Текст книги "Звездный хирург"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Они вдвоем шли вдоль пляжа, когда Мэрчисон произнесла:

– Я не знала, что вы улетаете. Я переоденусь и провожу вас.

У шлюза их встретил монитор. Увидев, что Конвей не один, он спросил:

– Доктор Конвей? Стартуем через пятнадцать минут, сэр, – и вежливо удалился.

Конвей остановился около переходника. Мэрчисон взглянула на него, но он не смог ничего прочесть на её лице, таком прекрасном и желанном. Он докончил рассказ о важности своей миссии, говорил сбивчиво и глотая слова, а когда в переходнике послышались шаги возвращавшегося монитора, притянул Мэрчисон к себе и крепко поцеловал. Он не понял, отозвалась ли она на поцелуй. Все произошло так внезапно, так грубо...

– Я улетаю месяца на три, – сказал он, одновременно объясняя и извиняясь. Потом принужденно улыбнулся и добавил:

– И наутро в содеянном не раскаюсь.

8

В каюту Конвея проводил офицер. На рукаве его кителя, помимо знаков различия, имелась нашивка врача. Звали майора Стиллменом. Он разговаривал тихо и вежливо, но у Конвея создалось впечатление, что майор не из тех людей, которых можно чем-либо ошеломить. Стиллмен сказал, что капитан корабля рад будет принять доктора в холодной рубке после первого прыжка и лично приветствовать на борту.

Немного позже Конвей встретился с капитаном звездолета полковником Вильямсоном, который разрешил ему свободно передвигаться по кораблю.

Подобными привилегиями пользовались отнюдь не все, а потому Конвей искренне поблагодарил полковника, но вскоре оказалось, что, хотя никто не подал вида, в рубке он лишний, а отправившись изучать звездолет, он дважды заблудился. Тяжелый крейсер «Веспасиан» был гораздо больше, чем Конвею показалось с первого взгляда. Очутившись с помощью монитора, наделённого слишком уж равнодушной физиономией, в известной ему части корабля, Конвей решил провести остаток пути в своей каюте и ознакомиться в подробностях с предстоящим заданием.

Полковник Вильямсон снабдил его копиями свежих отчётов, поступивших по каналам Корпуса мониторов, но начал Конвей с изучения материала, который вручил ему О'Мара.

ЭПЛХ Лонвеллин, проходивший курс лечения в Космическом госпитале, направлялся, как выяснилось, на планету, о которой ходили малоприятные толки, в практически неисследованной области Малого Магелланова Облака.

Выздоровев, он возобновил прерванное путешествие, а несколько недель спустя вышел на связь с мониторами. Лонвеллин утверждал, что условия жизни на планете с социологической точки зрения неимоверно сложные, а с медицинской – варварские, и просил совета опытного врача, без которого отказывался приступать к изменению ситуации в этом поистине несчастном мире. Он также запрашивал мониторов, могут ли они прислать ему на помощь группу существ класса ДБДГ, которые действовали бы как сборщики необходимой информации, поскольку аборигены представляют тот же класс и чрезвычайно враждебно относятся к инопланетянам, что весьма затрудняет деятельность Лонвеллина.

Уже сам факт, что Лонвеллин, с его могучим интеллектом и искушенностью в решении сложных социологических проблем, обращается за помощью, вызывал по крайней мере удивление. Видимо, все пошло шиворот-навыворот, и Лонвеллина хватало только на то, чтобы защищаться.

Согласно его отчёту, он некоторое время наблюдал за планетой из космоса, слушал через транслятор местные радиопередачи и сразу же обратил внимание на наличие на планете космопорта. Собрав и проанализировав все сведения, какие считал нужными, Лонвеллин выбрал место для посадки. По его мнению, планета, которую аборигены называли Этлой, была когда-то процветающей колонией, но потом экономическое развитие застопорилось, и сейчас контактов с метрополией почти нет. Это «почти» означало, что первый шаг Лонвеллина – заставить аборигенов доверять свалившемуся с неба чужаку довольно-таки устрашающего вида – существенно упрощается. Обитатели Этлы должны были иметь представление об инопланетянах. Так что Лонвеллин прикинулся бедным, перепуганным, слегка туповатым существом, совершившим вынужденную посадку из-за неисправности звездолета. Для ремонта он предполагал потребовать совершенно ненужные куски камня и железа и притвориться, будто с трудом понимает, о чем говорят этлане. В обмен на бесценный хлам он готовился предложить нечто более полезное и рассчитывал, что предприимчивые аборигены, которые наверняка найдутся, клюнут на его удочку.

Он ожидал, что тут его начнут безжалостно эксплуатировать, но не имел ничего против, поскольку постепенно положение должно было измениться.

Вместо полезных вещиц он будет предлагать ещё более полезные услуги. Он известит всех в округе, что корабль починить невозможно, и со временем местные примут его как своего. Дальнейшее же – вопрос времени, а здесь Лонвеллину торопиться было некуда.

Так он приземлился рядом с дорогой, соединявшей два городка, и вскоре получил возможность явить себя аборигену. Тот, несмотря на осторожность Лонвеллина и многократные призывы через транслятор, бежал.

Несколько часов спустя с неба посыпались примитивные ракеты с химическими боеголовками. Лесистая местность, в которой совершил посадку Лонвеллин, оказалась зараженной летучими химикатами. Забушевал пожар.

Лонвеллин не мог продолжать работу, не выяснив, почему этлане, знакомые с космическими перелетами, проявляют такую вражду к инопланетянам. Поскольку сам он на роль интервьюера не годился, то запросил помощи землян. Вскоре на Этлу прибыли специалисты Корпуса мониторов по первому контакту, оценили ситуацию и принялись действовать, судя по всему, в открытую.

Они установили, что аборигены боятся инопланетян потому, что считают их переносчиками болезней. Любопытно, однако, что их не пугали гости из космоса, принадлежавшие к той же расе, что и они сами, хотя вполне естественно было бы обвинить в распространении заболеваний именно их; ведь медициной признано за факт, что заразные болезни инопланетян не передаются существам других видов. И тем, кто путешествует в пространстве, следовало бы это знать, подумал Конвей. Он попытался разобраться в странном противоречии, напрягая утомленный мозг и заглядывая иногда в материалы о колониальной политике Федерации, но его оторвал – чему он был несказанно рад – приход майора Стиллмена.

– Мы прибудем на Этлу через три дня, доктор, – проговорил майор, – и, по-моему, самое время вам потренироваться в методике «плаща и кинжала». Я имею в виду умение носить этланскую одежду. У них там принят весьма своеобразный наряд, я бы даже сказал – привлекательный, хотя не с моими коленками расхаживать в килте...

Стиллмен объяснил, что мониторы на Этле действовали двумя различными способами. Первая группа проникла на планету тайно, предварительно изучив язык и облачившись в национальные костюмы. Большего не требовалось, поскольку физиологическое сходство землян и этлан было поразительным. Эти агенты сообщают наиболее ценные сведения, и пока никто из них не попался.

Вторая группа явилась с официальным визитом и переговоры вела через трансляторы. Её члены заявили, что узнали о бедствиях населения Этлы и прилетели оказать медицинскую помощь. Этлане позволили им остаться, упомянув, что они – не первые, что раз в десять лет на планету садится имперский звездолет с грузом новейших лекарств на борту, однако ситуация продолжает ухудшаться. Мониторам разрешили попробовать её исправить, но ненавязчиво дали понять, что воспринимают их как залётных шарлатанов.

Разумеется, когда речь зашла о Лонвеллине, мониторы продемонстрировали полное неведение.

По словам Стиллмена, положение было исключительно сложным, о чем свидетельствовали доклады тайных агентов. Но у Лонвеллина имелся замечательный по своей простоте план вмешательства. Узнав его суть, Конвей пожалел, что столь старательно лечил Лонвеллина. Если бы он не пыжился перед ЭПЛХ, то сидел бы сейчас в госпитале, а не мотался по космосу. Этот тип с претензиями на исцеление населения планеты вызывал у Конвея смешанные, но далеко не теплые чувства.

Этла изнемогла от болезней и от суеверий. Отношение аборигенов к Лонвеллину было яркой иллюстрацией их нетерпимости к тем, кто разнился с ними внешне. Первые две характеристики усугубляли третью, а она, в свою очередь, влияла на них. Лонвеллин надеялся разорвать порочный круг, добившись излечения значительного числа болящих, причем такого, которое не смогли бы отрицать даже самые бестолковые и фанатичные аборигены. После чего мониторам надлежало объявить, что всеми их действиями руководил ни кто иной, как Лонвеллин. Этлане устыдятся своей ненависти и станут, хотя бы на какое-то время терпимее к инопланетянам. Лонвеллин рассчитывал, что сумеет тогда завоевать их доверие и постепенно осуществит свой замысел превращения Этлы в разумный, счастливый, процветающий мир.

Конвей сказал Стиллмену, что он не эксперт в подобных вопросах, но ему план представляется толковым.

– Да, – ответил майор, – если сработает.

За день до выхода в расчетную точку капитан пригласил Конвея заглянуть на пару-тройку минут в ходовую рубку. Там как раз производились вычисления для последнего прыжка. Звездолет пролетал сравнительно близко от двойной системы, одна звезда которой представляла собой нестабильную переменную. Потрясенному Конвею подумалось, что такого рода зрелища заставляют людей ощущать свою слабость и одиночество, побуждают искать компании и говорить, говорить, чтобы тебя не расплющило всмятку это грозное величие. Все барьеры рухнули, и нотки, прозвучавшие вдруг в голосе капитана Вильямсона, подсказали Конвею, что капитан тоже человек и что на затылке у него тоже растут волосы, которые время от времени встают дыбом.

– Э... Доктор Конвей, – произнес капитан, – мне не хотелось бы, чтобы вы решили, что я критикую Лонвеллина, тем более, что он был вашим пациентом и, возможно, вы с ним подружились. Я также не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что меня, командира крейсера Федерации, раздражает положение мальчика на побегушках. Дело в другом...

Вильямсон снял фуражку и разгладил морщинку. Конвей заметил редкие седые волосы и морщины на лбу, обычно скрытом под козырьком. Капитан надел фуражку и вновь стал выдержанным и деловитым старшим офицером.

– Буду с вами откровенен, доктор, – продолжал он. – Я бы назвал Лонвеллина талантливым дилетантом. Такие, как он, постоянно мутят воду, перебегают дорогу профессионалам, ломают расписания и так далее. В общем-то, это не страшно, ибо ситуация на Этле требует срочного принятия мер. Но вот к чему я клоню; мониторы, выполняя задачи разведки, колонизации и обеспечения порядка, обладают известным опытом в разгадывании социологических головоломок наподобие этланской, при том, разумеется, что среди нас не найти ровни Лонвеллину с его способностями.

Да и плана лучше, чем его, у нас в настоящий момент нет...

«Интересно, – мелькнула у Конвея мысль, – капитан рассуждает о чем-то конкретном или попросту выпускает пар?» По прежним встречам с Вильямсоном Конвей не замечал за ним склонности плакаться кому-либо в жилетку.

– Поскольку в руководстве операцией вы второе лицо после Лонвеллина, – закончил капитан, – вам, на мой взгляд, следует знать не только то, что мы делаем, но и то, о чем мы думаем. На Этле действует в два раза больше наших агентов, чем мы думаем. На Этле действует в два раза больше наших агентов, чем известно Лонвеллину, и мы сейчас направляем туда дополнительные силы. Лично я очень уважаю нашего приятеля-долгожителя, однако не могу отделаться от ощущения, что он не вполне отдает себе отчёт в запутанности ситуации.

Помолчав, Конвей сказал:

– Я удивился тому, что для культурной миссии был выбран такой корабль как «Веспасиан». По-вашему, ситуация... гм... чревата опасностью?

– Да, – ответил капитан.

Внезапно громадная двойная звезда исчезла с обзорного экрана, на котором появилось изображение солнца класса О; в десяти миллионах миль от него виднелась серебристая искорка – планета назначения. Прежде чем Конвей успел задать хотя бы один из неожиданно возникших у него вопросов, капитан Вильямсон сообщил, что корабль вышел из гиперпространства и что теперь, до посадки, он будет очень занят, а потом вежливо выпроводил Конвея из рубки, посоветовав на прощание как следует выспаться. Конвей вернулся к себе в каюту и разделся, причем, как с удовлетворением отметила некая часть его сознания, почти машинально. Вдвоем со Стиллменом они последние несколько дней носили традиционные этланские костюмы – блузу, килт, пояс с сумкой, берет и длинный, до икры, кинжал, – и Конвей настолько свыкся со своим нарядом, что даже обедал в нем в офицерской кают-компании. Разоблачаясь, он размышлял над словами капитана.

Вильямсон полагал, что ситуация на Этле опасна и усматривал причину направления туда тяжелого крейсера именно в мнимом сгущении туч. Но в чём он разглядел эту опасность? Никакой военной угрозы, разумеется, не существовало. Нападение на корабль Лонвеллина причинило вред разве что благим намерениям ЭПЛХ. Значит, тут что-то другое. И вдруг Конвея будто осенило.

Империя!..

Упоминание о ней содержалось в отчётах представителей Федерации на Этле и в Агентурных сведениях, но прямого контакта до сих пор установить не удалось, что было неудивительно, поскольку, не будь Лонвеллина с его проектом, разведочные звездолеты мониторов проникли бы в этот сектор галактики лишь через пятьдесят лет. Об Империи известно было только то, что её власть распространяется на Этлу и что раз в десять лет она присылает на планету медицинскую помощь. Состав помощи и интервалы между поступлениями очередных её порций, по мнению Конвея, прекрасно характеризовали тех, кто отвечал за её отправку. С медициной в Империи, вероятно, туго, иначе лекарства, которые они переправляли на Этлу, рано или поздно справились бы с частью болезней. Похоже, что и с деньгами дела обстоят не лучше, ибо в противном случае корабли прилетали бы чаще. Скорее всего, загадочная Империя – ничто иное, как метрополия с немногочисленными колониями вроде Этлы. Главное, однако, заключается в том, что Империя, которая регулярно помогает окраинному миру, вряд ли может быть угрозой Федерации. Пожалуй, отчёты убеждали в обратном. И капитан Вильямсон, подумал Конвей, укладываясь в постель, волнуется понапрасну.

9

«Веспасиан» сел. На обзорном экране в радиорубке Конвей увидел серую бетонную площадку около полумили в поперечнике. Растительность и космодромные постройки скрывались за дымкой испарений. Пыльный бетон устилала опавшая листва, по очень похожему на земное небу мчались облачка.

Кроме крейсера, на космодроме имелся один-единственный корабль – космический бот, стоявший поблизости от этланской базы мониторов, группы пустующих строений, которые власти Этлы сдали Федерации в аренду.

– Вы, конечно, понимаете, доктор, – раздался из-за спины Конвея голос Вильямсона, – что Лонвеллин не может покинуть свой звездолет и что на данном этапе физический контакт между ним и нами испортит наши отношения с аборигенами. Но вот большой экран. Простите...

Послышался щелчок, и взгляду Конвея предстала ходовая рубка корабля ЭПЛХ вместе с хозяином в натуральную величину.

– Приветствую вас, друг Конвей, – прогудел Лонвеллин. – Рад снова встретиться с вами.

– Я тоже, сэр, – отозвался Конвей. – Надеюсь, вы в добром здравии?

Его вопрос был не просто проявлением вежливости. Он хотел узнать, не случилось ли за прошедшее время нового «непонимания» на клеточном уровне между Лонвеллином и его личным врачом – разумной и организованной колонией вирусов, которая обитала в теле ЭПЛХ. Врач Лонвеллина как-то устроил в госпитале настоящий переполох, да такой, что там все ещё спорили, куда его причислить – к врачам или к заболеваниям.

– Я совершенно здоров, доктор, – ответил Лонвеллин и, посчитав, видимо, что с формальностями покончено, перешел прямо к делу. Конвей заставил себя сосредоточиться.

Ему предстояло координировать работу медиков, а поскольку медицинский и социологический аспекты этланской проблемы были взаимосвязаны, Лонвеллин посоветовал Конвею не ограничиваться исключительно врачебной деятельностью. Судя по последним отчётам, в социологическом плане проблема продолжает осложняться, поэтому Лонвеллин выразил надежду, что интеллект, закаленный в столкновениях с трудностями функционирования Космического госпиталя, сумеет разобраться в здешнем нагромождении несуразностей.

Доктор Конвей, несомненно, сознает напряженность положения и наверняка рвется в бой...

– Мне нужны сведения о землянине по имени Кларк, агенте в секторе тридцать пять, – перебил сам себя Лонвеллин, – чтобы я мог верно оценить его сообщения...

В разговор вступил капитан Вильямсон. Стиллмен постучал Конвея по плечу и кивком головы указал на дверь. Двадцать минут спустя они сидели в крытом кузове грузовика, катившего к периметру. Лоб и ухо Конвея обмотаны были бинтами, и он чувствовал себя неловко, если не сказать глуповато.

– Когда выедем из космопорта, пересядем к водителю, – проговорил Стиллмен. – Сегодня этлане, путешествующие с нашими людьми, вовсе не редкость, но кто-то мог видеть, как мы выходили из корабля, а лишних подозрений возбуждать не сюит. Мы минуем базу и отправимся прямиком в город. Я думаю, вам не терпится узреть ваших пациентов.

– Знаете, я догадываюсь, что симптомы психосоматические, пробормотал Конвей, – но мои ноги словно оледенели...

Стиллмен засмеялся.

– Не беспокойтесь, доктор, – сказал он. – Транслятор в ухе позволит вам следить за всем, что происходит вокруг, а говорить вам не придется, поскольку я объясню, что вас ударили по голове и вы временно потеряли дар речи. Позднее, когда вы немного освоитесь с языком, я рекомендую вам притвориться заикой. Подобного рода дефекты обычно извиняют человека за незнание местной идиомы или за акцент, ибо большой, серьезный недостаток перекрывает малые. Отнюдь не все наши тайные агенты обладают способностями к языкам, так что не тушуйтесь. Не задерживайтесь слишком долго в одном месте, чтобы никто не усмотрел других ваших «странностей», и все будет в порядке.

Тут водитель крикнул в окошко, что по обочине идет блондинка, рядом с которой он задержался бы до конца своих дней. Стиллмен продолжил:

– Если не брать в расчет предложения монитора Бриггса, то наилучшую защиту нам обеспечивает, пожалуй, наш подход к работе, то есть тот факт, что мы действуем исключительно из благородных побуждений. Если бы мы злоумышляли против этлан, занимались саботажем или собирали разведданные, нас, вероятно, давным-давно бы уже поймали. Мы бы постоянно были настороже, а значит, постоянно фальшивили и совершали бы ошибки.

– Вашими бы устами... – вздохнул Конвей. Но на душе у него полегчало.

Водитель высадил их в центре города, и они отправились на пешую прогулку. Первое, что бросилось Конвею в глаза, было незначительное количество высотных домов и новостроек, но он заметил, что даже за старинными домами тут присматривают, и что у этлан имеется чудесная привычка украшать дома снаружи цветами. Он глядел на людей и заставлял себя думать о них как о людях, мужчинах и женщинах, занятых своими повседневными делами, а не как об инопланетянах. Он видел скрюченные конечности, костыли, изуродованные болезнями лица, глазом специалиста определял признаки заболеваний, косивших население Федерации столетие тому назад. И везде и всюду ему открывалось зрелище, привычное для того, кто когда-нибудь работал или был в больнице: те, кому было легче, бескорыстно помогали тяжелобольным. Внезапное осознание того, что он находится не в больничной палате, а на городской улице, потрясло Конвея и вынудило остановиться.

– Меня поражает то, – сказал он, оправившись, – что многие заболевания вполне излечимы, многие, а может, и все. С эпилепсией мы не сталкивались лет этак сто пятьдесят...

– И вы уже готовы бегать по улицам со шприцем, – угрюмо усмехнулся Стиллмен, – и колоть страждущих направо и налево? Не забывайте, что эпидемиями охвачена целая планета, и что исцеление нескольких больных остальных на ноги не поставит. У вас слишком много подопечных, доктор.

– Я читал отчёты, – ответил Конвей сухо. – Но цифры одно, а действительность – совсем другое.

Они подошли к перекрестку. Конвей недоумевал, почему пешеходы и транспортные средства вдруг замерли. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что по мостовой движется большой красный фургон, задрапированный красного же цвета тканью. Из его бортов, через правильные промежутки, торчали короткие ручки, и за каждую ручку держался этланин. Совместными усилиями они медленно катили фургон вперед. Стиллмен сорвал с головы берет, и Конвей последовал его примеру, сообразив, что перед ним – катафалк.

– Предлагаю посетить местную клинику, – сказал Стиллмен, когда катафалк проехал мимо. – Если нас окликнут, я заявлю, что мы ищем больного родича по имени Менномер, которого положили на лечение на прошлой неделе.

Быть Менномером на Этле все равно, что Смитом в Англии. Но вряд ли нас станут расспрашивать, потому что практически все этлане оказывают посильную помощь больницам и тамошний персонал привык к непрерывному потоку людей. А при встрече с врачом из Корпуса мы его просто не узнаем.

Что касается вашей повязки, – прибавил он, словно прочитав мысли Конвея, то у ваших этланских коллег хлопот полон рот и без того, чтобы отвлекаться на обработанные раны.

Они провели в больнице два часа, так и не поведав никому трогательной истории о хвором Менномере. Стиллмен свободно ориентировался в коридорах и палатах, должно быть, он какое-то время практиковал здесь, но из-за того, что их постоянно окружали этлане, Конвею так и не удалось выяснить истину.

Раз он заметил медика-монитора: тот наблюдал, как врач-этланин очищает плевральную плоскость от эмпиемы; по выражению его лица чувствовалось, что он с трудом воздерживается от того, чтобы не закатать рукава темно-зеленого халата и не взяться за дело самому.

Здешние хирурги носили вместо белых светло-желтые одежды, часть применявшихся ими при операциях процедур граничила с варварством, а мысли об отдельных палатах или об особом режиме ухода за пациентами их, по-видимому, даже не посещали – а если и посещали, подумал Конвей, стараясь быть объективным, то представлялись досужими домыслами из-за поистине фантастической переполненности больниц и клиник. Откровенно говоря, с учетом имевшегося в распоряжении врачей оборудования и сложности стоявших перед ними проблем, эту больницу смело можно было отнести к разряду очень хороших. Конвей восхищался самоотверженностью персонала.

– Отличные ребята, – сказал он. – Я не понимаю, как они могли подобным образом обойтись с Лонвеллином. Непохоже на них.

– Факт остается фактом, – мрачно отозвался Стиллмен. – Они ненавидят всех, у кого не два глаза, два уха, две руки и две ноги, а также тех, у кого эти органы и конечности в неположенных местах. Они усваивают ненависть заодно с алфавитом. Хотел бы я знать почему.

Конвей предпочел промолчать. Он думал о том, что его прислали сюда, чтобы организовать медицинскую помощь, и что расхаживание по городу в весьма странном наряде мало способствует выполнению поставленной перед ним задачи. Пора приступать к настоящей работе.

Как будто снова прочитав его мысли, Стиллмен сказал:

– Нам лучше вернуться. Где вам будет удобнее, док, на базе или на корабле?

«Из Стиллмена, – подумалось Конвею, – вышел бы отличный адъютант».

– Пожалуй, на базе, – ответил он. – На корабле слишком легко заблудиться.

Вот так Конвей получил в свое распоряжение маленький кабинет с большим столом, на котором имелась кнопка для вызова Стиллмена и прочая, менее значительная аппаратура связи. В этом кабинете он делил свои трапезы со Стиллменом и в нем же спал – когда представлялась такая возможность.

Дни текли сплошной чередой, глаза Конвея покраснели от напряжения и бессонницы, Стиллмен подбрасывал все новые отчёты, которые Конвей обсуждал вместе с врачами-мониторами, находившимися как в столице, так и в провинции – к последним приходилось летать.

Отчёты большей частью его не касались, ибо посвящены были в основном чисто социологическим проблемам. Он читал их походя, из-за того, что они могли-таки чем-то пригодиться; иногда так и случалось, но чаще они лишь добавляли Конвею растерянности.

Начали поступать результаты различных анализов. Их немедленно пересылали на курьерском боте – одном из трех – в госпиталь, диагносту отделения патологии. Тот сообщал свои выводы на «Веспасиан» по гиперсвязи, а через несколько дней на стол Конвея ложились отпечатанные документы.

Конвей использовал также главный компьютер крейсера, вернее, те его блоки, которые не обеспечивали поддержку множества трансляторов, и постепенно план действий стал приобретать зримые очертания. Правда, всё равно выходила какая-то бессмыслица. Даже к конце пятой недели своего пребывания на Этле Конвей не мог сообщить Лонвеллину ничего утешительного. Тот, впрочем, не подгонял, поскольку являлся, вероятно, самым терпеливым существом на свете. Время от времени Конвей задавался вопросом, можно ли причислить к таковым Мэрчисон.