Текст книги "Вне времени"

Автор книги: Джеймс Патрик Хоган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

00:04

– Мошенники они все, – сообщил Копински, который успел посетить одного парапсихолога и теперь сожалел о потерянном времени. Они с Диной встретились в ресторанчике на Лексингтон-авеню, чтобы обменяться информацией. – С таким же успехом можно было сидеть дома и читать сказки. А что у нас с философами?

Дина принялась рыться в тетрадках и бумажках, валявшихся между чашкой кофе и тарелкой с наполовину съеденным сэндвичем. Сумочка, ее неизменная спутница, лежала рядом на стуле вместе с полиэтиленовым пакетом, набитым справочниками.

– Я разговаривала с Мортоном Брайдли из Колумбийского университета, с Шуманом из Фордхэма и с Арнольдом Гуппенгеймом из Нью-Йоркского университета… Она перевернула страницу, просмотрела каракули на следующей, затем покопалась в листах, лежащих на сахарнице. – И еще с парнем по имени Хаим Менделевич из Еврейской теоретической школы – его порекомендовал один из первых трех. Гелшард из Центра Рокфеллера куда-то спешил, но мне удалось встретиться с другим по имени… кажется, Хантер?… Да, вот, Герман Хантер.

– Итак, что мы имеем? – пробурчал Копински.

Дина откусила кусок сэндвича и, торопливо жуя, снова начала копаться в записях. Наконец она извлекла из-под кофейной чашки несколько клочков исписанной бумаги.

– Одно из самых ранних упоминаний о времени как самостоятельной сущности принадлежит Аристотелю в его «Категориях». Он определил время как одну из Категорий, – сообщила помощница.

– Ладно, а что такое категории?

– Кажется, никто этого не знает. Кант и Гегель тоже пользовались данным термином, но понимали его по-разному. Рассел охарактеризовал этих ученых так: «Не представляют интереса для философии, потому что не выражают никакой чистой идеи». Но Аристотель в своей «Физике» определяет время как «движение, допускающее исчисление». То есть движение, которое может быть подсчитано в цифрах.

– Почему? Что такого особенного в цифрах? – удивился Копински.

– Это не совсем ясно, – ответила Дина. – Кажется, Аристотель помешался на цифрах. Его интересовало, может ли время существовать без того, кто будет его отсчитывать, поскольку он полагал, что нечего считать, если считать некому. И это доказывает, что время не могло быть создано Богом.

Копински, не сводя глаз с Дины, орудовал зубочисткой. Девушка взяла следующий лист.

– Но Платон не согласен с Аристотелем. Он считал, что создатель хотел воспроизвести образ бессмертных богов. Но это было невозможно. Я имею в виду бессмертие. Потому что такими, насколько я знаю, являются боги. Значит, она должна была двигаться.

– Кто она?

– Вселенная. Ведь именно ее сотворил Создатель.

– Ах, да. Хорошо.

– И именно здесь возникло время. Без дней и ночей мы бы не имели представления о числах. Другими словами, Бог создал Солнце, чтобы животные научились арифметике…

Дина посмотрела на Копински и быстро перешла к другим записям.

– Святой Августин тоже считал, что время возникло из ничего. Понимаете, его интересовало, почему мир не создали раньше. И вот ответ: не могло быть никакого «раньше». Значит, время было создано в тот момент, когда создавалось все остальное.

– Гениально!

– Но в его системе доказательств были свои недостатки.

– Неужели?

– Да. Во-первых, он утверждал, что настоящее существует реально. Но он не сомневался, что реально существуют также прошлое и будущее. Именно здесь и заключалось противоречие.

– И Августин блестяще разрешил его?

– Естественно. Он ведь был святым. Прошлое уже существует в нашей памяти, а будущее тоже уже существует таким, каким мы его представляем. Стало быть, в каждый момент имеются три реальности: настоящее для событий, происходивших в прошлом, настоящее для событий, происходящих в настоящем, и настоящее для событий, которые произойдут в будущем. Объяснение одно: они существуют только в настоящем и все они реальны.

– А если то, чего я ожидаю, не случится? – спросил Копински. – Это тоже реальность?

– На подобный вопрос нет ответа.

– Понятно. Кто следующий?

– Спиноза вообще не относил время к реальной субстанции. Согласно ему, все эмоции, имеющие отношение к будущему или прошлому, противоречат рассудку. Только невежество заставляет нас думать, что мы можем изменить будущее.

– Если мы согласимся с этим, то можем выкинуть наши значки и покинуть Бюро… Что еще?

Дина отделила несколько страховых квитанций от бумаг с записями, положила их сверху в свою сумочку и продолжила.

– Шопенгауэр считал, что мир является воплощением воли. Цель существования есть полное подчинение воли, где все феномены, проявляющие ее, будут уничтожены. Это касается также времени и пространства, которые представляют универсальную форму проявления воли. Таким образом, они прекратят свое существование. Никакой идеи, никакого мира. Единственной реальностью будет ничто.

Копински откусил конец зубочистки и задумался.

– Что это значит?

– Не знаю… Гегель тоже не верил в пространство и время, потому что за ними стоят разделение и множественность, а только единое может быть реальным… Хьюм определил время как одно из семи философских отношений, но, кажется, запутался в том, видим ли мы причины вещей или только результаты причин… Кант считал, что время реально, но субъективно, то есть существует лишь в нашем воображении, в нашем понимании, а не в реальном мире.

– Как он это себе представлял?

– Это вытекает из его основной теории, будто наши ощущения возникают благодаря двум вещам: первое – то, что мы видим, и думаем о нем как о реальном; второе – то, что мы прибавляем к реальности от себя. Например, если мы носим красные очки, то видим все в красном цвете. Но это просто наше индивидуальное восприятие. Пространство и время, которые мы считаем атрибутами Вселенной, в действительности являются личностными понятиями, потому что так устроен наш мозг.

Копински поразмыслил над этой новостью.

– А как же получается, что у всех очки одного и того же цвета? Почему мы всегда видим крышу сверху дома, а не наоборот? Дина кивнула, продолжая искать ручку в залежах бумаг.

– Многие философы задавали тот же вопрос.

– И что им ответил Кант?

– Ничего не ответил, не успел. Философы начали задавать свои вопросы после того, как ученый умер.

Копински откинулся на стуле и некоторое время помешивал кофе. Дина между тем пыталась как-то привести в порядок свои записи. Наконец он отважился задать главный вопрос:

– Пришли ли все-таки эти ребята хоть к какому-то согласию?

– Нет.

Копински кивнул; по его виду было ясно, что он услышал именно то, что ожидал услышать.

– И все же мы должны были попытаться поговорить с философами. Жаль, что эти парни ни в чем не смогли нам помочь.

– Что будем делать дальше? – спросила Дина. Он задумчиво отхлебнул кофе.

– Вернемся к месту преступления. Или, в нашем случае, к местам. Самые большие отставания во времени случались, по нашим сведениям, в аэропортах (перед тем как они закрылись), на телевидении, в телефонных компаниях и на электростанциях. Надо связаться с ними.

– Я думала об этом. – Дина снова покопалась в своей сумочке и извлекла оттуда записную книжку. – И кое-что наметила.

– Отлично. А я закончу работу над списком, который мы составили, – сказал Копински, доставая из нагрудного кармана лист бумаги. – Можешь взглянуть.

– И кто у вас на очереди? – спросила Дина.

– Священник, – губы Джо выразительно скривились. – Почему бы не попытаться?

00:05

Копински отыскал церковь святого Вита-в-Полях в нижнем Ист-Сайде за Манхэттенским мостом. Церковь затерялась в лабиринте улочек, с которых начинался Нью-Йорк. Непритязательный каменный фасад приютился между отвесно вздымающимися громадами небоскребов. Казалось, что с годами храм уступал свои позиции, и однажды разрастающийся город окончательно его вытеснит. Дом настоятеля был тут же, за церковью, в узком проулке, отгороженном от улицы железной решеткой. Дверь открыла улыбающаяся седая экономка. Приняв у Копински пальто и шляпу, она сказала, что день сегодня для ноября выдался просто отличный, и проводила его наверх в кабинет отца Бернарда Мойнихэна.

Кабинет оказался теплой и уютной комнатой с дубовыми стенами и темно-коричневым ковром на полу. Книжные полки занимали всю стену по обе стороны обитого кожей стола. Напротив пылающего камина, в который экономка подкидывала угольные брикеты, стояли два кресла.

На вид отцу Мойнихэну можно было дать лет пятьдесят – шестьдесят. Это был здоровяк, ростом не меньше пяти футов десяти дюймов, с цветущим резко очерченным лицом и зачесанными назад седыми волосами. Шагнув навстречу гостю, он весело потер руки.

– А, мистер Копински, который умеет находить исчезнувшие вещи! – Священник кивнул головой на каминные часы. – И вовремя, что просто удивительно. – Его мягкий ирландский акцент не смогли стереть даже долгие годы, прожитые в Америке.

Копински извлек свои механические часы и сверил их с каминными. Совпадение было с точностью до минуты.

– Здорово! – воскликнул он. – Такое я вижу в первый раз.

– Ага, теперь вы поняли? – сказал отец Мойнихэн. – Значит, вы впервые за все это время оказались рядом со святым местом. – Копински заметил усмешку, которая таилась в глазах настоятеля.

– В этом все дело? – спросил детектив. – В святости?

– Конечно, стоит только взглянуть на те места, где все это происходит, и задаться вопросом, нет ли между ними чего-нибудь общего. Но начнем с главного. Не хотите ли чаю, мистер Копински?

– А нельзя ли кофе?

– Конечно-конечно, но я говорю не о той чашке с водой, где плавает одна чаинка, которую вам обычно подсовывают. Я имею в виду настоящий чай, заваренный в чайнике, как повелел Создатель. Это одна из двух хороших вещей, рожденных в Англии. – Взгляд священника был чист и ясен. Он видел Копински насквозь.

– Благодарю, я попробую.

– Пожалуйста, Энн, чайник чаю на двоих, – попросил отец Мойнихэн экономку. – И бисквиты.

– Ну а какая же вторая хорошая вещь родилась в Англии? – осведомился Копински.

– О, это та самая скучная штука, которую называют здравым смыслом. На мой взгляд, это совсем неплохое изобретение. Его пытались импортировать, но неудачно. Для Ирландии, например, оно оказалось слишком экзотичным. Не подошли климат или почва.

– Вы знакомы с растениеводством?

– Немного, – ответил отец Мойнихэн. – В молодости я некоторое время был миссионером в Африке. Там, естественно, вынужденно занимался биологией. Но меня больше интересовала энтомология, нежели ботаника.

– Это наука о насекомых, если не ошибаюсь? Отец Мойнихэн кивнул.

– Я начинал с медицины: изучал заболевания, вызванные воздействием насекомых. Но как-то задумался, стоит ли спасать человеческую жизнь, если люди не научатся жить лучше? И мне показалось, что помощь нужна именно здесь. – Копински кивнул в знак понимания и согласия. Отец Мойнихэн взглянул на него и продолжил: – Насекомые так и остались моим хобби. У меня в подвале есть колония термитов. Наблюдать за поведением этих существ крайне интересно… Не хотите ли взглянуть?

– Простите, святой отец, но сейчас у меня нет на это времени, – извинился Копински. – Как-нибудь в другой раз.

– Конечно-конечно. Вас, безусловно, тревожит этот беспорядок, который творится у нас последнее время. Скажите, чем я могу вам помочь?

Прибыл чай. Священник потер подбородок и задумчиво разглядывал Копински, пока экономка расставляла на столике чашки, блюдечки, молочник, сахарницу и покрытый чехлом заварочный чайник. Потом она вышла, опять закрыв за собой дверь. Отец Мойнихэн сам плеснул в чашку детективу янтарной жидкости и сказал:

– Сначала надо налить чаю. Потом добавить молока по вкусу. Лично я добавляю немного, сахару кладу не больше половины ложки, чтобы чай не терял своего аромата.

Копински последовал примеру священника и отхлебнул из чашки. Напиток был горячим, крепким, и первый же маленький глоток заставил его понять, насколько безвкусным было то, что он пил раньше.

– Чудесно, – признал он. – К такому можно пристраститься… Что же касается вашего вопроса… Дело, действительно, связано со сбоями во времени, которые происходят сейчас в городе. Некоторые ученые считают, что здесь имеет место вмешательство чуждого нам разума из другого измерения, с которым мы не можем вступить в непосредственный контакт. – Он старательно избегал слова «воровство», поскольку, во-первых, у Граусса не было прямых доказательств, что время крадут, и во-вторых, все, что он говорил, звучало достаточно смешно, а ему не хотелось испытывать терпение святого отца. Однако священник воспринял сказанное удивительно хладнокровно.

– Странно, что столь необычные проблемы приходится распутывать таким, как вы, – заметил отец Мойнихэн. – Разве этот чуждый разум нарушил закон?

– Вы же знаете наших бюрократов. Закон интересует их меньше всего. Главное – обеспечить порядок. Отец Мойнихэн вздохнул.

– Боюсь, мои скромные возможности позволяют мне контактировать только с себе подобными и в знакомых нам измерениях. Церковь не дерзает распространять свои догматы на существа из других миров, о которых ей ничего не известно. Очевидно, такие ограничения не касаются мирских властей. Э-э… – он с сожалением покачал головой. – Простите, мистер Копински, но, видимо, я ничем не смогу вам помочь.

Копински уже успел прийти к такому же выводу. Кроме того, ему хотелось на досуге поразмыслить над всем услышанным. Сам того не желая, он рассказал отцу Мойнихэну больше, чем кому-либо другому. «Возможно, раньше я недооценивал священников», – подумал Копински. За второй чашкой чая они еще немного поговорили о странном поведении часов, и оба одинаково терялись в догадках по поводу природы этого явления. Наконец детектив поднялся, объявил, что ему пора идти, и по уже укоренившейся привычке сверил свои часы с каминными. И те, и другие все еще показывали одинаковое время. Он мысленно занес этот факт в общий реестр и откланялся.

Первое, на что Копински наткнулся на обратном пути, был магазин электроники. На всех экранах в витрине были видны говорящие головы дикторов, но каждый канал показывал свое время.

Копински обдумывал свой недавний визит. Дом священника казался таким спокойным и надежным – островок здравого смысла в безумном мире, который готов был уже окончательно сойти с ума.

00:06

Когда Копински вернулся в Бюро, там только что перевели часы с 3:27 по местному времени на 4:00 по восточному поясному. Это означало, что потеряны тридцать три минуты, по каковой причине все носились как безумные. Уэйд не смог с ним поговорить – не было времени. Сидеть в дежурной комнате не имело смысла. Дина ушла, она за кем-то охотилась. Копински поднялся в свой кабинет на двенадцатом этаже, приготовил кофе и попробовал еще раз прикинуть, что можно извлечь из накопленного материала.

Наиболее пострадавшими местами, судя по скорости отставания их времени от стандартного, были центральная телефонная станция, телевизионные центры, вычислительный центр университета в Вест-Сайде, автоматизированный металлообрабатывающий завод в Куинз и физический факультет Колумбийского университета. Причем во всех этих местах за последние два дня ситуация ухудшилась. Исключение составляли лишь два объекта. Сдвиг в лучшую сторону наблюдался в аэропорту Джона Кеннеди – после того, как он перестал функционировать. На телефонных станциях отставание во времени сократилось в ночную смену.

Копински разложил перед собой листы бумаги и принялся внимательно рассматривать их. Единственное, что объединяло все учреждения, которые Копински отметил звездочками, это то, что они были крупными пользователями мощных компьютерных систем… Но так ли это? Много ли мощных компьютеров в телецентрах? Об этом Копински мог лишь догадываться. Энергетические компании тоже входили в список, но детектив не знал точно, насколько они нуждаются в суперкомпьютерах. Надо проверить. Он написал большими буквами слово КОМПЬЮТЕРЫ в своей записной книжке и обвел его красной ручкой. Затем вглядывался в него какое-то время, как бы ожидая, что оно подскажет ему ответ. Но слово молчало…

Сыщик поднял трубку и позвонил в международный аэропорт Джона Кеннеди. Ему повезло – удалось дозвониться со второй попытки. Через пару минут он разговаривал с Марти Фассероу – инженером, ответственным за работу практически всех компьютерных терминалов аэропорта. Копински поинтересовался, не связана ли данная проблема так или иначе с компьютерами. Не наблюдал ли инженер отклонений в их работе?

Тут последовала долгая пауза, наводившая на мысль, что вопрос попал в точку. Затем Фассероу ответил:

– Я не назвал бы это отклонениями, но…

– Все же что-то не в порядке?

– Плохо с таймйрованием и синхронизацией. Такое впечатление, что с внутренними часами дело обстоит хуже, чем с внешними. Программы работают нормально, но медленнее, чем следует. Иногда задержка достигает двадцати пяти процентов. По крайней мере, так было, когда мы Пытались войти в нормальный график. А когда временно приостановили операции, процент снизился до пяти или шести.

– Вы полностью остановились? Я имею в виду компьютеры.

– Нет. Мы оставили функции управления и регистрации. Но контроль над воздушным пространством в этом регионе исходит из зоны, не подверженной искажениям. Таким образом мы избавились от самых тяжелых нагрузок.

Копински торопливо записывал.

– О'кей, – произнес он наконец. И потом спросил самым будничным тоном: – Наблюдалось еще что-нибудь необычное?

– Ну, да, была еще одна веселая штука – до вчерашнего утра. В машинах… какое-то время там было что-то вроде… красной дымки. Все внутри покраснело – знаете, как в фотолаборатории. А когда мы посветили фонарем, чтобы посмотреть, в чем дело, свет от фонаря тоже стал красным. Мы с таким явлением сталкиваемся впервые.

– Сейчас красная дымка есть?

– Нет. Она исчезла вскоре после того, как мы перешли на дежурный режим работы.

– Что ж, спасибо, мистер Фассероу. Вы нам очень помогли. Если произойдет еще что-нибудь странное, дайте знать.

– Обязательно. Всегда рад помочь.

Копински оставил инженеру номер своего телефона и повесил трубку. Затем позвонил коллегам Фассероу в Ньюарке и Ля-Гардиа, надеясь узнать, не было ли подобного явления и у них. Оказалось, отставание компьютеров в последнее время было двадцать три процента. Наконец Копински спросил:

– Простите мое любопытство – не происходит ли чего-нибудь необычного внутри ваших компьютеров? Не появляется ли красное свечение, напоминающее дымку?

– Откуда вы знаете? – спросил начальник отдела. В его голосе звучали подозрительные нотки.

– Просто в аэропорту Джона Кеннеди было то же самое перед тем, как они закрылись. И никто не понимает, в чем дело.

– Мы тоже.

Остаток дня Копински провел, пополняя список новыми объектами и обзванивая их. Теперь в круг его интересов входили Центральная телефонная станция, Бюро погоды, вычислительные центры самых крупных банков и нескольких госпиталей, а также ряд научно-исследовательских центров. Он понял, что может растянуть свой рабочий день дольше обычного, потому что часы во многих местах, куда он звонил, продолжали показывать дневное время. Люди, с которыми беседовал Копински, соглашались с ним, что за окном темно, чего, судя по времени на их часах, быть не должно. Обнаружилось, что даже в одних и тех же местах время, которое показывали искусственно созданные приборы, не соответствовало времени суток. Он позвонил в дежурку, и ему сказали, что солнце зашло на шесть минут раньше положенного срока, если верить часам в Бюро, которые недавно были переведены по восточному поясному времени.

Копински устало откинулся в кресле. Стол был завален бумагами. Огромное количество цифр – и никакого ключа к ним. Он не умел думать, как компьютер, но к своей «персоналке» подходить боялся.

Он спустился в библиотеку, нашел крупномасштабную карту Нью-Йорка, принес ее к себе в кабинет и повесил между столом Дины и своим. Потом заказал пиццу с перчиками, салями и салат, чтобы продержаться до вечера, закатал рукава и принялся составлять схему, которая, как он надеялся, поможет прояснить ситуацию.

На дедовских часах было 9:25, когда позвонила Дина (но 9:21, по электронным часам на его правой руке и 9:02 по часам Бюро на стене, которые были переведены на восточное поясное время в 6 вечера, и 8:26, если верить портативному телевизору, который он поставил в углу кабинета). Обычно, если помощница хотела найти Копински вечером, то сначала звонила домой, потом в тройку его любимых баров. Она поступила так и на этот раз, но нигде не обнаружив своего шефа, позвонила в офис. Значит, дело было срочное.

– Астрономы помочь особо не могут, – сообщила Дина. – Но, мне кажется, я нашла ученого, с которым стоит поговорить.

– Вы хотите сказать, что нашли такого ученого, чьи рассуждения я буду в силах понять? – недоверчиво спросил Копински.

– Ну, этот парень говорит по-английски, и даже довольно разумно.

– Где вы? И какого черта вы сейчас не сидите дома, а стучитесь в чужие двери? Вас что, хозяйка выгнала из квартиры?

– Я нахожусь в НВЦ – Научном вычислительном центре. Его еще называют Сайкомпом. Это совсем новое здание в Ист-Сайде, рядом с мостом Куинсборо. Здесь целый компьютерный город. Они берут заказы на выполнение разной научной работы, которая требует больших вычислений. По-настоящему больших, понимаете? Это… – (Копински живо представил Дину, которая одной рукой копается в своих записях, а другой держит телефонную трубку), – такие науки, как космология, физика частиц, макроэкономические модели, инженерное моделирование… Здесь уйма специального компьютерного оборудования, которое вы больше нигде не найдете.

– О'кей, я понял, – прервал Копински. – Что это нам дает?

– Не могу сказать точно, сколько слов у эскимосов для определения паники, но в НВЦ началась именно паника. Мы думали, что больше всех пострадали телефонные станции и телецентры, но здесь еще хуже. Что показывают ваши механические часы, Джо?

– Девять двадцать шесть.

– Правильно. А я только что звонила в NBC, у них 8:30. – Краем глаза Копински заметил, что это близко к тому, что показывает его телевизионный канал, а он принадлежал другой сети.

– Но здесь, внутри института, только 7:21, – продолжала Дина. – Они на час отстают даже от сети телекоммуникаций. Я с таким сталкиваюсь впервые. Здесь все вверх дном.

– Как вы узнали об этом институте?

– Мне подсказали на NBC. По-моему, люди, имеющие дело с компьютерами, лучше понимают, что происходит.

– Возможно. Скажите, а кто тот человек, с которым мне стоит поговорить?

– Его зовут доктор Грэхэм Эрингер. Он физик и занимается… Минутку, вот. Тема его исследований: «Электромагнитный пинчевый шнур в догравитационной плазменной Вселенной».

– И ему понятно, что происходит? – спросил Копински.

– Он заинтересовался идеями Граусса. Кроме того, инженеры выключили машину, на которой он работал, так что теперь у него уйма свободного времени. Мне кажется, надо поговорить с ним, Джо Эрингер производит впечатление вполне разумного человека.

– Ладно, попробуй договориться с ним на утро… Да, и еще. Спроси, не наблюдали ли они чего-нибудь необычного в этих своих компьютерах? Может, красный свет или странную красную дымку?

В голосе Дины послышалось удивление.

– Ну да, конечно! Все только о ней и говорят. Поэтому и выключили машину Эрингера. А вы откуда знаете?

– Ну, детка, не думай, что ты одна в Бюро такая умная, – самодовольно произнес Копински, разваливаясь в кресле. – Я ведь тоже кое-что смыслю в расследовании.

Положив трубку, он всмотрелся в свои записки и задумался: почему же все-таки паникуют в институте, где побывала Дина? Часы там показывают только 7:21. И времени у них остается больше, а не меньше.

Но почему пришельцам вздумалось красть время в одних местах и оставлять в покое другие? Почему им больше нравится время телекоммуникаций, а не время, скажем, Бюро расследований… и почему дневное время они предпочитают ночному? Все это очень странно. Он налил себе еще кофе и стал наносить цифры временных аномалий на листы прозрачной целлулоидной пленки, которыми накрыл карту города. Копински надеялся, что доктор Эрингер поймет в его схеме больше, чем удалось ему самому.