Текст книги "Теория притягательности"

Автор книги: Джим Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Обнаружение разумной силы – это восприятие сил, обладающих волей и способных к действию, иначе говоря, наделенных разумом. Понятия «одушевленность» и «разумность» зачастую подразумевают одно и то же, хотя венерину мухоловку можно назвать одушевленной, но вряд ли разумной. Моделирование чужого сознания – это наша способность рассуждать о чужих мыслях. Можно сказать, что моделирование чужого сознания пользуется народной психологией (или психологией здравого смысла), хотя под этим термином иногда понимаются идеи об устройстве разума, а не наши интуитивные представления. Обнаружение разумной силы – составляющая моделирования чужого сознания.

Но имейте в виду: только из того, что разные ученые пользуются разной терминологией, еще не следует, что разными терминами обозначаются разные функции. Под разными терминами вполне могут скрываться разные сферы и способы применения одного и того же ментального механизма. Психолог Адам Уэйц обнаружил, что антропоморфизм активизирует ту же зону мозга, которая отвечает за социальное познание в целом, а психологи Ласана Харрис и Сюзан Фиске выяснили, что, когда мы думаем о какой-то группе людей как о «недочеловеках», эта зона активизируется в наименьшей степени.

В разделе, посвященном сплетням, я представил вашему вниманию гипотезу об относительном социальном статусе и отметил, что нам больше всего интересны сплетни о людях, которые схожи с нами с точки зрения пола, возраста и социального положения. Оказывается, что эта гипотеза имеет также и религиозные последствия. У некоторых народов есть вера в сглаз – проклятие, порождаемое завистью или ревностью. Однако редко случается так, чтобы бедного человека заподозрили в том, что он сглазил богача. Сглаз обычно применяется в отношениях между примерно равными по социальному и имущественному положению людьми, когда один из них в чем-то опередил другого (например, у него родился красивый ребенок или он раздобыл кучу денег). Паскаль Буайе выдвигает гипотезу, что эта система убеждений пародирует нашу систему «обнаружения жульничества». Если какой-то человек вырывается вперед, возможно, он магическим образом что-то у кого-то украл.

Когда религия одного народа становится особенно популярной и начинает распространяться на население других стран, каким-то образом приходится решать вопрос с верой новообращенных в местных богов и духов. Зачастую новая религия умаляет значимость старых богов, переводя их в подчиненное положение по отношению к новым, более универсальным и могущественным. Особенно эффективен в этом смысле индуизм, который безболезненно инкорпорирует местных богов в свою фундаментальную доктрину. Многие герои и даже боги Древней Греции превратились в христианских святых. Если распространяющаяся религия не может вобрать в себя сверхъестественные силы местного масштаба, многие люди, обращаясь в новую религию, все равно продолжают верить в своих местных богов. Несмотря на все усилия религиозных авторитетов, которые предпочли бы видеть свою паству более «правильной» в теологическом смысле, сила моделирования чужого сознания, а также самой человеческой природы такова, что эти рудиментарные верования продолжают проявляться снова и снова. Люди будут продолжать верить в местных богов и духов и даже в то, что умершие взаимодействуют с живыми.

Инстинкты побуждают нас обращать внимание на людей и взаимоотношения между ними. Как показано в этой главе, отсюда следует, что, во-первых, мы переносим свое социальное мышление туда, где ему нет места, уподобляя человеку неодушевленные объекты, и, во-вторых, испытываем живой интерес к людям и предпочитаем видеть их в произведениях искусства и в объяснениях различных явлений. Внеземной антрополог, изучая наше искусство и религию, без труда понял бы человеческую сущность, потому что ею насквозь пропитаны искусство и религия.

2. Первое правило волшебника
От страха к надежде

Первое правило волшебника, изложенное в одноименном романе-фэнтези Терри Гудкайнда, гласит: люди склонны верить в то, на что они надеются, и в то, чего они боятся. Герои романа используют это правило для того, чтобы понимать других и манипулировать ими. В реальной жизни надежда и страх являются фундаментом притягательности. Давайте сначала обратимся к страху.

Пить из стеклянной посуды опасно, потому что крошечные кусочки стекла, естественным образом откалывающиеся от посуды, попадают в кишечник и постепенно разрушают клетки пищеварительного тракта.

Если вы не знаток в области материаловедения, то можете поверить в только что сказанное. Даже если вы не поверите, у вас может возникнуть тяга, искушение принять эти слова всерьез. Но прежде, чем я объясню вам причины такой доверчивости, хочу сказать, что опасность эта выдумана мною и что, насколько мне известно, стеклянная посуда относится к числу наиболее безопасных.

Страх побуждает нас обращать внимание на происходящее и заставляет поверить в то, во что в иных условиях мы не поверили бы. Страх – это не просто эмоция; все наше психологическое состояние меняется, подготавливаясь к отражению угрозы. Внимание смещается, восприятие обостряется, цели пересматриваются, происходит настройка организма на определенные действия – бороться или бежать. В таком состоянии мы сосредоточиваем внимание преимущественно на негативной информации и больше склонны верить в плохое, нежели в хорошее. Это называют эффектом негативности.

Почему так происходит? Как уже говорилось в предыдущей главе, одно из полезнейших качеств речи – это то, что нам нет нужды самим переживать какие-то вещи: нам могут о них рассказать, а мы можем поверить или не поверить сказанному. В эпистемологии передаваемую таким образом информацию называют «доверием к свидетелям». Если вы не верите в то, что вам говорят, чужие свидетельства не помогут вам в этом разобраться. Мы все знаем, что не следует принимать на веру все, что нам говорят, но так получается, что мы все равно верим, если только у нас нет особых оснований сомневаться в прочитанном или услышанном. Это называют доверием по умолчанию.

Способность людей к общению оказывается наиболее полезной, когда передается информация о грозящей опасности. Если вам говорят, что на таком-то холме полно ядовитых змей, вы можете просто держаться от него подальше. Такие свидетельства могут спасти вам жизнь. Разумеется, вместе со способностью сообщать важную информацию у людей развивалась и способность обманывать друг друга. Вполне возможно, что человек, сообщивший о змеях, просто не хочет, чтобы вы обнаружили на том холме какие-то ценные ресурсы. Тем не менее совсем не трудно представить себе, что люди, прислушавшиеся к тому совету, выжили, а проигнорировавшие предостережение погибли.

Похоже, принцип «лучше перебдеть, чем недобдеть» изначально встроен в нашу когнитивную архитектуру. У нас в мозге сидит гиперактивный детектор опасностей. Психолог Маха Насралла обнаружила доказательства существования весьма чувствительного детектора опасностей в том факте, что мы быстрее замечаем негативные слова (такие как «война»), нежели позитивные. Согласно исследованию, проведенному психологом Андреем Симпяном, люди охотнее верят теоретическим обобщениям, если они касаются каких-то опасных вещей. Это эволюционистское объяснение нашей склонности бояться, похоже, подкрепляется тем обстоятельством, что мы словно природой запрограммированы бояться некоторых вещей. Точнее сказать, в силу какой-то особой предрасположенности мы приучаемся бояться одних вещей больше, чем других. Фобии, например, могут развиваться после однократного контакта с источником страха, а избавиться от них потом чрезвычайно трудно. Чаще всего такие состояния возникают по отношению к первобытным опасностям: страх замкнутого пространства, боязнь высоты, страх перед змеями или пауками. Как ни странно, но наиболее опасные вещи в нашей современной жизни, такие как автомобили и ножи, очень редко оказываются объектами фобий.

Боязнь змей представляет собой особенно интересный пример, потому что этот страх свойствен некоторым животным, которые в жизни ни одной змеи не встречали. Например, в Новой Зеландии змеи не водятся и никогда не водились, но местные голуби испытывают страх перед резиновыми игрушечными змеями; видимо, этот страх передался им от предков, которые жили в тех местах, где змеи водятся, еще до переселения на новозеландские острова.

Психолог Сюзан Минека изучала реакции обезьян на змей. В ее лаборатории воспитывались обезьяны, которые никогда не имели контактов с сородичами из внешнего мира. Поначалу лабораторные обезьяны не боялись змей и даже пытались играть с ними. Однако оказалось, что привить им страх перед змеями можно очень быстро. Достаточно было показать фильм, где такие же обезьяны со страхом реагируют на змею. Интересно отметить, что исследовательнице так и не удалось привить обезьянам страх перед цветами даже путем искусственной подмены змеи цветком в той же видеозаписи.

Какие выводы из этого можно сделать? Похоже, существуют некие интуитивные концепции, которые мы очень быстро заучиваем, даже когда условия для учебы далеки от идеальных. А вот неинтуитивные концепции усваиваются с большим трудом, даже в идеальных для обучения условиях. По-видимому, так проявляется вызывающий массу кривотолков эффект Болдуина, названный по имени психолога Джеймса Марка Болдуина, автора этой теории. Речь идет о теоретическом эволюционном процессе, в ходе которого от поколения к поколению передается не какая-то конкретная психологическая предрасположенность, а особое ментальное состояние, в котором человек очень легко научается этой предрасположенности. В нашем примере обезьяны изначально не боятся змей, но запрограммированы научиться бояться их.

Данные примеры показывают, что страх может иметь эволюционные последствия и влиять на наши верования. А то, во что и почему верят люди, самым серьезным образом сказывается на условиях их жизни. Склонность к страху мешает мыслить критически, поэтому люди склонны принимать на веру любые слухи. К примеру, люди очень часто доверяют слухам в отношении различных заболеваний.

Страх влияет и на политические пристрастия. Консерваторы – большие чистюли. Как показывают эксперименты политолога Джона Хиббинга, их взгляд дольше, чем у либералов, задерживается на разного рода отталкивающих картинках, таких как изображения экскрементов или фотография автомобильной катастрофы. Кроме того, исследования, проведенные психологами Иэном Макгрегором и Полом Нейлом, показали, что напуганные люди на время становятся более консервативными в своих взглядах и что люди стали более консервативными после теракта 11 сентября 2001 года. Почему? Возможно, из-за страха они становятся менее склонными к риску и в большей мере отдают предпочтение проверенным временем решениям и способам действия.

* * *

Обратная сторона страха – надежда. Такой образ мышления может показаться несколько странным, но одна из главных причин, побуждающих нас что-либо предпринимать, – это желание приобрести веру, которая бы сделала нас счастливыми, например когда у вас есть хорошая работа, вы счастливы, поскольку верите, что это правда. К такой вере и, соответственно, к счастью мы обычно приходим, когда достигаем поставленных целей. Предположим, наша цель – прогуляться на природе. И вот мы гуляем по лесу, и наша система восприятия фиксирует, что мы действительно на природе. И мы счастливы, потому что у нас была цель и она достигнута. Таким образом, строго говоря, мы счастливы не от того, что гуляем на природе; чувство счастья доставляет нам вера в то, что мы находимся на природе. Люди с манией величия счастливы, веря, что они богаты, даже если на самом деле это не так. Вместе с тем есть люди, которые, если смотреть объективно, живут хорошо, но по каким-то причинам не верят в это и потому не испытывают того счастья и удовлетворения, которое, казалось бы, должны испытывать.

Мощным источником удовлетворения является хорошо сделанное дело. Но такой же прилив радости можно получить, ничего не делая, – с помощью наркотиков. Наркотики обманывают ту часть мозга, которая зовет к великим свершениям.

Люди от природы любят сладкое. Это доставляет удовольствие. Но мы можем обмануть свои вкусовые почки с помощью искусственных подсластителей, в которых вообще нет сахара. Искусственный подсластитель обманывает мозг, заставляя его поверить, что вы едите сахар, тогда как никакой пищевой ценности, в отличие от сахара, он не имеет. Аналогичным образом, мозг может быть падким на некоторые идеи, в которые нам очень хочется верить, даже если для этого не хватает доказательств.

Предположим, врач говорит пациенту, что тот очень болен. Пациент отчаянно хочет выздороветь, и это желание не может быть удовлетворено, пока он не сможет поверить в то, что здоров. Каким образом он в это поверит, значения не имеет; главное – поверить, и тогда его желание исполнится. Может быть, существует лекарство или метод лечения, который позволит пациенту почувствовать себя лучше и выздороветь. Однако процесс исцеления может быть болезненным, дорогостоящим, поглощающим много времени или попросту невозможным, и это мешает человеку достичь своей цели – стать здоровым.

Теперь представьте себе исполненного благих намерений друга (или жадного шарлатана), который говорит этому пациенту, что врач, по его мнению, ошибается и что для полного исцеления вместо рекомендованного лечения ему нужно-то всего лишь искупаться в реке Нил. И вот пациент должен сделать выбор: поверить врачу, который считает необходимым болезненное лечение, либо не имеющему медицинского образования другу, который советует ему искупаться в Ниле. Кого он выберет? Давайте попробуем от имени этого гипотетического пациента взвесить все за и против.

Что будет, если он поверит врачу? Пациент получит удовлетворение, решив поверить человеку, знающему толк в медицине, поскольку считает себя рационально мыслящим человеком, который придерживается правильного или, по крайней мере, наиболее информированного взгляда на вещи. Но есть и обратная сторона: поверить врачу – значит поверить в то, что он серьезно болен, а это пугает и повергает в депрессию. Таким образом, цель почувствовать себя здоровым необязательно будет достигнута, а людям не нравится терпеть поражение.

Если же он поверит другу, то, с одной стороны, его будет мучать осознание того, что он поверил человеку, который ничего не смыслит в медицине, и что эта вера иррациональна. С другой стороны, он сможет поверить в свое выздоровление, и эта вера принесет ему большую радость. Страх перед болезнью улетучится, с души упадет тяжелый камень. Цель выздороветь будет достигнута, пусть и нетрадиционным способом. Кроме того, это позволит избежать болезненного и дорогостоящего лечения.

Если пациент поверит своему другу, то те из нас, кто предан научному мировоззрению, скажут, наверное, что он пытается отрицать очевидное. Но иногда приятные чувства, порождаемые верой, сильнее, чем дискомфорт, порождаемый осознанием необоснованности нашей веры. Превосходный пример этого – выступающее в качестве защитного механизма отрицание истинных, но болезненных мыслей. Веря в то, во что нам хочется верить, мы испытываем радость без необходимости прикладывать усилия к достижению поставленных целей или страдать от последствий альтернативных верований, причиняющих боль. Люди склонны не верить в то, что угрожает подорвать основы их мировоззрения, даже если налицо неопровержимые факты. Поэтому у вас есть мотив всегда верить в то, во что вам хочется: просто поверьте, что лучшей жены, чем ваша, нет, и тогда вы будете куда более довольны своей супружеской жизнью!

К сожалению для всех, кто способен страдать, топливом эволюции является не удовольствие, а воспроизводство. Верить во что-то только потому, что надеешься на то, что это может быть правдой, – значит обманывать себя, и эволюция, вероятно, призвана обеспечить наличие в мозге функций, которые не позволяют этому случиться: правдивый взгляд на вещи, какие бы страдания он ни причинял, обладает бесспорным преимуществом с той точки зрения, что позволяет лучше приспосабливаться к существующим реалиям.

Тем не менее эта система не идеальна: людям все равно удается не замечать в себе качества, которые окружающие находят неприемлемыми. Люди хотят быть успешными, здоровыми, счастливыми, привлекательными, умными, нравиться другим. Завышенная самооценка – настолько распространенное явление, что в психологии существует не менее 15 различных терминов, обозначающих эти «позитивные иллюзии». Такие иллюзии существуют вопреки отчаянным попыткам другой части мозга сохранять объективный взгляд на вещи.

Одна категория этих самых позитивных иллюзий заставляет нас поверить в то, что мы в чем-то лучше других. Происходящие с нами события – как хорошие, так и плохие – обусловлены множеством факторов. Когда мы преуспеваем, то приписываем успех своим лучшим личностным качествам («Я умный») или образу поведения («Я получил это повышение благодаря своему трудолюбию»). Когда с нами происходит что-то плохое, мы виним в этом обстоятельства («Меня уволили, потому что мои криворукие коллеги запороли проект»). Это называется смещением в свою пользу. Данное когнитивное искажение подробно исследовалось в 1975 году психологами Дейлом Миллером и Майклом Россом. Иллюзорное превосходство над другими проявляется в тенденции людей переоценивать свои положительные качества и недооценивать отрицательные относительно соответствующих качеств других людей. В общем и целом, основная масса людей считает, что уровень развития большинства их качеств и навыков выше среднего (при этом интересно отметить, что, когда речь идет об обладании особо сложными навыками, например об умении ездить на одном колесе, люди, как правило, считают, что уровень развития их навыков ниже среднего). Чем сильнее проявляется у вас это смещение в свою пользу, тем труднее вам увидеть ошибку в своих действиях или признать свою вину за что-либо. Вы абсолютно уверены в своей точке зрения, и никакие аргументы не могут поколебать вашу уверенность.

Мы предпочитаем иметь дело с информацией, которая подтверждает те взгляды на мир, которые у нас уже сформировались. Наталкиваясь на такую информацию, мы уделяем ей больше внимания, лучше ее запоминаем и используем для дальнейшего закрепления уже сложившейся системы убеждений. Читая в научных журналах статьи, где высказывается точка зрения, идущая вразрез с нашей, мы отметаем эту информацию (и вообще перестаем меньше доверять науке, утверждает психолог Джеффри Манро). Классический пример этого – стойкая вера в эффект полнолуния: что в полнолуние люди ведут себя как безумцы и более склонны к насилию. Многие сотрудники полиции и скорой помощи готовы поклясться, что это действительно так, но тщательные исследования опровергают какое бы то ни было влияние Луны на поведение людей. На самом деле происходит вот что: зная об этом эффекте, мы склонны вспоминать о нем именно в полнолуние и когда люди ведут себя как безумцы – именно тогда, когда присутствуют оба фактора. И когда потом мы вспоминаем, что нам приходилось видеть в связи с эффектом полнолуния, на ум приходит только та информация, которая подтверждает этот эффект.

Данное когнитивное искажение называется эффектом подтверждения. Вы будете находить его повсюду, как только начнете искать (то, что вы повсюду наблюдаете эффект подтверждения, отчасти вызывается самим этим эффектом).

Родственным искажением является систематическая ошибка согласованности, отличающаяся от эффекта подтверждения только тем, что вы активно ищете подтверждающую вашу точку зрения информацию, а не просто пассивно ее получаете.

Психолог Дина Кун исследовала то, как присяжные выносят вердикты о виновности или невиновности подсудимых. Участникам эксперимента представили определенные свидетельства и попросили вынести вердикт. Если вы надеетесь, что присяжные принимают во внимание всю доступную информацию, прежде чем принять решение, вынужден вас разочаровать. Участники эксперимента придумывали собственные версии случившегося, после чего фильтровали свидетельские показания и факты, выискивая среди них те, что подтверждали их теорию.

Например, если вы считаете, что люди, владеющие оружием, более склонны к совершению убийства, чем люди, оружием не обладающие, то в силу систематической ошибки согласованности сосредоточиваете внимание на количестве людей, которые владели оружием и совершили убийство, игнорируя количество людей, которые владеют оружием, но убийств не совершали, и число убийц, не владеющих оружием.

Отличается ли эффект подтверждения от эффекта систематической ошибки согласованности на психологическом уровне? На мой взгляд, эти когнитивные искажения могут представлять собой две разные формы поведения, проистекающие из одного и того же внутреннего психологического механизма. Каждому ученому хочется прославиться, поэтому они придумывают разные термины, чтобы все выглядело так, будто они открыли что-то новое, тогда как в реальности речь идет о простом переименовании уже существующих понятий.

Я утверждаю, что людей в равной мере завораживает то, на что они надеются, и то, чего они боятся, но эти эмоции противоположны друг другу. Нам не может быть интересно все. Нейтральное нам не интересно. Если рассматривать надежду и страх как противоположные концы спектра, то, согласно моей теории, людей интересует только то, что находится на концах, а середина им безразлична.

Два противоположно направленных влечения – страх и надежда – исходят из разных психологических потребностей. Потребность переживать страх коренится в необходимости научиться избегать опасностей. Надежда порой помогает нам приступить к осуществлению трудоемких, пугающего масштаба задач, но вместе с тем она может быть тесно связана и с потребностью быть счастливым.

* * *

Произведения искусства нравятся нам, в частности, потому, что напоминают, в том числе на бессознательном уровне, о реальных вещах, которые нам интересны. Те же творения, которые внушают нам страх или надежду, притягивают нас в наибольшей степени.

Особенно нам нравятся образы объектов, которые находим полезными в эволюционном смысле. Это с наибольшей очевидностью проявляется в том, что мы не можем оторвать глаз от пейзажа – как на картине, так и в реальности.

При всей популярности абстракционизма люди, которые не особо увлекаются искусством, как правило, отдают предпочтение простым пейзажам и натюрмортам. В своем отнюдь не научном, но от этого не менее интересном проекте художники Виталий Комар и Александр Меламид создали серию картин под общим названием «Выбор народа», созданных на основе социологического опроса представителей разных народов, где их спрашивали, что они хотели бы видеть на картине. Самым удивительным оказалось постоянство выбора. Жители разных стран отдавали предпочтение красивым пейзажам (но для многих было желательно, чтобы там присутствовали и люди).

Оказывается, многое из того, что нам хочется видеть в пейзаже, восходит к нашим фундаментальным потребностям. Психолог Джон Боллинг и педагог Джон Фолк провели исследование и выяснили, что дети младше восьми лет предпочитают изображения африканской саванны любым другим пейзажам. Став старше, они уже предпочитают изображения той местности, в которой росли. В африканской саванне прошла большая часть эволюционной истории человечества, поэтому у нас есть генетическая предрасположенность к ней, со временем преодолеваемая реальным жизненным опытом.

Пейзажи, которые нам нравятся, реальные или нарисованные, обладают следующими элементами: вода, фауна и разнообразная флора, особенно цветущие и плодоносящие растения. Такой пейзаж обладает явным преимуществом с точки зрения возможности выживания: ведь ясно, что там не умрешь от голода и жажды.

Нам также нравится, когда видна линия горизонта, вероятно, для того, чтобы вовремя узнать, что нас ждет. Мы любим деревья с низкими ветвями, вероятно, потому, что на них легче залезть. Нам нравится выглядывать из безопасного убежища, где мы все видим, но укрыты от стихий и недоброжелательных глаз. Балконы и веранды нравятся нам потому, что служат хорошим наблюдательным пунктом и одновременно убежищем. В части интерьера наши предпочтения диктуются соображениями безопасности. Психологи Матиас Спёрле и Дженнифер Стич провели эксперимент, в ходе которого предлагалось расставить мебель на плане спальни. Выяснилось, что люди предпочитают ставить кровать так, чтобы видеть дверь, но чтобы их из двери видно не было.

Пожалуй, самое любопытное то, что нам больше всего нравятся открытые пространства с низкой травой и немногочисленными деревьями. Хотя некоторым кажется, что в короткой траве есть что-то искусственное, исследования показывают, что наши представления о природе в ее диком состоянии полны заблуждений. Природные заповедники в современном мире отнюдь не служат образцом дикой природы: они изменены человеком; люди вносят изменения с таким расчетом, чтобы помочь выжить определенным видам животных (а остальные пусть позаботятся о себе сами). Правда, в Нидерландах есть заповедник, идущий вразрез с этой тенденцией; там стараются как можно меньше вмешиваться в естественный ход событий. В этом заповеднике пасутся стада оленей и других травоядных, и каждую зиму примерно 20 процентов поголовья погибает от голода. Трава съедена там настолько, что кажется коротко подстриженным газоном. Деревья тоже сравнительно немногочисленны, потому что животные съедают побеги, не давая им вырасти. У нас дикая природа ассоциируется с темным лесом, а там, скорее, городской парк. Этим объясняется наша любовь к паркам и подстриженным лужайкам: они отражают ту естественную среду, в которой эволюционировали наши предки. Мы стрижем газоны, имитируя то, что делали за нас стада травоядных, на которых мы охотились.

То, что мы отдаем предпочтение тем пейзажам, в которых можем жить припеваючи, кажется разумным и естественным. Более того, глядя на различия между группами людей, можно предсказать, какой пейзаж они предпочитают. Например, есть теория, что в обществе охотников-собирателей мужчины специализировались на охоте и изучении окружающего мира, а женщины – на собирательстве (хотя отчасти все они занимались тем и другим). Следует отметить, что данная теория вызывает горячие споры и ее никак нельзя назвать общепринятой. Как бы то ни было, она предсказывает, что женщинам больше, чем мужчинам, нравятся картины с растительностью, а мужчинам больше, чем женщинам, нравятся картины с изображением открытого пространства. Предпочтениям, кстати, можно научиться. Ботаник Элизабет Лайонс, изучая художественные предпочтения людей, выяснила, что современным фермерам удалось перебороть в себе врожденную эстетическую предрасположенность и отдавать предпочтение не тем пейзажам, которые радуют глаз, а тем, которые обещают хороший урожай. Антропологи Эрих Синек и Карл Граммер выяснили, что чем старше дети, тем более пересеченную местность они предпочитают – вероятно, потому, что с возрастом они ощущают себя более способными такой маршрут преодолеть.

Природа до сих пор очень сильно манит нас, даже если мы не вполне это осознаем. Доказано, что прогулки на природе улучшают мозговую деятельность и, согласно исследованиям психолога Джона Зеленски, делают нас счастливее, тогда как прогулки по городу в этом смысле бесполезны.

Теория, согласно которой люди смотрят в первую очередь на то, что хорошо для них, предсказывает, что им должно нравиться смотреть на изображение еды. Однако на первый взгляд это не соответствует действительности. Люди не украшают стены картинами, изображающими их обычный рацион питания. Но если задуматься о плодовых деревьях и животных как об источниках питания, тогда мы действительно любим смотреть на еду, пусть и в ее натуральном состоянии. Возможно, все дело в том, что приготовленная еда – слишком недавнее наше изобретение, и генетическая предрасположенность к ее лицезрению еще не успела выработаться. Видимо, этим объясняется то, что мы любим смотреть на фотографии оленей, а не на фотографии отбивных. Есть, кстати, разновидность натюрморта, где изображаются охотничьи трофеи. Возможно, это промежуточное звено между рисунками живых животных и гамбургеров.

Общую тенденцию отдавать предпочтение пейзажной живописи можно интерпретировать как неосознаваемое желание обмануть себя, внушить себе, что мы находимся в красивом, природном, безопасном месте. Это соответствует теории надежды из данной главы.

А каким образом на выборе произведений искусства сказывается свойственная нам тяга к вещам, которых мы боимся? Большинство людей не развешивают на стенах своих квартир страшные картины. Однако когда такие зрелища попадаются нам на глаза, будь то пожар или автомобильная авария, мы не можем оторвать от них взгляд – это для нас как страшное и одновременно захватывающее кино.

Тот же эффект наблюдается и в наших музыкальных предпочтениях. Проведенное психологами Терри Петтиджоном и Дональдом Сакко исследование популярной музыки, создававшейся в период с 1955 по 2003 год, показало, что в особенно сложные и пугающие периоды социально-экономического развития песни отличаются большей продолжительностью, содержательностью текстов, романтичностью, неторопливостью и успокаивающим характером.

Почему людям нравятся печальные истории? В частности, потому, что они помогают людям лучше осознать собственное благополучие и почувствовать себя счастливее. Сильвия Кноблох-Вестервик экспериментальным путем выяснила, что после просмотра грустных фильмов люди ощущают большее удовлетворение от своей жизни. Чужие страдания помогают осознать, как им повезло.

Но почему некоторые люди любят смотреть фильмы ужасов, в которых, казалось бы, нет никакого позитива? Отчасти они нравятся нам по той же причине, по какой мы любим играть: это как опасности понарошку, помогающие нам научиться правильно вести себя в случае реальных опасностей. В процессе просмотра фильма ужасов мы сидим напуганные, но, когда фильм заканчивается и мы успокаиваемся, в глубине души остается впечатление, что увиденное содержит в себе важный урок, связанный с реальной опасностью; по этой же причине мы не можем оторвать взгляд от автомобильной аварии или уличной драки. Доказательство этому можно найти в наших сновидениях.

Одна из существующих теорий сновидений, гипотеза активации-синтеза, гласит, что сновидения представляют собой случайную активацию воспоминаний или их интерпретаций. Однако сновидения мы видим в фазе быстрого сна, когда происходит кодирование хранящейся в кратковременной памяти информации и ее перенос в долговременную память. В контексте нашей дискуссии наиболее уместной является теория имитации угрозы, согласно которой главная функция сновидений – дать нам возможность виртуально попрактиковаться в переживании опасностей (две трети сновидений содержат в себе угрозу). Более того, людям, перенесшим психологические травмы, кошмары снятся чаще. Если эта теория верна и если верно то, что часть нашего мозга безоговорочно принимает за чистую монету все, что мы читаем и видим в СМИ, то фильмы ужасов должны провоцировать ночные кошмары так же, как и реальные угрожающие жизни события. И они действительно провоцируют. После того как я посмотрел пять сезонов сериала «Клан Сопрано», меня долго мучили кошмары, где меня преследовали кровожадные мафиози. Страшные ночные сны, спровоцированные фильмами ужасов, иногда называют бессмысленными кошмарами, потому что они учат нас справляться с опасностями, которые никак не могут угрожать нам в реальной жизни, например как пережить зомби-апокалипсис.