Текст книги "Мечтательница"

Автор книги: Джил Лэндис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Корд, решив, что они уже ушли, обернулся и вдруг увидел фигурку Селин, показавшуюся ему еще более хрупкой между двумя крупными мужчинами. Она уходила, держась словно королева, с гордой осанкой и прямыми плечами. Руки ее сжались в кулачки.

Эдвард и Фостер, тетя Ада и Говард Уэллс столпились в коридоре и пораженно наблюдали за разыгравшейся у них на глазах драмой.

– Кордеро! Элис хочет, чтобы ты остановил их! Она очень, очень огорчена! – вскричала Ада, обращаясь к Корду.

– Когда вы начнете говорить от собственного имени, тетя? – Корд смотрел на нее, не выходя из библиотеки, устав от смешной манеры Ады вкладывать собственное мысли в уста его матери.

Ада отвернулась, всхлипывая на плече книготорговца. В отличие от всех собравшихся в коридоре и ожидающих, что Корд спасет Селин, этот образованный джентльмен не решался встретиться взглядом с молодым человеком.

Корд грязно выругался, прошагал через всю библиотеку и захлопнул дверь прямо у всех перед носом с такой силой, что дом содрогнулся от фундамента до крыши. Но осуждающие взгляды, казалось, по-прежнему были устремлены на него. Он швырнул хрустальный бокал в дверь, разбив его на тысячи сверкающих осколков, прекрасных, но чрезвычайно опасных.

Таких же, как Селин…

Он не мог думать о ней. Не позволит себе думать о ней. Она ушла, и он снова остался один – наедине с опустошенным наполовину графином рома, что не принесло ни капли облегчения от той бесконечной боли, которая сжимала его едва ожившее сердце.

На островах хорошие новости разносятся быстро, скандальные – еще быстрее. Все население Бэйтауна высыпало на пристань, чтобы собственными глазами посмотреть, как будет унижена жена недавно приехавшего плантатора, которую подозревали в том, что она ведьма. У всех на виду Селин повели на пароход, который должен был доставить ее в Америку, где она предстанет перед судом не за одно, а за Два убийства. Ходили слухи, что в Луизиане ведьм все еще сжигают на костре.

Ее заперли в грязной тюремной камере, которая кишела крысами. Всю ночь Селин не сомкнула глаз. Когда за ней явились ее тюремщики, ей было уже совершенно безразлично, жива она или уже отдала Богу душу. Разве это имело значение, даже если ей удастся каким-то чудом оправдаться, несмотря на «бесспорные» Доказательства, о которых твердил Харгрейвс?

Первую глупейшую ошибку она совершила, когда решила бежать. Но разве это имело значение, если иначе ей никогда не пришлось бы встретиться с Кордеро? «Нет», – ответило ей сердце. Ни мгновения она не хотела вернуться обратно. Единственно, о чем она сожалела, это о том, что причинила ему такую боль, хотя желала только одного – залечить его раны своей любовью.

Утром, увидев собравшуюся на пристани толпу, Коллин Рэй настоял, чтобы на Селин надели наручники, утверждая, что кто-нибудь может предпринять мелодраматическую попытку выкрасть ее. Харгрейвс, правда, добился, чтобы на ноги ей кандалы не надевали, иначе она очень долго будет подниматься по сходням на борт корабля.

Селин, по-прежнему страдая от приступов лихорадки, не произносила ни слова. Ее внимание сосредоточилось на том, что осталось за каменными стенами тюрьмы. Она пыталась представить себе белый песок, сверкающий на солнце, подгоняемые легким ветерком пенные барашки волн, разбивающихся о берег. Она думала о Кордеро, вспоминала, как впервые увидела его в день их венчания, совершенно пьяного. Представляла, как он, опустившись на колени, обнимал детей Алекса, прощаясь с ними. Кордеро в ту штормовую ночь, когда он впервые сжимал ее в своих объятиях. Кордеро, держащий на руках ребенка Бобо, радующийся, что малыша удалось спасти. Кордеро, обнаженным плывущий по морским волнам.

Кордеро над ней. Кордеро внутри нее. Кордеро, признающийся ей в любви.

Кордеро… Кордеро… Кордеро. Она закрыла глаза и зажала ладонями уши, пытаясь заставить себя не слышать отзвуков его имени.

– Давайте обойдемся без театральных сцен, – предупредил ее Коллин Рэй, защелкивая у нее на запястьях наручники. – Харгрейвс, вы готовы?

Нанятый семьей Перо человек кивнул и распахнул дверь камеры.

Селин трясло в лихорадке, в горле у нее пересохло, суставы болели при каждом движении – такой она покинула тюрьму. Широкие металлические браслеты и тяжелые цепи тянули ее к земле. Хотя Селин не смотрела по сторонам, она понимала, что улица запружена народом, собравшимся поглазеть, как она по каменной мостовой идет через пристань к кораблю. Зонты в оборках, напоминая огромные разноцветные цветы, раскачивались из стороны в сторону на фоне собравшейся толпы – дам и джентльменов, лавочников и купцов, плантаторов и рабов, которые бросили свои дела ради этого зрелища. Большего унижения она не знала.

На корабль, пришвартованный рядом с тем, который отправлялся в Америку, гнали, словно стадо, группу рабов, скованных одной цепью. Внимание Селин привлек звон цепей. Она взглянула на выстроившихся в линию черных людей: с каменным выражением на лицах они хранили полное молчание. Одна из женщин посмотрела в ее сторону, и Селин поняла, что это Ганни. Пробежав глазами по ряду, она заметила в конце этой группы несчастных колдуна.

Хотя их разделяла пристань, глаза Селин и старика встретились. Весь вид старика говорил о том, что он, в отличие от своих товарищей по несчастью, не дрогнул и не смирился с поражением. Спину его согнули прожитые годы, но он не сдался. Глаза его пылали огнем, который угаснет только вместе с последним вздохом старика.

Селин хотела отвернуться, но не смогла. От его острого взгляда не ускользнуло ее ужасное состояние, кандалы на запястьях, мужчины, которые пристально следили за пленницей. Когда их глаза снова встретилась, губы старика медленно растянулись в беззубой победной улыбке. Колдун продолжал улыбаться, когда его и его товарищей по несчастью повели на борт корабля, отплывающего на Ямайку.

Когда они, наконец, подошли к сходням, железные наручники до крови стерли нежную кожу на руках Селин. Зацепившись носком одной испачканной туфли за подол платья, девушка споткнулась и, резко наклонившись вперед, едва не упала лицом вниз прямо в воду. Харгрейвс быстрым движением подхватил ее и рывком поставил на ноги.

– Перо заплатят мне хорошие деньги, если я вас верну, так что не думайте, что можете утопиться, воспользовавшись тем, что я за вами не слежу. Я наблюдаю за вами каждую минуту.

– Благодарю за внимание, – ответила она сыщику, – но я невиновна. Так что я не боюсь.

Селин очень хотела бы отделаться хотя бы от Коллина Рэя, но тот проследовал за ними на корабль. Он даже улучил момент, чтобы переговорить с ней наедине, пока Харгрейвс обсуждал что-то с капитаном относительно их размещения на судне.

Рэй протянул руку, схватил ее за подбородок и подушечкой большого пальца провел по щеке. Селин попыталась отвернуться, но он только крепче сжал пальцы.

– Вам следовало принять мое предложение, Селин. Будь вы моей, я не выдал бы вас Харгрейвсу, когда он, разыскивая вас, обратился в магистрат.

Он отпустил ее подбородок, пожал плечами и отряхнул руки, словно испачкался, прикасаясь к ней.

– Но раз уж так сложилось, и вы предпочли своего ублюдочного муженька, мне ничего больше не оставалось.

– Я не согласилась бы стать вашей, даже если бы вы, стоя под виселицей, обещали за это перерезать петлю на моей шее! – Селин плюнула прямо ему в лицо.

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, Рэй поднял руку и со всего размаха ударил ее по щеке. Селин отлетела назад, ударилась о перила и едва не задохнулась от пронзившей все тело боли.

В мгновение ока рядом с ней оказался Джонатан Харгрейвс.

– Руки прочь, Рэй! Я не желаю привезти домой остатки прежней роскоши. Вы уже проводили нас на корабль, теперь можете отправляться домой.

Не сказав Харгрейвсу ни слова, Рэй удалился, но прежде, словно издеваясь, отвесил Селин поклон, точно такой, как когда-то в день их первого знакомства.

Корабль поднял якорь. Селин не нашла в себе сил смотреть на медленно удаляющиеся изумрудные тростниковые плантации и густые джунгли на склонах гор. Она боялась в последний раз увидеть особняк Данстан-плейс, стоящий на вершине холма прямо над морем.

Она повернулась спиной к Сан-Стефену и к разбившимся вдребезги мечтам о том, какой могла бы стать ее жизнь.

Фостер в лакейской заваривал чай, а Эдвард просто сидел на табурете с высокими ножками и нервно тер колени ладонями.

– Это хуже, чем я мог себе представить, – наконец произнес Фостер.

Продолжая болтать, он аккуратно выкладывал нарезанные ломтики лимона на тарелочку. Удовлетворенный своей работой, Фостер поставил ее на большой поднос рядом с чайником, чашками и блюдцами из того же сервиза и блюдом с ананасовым пирогом.

– Он пьян уже два с половиной дня. – Эдвард удрученно покачал головой и издал глубокий печальный вздох. – Что с ним будет? Он переживает это куда сильнее, чем смерть Алекса.

– Конечно! На Алексе он не был женат. Можешь отнести поднос в гостиную? Мисс Ада и мистер Уэллс ждут чай. – Фостер принялся ловко сворачивать салфетки.

Эдвард вздохнул:

– Я не могу. Я слишком расстроен и не могу ничем заниматься – только переживать. К тому же, если я увижу, как плачет мисс Ада, я и сам разрыдаюсь. Ты ведь, Фостер, знаешь, какой я. Я не могу ничего с собой поделать.

Фостер пристроил салфетки и подхватил поднос за ручки, но потом снова поставил на стол. Больше всего его удручала мысль о том, что они с Эдвардом старательно способствовали свадьбе Корда.

– Мы должны были поверить мисс Селин в первый же вечер, когда она говорила нам, что она не Джемма О’Харли. Ничего подобного не произошло бы, если бы Кордеро женился на той женщине, на которой должен был, – сказал Фостер.

– Мы должны были догадаться, что что-то не так, когда ей не подошло ни одно из привезенных платьев, ни одни туфли из сундука.

– Никогда бы не поверил, что она – убийца. Ее внешность совершенно не подходит для этого, – сказал Фостер.

– Хотел бы я, чтобы у нас была возможность что-нибудь сделать. Хотел бы я, чтобы Кордеро взял себя в руки.

– Если бы желания были лошадьми, попрошайки ездили бы верхом, Эдди, – философски заключил Фостер, снова поднимая поднос.

Эдвард шустро вскочил с высокого табурета, придержал двери и последовал за приятелем в гостиную.

Фостер прошел через всю комнату и поставил поднос на маленький столик.

– Глоток чая вам не повредит, мисс Ада, – сказал слуга и, не дожидаясь ее согласия, налил в чашку ароматный напиток.

Ада целыми днями сидела на диванчике в углу гостиной и никто, даже Говард Уэллс, не мог улучшить ее настроения. Глаза ее покраснели и распухли от слез, лицо покрылось красными пятнами. Фостера так и подмывало сказать ей, что ее природный румянец не нуждается в подобном дополнении.

Ада потянулась за чашкой. Руки ее так дрожали, что она непременно пролила бы чай на блюдце, если бы Фостер не помог ей. Поведение домашних грозило вот-вот вывести его из равновесия.

– Что мы будем делать, Фостер? – жалобно подняла на него глаза Ада, с трудом разлепив опухшие от слез веки. Даже Элис ужасно огорчена.

– Если вас интересует мое мнение, мисс Ада, я думаю, мы все должны взять себя в руки. – Он многозначительно посмотрел на Эдварда. – От нас ни для кого нет никакой пользы, пока мы в таком состоянии.

Уэллс тоже взял чашку дымящегося чая и добавил в него столько молока, что напиток совершенно побелел.

– Каждый раз, когда я думаю о бедняжке Селин, представляю, как она в полном одиночестве сидит сейчас в какой-нибудь каютке на корабле, или, того хуже, что произойдет, если вдруг ее осудят…

Ада запричитала. Фостер бросился вперед, чтобы подхватить ее чашку и не дать разлить горячий чай прямо на колени.

– Всегда остается надежда, – сказал он.

– Мы никогда ее больше не увидим! – Эдвард бросился прочь из комнаты и столкнулся в дверях с Огюстом Моро.

– Проклятье, Лэнг! – воскликнул Огюст, хватая слугу за плечи, отставляя его в сторону и широкими шагами направляясь к присутствующим через всю комнату. Посмотрев на Аду и Говарда Уэллса, он обратился прямо к Фостеру: – Где мой сын?

Фостер даже вздохнул с облегчением:

– Он в библиотеке. Случилось самое ужасное…

– Знаю. Весь остров знает. – Огюст уже выходил из гостиной, направляясь в коридор. – Я приехал, как только узнал. Что Корд думает делать?

– Боюсь, ничего, – с недовольным вздохом сказал Фостер.

Огюст остановился и резко повернулся к Фостеру, который даже отступил на шаг.

– Как это «ничего»?

– Кордеро мертвецки пьян. И пребывает в таком состоянии с того самого момента, как забрали мисс Селин.

Лучше смерть, чем такое количество рома.

В голове у Корда гудело так, что он едва мог открыть глаза. Ему казалось, что язык его распух и уже не умещается во рту, в котором был такой привкус, словно он жевал овечью шерсть. Он развалился в кресле, не желая двигаться, потому что, как только пытался сесть, сердце начинало стучать словно молот о наковальню.

Заплетающимся языком Корд попытался выругаться, обращаясь к тому, кто стучал в запертую дверь библиотеки. Он ведь не даром закрылся на ключ – будь они все прокляты! – сразу после того, как Фостер первый раз попытался его накормить.

– Убирайтесь, – слабо пробормотал он, но в ту же секунду дверная рама вылетела и дверь с треском распахнулась.

Корд приоткрыл один глаз. В дверном проеме стоял отец – настоящий благородный пират в отставке: белоснежная рубашка, черные брюки и черная повязка на одному глазу.

– Я сказал: убирайся, – буркнул Корд. Не обратив ни малейшего внимания на это требование, Огюст прошел через всю комнату и схватил цветочную вазу, стоящую на столе рядом с Кордом.

– Что ты делаешь? – Корд попытался сесть чуточку поровнее, и комната поплыла у него перед глазами. Молодой человек закрыл глаза и сдавил пальцами виски.

– Я собираюсь сделать то, что должны были сделать со мной много лет назад. Если бы кто-то так поступил, я не отослал бы тебя из дома и не совершил бы величайшей ошибки в моей жизни, – ответил Огюст.

В следующий момент Корд понял, что на него валятся вялые цветы на длинных стеблях, а заодно льется застоявшаяся тепловатая вода.

– Черт! – Протирая глаза, он вскочил на ноги и бросился на отца. Огюст легко уклонился от нападения, чем еще больше вывел Корда из себя. – Ты не имеешь права вторгаться в этот дом!

– Я имею полное право удержать тебя, чтобы ты не пустил свою жизнь под откос. Что ты собираешься предпринять ради спасения своей жены? – спросил отец.

– Ничего. – Пахнущая подгнившими стеблями вода стекала с волос Корда.

Огюст со всей силы ударил ладонью по столу:

– Черт тебя побери, Кордеро! Почему?

– А почему я должен что-то делать?

– Потому что ты ее любишь.

– Она обманывала меня с того самого дня, когда мы встретились впервые.

– Ты злишься, потому что считаешь, что тебя снова бросили. Ты думаешь не о Селин, Кордеро, а о себе.

– Я думал, что могу ей верить. – Корд, казалось, пытался снова погрузиться в пьяную дремоту. Все что угодно было бы лучше, чем эта медленная пытка.

– Верить в то, что она будет с тобой?

– Верить, что она доверяет мне настолько, что могла бы рассказать мне всю правду, но она этого не сделала…

– Ты ожидал, что она скажет тебе, что виновата в убийстве, и рискнет потерять тебя? Если бы ты ее не любил, то не делал бы сейчас с собой того, что делаешь. Ты занимался бы делами, словно ничего не произошло. Но кое-что произошло, а ты не можешь или не хочешь посмотреть правде в глаза. Я знаю. Я пережил это. Прими это, как есть. Ты любишь ее так сильно, что эта любовь тебя убивает.

Корд сел, уперся локтями в колени и обхватил голову руками. Внутри у него все переворачивалось.

– Я так старался, – прошептал он. – Я давал себе клятвы, что больше никогда в жизни никого не полюблю.

Из противоположного угла библиотеки до его слуха долетел вопрос Огюста:

– Почему?

От переизбытка чувств горло Корда сжалось, ему не удавалось вымолвить ни слова.

Он тяжело сглотнул, кусая губы и глядя в пол.

– Потому что бывает слишком больно, когда те, кого ты любишь, уходят, – выговорил он наконец.

Огюст опустился на колени перед креслом Корда и обнял сына за плечи. Корд закрыл ладонями глаза, не давая себе окончательно сломаться. Единственный известный ему способ выбросить Селин из мыслей и памяти – напиться до забвения и пребывать в таком состоянии постоянно. Теперь ему пришлось вспомнить, что она где-то в море, мучается от морской болезни, испуганная и одинокая, – и все из-за его слепой ярости, его нежелания доверять ей, поверить в нее.

Ему было плохо от осознания действительности. Он знал, что Селин любила старую женщину, которая вырастила ее. Даже мысль о смерти Персы от руки Селин была абсурдной. Но как насчет Перо? Правда ли, что она убила его, чтобы защитить себя, как она утверждает? А как же Джемма О’Харли? Куда делась эта девушка?

Если не будет доказана невиновность Селин, ее обязательно повесят. Но как же ей удастся раздобыть хотя бы какие-то доказательства, если она окажется запертой в тюремной клетке. У нее нет ни семьи, ни денег, и некому помочь ей. Некому встать на ее защиту – кроме ее собственного мужа, который повернулся к ней спиной.

– Я был дураком, – прошептал он. – Таким ужасным дураком!

– Я поступил с тобой очень несправедливо, когда отправил от себя. Я думал только о себе и своем горе, – сказал Огюст. – Бог тебе судья, если ты поступишь так же и потеряешь Селин.

– Как давно они отплыли? – Корд запустил пальцы в волосы, не понимая, сколько же времени он предавался жалости к себе самому.

– Два дня назад. Кордеро, я готов сделать все, чтобы помочь тебе. Мой корабль и команда спрятаны в бухте в шести милях отсюда. Сегодня вечером мы можем выйти в море и направиться в Новый Орлеан.

– Тогда поехали! Но сначала вели Фостеру приготовить побольше горячего кофе, а Эдвард пусть приготовит смену одежды.

Как только прозвучали эти слова, из-за дверного проема показались голова и плечи Фостера.

– Кофе будет готов через минуту. Эдвард уже собирает вещи.

21

Итак, ее долгое путешествие завершалось там же, откуда началось.

Тюрьма Кабильдо, куда со всей Луизианы свозили настоящие отбросы общества, стояла как раз напротив собора святого Людовика, возле которого Селин когда-то села в экипаж Джеммы О’Харли.

Лежа под грязным рваным одеялом на топчане, служащем в камере кроватью, Селин думала об иронии судьбы, которая заставила ее совершить полный круг. Тонкая шерсть почти не спасала от холода и сырости, но охранники отобрали у узницы одежду, дабы лишить ее возможности даже думать о побеге.

Она улыбнулась, глядя на слабый лучик света, едва пробивающийся сквозь крохотное окошко, проделанное высоко в стене. Как глупа полиция! Никто на свете не решится спрятать ее, даже если она найдет силы и каким-то образом сумеет сбежать из старой крепости. Она совершенно одинока. Селин осознала эту горькую правду в тот момент, когда ступила на палубу корабля и повернулась спиной к Сан-Стефену.

Плавание превратилось в бесконечную череду дней и ночей, сменявших друг друга. Она постоянно мучилась и страдала оттого, что приступы не прошедшей до конца болотной лихорадки то и дело сменялись приступами морской болезни. Прикованная цепью к стене, она не выходила из крохотного помещения на нижней палубе, не имея ни сил, ни возможности вдохнуть свежего воздуха, взглянуть на звезды на ночном небе, ощутить привкус соли на губах. Рядом с ней не было никого, кто мог бы позаботиться о ней, кроме Джонатана Харгрейвса. Когда она отказывалась есть, он принимался кормить ее силой.

Перо не хотят, чтобы я привез им бездыханное тело. Они желают, чтобы я доставил вас живой, чтобы потом повесить.

Когда же мучительное путешествие наконец закончилось, ее заключили в тюрьму Кабильдо вместе с прочими арестантами, ожидающими своей участи. Ей не пришлось долго ждать, а судебное заседание, прошедшее под председательством недавно приехавшего в город судьи-американца по фамилии Беннет, оказалось самым коротким в истории Нового Орлеана. Дьюрелы, молодые супруги, прогуливавшиеся по улице в день убийства, подтвердили, что они видели ее с Жаном Перо часа за два до того, как было обнаружено его тело.

Домашний слуга Перо засвидетельствовал, что приносил Селин горячее какао. Вся челядь в один голос пересказывала кровавые подробности, как они, возвратившись с гулянья, обнаружили во дворе изуродованное до неузнаваемости тело своего молодого хозяина.

Соседи Селин не могли пролить свет на то, где она находилась в день и вечер убийств. Они не видели ни девушки, ни Персы в день смерти старухи.

– Она очень странная, не такая как все, – сообщила соседка, которая много лет жила неподалеку от их дома.

– Я никогда ей не доверял. И всегда считал, что она какая-то чудная. Из-за ее глаз, видите? У нее очень странные глаза, – заявил мужчина, которого Селин, насколько она помнила, видела всего раз или два в жизни.

На протяжении всего заседания суда мать и отец Жана Перо сидели в переднем ряду, жаждущие мести, испепеляющие девушку тяжелыми, злыми взглядами. Кто решился бы их осудить? Ведь убит их сын.

Коренастый джентльмен, назвавшийся Томасом О’Харли, говорил с ней перед началом суда. Он умолял Селин признаться, что она сделала с его дочерью. О’Харли просил сказать ему, где спрятано тело Джеммы.

– Я только хочу достойно похоронить мою маленькую принцессу, – рыдал он.

Селин очень подробно снова и снова рассказывала ему, что произошло тем дождливым вечером в сумраке кафедрального собора. Она клялась О’Харли, что понятия не имеет, куда пропала его Джемма. Он присутствовал и на суде, по-прежнему надеясь, что она сломается и признается в убийстве его дочери. Кто смог бы его обвинить? Его драгоценный ангелочек исчез без следа.

Никто даже не попытался доказать ее невиновность, и она была признана виновной в совершении двух убийств после полуторадневного слушания свидетелей. Никто из присутствующих, и меньше всех сама Селин, не удивился, когда ее приговорили к смерти.

После оглашения приговора судья предоставил ей последнее слово. Даже теперь, лежа в камере, она думала, какую жалкую картину являла в зале суда. Она настолько исхудала, что ее перепачканное аквамариновое бальное платье висело на ней словно на вешалке. Волосы были нечесаными и грязными, кожа приобрела желтоватый, болезненный оттенок, глаза ввалились. Она вспомнила, что ей едва удалось заговорить чуть громче, чем шепотом.

– Я ударила Жана Перо ножом ради самозащиты… Я не оставляла его в том состоянии, в каком его нашли… Я не могла убить Персу… Она была для меня как мать… Я очень ее любила… Я не боюсь смерти, потому что невиновна.

– Просыпайся, девочка, к тебе посетитель.

До слуха Селин, выводя ее из забытья, донесся голос охранника. Она откинула одеяло, подождала, пока перестанет кружиться голова, и наконец повернулась к охраннику, наблюдающему за ней сквозь решетчатое окошечко в тяжелой двери. Сегодня дежурил толстяк, от которого вечно пахло вином. Его румяные щеки были покрыты красными прожилками.

Селин облизала сухие губы:

– Вы мне?

– Тебе. Соберись, девочка. Пришел один джентльмен и хочет тебя видеть. Обещай не выкидывать никаких штучек, и я его впущу. – Лицо за решеткой исчезло.

За последние несколько дней Селин стала по-настоящему жалеть тюремщиков, которые день за днем вынуждены были находиться в сырых, покрытых плесенью стенах, терпеть зловоние, страдать от духоты в переполненных помещениях. Селин поплотнее завернулась в одеяло и спустила ноги с топчана, пытаясь привыкнуть к грязному ледяному полу под босыми ногами.

Откинув с лица волосы, Селин с удивлением думала, кто же мог прийти навестить ее. Она не знала никакого джентльмена, который мог бы прийти сюда, за исключением, может быть, Кордеро, но у нее все-таки хватало благоразумия не надеяться на его приход.

За дверью послышались приближающиеся шаги, отдающиеся глухим эхом от каменного пола. Головокружение прошло, но руки по-прежнему дрожали. Она молила Бога дать ей силы, чтобы выстоять. Кто-то в соседней комнате пронзительно закричал, и этот вопль, как обычно, потонул в вое и проклятиях, которые тут же полетели из-за других дверей, пока охранник не потребовал навести порядок. Стены Кабильдо видели уже не один бунт заключенных, и стражники всегда держались начеку. Камеры были битком набиты убийцами, прочими преступниками и рабами, иногда полусумасшедшими, иногда больными. Ей повезло: осужденных на смерть содержали в одиночной камере.

Селин снова закрыла глаза и, придерживая одеяло, начала раскачиваться взад и вперед. В памяти всплыл непрошеный образ Кордеро. Он ехал верхом вдоль берега на фоне сверкающего песка и пенящихся волн, высокий и гордый. Его блестящие волосы искрились в солнечных лучах. Позади него, на холме, густые заросли зеленого тростника раскачивались от свежего ветра.

Спрятав это видение в самые глубокие тайники своей души, Селин подумала: «Вспоминает ли он меня хотя бы иногда?»

В окошке снова появилось лицо охранника. Зазвенели ключи. Один оборот – и тяжелая кипарисовая дверь распахнулась.

Селин продолжала неподвижно сидеть на краешке топчана, сжимая руками одеяло. Толстый охранник пропустил в камеру Томаса О’Харли. Коренастый торговец средних лет был одет в дорогой, хорошо пошитый сюртук из шерсти, который выглядел в жалкой камере так же нелепо, как шелковые домашние туфли на пляже. В комнате вдруг стало очень тесно от присутствия двух крупных мужчин. Ее посетитель прочистил горло и окинул взглядом камеру.

Селин не сделала даже попытки заговорить с ним, чтобы облегчить начало разговора. Она просто ждала. Он, без сомнения, явился, чтобы в последний раз попытаться упросить ее рассказать, где находится его дочь.

Когда О’Харли наконец заговорил, то обратился к охраннику, а не к ней.

– Вы могли бы оставить нас наедине? – попросил он.

Охранник быстро взглянул на Селин:

– Не обижай его.

Это предупреждение даже не заслуживало ответа. Он прекрасно знал: у нее едва хватало сил, чтобы отогнать мух. Охранник вышел из камеры, но, даже после того как с шумом повернулся ключ, она не сомневалась: он остался ждать прямо за дверью.

Селин постаралась сосредоточить внимание на Томасе О’Харли. Что-то в нем изменилось с тех пор, как она видела его в суде. Он выглядел теперь куда более уверенным в себе, плечи его не были безвольно опущены, из глаз исчезло отчаяние. Он извлек из кармана сложенный листок бумаги и развернул его с такой осторожностью, словно имел дело с тончайшей, очень хрупкой драгоценностью.

– Я получил весточку от Джеммы, – тихо сказал он, с благоговением глядя на тонкую страницу. – Она жива.

Селин почувствовала облегчение, не только потому, что это оправдывало ее, снимало с нее подозрение, но и потому, что была по-настоящему благодарна Богу за то, что с белокурой улыбчивой девушкой, однажды обменявшейся с ней судьбой, не случилось никакой беды.

– Она в монастыре?

– Джемма? Конечно нет! – засмеялся О’Харли.

– Она сказала мне, что хочет стать монахиней. – Селин повторила то, что уже однажды рассказывала ему. Однако тогда он ей не поверил.

– Она не сообщает, где именно находится, только то, что жива, здорова, счастлива и о ней хорошо заботятся. Она пишет, что когда полностью придет в себя и почувствует, что готова, то приедет домой, но она хочет, чтобы и мне хватило времени осознать, что я не имею права выбирать для нее мужа. – Он улыбнулся Селин. – Можете мне поверить: я никогда больше не сделаю такой попытки.

Он продолжал рассматривать слова, написанные рукой дочери.

– Далее она пишет, что в ночь предполагаемой свадьбы она поменялась одеждой с молодой женщиной одного с ней роста, но с темными волосами. Все именно так, как вы рассказывали. Я показывал это письмо полиции, они прекратили ее поиски. Я лично хотел сообщить вам об этом. Должен сказать, что надеюсь, вы простите меня за то, что я усомнился в ваших словах, но вы должны понять, в каком отчаянии я был…

– Я понимаю. Боюсь только, что от ее приданого осталось очень мало. Большая часть денег пошла незаконнорожденным детям Александра. Извините…

Он не стал выслушивать ее извинения.

– У меня денег больше чем достаточно. Я просто очень рад, что Джемма жива. Селин, могу я что-нибудь для вас сделать?

– Для меня нельзя ничего сделать, не доказав, что я не убивала остальных. Но времени на доказательства не осталось.

Он подошел к высокому окну и проследил за лучом солнечного света, бегущим по каменной стене.

– У вас есть кто-нибудь, кто был бы с вами рядом, когда… когда они?..

– Когда меня будут вешать? Нет. У меня никого нет.

– Как вы можете сидеть здесь так спокойно, зная, что через два дня пойдете на смерть?

– Я не сделала ничего плохого. Я, может, и боюсь умереть, мистер О’Харли, но, поверьте, я не боюсь предстать перед Богом.

Он с трудом сглотнул и провел ладонью по лицу.

– Не хотел бы я, чтобы моя Джемма оказалась в полном одиночестве при подобных обстоятельствах.

О’Харли забормотал что-то себе под нос, словно обдумывая какую-то идею. Вдруг он резко повернулся, подошел к Селин и остановился рядом с ее топчаном:

– Я буду там в пятницу, Селин. Я провожу вас на эшафот.

Селин облегченно вздохнула. Он был совершенно чужим ей человеком, отцом другой девушки, но благодаря ему ей не придется в одиночестве встречать свой конец. Селин почувствовала, что ее глаза наполняются слезами. Она низко склонила голову. Горячая слеза упала на ее ладонь. Прошло некоторое время, прежде чем она нашла в себе силы заговорить.

– Благодарю вас, мистер О’Харли. О большем я не могла бы и мечтать.

– Где мы, черт возьми, находимся? – попытался выяснить Корд у Огюста.

Он стоял рядом с отцом на палубе его корабля «Прекрасная леди», вглядываясь в лабиринт темных водных протоков, которые, переплетаясь, вели в глубь болотистого берега Луизианы. В тяжелом воздухе стоял запах плодородной пахотной земли, которая веками накапливалась здесь слой за слоем. Покрытые мхом стволы кипарисов напоминали привидения, молча хранящие мрачные тайны. Такие уголки всегда сохранялись на самых дальних окраинах плантаций Моро, но у Корда никогда прежде не было времени заехать так далеко.

Огюст улыбнулся, чувствуя себя как дома, и, встав за штурвал, повел корабль по одному из каналов в глубь суши.

– Это залив Баратария. Веришь ты или нет, но, судя по присутствию ворон мы всего в нескольких милях от Нового Орлеана. Много прошло времени с тех пор, как я бороздил эти воды под флагом Картахены. Много воды утекло с тех пор, как я отдал часть захваченной добычи Жану Лафитту за право прятаться здесь.

Корд удивленно посмотрел на отца. Огюст же пристально наблюдал за каналом. Во время путешествия между сыном и отцом установилось немного странное и не слишком спокойное перемирие. В течение продолжавшегося несколько часов урагана, когда корабль швыряло по волнам словно скорлупку, Корд подумал было, что в Огюсте снова проснулось былое желание умереть в море и он решил прихватить с собой сына.