Текст книги "Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 1"
Автор книги: Джилли Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Ожидая этим утром сына, Дэвид Хоукли пребывал в крайне суровом настроении. Обычно в январе он купался в лучах славы от выпуска шестого класса в Оксбридж. Но в этом году против частных средних школ было такое предубеждение, что поступили только десять ребят, да и те без стипендий, что вызвало бесконечный поток обвинительных звонков от родителей. Большую часть ночи безжалостно перекраивая учебные программы, он все же понимал, что следующий год вряд ли будет удачнее.
Настроение стало еще хуже, когда сегодня утром его любимый попугай Симонидес был убит лисой. Симонидес лаял, как собака, болтал по-гречески и по-латыни и, вероятно, обученный Лизандером, орал «пошли к такой-то матери» на родителей воспитанников, которые слишком долго засиживались в доме.
Он любил сидеть у Дэвида на плече, когда тот работал, прыгать по постели, прижиматься к шее и оставался его единственным утешением после смерти Пиппы.
Дэвид злился еще из-за того, что подвиги Лизандера в Палм-Бич были уже вовсю размазаны «Скорпионом», и газета не без умысла подбрасывалась кругом воспитанниками, даже на его скамью в церкви.
И уж самое плохое – Лизандер по своей рассеянности перепутал конверты, в которые вложил два письма, трудолюбиво написанные из Палм-Бич. И вместо того чтобы получить бодрое послание от сына, у которого все хорошо и который надеется на встречу в следующем месяце, Дэвид открыл письмо Лизандера к своей более чем сомнительной подружке Долли. Кроме прочих отвратительных вещей, описываемых Л изандером, были подробные сообщения о том, каким сексом они займутся при встрече, а также о том, что, вероятно, ему придется объявить войну папаше, положившему глаз на свою секретаршу Горчицу – такую... собаку.
И все же Дэвида Хоукли больше огорчали недостатки стиля Лизандера и грамматические ошибки. Но он не собирался отправлять письмо обратно спутниковой связью, ведь директор должен был объяснить ему: в слове «лизать» всего лишь одно «з», выражения типа «траханый наглец» употреблять нельзя, не говоря уж о словосочетании «нажравшийся брюзга».
Белый от гнева, Дэвид наблюдал за примчавшимся младшим ребенком, вылезающим из автомобиля, которым управлял этот толстяк, этот не подходящий Лизандеру друг, уж наверняка служивший в какой-нибудь фирме. Сынок тем временем побрел по тропинке, вздрагивая от звона отбивающих половину двенадцатого колоколов, затем приласкал школьного кота Гесиода, снова выставленного на улицу миссис Кольман, не одобряющей присутствие животных в официальном учреждении. Именно она первой показала Дэвиду сегодняшний утренний выпуск «Скорпиона».
– Я никогда не читаю этот грязный листок, Дэвид, но миссис Моп принесла мне его, – миссис Кольман называла директора Дэвидом только с глазу на глаз.
И теперь неприязненная до оргазма секретарша вводила Лизандера в кабинет. Нарядная, веселая и радушная, она приветливо встречала только Александра и Гектора, приезжавших навестить отца: «Мистер Хоукли, мистер Гектор Хоукли хочет вас видеть».
Но Лизандер для нее был подобен призраку его матери, к которой миссис Кольман питала необъяснимую ревность.
Лизандер заметил, что Горчица крепко хватила подогретого эля с пряностями, оставившего вишнево-красный след на ее морщинистых губах. Желая побыстрее добраться до владельца кассы, он тоже не стал с ней как-то особо расшаркиваться.
– Привет, пап.
Лизандер выложил содержимое сумки на покрытый зеленой кожей стол, рядом с аккуратной стопкой учебных планов.
– Это «Свуп» для Симонидеса.
«Бойтесь данайцев», – подумал Дэвид, глядя на дары. Опасаясь, что его голос задрожит, если он станет рассказывать о гибели попугая, он только поблагодарил и предложил присесть.
Очаровательно оформленный, рассчитанный на прием гостей, кабинет резко контрастировал с холодной, как день за окном, внешностью его хозяина. Все стены были увешаны полками с книгами, большинство на латыни и греческом, сильно захватанными и потрепанными, в выцветших малиновых, голубых, темно-зеленых и коричневых переплетах, золотые буквы на которых поблескивали в отсветах пламени, охватившего яблоневые поленья в камине. Среди редкостей можно было отметить «Этику» Аристотеля и семь томов «Разрушения и упадка Римской империи» Гиббона. И поскольку Дэвид Хоукли не был тщеславным человеком, на самую верхнюю полку были заброшены его восхитительные переводы из Платона, Овидия и Еврипида. Когда умерла Пиппа, он как раз работал с текстами Катулла, и с тех пор все так и оставил.
Свободные места на стенах были заняты хорошими английскими акварелями, прелестными французскими гравюрами, иллюстрирующими сказки Эзопа, старой фотографией – конференция директоров школ в Абердине – и еще более давней фотографией: Дэвид только что добился голубых цветов Кембриджа, и вот на груди лента, а голова откинута назад. Над камином висел Пуссен – испуганные нимфы и пастухи, картина, унаследованная от тетушки Эми, которая только одному Лизандеру, помимо старших братьев, оставила двадцать тысяч фунтов, справедливо полагая, что мальчику понадобится рука помощи. Он же, к ярости отца, мгновенно вложил большую часть денег в стипльчезера по кличке Король Артур, быстренько охромевшего и больше в скачках не участвовавшего.
В отличие от Элмера Уинтертона Дэвид Хоукли верил в долговечность мира, поэтому большинство дыр в ковре были заделаны добротными заплатками. Пружины давно выскочили из древней софы, обитой ситцем либерти под цвет обоев. Миссис Кольман, не уставая, просила его приобрести более современную и удобную, но Дэвиду не хотелось, чтобы родители подолгу засиживались, особенно прекрасные разведенные или заброшенные матери, – видит Бог, их было предостаточно, – которые приходили поговорить о сыновьях, а заканчивали плачем о самих себе, и глаза их искали спокойствия в его спокойствии.
Теперь Лизандер, нарушив совершенство интерьера, развалился на этой самой софе в длинном темно-голубом пальто Ферди, не зная, куда пристроить длинные ноги, такой соблазнительный в своем положении, словно Нарцисс или Бальдур Прекрасный. Но скромный, как и отец, он, казалось, не осознавал, что наделен удивительной внешностью.
Дэвид не предложил Лизандеру стакан сладковатого шерри, предназначавшегося для родителей, чтобы избежать неуместного веселья в суровой беседе с сыном, хотя сам наедине хлебнул.
Лизандер, всегда с трудом переносящий холод встреч с отцом, проницательность серых глаз, теперь заметил на родителе новый галстук от Хоукса, отсутствие дырок от зацепов о дверные ручки на черной мантии ученого, уже позеленевшей от времени. Матушка Лизандера имела понятие только об иглах роз, так что эти невидимые стежки, должно быть, дело рук Горчицы, как, впрочем, и букетик лиловатых и голубых фрезий, чей мягкий, нежный запах смешивался с обеденным чадом, доносящимся со школьной кухни.
Наступила длинная неловкая пауза. Лизандер силился унять зевоту. Разглядев углубившиеся складки вокруг рта отца и темные мешки под глазами, образовавшие почти одно целое с темными бровями, как у много пьющего человека, Лизандер почувствовал прилив сострадания.
– Ну как ты, пап?
– Справляюсь, – огрызнулся Дэвид.
Голубь опустился на подоконник, и на какую-то блаженную секунду Дэвид подумал, что это Симонидес.
Вернувшись к реальности, он обратил свое несчастье в яростную атаку на Лизандера за содержание ошибочно полученного письма.
– Как ты смеешь упоминать о миссис Кольман в таких оскорбительных выражениях, – сказал он наконец, – и это после всего сделанного ею для школы? Я совершенно случайно, узнав твои безграмотные каракули, открыл письмо. Представляю, как больно было бы миссис Кольман увидеть это.
Пройдя комнату, Дэвид бросил гнусную бумагу в огонь, прижав ее для надежности поленом.
– Ну и какого черта скажешь в свое оправдание? Да сними ты эту клоунскую бейсбольную кепку.
Покраснев как девица, Лизандер широко раскрыл глаза и внезапно рассмеялся, переходя к защите.
– Я искренне, искренне раскаиваюсь, пап, честное слово. Но в Лондоне действительно очень дорогая жизнь, и я совершенно не хотел расстраивать тебя или Горчицу, я имею в виду миссис Кольман. Да и потом у меня угнали автомобиль, и трудно было предположить, что придут такие большие счета от ветеринара за лечение Артура; честно обещаю вести себя лучше, особенно в отношении денег...
Он вскочил, чтобы впустить в кабинет кота, который жалобно мяукал за окном.
– Сиди, – загремел Дэвид.
– Но он замерзнет. Гесиода всегда впускали, когда мама...
Затем, увидев выражение лица отца, сел. Ему позарез нужны деньги.
– Вот я и говорю, что касается моего отношения...
– Довольно, – прервал его Дэвид. – Ты уже раз двадцать за последние пять минут произнес слова «честно» и «искренне», но нет ничего искреннего в твоих обещаниях стать лучше и ничего честного в твоем отношении к деньгам. Вкатился сюда просто с похмелья, испортил репутацию всей семьи своими подвигами, оглашенными в газетах. Я думал, тебе известно, что ни один джентльмен не рассуждает во всеуслышанье о женщинах, с которыми он побывал в постели.
Лизандер с содроганием подумал о вероятной близости отца и его секретарши. Положение действительно ужасно. Наверное, это дело было подкреплено соответствующей кипой бумаг с подписью казначея.
Бедный Гесиод все еще мяукал за окном.
– И хуже всего то, – продолжал Дэвид, – что из-за этого места в Сити, которое, надо полагать, Родни Балленштейн уже прикрыл – и я не виню его! – мне пришлось расхваливать его сына, тупейшего малого, которого я когда-либо встречал.
– Тупее меня? – спросил Лизандер в изумлении.
– Я не шучу!
– Я действительно виноват, пап.
С болью Лизандер отметил, что отец убрал с камина фотографию матери. Вероятно, дело рук Горчицы. Заставив себя вернуться к происходящему, он услышал, как отец говорит:
– Из твоего письма я понял, что ты приехал ко мне только за деньгами. Ну так я не стану тебе помогать. Узнай, как стоять на собственных ногах. Я полагаю, ты избавишься от этой лошади, за которую торговцы клячами выудили у тебя уйму денег, и найдешь себе приличную работу. Ну а теперь, если позволишь, у меня собрание преподавателей.
Лизандер вышел вполне спокойным, но, когда увидел Горчицу, злорадно выглядывающую из-за плетеной занавески, у него внутри что-то екнуло. Погрозив ей пальцем, он взял на руки Гесиода, который настойчиво мяукал у его ног, и, пробежав по садовой тропинке, впихнул кота в машину Ферди, а затем и сам сел в нее.
В последовавшем затем «столкновении» Джек чуть не лишился глаз, пытаясь целиком заглотить Гесиода. Лизандер их растаскивал. Горчица бросилась в погоню на своих каблуках-миди с криком «Держите вора!», а весь обгадившийся Гесиод был вышвырнут Ферди в сторону научной лаборатории.
– Я думаю, что если они ликвидируют голосовые связки у кота, то смогут на нем экспериментировать, – сказал Ферди, как только они отъехали.
Затем, видя удрученное лицо Лизандера, добавил:
– Я всего лишь закончил то, что затеял ты. Впрочем, Джек мог нажраться от пуза, если б слопал этого засранца. Очевидно, он хотел защититься от нежелательного соседства. Ну так о чем поговорили-то?
– Топорик не отстегнул. Н-да, не отслюнявил. Лизандер вытер окровавленные, исцарапанные руки о джинсы.
– Не дашь мне взаймы еще пятерку? Я хочу положить цветы на могилу матери.
Не заросшая мхом и еще не покрытая пылью времени, могильная плита Пиппы Хоукли была пронзительно белоснежной и выглядела незащищенной среди как попало покосившихся могильных памятников погоста церкви во Флитли.
«Почти такая же белая и незащищенная, как и ее сын», – подумал Ферди, наблюдая, как Лизандер выбрасывает несколько пышных, но уже увядших хризантем, а на их место в вазу ставит четыре букетика подснежников.
«Филиппа Хоукли, 1942—89. Покойся с миром», – прочитал Ферди, и глаза наполнились слезами, как только он подумал, что никто другой из живших и живущих не заслужил настоящего покоя так, как супруга его бывшего директора школы.
Опасаясь за покачивающегося рядом Лизандера, вот-вот могущего впасть в черную меланхолию, он уговорил друга вернуться в машину и надеть шляпу. Ферди нужно было в Лондон. Вчерашние арабы позвонили боссу и наябедничали, что их спровадили в такси. А он в это время отправился с Лизандером.
6
Солнце, хоть и встало позднее Лизандера, наконец объявило о своем существовании, осветив выбеленные морозом поля, стены из желтого камня и бросив полосы теней от деревьев на бегущую впереди дорогу. Когда сельский пейзаж стал более холмистым и лесистым, Ферди миновал очаровательный домик на той стороне деревни, где гладкие серые стволы буков звучали под ветром подобно органу в «Альберт-холле».
Лизандер ненадолго оторвался от своих мрачных мыслей, услышав от Ферди, что усадьба принадлежит Руперту Кемпбелл-Блэку, экс-чемпиону мира по преодолению препятствий, а ныне одному из наиболее преуспевающих тренеров – владельцев лошадей в стране.
– Ты посмотри на эти изгороди! О Господи, желал бы я работать у Руперта. – Лизандер вытянул шею, пытаясь рассмотреть двор. – Я ходил бы за всеми его лошадьми, научи он меня, как опять привести Артура в форму. Временами мне кажется, что Артур просто наслаждается уединением и вовсе не собирается снова скакать. Я больше не могу работать в Лондоне, Ферди. Мне всего лишь двадцать два, но у меня уже жизненный кризис.
– Я понимаю это, – сказал Ферди. – И для тебя есть идея.
Миновав еще десять миль сквозь туннели лесных деревьев, подсвеченные сернисто-желтым облаком сережек орешника и покрытые увядающей буковой листвой, справа они оставили деревушку Парадайз. Пять минут спустя Ферди выехал из графства Ратшир и поднялся на вершину крутого холма.
Выбравшись из машины, они чуть не были унесены смертельным танцем сильного ветра. Перед ними открывался изумительнейший вид на долину, располагавшуюся внизу. Огромные деревья спускались с вершины по крутым склонам, словно пассажиры на эскалаторе. Через деревья для забавы путешественников прорывались шелковистые струи огромного водопада. Этот единственный водный поток мгновенно разбивался на сотни маленьких стремительных потоков, сверкавших подобно клинкам сабель в лучах восходящего солнца, когда они освещали темные, прекрасно возделанные поля или ярко-зеленые заливные луга вдоль по течению Флит-ривер, бегущей по дну долины. Впереди, с милю вниз по реке, бледно-золотые, как шерсть английской овцы, коттеджи окружали стройную англиканскую церковь подобно прихожанам, с пиететом слушающим проповедь.
– Под тобой, – перекрикивал ветер Ферди, – лежит деревушка Парадайз графства Ратшир. Она больше и помпезнее одноименной, что в графстве Глостершир. Здесь любой согласился бы жить, и цены на эти дома растут фантастически.
– В них, – Ферди указал на несколько великолепных строений, видневшихся среди деревьев там и сям подобно львам, – обитают большинство из английских де Рецов из-за изумительнейших видов и потому, что у них есть деньги. Руперт Кемпбелл-Блэк называет это местечко Нон-Утопия: сюда переехало множество нуворишей. И еще одно название есть у деревушки – Трещина, слишком много браков оказались в ней разорванными.
– Ну и что? – проворчал Лизандер, который замерз и был вынужден удерживать и свою бейсбольную кепку, и Джека, чьими ушами то и дело играл ветер.
– Да я тут навел кое-какие справки, пока ты безуспешно пытался разжалобить папашу, – прокричал Ферди, не так сильно мерзнувший из-за более толстого слоя жира под кожей. – Ведь ты познакомился с Рэчел? Ну так вот, здесь империя босса ее мужа, дирижера Раннальдини. Его дом вон тот, справа, самый большой. Усадьба называется «Валгалла». Летом там просто потрясающий сад. Видишь лабиринт, а дальше в лесу небольшой бельведер? Это тайная башня Раннальдини, там он редактирует свои записи, сверяет счета и трахает леди, приходящих никем не замеченными с другой стороны.
– Здесь Раннальдини проводит всего несколько недель в году, – объяснил Ферди, – поскольку постоянно мотается по миру, скрываясь от налогов и оскорбленных любовниц, если только не устрашает до покорности лондонский «Мет». Ходят слухи, – добавил он знающе, – что на случай ухудшения ситуации в Англии у него уже заготовлены контракты с Нью-йоркской и Берлинской филармониями.
– Ну я понял, – подтвердил Лизандер, пряча Джека под пальто. – Дом Раннальдини тогда может пойти на продажу, а ты первый занесешь его в свою книжечку и сорвешь неплохой куш.
– Точно, – сказал Ферди, залезая в автомобиль. – За этим местечком всегда стоит понаблюдать.
Съехав с холма, он повернул на указателе с надписью: «ПАРАДАЙ3. 2МИЛИ».
– Ты сорвешь куш, – продолжил Лизандер, – сосватав этот дом некой паре. Затем, когда через несколько лет брак развалится, ты сорвешь еще один куш, найдя для нее два других дома, а затем, если повезет, кому-то из них продашь этот старый.
Парадайз, признанный Лучше-Всех-Сохранившейся Деревней в течение последних десяти лет в графстве Ратшир, полностью соответствовал своему названию. Даже в такой холодный день он был надежно защищен от ветра башнеподобными лесистыми холмами. Парковый двор и сады, разделенные главной улицей, уже покрывались буйной порослью аконитов, подснежников и ранних крокусов. Зимний жасмин и вечнозеленая жимолость достигали крыш коттеджей, трубы которых выпускали прямо вверх опалово-голубой, почти не колеблемый ветром дым. И хотя утиный пруд еще сковывал лед, остроконечные веточки липы покрывали тяжелые рубиновые почки, заметно выделявшиеся на фоне остальной зелени.
За древними каменными стенами церкви с поднимающимися по ним лиловато-розовыми кисточками ауб-риетии спрятался очаровательный домик приходского священника. Не хуже выглядел и прекрасный магазин «Яблоня», где можно было найти все, от видеомагнитофонов до виноградных листьев. Парадайз мог похвастать также местечком в парке, называвшимся «Удовольствие Адама», где продавали бензин, и рестораном «Небесный сонм» со ставнями цвета голубых утиных яиц, открывающимся только по вечерам.
Ферди и Лизандер, однако, поспешили, и даже как-то неприлично, в салон-бар трактира «Жемчужные ворота».
– Доброе утро, Ферди, – сказал хозяин, который информировал толстяка о местных домах во время его предварительных визитов.
Поддержав свои силы парой изрядных порций виски, пирогом с мясом и чипсами около пылающего камина, Лизандер немного приободрился.
Бар пустовал, если не считать двух пенсионеров, глядящих в полупинтовые кружки с пивом, и викария, который, отрываясь к стакану с красным вином, писал воскресную проповедь и украдкой посматривал на Лизандера.
– Им бы еще изобрести сногсшибательный коктейль под названием «Святой дух», – промурлыкал Ферди, чьи щеки ярко заалели в тепле.
На стенах можно было увидеть сюжеты с каретами, местную команду по крикету, поблескивали медные лошади, и были еще две фотографии в рамках. На одной – надменный седовласый мужчина, закрывший глаза и взмахнувший палочкой, а на другой – потрясающе красивая женщина с темными вьющимися волосами и с таким широко раскрытым ртом, что у Лизандера появился соблазн сунуть туда кусочек пирожного, которое он скармливал Джеку.
– Кто это такие? – спросил он у Ферди.
– Раннальдини дирижирует, играют Малера, а Гермиона Гарфилд, его любовница, поет. Вон ее дом, слева отсюда.
Из окна Лизандер рассмотрел высокие желтые печные трубы, изогнутые, словно подзывающие пальцы, между двух больших черных тисов.
– Она всемирно известная оперная дива, – продолжал Ферди, подбирая подливку уже третьим куском хлеба. – Встретила Раннальдини, когда тот десять лет назад дирижировал «Риголетто» в Милане. И у них как в постели, так и вне получился головокружительный дуэт. Ты, может, слышал, что Гарфилд и Раннальдини... Хотя скорей всего нет, – он покачал головой. – Во всяком случае, они стоят почти столько же, сколько Найджел Кеннеди.
– Гермиона потрясающе красива, но широковата в бедрах, и Раннальдини, который, по слухам, использует обе щели, это доставляет удовольствие. Боб, муж Гермионы, менеджер оркестра лондонского «Мет». Он действительно прекрасный парень, обладатель самой тонкой талии в графстве Ратшир. По логике у него должны быть и самые узкие плечи, усохшие от всех тех слез, которые пролили музыканты после припадков гнева Раннальдини.
Игнорируя вопрошающий взгляд Лизандера, опустошившего стакан, Ферди достал ключи от автомобиля.
– Пошли. Пора закончить это путешествие.
На улице солнышка не было. Коттеджи вдоль Хай-стрит сбивались в кучку как бы погреться. Выехав из деревни по направлению к южной стороне долины, они миновали двор с водопадом и качелями, подвешенными на склонившейся яблоне.
– Это Жасминовый коттедж, – сказал Ферди, притормаживая, – он также принадлежит Гермионе и Бобу Гарфилдам. В прошлом году они сдали его своей подружке-пианистке Рэчел и ее русскому мужу Борису. Рэчел уехала за границу на гастроли, а Борис остался присматривать за детьми и сочинять непонятную музыку, которая никому не нужна. Поэтому вскоре он начал поиск сексуальных контактов. Осенью они вернулись в Лондон в надежде, что за работой жизнь вдвоем станет полегче, но и это не помогло брачным узам, ведь вчерашний инцидент с гелем для глаз что-нибудь да значит.
– Изумительный домик, что прячется слева среди ив, принадлежит Валентину Хардману. Он видный адвокат и в Лондоне проживает с любовницей, из-за чего его жена Аннабель ежедневно грозится броситься во Флит-ривер.
– А это вульгарное нагромождение, – Ферди чуть не переехал селянина, высматривая через огромные электрические ворота подъездной путь, – Сарай в Парадайзе. Его хозяин – Ларри Локтон, главный исполнительный директор «Кетчитьюн Рикордз», которая так удачно выпустила Раннальдини и Гарфилд. Ларри еще продолжает покупать компании, но я полагаю, его дела безнадежны, и теперь он на пути к краху.
– Нынешний союз Ларри с Раннальдини ведет в тупик, – продолжил Ферди, выправляя машину. – Ларри был маленьким толстячком, никогда не улыбавшимся из-за плохих зубов. Но он так завидовал Раннальдини из-за всех его любовниц, что тоже захотел завести себе хотя бы одну. Вставил зубы, сбросил килограммов двадцать, сделал новую прическу, как у Мела Гибсона. И начал трахать секретаршу. Он даже купил ей бункер на Пелем Кресчент. Я ему его продал, – пояснил Ферди не без самодовольства. – Первый этаж утопает в дивном саду, в кладовках есть все. Хотя жена Ларри, Мериголд, очень хорошенькая. Она еще с детства была его сердечной подружкой. Потом супруг вдруг стал грести все больше, полез вверх по социальной лестнице, супруга же вышла в свет, стала одеваться как королева, злоупотреблять белым шоколадом и бросилась в благотворительность, как отскочивший в сторону мяч для игры в регби.
– Да зачем ты мне все это рассказываешь?
– А ты слушай – есть на то причина. Поднявшись на холм, они оказались в ущелье. Сквозь деревья долины, в полумиле вправо от «Валгаллы», можно было увидеть дом в георгианском стиле, поменьше размерами, чем во Флитли, но изысканно пропорциональный, с каменными летящими ангелами в каждом углу крыши.
– Тот дом, «Ангельский отдых», абсолютно старомоден, а сад дико запущен, – сказал Ферди. – Его купили Джорджия Магуайр и ее муж Гай Сеймур, которые просто балдеют от него.
Лизандер открыл воспаленные глаза:
– Даже я слыхал о ней. Это не поп-певица шестидесятых годов? У мамы были все ее записи.
– Точно. Она и сейчас пишет песни так же здорово.
– Всегда казалась мне очень симпатичной, – признался Лизандер.
– Джорджия и Гай купили дом за миллион в рассрочку на пять лет.
Ферди прижался к обочине, чтобы они могли полюбоваться, как заходящее солнце золотит длинное озеро перед коттеджем.
– Я думаю, если они себе такое позволили, значит, надеются, что ее новый альбом, выпущенный Ларри Локтоном и «Кетчитьюн», будет иметь массовый спрос.
– Надо полагать, Джорджия и Гай – счастливейшая пара в шоу-бизнесе? – завистливо вздохнул Лизандер.
– А это наверняка означает, что оба они скупердяи, – цинично заключил Ферди.
Лизандер в смущении замотал головой.
– Это же ужасно. Какой смысл заключать брак только для того, чтобы тратить время на одурачивание людей?
– Здесь собрался просто чудовищный полк бабников, – сообщил Ферди, пожимая плечами. – Мужья Парадайза по четвергам звонят из Лондона и напоминают домоправительницам о том, чтобы достали их жен из холодильника и оттаяли к возвращению хозяина в пятницу вечером.
– Но почему жены с этим мирятся? – спросил Ли-зандер, содрогаясь. – В конце концов, мой отец на других не засматривался.
– Когда муженек богат как Крез, ты должна соответствовать определенному стилю жизни и не можешь его нарушать.
– А я Крез своей внешностью, – заявил Лизандер, мрачно рассматривая себя в автомобильное зеркальце. – Поехали домой, Ферд. Я хотел бы увидеть Долли и объясниться с ней по поводу публикаций «Скорпиона» до того, как она успеет завестись. Это место просто угнетает.
– Точно, – согласился Ферди, разворачивая автомобиль, – особенно таких, как Мериголд Локтон, влюбленную в свое дерьмо Ларри до безумия. Вот почему мы здесь. Тебе надо взять ее в оборот.
– А сколько ей?
– Вроде тридцать восемь.
– Я не могу трахаться с развалинами, – возмутился Лизандер.
– Да тебе и не надо ее трахать, только покрутись вокруг, напугай мужа и заставь его взревновать так, чтобы он с ревом бросился обратно домой. Ведь это получилось и с Борисом Левицки, и с Элмером Уинтертоном. Только тут тебе еще и заплатят.
– Не смеши, – огрызнулся Лизандер. – Я не могу заставить мужа вернуться, если брак разбит. Как и ты не можешь дважды поджарить картошку.
– Тут все зависит от жены, – продолжал Ферди. – Если она совсем уже завяла, то ты ее не уговаривай, но заставь выглядеть как любовница. Зажги надежду в ее глазах, и муж задумается, почему она так надушилась и кого так жаждет ее тело.
Ферди протер запотевшее лобовое стекло.
– Пусть похудеет, пусть начнет одеваться как следует. (Готов поспорить, что под полиэстеровым воротничком пятого размера Мериголд таит бешенство.) И еще, заставь ее прекратить ворчать и демонстрировать свою независимость. Не надо жалеть воздушных поцелуев в разговоре с ним по телефону.
– И где только нахватался? – Лизандер с новым оттенком уважения посмотрел на Ферди, подруливающего к большим электрическим воротам «Парадайз-Грандж».
– Да ну ты что, мы только перегружаем и перепродаем товар, – сказал Ферди. – Давай-ка заглянем к Мериголд.
В конце длинной подъездной дороги сквозь великолепный парк с редкими, благородных пород деревьями вставал всей массой своих серых камней Парадайз-Грандж, увенчанный башенками и бойницами. Превосходные лужайки, еще не оттаявшие после зимы, переходили в большие поляны подснежников, а знаменитый желто-лиловый флаг «Кетчитьюн» на крыше трепетал под хлестким ветром. Хотя полдень еще только минул, по обеим сторонам громадной дубовой парадной двери уже горели фонари. Когда Ферди позвонил и прозвучала мелодия «Хора Аллилуйя», ему никто не открыл. Но как только он попытался войти сам, наткнулся на Мериголд Локтон с заливавшимся яростным лаем жирным спаниелем позади, исступленно ожидавшую возвращения Ларри.
