Текст книги "Друзья времен моей жизни среди индейцев"

Автор книги: Джеймс Уиллард Шульц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Да! Так и есть! Он нашей веры! Он пришел к нам почти мальчиком, он рос среди нас, он стал истинным последователем веры в Солнце! – воскликнул старый Белая Трава, и все остальные, сидевшие в кружке, одобрительно что-то пробормотали.

Я ничего не сказал. Я ни во что не верил за пределами этой жизни. Но должен совершенно искренне сказать, что участие в религиозных обрядах и церемониях пикуни не раз наполняло слезами мои глаза. Ни один из белых проповедников, которых я слышал, а слышал я многих, и среди них очень известных, не вели службу так искренне, с такими чувствами, как жрецы Солнца пикуни.

– Но ведь не только один лишь головной убор защищал моего отца и мать вместе с их детьми во время странствований по этим горам, – продолжал Тяжелые Глаза. – Когда мне было семь или восемь лет, мы оставили большой лагерь пикуни ниже по Медвежьей реке и поднялись сюда, чтобы ставить капканы на бобров. Было уже поздно, когда мы пересекли протоку из озера и, пока мы ставили вигвам в роще хлопковых деревьев. настал вечер. Уже в сумерках мы с сестрами стали собирать хворост для костра, а мой брат, Маленький Волк, собрал всех наших лошадей и погнал их выше на склон хребта, где они должны были пастись всю ночь. Он отошел совсем немного, когда справа от него раздался выстрел, и пуля попала в осину прямо перед ним. Он прыжком укрылся за деревом, крича нам: "Поднимающийся Волк! Тяжелые Глаза! Помогите! Враг стреляет в меня!"

– Это ошибка! Не бойтесь нас! Мы подумали, что вы кри! – крикнул нам стрелок на хорошем языке пикуни, и вышел к брату, он и еще много других людей, которые все показывали нам знак мира и кричали, что они наши друзья. Это был Белый Бобер, вождь кутенаи, и девять человек из его лагеря. Они обняли моего брата и вместе с ним вошли в наш вигвам, где их приветствовал мой отец.

– Мне плохо от того, что сделал, выстрелил в твоего сына, – сказал ему Белый Бобер. – Ведь я мог убить его! Мы пересекли ваш след в долине, ниже этого места, пошли по нему и вдалеке увидели вас: мы подумали, что вы – семья полукровок кри. Мы их не любим, как ты знаешь. Они не имеют права ходить здесь, в наших и ваших горах, охотиться тут и ставить капканы. Поэтому мы решили вначале забрать ваших лошадей, а потом всех вас убить. О, как я рад, что промахнулся!

– Не говори больше об этом Все хорошо. Входите в мой вигвам, ты и твои люди, и мы поедим и покурим, – ответил отец, и все приняли приглашение.

Мой отец быстро наполнил свою большую трубку и передал ее вождю, чтобы то ее зажег. Она пошла по кругу, началась беседа. Мы узнали, что кутенаи стоят на Средней Вилке у Двух Талисманов, далеко за горным перевалом. Отец сообщил гостям новости из лагеря пикуни, откуда мы пришли. Моя мать и сестры приготовили нам прекрасное угощение – жареные вяленые бизоньи языки, вяленые корни камасса и бизоньи ягоды¹¹.

Ну, а после еды трубка снова пошла по кругу, и Белый Бобер сказал отцу:

– Поднимающийся Волк, ужасная ошибка, которую мы сделали, приняв вас за полукровок кри, может повториться в любое время, и ее могут сделать как мы, так и любое другое племя, обитающее в этих горах. Все они ваши друзья – Плоскоголовые, пенд д'орелли, стонис и даже живущие далеко на западе нез-персе. Все они хорошо знают тебя, знают твое имя, Поднимающийся Волк. Сейчас я хочу дать тебе совет, что нужно тебе сделать для того, чтобы мы или они не ошиблись больше, приняв тебя за врага, и я думаю, тебе нетрудно будет это сделать. Сделать нужно вот что: на тропинках, ведущих к твоему лагерю, и в нескольких местах вокруг него нужно оставить метки, по которым тот, кто подойдет к лагерю, сможет узнать, кто ты такой. Это сделать просто: нужно только содрать с деревьев полоски коры и на белой древесине нарисовать изображение человека, а над ним – изображение волка на задних лапах.

– Как ты мудр, друг мой! И как глуп я, что сам не подумал об этом! За все, что вы для меня сделали, я подарю тебе лошадь – серую трехлетку из моего табуна. Возьми ее и отведи в свой лагерь, когда захочешь, – сказал мой отец.

На следующее утро отец содрал кору с деревьев вдоль тропы, ведущей к нашему лагерю, и с нескольких деревьев вокруг него, и на белой поверхности черной краской нарисовал знаки, обозначавшие его имя – человека и поднимающегося волка. И после этого он делал то же самое вокруг других наших лагерей, и это не раз спасало нас от нападения военных отрядов дружественных нам племен, живущих в горах или к западу от них. Когда мы с братом выросли, то сами рисовали для него эти знаки. Я рисовал лучше, и брат из-за этого злился. Хоть я и калека, карандаш все же держать могу. Дай мне один и лист бумаги, и я прямо сейчас нарисую тебе знак имени, и ты поместишь его в свою толстую книгу для белых людей.

Я дал ему, что он просил, и через несколько минут он сделал эскиз. Позднее мой сын срисовал его чернилами, так что его можно было сфотографировать для этой книги.

Сделанное Тяжелыми Глазами изображение имени его отца (Поднимающегося Волка)

ГЛАВА 4.

Поднимающийся Волк и его дети сражаются с ассинибойнами на озере Святой Марии.

Наши охотники вернулись в полдень, их лошади сгибались под грузом жирного лосиного мяса. Старый Белая Трава сопровождал процессию – его руки были покрыты запекшейся кровью.

– Я это сделал! – крикнул он нам. – Я помог разделать этих животных, и эта молодая женщина, убившая лосей, отдала мне шкуру одного из них, и оба языка. А теперь помогите мне слезть с лошади. Мы осторожно помогли ему слезть, и он проковылял через лагерь к своему вигваму, напевая песню радости. Все мы с улыбкой смотрели на то, как Вороньи Перья и мой сын расстелили на земле две лосиные шкуры и выложили на них мясо, а потом разделили его по вигвамам. Все женщины сразу забрали свои доли и понесли их к себе. Я увидел, как Сайо'пекина побежала к реке с охапкой покрытых белым жиром кишок, и понял, что это значит: у нас будет угощение из исапуот'систс (тушеной требухи). Мой рот при мысли об этом наполнился слюной. Между прочим, в давние времена пикуни называли племя Ворон исапуот'систс (искаженное исапуо), потому что те очень любили это кушанье.

Я смотрел, как Сайо'пекина промывает раз за разом несколько ярдов кишок, и пошел за ней, когда она понесла их в свой вигвам и положила в сковороду. В другой сковороде она порезала несколько фунтов лосиной вырезки на мелкие кусочки и набила ими кишки, вывернув их наизнанку, и, наконец, завязав концы кишок жилкой. Свернув их в спираль, она положила их на горячие угли костра и хорошо обжарила, переворачивая с помощью двух палочек, а потом переложила в котелок с кипящей водой и продержала там несколько минут. Наконец она выложила их на сковородку, порезала на кусочки и протянула нам. Мы ели и хотели, чтобы этой еды было больше. В процессе готовки из мяса выделялся сок, который смешивался с белым жиром, который покрывал кишки и теперь был внутри. Это был самый лучший способ приготовить мясо. Я хорошо помню, как наш друг, доктор Джордж Берд Гриннел рассказывал нам, что в давние времена, когда он был на озере Святой Марии, мы угощали его исапуот'систсом, который приготовил Хвостовые Перья Перешедший Холм. Он сказал тогда:

– Апикуни, если ты откроешь ресторан в Нью-Йорке и будешь готовить там только это блюдо (вместе с бутербродами и кофе), то тебя ждет большой успех. Все эпикурейцы города будут приходить к тебе, чтобы отведать исапуот'систс.

– Городская жизнь не для меня. Лучше я буду нищим здесь, чем миллионером в Нью-Йорке, – ответил я.

Во всех вигвамах нашего маленького лагеря старые друзья наслаждались едой – исапуот'систсом, жареной печенкой, рубцом и лучшими кусками жирного лосиного мяса, а потом, набив желудки, мы уселись на удобные лежанки. Потом женщины отправились на хребет, чтобы набрать ягод ирги, а мы, мужчины, собрались на берегу озера, чтобы покурить и поговорить.

– Однажды с моим отцом случилось странное происшествие – здесь, прямо за этим хребтом, на самом южном маленьком притоке реки Обрывистых Берегов, – сказал Тяжелый Глаза.

– Мы стояли лагерем прямо здесь, и однажды утром отец пошел ставить капканы на бобров вдоль речки. Пока он ставил последний из них, то увидел лося, вышедшего на другой берег бобрового пруда, выстрелил и убил его. Потом он сел на лошадь, пересек реку там, где она вливалась в пруд, спустился к лосю, освежевал его и разделал. Мясо было достаточно жирное для этого времени лета – месяца Зрелых Ягод, так что он взял его столько, сколько смог погрузить на лошадь, и отправился в лагерь, ведя лошадь в поводу. Он перепрыгнул узкую протоку, вытекавшую из пруда, но лошадь уперлась и не пошла за ним. Он хлестал ее веревкой, отчего лошадь сильно разозлилась – она трясла головой, ржала и брыкалась. Теперь разозлился сам отец – он стал ругать лошадь, называть ее плохой бесполезной скотиной. Может быть, лошадь его поняла – она издала длинное ржание, словно говоря: "Я покажу тебе, какая я бесполезная" и длинным прыжком скакнула через протоку. Но в момент прыжка мягкая почва берега под ней провалилась, и она упала на спину, оказавшись в воде и мягкой гряди, покрывавшей дно протоки, и так лежала, молотя ногами по воздуху, не в силах подняться на ноги. Отец продолжал стегать ее, но это было бесполезно, и скоро она затихла.

– Ты ленивая тварь, стоишь меньше чем ничто, и даже не пытаешься подняться! Ну так лежи тут и подыхай, – сказал ей отец, очень рассерженный, а сам присел рядом, чтобы отдохнуть, и, будучи очень усталым, почти сразу уснул.

Друзья мои, пока он спал, ему было послано видение: к нему прилетела колибри и сказала:

– Я вижу, что у тебя неприятности, но не отчаивайся; я помогу тебе. Просто встань и снова потяни повод, и все у тебя будет хорошо.

Отец проснулся, вскочил и снова потянул веревку, и тут лошадь с трудом наполовину повернулась, уперлась передними ногами о берег, приподняла зад и повернулась на живот, поднялась и вышла на берег. Отец был более чем удивлен – он не мог понять, как колибри могла заставить лошадь повернуться и выбраться из этой грязи. Но она была здесь, стояла на земле с опущенной головой, дрожала, грязь и вода стекали с тюка с мясом, которое теперь пришло в полную негодность, потому что песок с него смыть полностью невозможно, как ни старайся. Поэтому он сгрузил его там же и оставил волкам, а сам нашел место, где дно протоки было твердым, вернулся к лосиной туше и нагрузил лошадь оставшимся мясом. Когда он вернулся к нам, давно стемнело, и он рассказал нам о своем странном видении. Как же смогла эта маленькая птичка, самая маленькая из всех, поднять лошадь из грязи!

– Ах! Это действительно странно и удивительно! – воскликнул Курчавый       Медведь.

– А по мне, так ничего странного нет, – сказал Белая Трава. – Солнце дает нашим братьям, зверям и птицам, силу помогать нам, и дает ее достаточно и маленькой колибри, и самым большим из наших помощников, например таким как настоящий медведь.

– Да, конечно. Все это делает Солнце, – сказал Курчавый Медведь, и все остальные знаками выразили свое согласие.

– Скажи, Тяжелый Глаза, – спросил Белая Собака, – хотя у твоего отца и были сильные священные помощники, волк и колибри, все же он и вы, его дети, не всегда могли избежать нападения врагов?

– Да, мы не однажды сражались с ними. Самое тяжелое сражение с ними было на береги нижнего из озер Святой Марии, – ответил Тяжелые глаза.

– Мы зимовали в форте Бентон, где мой отец был охотником, а я помогал ему. Работа была нетрудной – отъехав недалеко от форта, можно было встретить стадо бизонов, погнаться за ними на наших быстрых скакунах, убить сколько нужно, освежевать и разделать, а потом приезжали наши работники с вьючными лошадьми и фургонами, которые отвозили в форт мясо и шкуры. Иногда вместо того, чтобы охотиться на бизонов, мы ради разнообразия должны были добыть на равнинах несколько антилоп, а то и дойти до реки Тетон, или пересечь реку (Миссури) и подняться до отмели Шонкин, чтобы там добыть несколько оленей или лосей.

Когда настала весна, отец заволновался и часто стал говорить мне:

– Жить тут, в этих глиняных стенах, мне надоело. Мне воздуха не хватает. Я хочу вернуться в горы, поставить там лагерь и ставить капканы на бобров.

– Да, конечно, – сказал я наконец. – Я вижу, что ты не будешь счастлив, пока не уйдешь отсюда, так попроси агента освободить нас от службы на компанию.

Мой отец пошел к нему, Большому Ножу (Джеймсу Доусону), очень доброму человеку и большому начальнику, и попросил его отпустить нас.

– Но ведь ты, Поднимающийся Волк, и твой сын, Тяжелые Глаза, нанялись ко мне на три зимы и три лета, и оба подписали об этом бумагу, – сказал тот.

– Я знаю, что это так, вождь, но большие горы зовут меня; я хочу пойти туда и там поставить свой лагерь, я задыхаюсь здесь, в этих стенах из сухой грязи.

– Да, я знаю, что ты чувствуешь. Я чувствую то же самое. Я тоже хотел бы пойти в горы, бродить по ним, жить в вигваме. Ладно, я отпускаю тебя и твоего сына на все лето, до месяца Падающих Листьев, но ты должен пообещать, что продашь мне все добытые вами бобровые шкуры, а не понесешь их к северным торговцам на Большую Северную реку (Саскачеван).

Отец с этим согласился, и на следующий день мы оставили форт, ведя с собой два фургона и тридцать верховых лошадей. Нас было: отец с матерью, моя сестра Лиззи, вдова, и трое ее маленьких детей, моя женщина и я сам. Я взял ее за два месяца до этого, и мы не успели достаточно хорошо друг друга узнать.

От форта мы отправились прямо к озеру Святой Марии, любимому месту охоты моего отца. По пути мы остановились на опушке соснового леса на Северной Вилке Маленькой реки (Молочная река), и там у отца было плохое видение: он увидел большую змею. Он проснулся, разбудил нас и рассказал об этом, и сказал, что мы должны быть очень осторожны, потому что большая змея предвещает большую опасность, которая поджидает нас. Мы знали, что это так. На следующее утро, когда мы отправились дальше, я велел моей сестре Лиззи управлять моим фургоном, моя женщина сопровождала наш табун, а я был впереди, внимательно высматривая врагов, но ничего не видел – ничего, что бы меня встревожило в тот день.

После полудня мы пересекли протоку. у нижнего из озер Святой Марии и встали лагерем у узкой полоски леса у нижней части озера, где часто прежде останавливались и несколько раз зимовали. Мы тогда не называли эти озера именами, которые дали им белые; мы просто называли их Внутренними озерами, как их всегда называли пикуни. Несколько лет спустя мой отец вместе с Черными Накидками поставил на берегу нижнего озера большой крест и назвал два озера именем святой женщины Черных Накидок, которая, как они говорили, родила сына, хотя мужчины у нее не было…

– Еще одна большая ложь Черных Накидок, – пробурчал Вождь Воронов.

– Да! – воскликнули остальные.

– Конечно, ложь, – продолжил Тяжелые Глаза. – Но тем самым днем, когда мы поставили лагерь и ужинали, мой отец сказал то, что я никогда не забуду:

– Мать, дети мои, – сказал он, когда набил трубку и удобно уселся, чтобы покурить, – эти озера и горы вокруг них – самое прекрасное место в нашей стране. Они так прекрасны, так удивительны, что я уверен в том, что белые однажды захватят их.

Моя мать улыбнулась.

– Иногда ты словно теряешь разум. Все, что нужно или будет нужно белым в этой стране – бобровые и другие меха, которые мы добываем для них, – сказала она. Но как же он оказался прав!

– Ай! Твой отец был наделен Солнцем великой силой, он мог предвидеть, что должно случится, – сказал старый Белая Трава.

– Так вот, – продолжал Тяжелые Глаза, – ночь прошла спокойно, настало утро, и после завтрака мы с отцом спустились к реке и поставили все четырнадцать капканов, поймали форель, а я добыл гуся.

Вождь Ворон

Белый Теленок, сын старого вождя Белого Теленка

После полудня, когда я отдыхал в своем вигваме, я внезапно почувствовал боль в спине. Она не проходила, и я знал, что это плохой знак – подтверждается видение моего отца. Я был

уверен, что нам грозит близкая опасность. Мною овладело беспокойство – пока не стемнело, я много раз выходил из вигвама и осматривался, но не заметил ничего подозрительного. На закате я вместе со своей женщиной вышел на равнину ниже озера, собрал наш табун и отвел его в лес, поближе к нашему вигваму, и там стреножил вожаков. Настала ночь. Я сидел на своей лежанке и смотрел на свою женщину, которая по другую сторону костра готовила гуся, которого я добыл. Она жарила его, часто поворачивая, чтобы он хорошо подрумянился, но я чувствовал, что не хочу его есть. Боль в спине все усиливалась. Наша собачка, единственная, какая у нас была, заболела – она жалобно повизгивала. Все было плохо, все указывало на опасность, ужасную опасность, которая нам угрожала.

Когда гусь был готов, моя женщина разделила его между нами. Мой отец только раз откусил и отодвинул свое блюдо. Я со своей тарелки съел только маленький кусочек. Отец смотрел на меня, а я на него, и я понял, что он тоже чувствует опасность, но ничего не говорит, чтобы не беспокоить раньше времени женщин и детей. Пора было ложиться спать, и я попросил мою женщину пойти со мной напоследок взглянуть на лошадей, и, когда мы были у табуна и в вигваме нас не было слышно, я сказал ей:

– Мы в опасности: я чувствую, что она близко. Мой отец во сне видел большую змею, моя спина болит, наша собачка заболела – все это предупреждает нас об опасности. Если что-то случится, если в этот момент мы окажемся не вместе, ты должна прийти ко мне с ружьем и боеприпасами и заряжать его, как только я выстрелю.

– Ты знаешь, что я не трусиха, – сказала она. – Я буду помогать тебе, пока смогу стоять на ногах.

Мы в последний раз посмотрели на лошадей, вернулись в вигвам и легли спать.

Спать я не мог. Я лежал, чувствуя, что вот-вот что-то случится, и немного спустя услышал, что с лошадьми что-то происходит -те, которых я стреножил, брыкаются и ржут. Я подумал, что это, быть может, настоящий медведь хочет убить одну из них. Я разбудил мою женщину и сказал ей, что пойду и посмотрю, что происходит с лошадьми. Мой отец тихо сказал мне¸ чтобы я кричал, увидев опасность. Мы не раздевались, даже дети Лиззи, даже мокасины не снимали, потому что ощущали беспокойство и страх от близкой опасности.

Я на четвереньках выполз из вигвама и направился к лошадям, они больше не прыгали и не ржали – они шли, освобожденные от привязи, через лес, и я понял, что враги уводят их. Луны не было, но звезды на ясном небе давали немного света. Я встал и, пройдя через лес, увидел выходящего из него человека, который вел лошадей.

Я выстрелил в него, он громко вскрикнул и упал, а лошади побежали обратно в лес. При вспышке выстрела я увидел, что мужчина был ассинибойном. Ошибиться я не мог – в форте Больших Ножей в устье Лосиной реки¹² я видел многих из них и знал, как они одеваются и какие у них прически.

Когда я выстрелил, отец, моя женщина и сестра Лиззи выскочили из вигвама и бросились мне на помощь, а враги, прятавшиеся в лесу с нашими лошадьми, стали в них стрелять. Они спрятались за фургонами, все еще загруженными провизией и другими припасами, и я побежал к ним и взял у моей женщины другое ружье, отдав ей то, из которого стрелял, чтобы она его перезарядила. У Лиззи тоже было ружье – гладкоствольное кремневое, купленное у северных торговцев, как и у моего отца. Она была в ярости. Она громко пела военную песню пикуни и кричала врагам:

– Собаки! Вы не убьете моих детей!

Она выстрелила в мужчину, который приблизился к нам, и я увидел, как тот упал.

Враги продолжали стрелять в нас, а мы в них, целясь по вспышкам их ружей. Их защищал лес, нас фургоны, стоявшие в тридцати шагах перед нашими вигвамами. Моя мать и трое детей Лиззи оставались в вигваме, потому что отец велел им на выходить оттуда и лечь на землю, чтобы вражеские пули их не задели. Также он велел им сохранять спокойствие и не кричать. Но сейчас, когда мы стреляли по врагам, а они по нам, Мэри, старшая девочка, стала плакать, а две ее сестры начали кричать и звать маму, и моя мать, как мы слышали, пыталась их успокоить, а Лиззи кричала, чтобы они закрыли рты и лежали спокойно.

Враги тоже слышали крики в вигваме. Они были хитрыми, эти ассинибойны, и сердца их были холоднее зимнего льда. Пока одни из них продолжали стрелять в нас, укрывшихся за фургонами, другие проползли к вигваму сзади. намереваясь войти в него и убить тех, кто был внутри. Они стали выдергивать колышки, которыми крепилась к земле обшивка вигвама, и пролезать под ней, и моя мать это услышала и вместе с детьми выскочила наружу. В это же время враги стали стрелять по нам с другой позиции, к северу от фургонов.

И тогда отец крикнул нам:

– Скоро они станут стрелять со стороны вигвама! Если они нас окружат, мы будем уничтожены! Мы должны укрыться в лесу, идите за мной!

– Да! Идем! Дети, держите рты закрытыми! – сказала Лиззи.

– Мы должны ползти, прижимайтесь к земле, пока не отойдем от них подальше, – сказал я.

– Да, так. А теперь следуйте за мной, – ответил отец.

Мы отползли на сотню шагов или больше, добрались до рощи, потом встали на ноги и немного постояли, прислушиваясь. Враги продолжали стрелять по фургонам, больше мы по пути ничего не слышали. Мы прошли через лес к озерной протоке, спустились к широкому мелкому броду и там, держа детей на руках, ее перешли. В это время враги перестали стрелять – несомненно, они поняли, что за фургонами нас нет. Мы прошли вниз по каменистому восточному берегу, потом ушли с него в осиновую рощу, поднялись выше на склон хребта и там отдохнули. На душе у нас было тяжело, просто ужасно.

Моя мать начала плакать:

– Мы все потеряли, – причитала она, – наших лошадей, наши фургоны, всю нашу одежду, все вещи, которые так нам дороги, потому что они служили нам много зим!

Моя женщина плакала с ней в унисон, и дети тоже. Только Лиззи не потеряла присутствия духа:

– Мы целы! Мы здоровы и полны сил! У нас будут другие лошади и фургоны, мы скоро приобретем все, что потеряли! Все это ерунда, птичья голова¹³! – говорила она так настойчиво, что мой отец и я улыбнулись.

Настало утро. Мы увидели своих лошадей, которые паслись на большой равнине ниже озера. Над нашим вигвамом поднимался дым, в него входили и выходили люди, другие разбирали содержимое наших фургонов. Когда солнце проделало небольшой путь в синеве, несколько врагов привели лошадей, оседлали нескольких из них нашими седлами и остальных навьючили теми из наших вещей, которые им приглянулись. Потом они принесли много сухих веток, обложили ими фургоны и вигвам и подожгли. Моя мать и моя женщина снова заплакали, дети тоже – они видели, как все наше добро пропадает в дыму и пламени. Лиззи грозила врагам кулаком и называла их ассинибойнскими собаками. Мы с отцом ничего не говорили – мы думали о том, как трудно будет нам и как долго это будет – восстановить все, что мы потеряли. Мы смотрели, как враги спускаются по равнине с нашими лошадьми и в устье Быстрой реки пересекли более широкую реку и ушли на восток за хребет. Мы знали, что возвращаться на место, где стоял наш лагерь, бесполезно: ничего из того, что могло бы нам пригодиться, мы бы там не нашли. Свои капканы мы бросили. Мы перешли хребет и направились к Средней Вилке Маленькой реки, и по пути я подстрелил чернохвостую олениху, стельную и жирную. Так что еды нам хватало, и мы хорошо поели, поджарив мясо на горячих углях. И Лиззи улыбнулась:

– Все-таки мы убили двоих их этих собак-ассинибойнов! Я снова говорю: ничего страшного, птичья голова!

Мы с отцом тоже улыбнулись, но у матери и моей женщины сил на улыбку не нашлось.

Когда, спустившись по Медвежьей реке, мы отделились от своих людей, мы знали, что скоро они вернутся в горы, чтобы заготовить новые шесты для вигвамов. Мы направились на юг и тут, на реке Двух Магических Хижин, нашли их большой лагерь и направились прямо к вигваму моего дяди, Три Солнца. Туда же пришли многие родственники и друзья, которые беспокоились, почему мы пришли пешком, и, когда отец рассказал им, что на Внутренних озерах на нас напали асинибойны, сожгли наш вигвам и фургоны и забрали все наше имущество и увели лошадей, они посочувствовали нам и сказали, что поделятся с нами своими вещами, чтобы возместить то, чего мы лишились. Три Солнца дал нам пять лошадей, другие дали по одной, две, три или больше – всего получилось двадцать пять. Несколько женщин принесли новые белые выделанные бизоньи шкуры и сделали нам большой вигвам. Другие принесли кожу для подкладки вигвама, парфлеши, оленью кожу для одежды, вяленую пищу, кухонную посуду, седла, ножи и топоры, все необходимое для шитья, бизоньи шкуры и одеяла для постелей. Еще до заката у нас было все, что мы потеряли – кроме фургонов и упряжи.