животное начало медленно сползать головой вперед. Отделившись наконец от дерева, тигр заскользил по заросшему травой склону к обрыву. Когда он, падая с обрыва, находился в воздухе, я вскинул винтовку и выстрелил. Выстрелил от радости по поводу успешного окончания моей миссии в Талладеше, а также – мне стыдно в этом признаться – чтобы показать, что в такой знаменательный день я мог поразить любую цель, даже падающего со скалы тигра. Через мгновение тигр исчез среди деревьев. Послышался шум и треск гнувшихся и ломавшихся ветвей, затем глухой звук падения тяжелого тела. Не имело значения, попал ли я на этот раз в тигра, плохо было то, что теперь крестьянам придется проделать более длинный путь за ним.

Я докурил сигарету и попросил своих спутников не шуметь, пока схожу посмотреть на тигра, угодившего в канаву. Склон был очень крутым, и не успел я пройти и пятидесяти футов, как Дунгар Сингх взволнованно закричал: «Смотрите, саиб! Тигр!» Я думал о том тигре, который упал в канаву, поэтому сел, поднял винтовку и приготовился встретить нападение с этой стороны. Но, увидев мои приготовления, Дунгар Сингх крикнул:

– Не здесь, саиб! Там! Там!

Избавившись от необходимости обороняться с фронта, я повернулся и посмотрел на Дунгар Сингха. Он указывал на подножие того холма за главной долиной, где была убита его мать. Я не сразу увидел тигра, наискосок пересекавшего склон. Он направлялся к вершине отрога центрального холма. Тигр сильно хромал и останавливался через каждые три-четыре шага. На его правом плече виднелось большое кровавое пятно. Это был тот самый тигр, который только что, круша ветки, сорвался с дерева, так как тигр, упавший в канаву, получил пулю в левое плечо.

На склоне рядом со мной росла стройная сосенка. Установив прицельную рамку на триста ярдов, я крепко обхватил дерево левой рукой и, положив винтовку на запястье, тщательно и не спеша прицелился. До тигра было около четырехсот ярдов, и он находился несколько выше меня, поэтому я подождал, пока зверь снова остановился, затем мягко нажал на спуск. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем пуля пролетела это расстояние, но наконец я увидел маленькое облачко пыли. В тот же миг тигр, словно споткнувшись, подался вперед, затем, хромая, медленно пошел дальше. Я взял слишком высокий прицел, и пуля пролетела немного выше, чем следовало. Теперь я точно знал, как нужно прицелиться, чтобы убить зверя. Недоставало лишь пули, той самой пули, которую я так безрассудно пустил на ветер, когда выстрелил в падавшего со скалы зверя. Держа в руках незаряженную винтовку, я смотрел, как медленно, превозмогая боль, тигр взбирался на гребень. Там он постоял несколько мгновений как бы в нерешительности, а потом исчез из виду.

Охотники, которым никогда не приходилось бывать в Гималаях, усомнятся, разумно ли я поступил, вооружившись легкой винтовкой 275-го калибра и запасшись всего пятью патронами. Меня это заставили сделать следующие соображения:

а) этой винтовкой я пользовался свыше двадцати лет и хорошо ее знал;

б) она была легкой, имела точный бой и била на расстоянии до трехсот ярдов;

в) лечивший мое ухо полковник Барбер предупредил, чтобы я избегал пользоваться тяжелой винтовкой и не стрелял чаще, чем требовали обстоятельства.

Что же касается запаса патронов, то он был мал потому, что я не собирался в то утро стрелять в тигров. Я хотел только найти деревню, где людоед убил свою последнюю жертву, и, если останется время, привязать приманку – одного из бычков. К тому же легкая винтовка и пять патронов к ней сделали бы свое дело, если бы я не выпустил зря ту роковую пулю.

Мои люди прибыли в деревню вовремя, чтобы вместе с толпившимися на седловине крестьянами увидеть все происходившее. Они знали, что пять патронов в магазинной коробке – все, чем я располагал. Поэтому, после того как прозвучал пятый выстрел, а раненый тигр скрылся за гребнем горы, Мадхо Сингх опрометью бросился ко мне с новым запасом патронов.

Оба убитых зверя, тот, что остался лежать на зеленой траве, и второй, свалившийся в канаву (я нашел его мертвым на том же месте, куда он упал), оказались почти взрослыми тиграми. Третьим раненым зверем, которому удалось уйти, была, несомненно, их мать – Талладешский людоед. Оставив Мадхо Сингха и Дунгар Сингха договариваться о том, как перенести убитых зверей в деревню, я один отправился на поиски раненой тигрицы. От зарослей орляка, куда она упала с дерева, я прошел по едва заметному кровавому следу до места, где она стояла, когда я выстрелил в нее в последний раз. Здесь я нашел небольшой клок шерсти, срезанный пулей со спины тигрицы, и немного крови, вытекшей из раны в тот момент, когда тигрица, услышав над своей головой удар пули о камень, рванулась вперед. Отсюда и до гребня попадались отдельные капли крови, но дальше на низкой густой траве след совсем потерялся. Поблизости, на крутом холме, был участок густого кустарника шириной сто ярдов. Он тянулся ярдов триста вверх по склону. Я заподозрил, что тигрица укрылась там. Но надвигалась ночь, для точной стрельбы было уже недостаточно светло, и я решил вернуться в деревню, отложив обследование кустарника на следующий день.

5

Утро ушло на то, чтобы снять шкуры с убитых тигров и натянуть их на привезенные мною из Найни-Тала шестидюймовые колышки. Пока я занимался шкурами, на деревья вокруг моей палатки слетелось не менее сотни грифов. Они-то и раскрыли секрет, куда делось платье последней жертвы людоеда. Оказалось, что пропитанную кровью одежду молодые тигры изорвали в клочья и проглотили.

Тут же, наблюдая за работой, сидели крестьяне, и я попросил их помочь моим гарвальцам провести облаву в кустарнике, где, как я думал, скрылась раненая тигрица. Они охотно согласились. Около полудня участники облавы прошли через деревню, вдоль седловины к вершине холма, возвышавшегося над кустарником, а я тем временем спустился козьей тропой в долину, затем поднялся к гребню, за которым накануне потерял след тигрицы. У нижнего края кустарника лежал огромный, величиной с дом, валун. Взобравшись на самый его верх, откуда меня видели находившиеся на вершине холма люди, я помахал шляпой, чтобы они начинали загон. Во избежание несчастного случая – тигрица могла кого-нибудь покалечить – я велел людям, оставаясь все время на вершине, сначала хлопать в ладоши и кричать, а потом скатывать в кустарник камни. Едва начался загон, как из кустов выскочил каркер, вылетело несколько фазанов калиджи, но больше никто не появлялся. Когда мои помощники прочесали камнями весь кустарник, я подал им сигнал прекратить загон и возвратиться в деревню.

После того как они ушли, я на всякий случай обыскал кустарник, но тигрицы там не нашел. Вчера вечером, следя за тем, как она поднималась на холм, я пришел к выводу, что у нее очень болезненная рана. Сегодня я осмотрел кровавый след на том месте, где она накануне шарахнулась от пули, и убедился, что рана у нее не внутренняя, а поверхностная. Почему же тигрица упала от выстрела как подкошенная и провисела на дереве добрых пятнадцать минут, не подавая признаков жизни? На этот вопрос ни в то время, ни теперь не могу найти никакого разумного ответа. Впоследствии я обнаружил, что пуля с мягкой головкой в никелевой оболочке застряла у тигрицы в правом плечевом суставе.

Когда пуля, выпущенная из тяжелой винтовки, наталкивается на кость, у животного наступает сильный шок. Это понятно. Но ведь тигр – крупное животное с огромным запасом жизненных сил, поэтому неясно, каким образом пуля из легкой винтовки 275-го калибра могла сбить тигрицу с ног и заставить ее потерять сознание на целых пятнадцать минут.

Вернувшись на гребень, я остановился, чтобы осмотреть местность. Оказалось, что гребень тянется на много миль и разделяет две долины. Та, что лежала налево, представляла собой заросшее травой открытое пространство; в верхнем конце ее находился участок густого кустарника. Долина справа, где тигры съели женщину, была покрыта с одной стороны джунглями, другая ее сторона – крутая, сложенная из глинистых сланцев – кончалась скалистым обрывом.

Присев покурить на выступ скалы, я обдумал события прошедшего вечера и пришел к следующим выводам:

а) с момента выстрела и до падения с дерева тигрица была без сознания;

б) падение, смягченное ветвями деревьев и росшим под ними орляком, вернуло ей сознание, но не полностью; она все же оставалась ошеломленной;

в) в таком состоянии она побрела куда глаза глядят, добралась до холма и поднялась на него.

Возникал вопрос: как далеко и в каком направлении ушла тигрица? Спускаться с холма с поврежденной лапой гораздо труднее, чем подниматься, поэтому, как только тигрица окончательно пришла в себя, она перестала спускаться и начала искать убежище, где можно было бы отлежаться, пока не заживет рана. Чтобы достичь убежища, ей пришлось бы перейти гребень. Следовательно, надо было выяснить, сделала ли она это. Обнаружить, перешел ли зверь с мягкими лапами гребень протяженностью в несколько миль, было бы невозможно, если бы не звериная тропа, шедшая вдоль его острого, как нож, края. Тропа имела идеальную поверхность; на ней ясно отпечатывались следы всех проходивших животных. Налево от тропы был покрытый травой склон, направо – крутая сланцевая, отвесно обрывавшаяся осыпь, а под нею овраг.

Покурив, я пошел по звериной тропе и увидел на ней следы горала, сероу, замбара, лангура, дикобраза и отпечатки лап леопарда-самца. Чем дальше я продвигался, тем больше расстраивался, так как знал, что если не найду следов тигрицы на этой тропе, то едва ли увижу ее снова. Но, пройдя вдоль хребта около мили и вспугнув двух горалов, которые ускакали от меня по поросшему травой склону, я все-таки нашел отпечатки лап тигрицы и пятно запекшейся крови. Очевидно, перейдя вчера вечером хребет, она шла вниз по этому склону до тех пор, пока не оправилась от потрясения, затем пересекла холм по горизонтали. Этот путь и вывел ее на звериную тропу. Я прошел по следу тигрицы полмили до места, где она попыталась спуститься с осыпи, намереваясь, очевидно, укрыться в джунглях на другой стороне оврага. Здесь высота осыпи была наименьшей, ярдов пятнадцать. Не знаю, что помешало тигрице, раненая лапа или слабость, но, ступив на осыпь, она проползла вниз всего несколько ярдов, затем повернула обратно и в отчаянном, но тщетном усилии не сорваться с обрыва в овраг стала скрести землю когтями широко расставленных лап. Я держусь на ногах так же уверенно, как горные козы, но даже мне было бы трудно преодолеть эту осыпь. Поэтому я прошел вперед по тропе еще несколько сотен ярдов, пока не увидел расселину и по ней спустился в овраг.

Идя обратно вверх по оврагу, имевшему в ширину ярдов тридцать, я обратил внимание, что обрыв под осыпью достигает шестидесяти – восьмидесяти футов. Ни одно животное, сорвавшись с такой высоты на камни, несомненно, не останется в живых.

Приблизившись к месту, где должна была упасть тигрица, я, к несказанной радости, увидел белое брюхо какого-то большого животного. Но обрадовался я преждевременно: это была не тигрица, а всего лишь сероу. По-видимому, антилопа спала на узком выступе у края обрыва и, почувствовав над собою тигрицу, проснулась. В растерянности она прыгнула вниз и насмерть разбилась о камни у подножия обрыва. Неподалеку от сероу был маленький участок рыхлого песка. Сюда-то, не причинив себе никакого вреда (у нее лишь открылась рана на плече), и упала тигрица. Она прошла на расстоянии ярда от разбившейся сероу, не обратив на нее внимания, затем пересекла овраг, оставив за собой на всем пути отчетливый кровавый след. Высота правого края оврага была всего несколько футов. Тигрица неоднократно пыталась взобраться на него, но безуспешно. Теперь я знал, что найду ее в первом же мало-мальски подходящем укрытии. Но мне не везло. В небе начали сгущаться тучи, и, прежде чем я нашел место, где тигрица покинула овраг, хлынул дождь, смывая кровавый след.