Текст книги "Симпл предъявляет счет"

Автор книги: Джеймс Ленгстон Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Вряд ли они захотели бы прославлять столь ославленную ошибку, ведь с тех пор негры прямо-таки сидят у них в печенках.

– Ну, тогда во время Недели белой истории они могли бы отпраздновать те три сотни лет, на протяжении которых белые жили за счет негритянского труда, – сказал Симпл, – когда у них были рабы, которые засевали, пахали и мотыжили землю задаром, а сами они пользовались плодами наших трудов. В память об этом, я думаю, белые могли бы славно повеселиться. В 1619 году были привезены первые рабы; в 1719 году негры все еще находились в рабстве; в 1819 – тоже; и в 1919 году дело обстояло ненамного лучше, потому что даже после Гражданской войны потребовались долгие годы, чтобы добиться сносных заработков. Триста лет белые заставляли негров работать задаром. Будь я белым, я бы непременно отмечал это славное времечко. А вы?

– Думаю, что и я тоже, но, пожалуй, без всякого чувства гордости.

– Но зато с деньгами, добытыми из черного пота, – сказал Симпл. – За всю мою жизнь никто для меня даром не сеял, не пахал, не мотыжил, не готовил мне обед, не обстирывал меня. Даже жена, и та не стала бы все это делать, хоть я, чтобы жениться на ней, и ухлопал уйму денег. Да выпади мне такое счастье, пусть даже на один денек, я бы уж его отпраздновал. А белые заставляли негров работать на них за одну только похлебку, с первого же года, с самого первого. Негры наработали миллионы долларов – и все это белые нам задолжали. Если бы им вдруг вздумалось проявить благородство, они могли хотя бы внести подоходный налог за нашего Джо Луиса^[5]. На их месте я бы в Неделю белой истории совершил какое-нибудь маленькое благодеяние вроде отмены налога на Джо.

В эту, Неделю я бы, кроме того, поставил памятник Джиму Кроу, которого белые так долго почитали. На открытие я созвал бы всех южан, чтобы они возложили к ногам Джима Кроу венки… В Неделю белой истории хорошо бы провести в каждой школе День Джима Кроу, когда белые дети играли бы в цветных, лишенных всех прав, у которых в будущем нет ничего, кроме сплошной сегрегации. Все это, конечно, только понарошку, все равно как во время Недели черной истории цветные дети в Миссисипи играют в демократию. О, будь я белый, я нашел бы еще многое, чем можно позабавиться в Неделю белой истории!

– Но в том, что вы говорите, нет ничего забавного, – сказал я.

– И все же вам следует посмеяться, – сказал Симпл. – Если вы не будете смеяться, то еще, чего доброго, придете в ярость, а когда вы рассвирепеете, это повредит делу братства. Ведь Неделя братства идет, если не ошибаюсь, сразу вслед за Неделей черной истории Ну так вот, после Недели белой истории я провел бы Неделю сестер и посвятил бы ее защите Белой женщины. В эту священную неделю я отмечал бы все случаи линчевания негров во имя непорочности белой женщины – со времен Гражданской войны и до наших дней. Я посвятил бы линчеванию телепередачу и показал бы трупы негров, повешенных на Юге за изнасилование, в котором они вовсе не повинны; показал бы негров, сожженных заживо за то, что какой-то белой женщине ночью приснился цветной парень И я показал бы также мальчуганов вроде Эммета Тилла, убитого потому, что кому-то из белых почудилось, будто этот малец косо взглянул на белую женщину. О, я бы уж составил замечательную программу для телевидения – о Цветных жертвах, принесенных на Алтарь сестер. В этой программе роль негра, которого линчуют, играл бы Гарри Белафонте; на цветном телеэкране появился бы сам Гарри, преданный суду Линча за то, что взглянул на белую женщину! Конечно, ему бы здорово заплатили, ведь он хороший актер.

Я бы показал по телевидению и многие другие празднества Недели белой истории. Всю неделю я выпускал бы знаменитых ораторов вроде Истлэнда и Толмэджа^[6], которые заявляли бы, что они полны решимости сохранить всю девственную белизну Недели белой истории, потому что у негров есть Неделя черной истории и им незачем играть какую бы то ни было роль в Неделе белой истории, разве только их специально наймут, как я нанял бы Гарри, чтобы он косо взглянул на белую женщину. Я бы заплатил также Луису – доброму старому Сэчмо, – чтобы он невозмутимо продолжал дуть в свой рожок, когда в дансинге начнут взрываться бомбы. Потом я нанял бы Ната Кинга Коула, чтобы он снова пел в Бирмингаме и разыграл ту сцену, когда белые избили его на эстраде, а он даже и не рассердился. В Неделю белой истории я почтил бы таких сладкоголосых негров, потому что никто не может сравниться с ними в искусстве пения. Подобно тому, как в Неделю черной истории воздают по заслугам нескольким хорошим белым, так и в Неделю белой истории надо было бы отдать должное нескольким хорошим черным парням.

И закончил бы я Неделю белой истории не какими-то речами и песнями, а наглядно изобразил бы здоровый, счастливый и-энергичный американизм в лице президента Эйзенхаузера, главы нашего государства. Я бы изобразил, как он играет в гольф на Юге, в Огасте, штат Джорджия. И на каждом телевизионном экране по всей стране наш великий президент гонял бы мячи для игры в гольф, из Джорджии в Алабаму: «Вперед, папаша Джим!» – и прямо на задний двор преподобного Кинга из Монтгомери. Мячик летит от удара президента США – вот так хотел бы я закончить Неделю белой истории. Аминь! Помолимся господу! Виноват, сначала помолимся господу, а потом уж аминь! И после этого – точка!

Цвет кожи у них на уме

– Нынче люди потому так часто сходят с ума и начинают разговаривать сами с собой, что у них слишком много причин для беспокойства, – сказал Симпл. – У меня вот, например…

– Что же вас беспокоит, дружище? – спросил я.

– То, что у белых левая рука не всегда знает, что делает правая, – Как вас понять?

– А так, что их правая рука, то есть та рука, которая и в самом деле старается действовать правильно – я подразумеваю Верховный суд, – постановила покончить с Джимом Кроу, но большинство белых на Юге вовсе и не думают учиться в школе вместе со мной, не говоря уже о том, чтобы сидеть рядом с неграми в автобусе. Вот я и говорю, что левая рука у них не ведает, что творит правая.

– Вы снова о расизме, – заявил я. – Расизм, расизм и еще раз расизм! Никак вы с расовой проблемой не можете расстаться.

– Да, потому что я черный, – сказал Симпл. – Не расстанусь я с расовой проблемой уже до самой смерти, потому что останусь черным, пока меня не похоронят. Как же иначе? На это меня толкают сами белые.

– Можно, однако, стать выше этого, пренебречь мелкими житейскими невзгодами.

– Мелкими – это какими же? – спросил Симпл.

– Малыми, – сказал я.

– Ну, сам я не настолько уж мал, а проблема моя огромна. Фактически моя проблема – это я сам. Я – цветной, афро-американец, черный, черно-янтарный, эбеновый, цвета сепии или как бы там еще меня ни называли. Пока я не добьюсь в этом мире справедливости для себя и для других, я не перестану говорить о своей проблеме. Что ж в этом плохого? Все только и делают, что вопят о своих проблемах, в том числе в ООН. Стоит мне только включить радио – и сразу же слышу из ООН речи, речи, речи. У меня нет своей ООН, Гарлем не имеет там представительства. Я не нация. Предполагается, что я гражданин США, предполагается, что некий человек по фамилии Лодж представляет меня там, но я не читал еще ни в одной газете, чтобы Лодж сказал хоть слово о негритянских школах в Гарлеме, которые построены девяносто девять лет назад, или о негритянских школах в Джорджии, где занятия идут только в те дни, когда не надо собирать хлопок. Вот что я имею в виду, когда говорю о левой и правой руке. Наши белые произносят такие громкие речи в ООН и так плохо ведут себя в своей собственной стране, то есть в США, в Америке, ну и в Гарлеме тоже.

– Поосторожнее, вы рискуете совершить измену, – сказал я. – Вам тогда ни за что не дадут паспорта для поездки за границу.

– Какую там еще заграницу? – сказал Симпл. – Не хочу я ехать ни в какие заграницы. Я предъявляю свои права в Америке, и единственная граница, которую я желаю пересечь, это граница, воздвигнутая Джимом Кроу. И паспорт мне нужен лишь для того, чтобы попасть в страну Свободы. И единственная земля, куда я от всей души стремлюсь попасть, это та земля, где царит Равенство, которого я еще никогда не знавал. Должно быть, земля эта находится где-нибудь за рекой Иордан, в сказочной стране Бюла.

– Иначе говоря, по-вашему, сравняться в правах с белыми вы сможете только после смерти?

– В библии сказано: «Сей мир и мир иной», – отвечал Симпл, – и в этом ином мире я стану белее снега, белее, чем мистер Эйзенхаузер и мистер Никсон вместе взятые.

– Во всем вы только видите либо черное, либо белое, – сказал я. – Неужели вы так и не отделаетесь никогда от своей цветобоязни? Я начинаю думать, что это у вас болезнь вроде водобоязни или какой-то психический комплекс, психоз. Вы одержимы психозом.

– Если вам хочется отругать меня, сделайте это, пожалуйста, но так, чтобы мне было понятно.

– Вы – расовый изоляционист, националист, черный шовинист.

– Из всего этого верно лишь то, что я черный, – сказал Симпл. – И так как я черный, то сейчас у меня на уме Египет.

– Египет? – спросил я. – Почему Египет?

– Потому что люди там тоже черные. Взгляните на Насера.

– Судя по его портретам, я безусловно мог бы принять его за цветного.

– К югу от Вашингтона он бы ни'за что не сошел за белого, – сказал Симпл. – Знаете, сегодня я искал в географическом атласе карту Африки, чтобы посмотреть, где находится Египет; куда же, по-вашему, составители поместили карту Африки?

– Куда?

– В самый конец атласа, на самое последнее место. Как вы думаете, отчего белые помещают все, относящееся к черным, на последнем месте?

Это лишь доказывает, что не так уж далеки от истины старинные стишки:

Коли ты белый, ты всегда прав,

Коли ты желтый, мягок твой нрав,

Коль ты коричневый, стой позади.

Ну а коль черный, совсем отходи.

Много верного в этих старинных стишках. Но, бог мой, когда я теперь слушаю по радио последние известия, мне все кажется, что наши белые хозяева приходят в бешенство не только из-за Алабамы и Миссисипи, из-за Египта, из-за Индии, из-за Африки; белые думают, что стоит лишь увеличить число ставок, как их шансы возрастут и они сразу начнут выигрывать.

Если белые не перестанут волноваться за судьбу цветных на всем земном шаре – от Гарлема и Южной Каролины до Суэцкого канала, – то все больше и больше белых людей начнут сходить с ума и о чем-то сами с собой разговаривать прямо на улице. Будь я Насером, я бы даже и спорить не стал с белыми. Мне вспоминается такой случай: однажды на Юге какой-то расист спросил меня: «Может, по-твоему, негр загореть?»

Я ответил: «Кожа есть кожа. И ее пока что с меня не содрали». Но он не унимался и снова спросил меня: «А покраснеть негр может?»

На это я ничего не ответил. Тогда он повторил: «Я спрашиваю, может негр покраснеть?»

Я сказал: «А белый человек может помолчать?»

Он разинул рот от изумления. А я повторил: «Я спрашиваю, белый человек помолчать может?»

Лицо у этого старого расиста, знаете ли, так и залилось краской; выходит, он сам покраснел, то есть сделал то, о чем спрашивал у меня. А ведь я всего-навсего спросил, может ли он помолчать. Цвет моей кожи – вот что все время было у него на уме.

Лицо и раса

– Легко сваливать все свои неудачи на расистов и ныть, что тебе не дают заниматься то тем, то этим лишь потому, что ты цветной, – сказал я. – А по-моему, дружище, постоянно жаловаться на расистов – это уже просто становится дурной привычкой.

– Я все время говорю о расизме, потому что постоянно сталкиваюсь с ним лицом к лицу, – сказал Симпл. – Утром, когда бреюсь, я смотрю в зеркало – и кого же там вижу? Себя! самого, цветного. Иду на работу – и чье отражение я замечаю в зрачках у босса? Опять-таки свое. Прошу повысить меня в должности – и получаю отказ. Почему? Потому что профсоюз не согласен, чтобы цветным давали квалифицированную работу. Вот я и продолжаю выметать сор из-под станков, вместо того чтобы работать на одном из них. И с заработком то же самое. Когда мне предстоит голосовать, первое, над чем я задумываюсь, – это как относятся кандидаты к расовой проблеме, иначе говоря, я – имею в виду опять себя. Из всего, что эти политиканы обещают, меня интересует только то, что относится ко мне. Правда, сулят они немного, а делают и того меньше. Допустим, мне хочется переехать в нижнюю часть города, поближе к месту работы. Могу я это сделать? Ведь в этом районе Нью-Йорка никто цветному квартиры не сдаст. Кому же приходится возвращаться ни с чем в Гарлем? Опять-таки мне. Я бы хотел, чтобы меня произвели на свет в отдельной уютной больничной палате. Возможно ли это? Неграм отдельных палат не предоставляют. Я бы не прочь, чтоб меня похоронили на красивом кладбище с подстриженным газоном. И что же? «В этой обители вечного упокоения для белых мы не продаем никаких участков неграм. Поищите себе местечко на том берегу в Джерси-флэтс, на болотистых участках». С первого и до последнего дня моей жизни я то и дело лицом к лицу сталкиваюсь с расизмом.

– Ну хорошо, допустим, все это так, но разве доктор Банч не сталкивался лицом к лицу с расизмом? А Джозефина Бэйкер? А Адам Пауэлл? А Джо Луис? Джо Луис, хоть он и негр, побил сильнейших боксеров мира. Адам Пауэлл, хоть и негр, попал в конгресс. Негритянка Джозефина Бэйкер демонстрировала свои танцы во всех странах Мира. Ралф Банч получил пост в Организации Объединенных Наций. А ведь они тоже могли бы преспокойно торчать у стойки в пивном баре да скулить без конца про расизм!

– Видите ли, у меня не такая фигура, как у Джо, – я легковес. И я не умею танцевать, как Джозефина, – у меня слишком велики ноги. Я не обладаю способностью орать, как Адам Пауэлл, или встряхивать шевелюрой, словно львиной гривой, потому что у меня не так уж много волос и передо мной не стоит микрофон. Ралф Банч – человек находчивый, ум у него здравый, а образование высшее. А я ведь не так находчив, да и высшее образование мне и не снилось. Но когда я работаю – а я это делаю все время, – то полы под станками, изготовляющими для всего мира товары с маркой «США», всегда блещут чистотой. Я тоже частица этих самых «США», Но я – та частица, которая находится внизу, я подметаю сор. Почему же все-таки мне никак не удается отделаться от половой щетки и тоже стать к станку?

Заработок у меня невелик, но я покупал билеты на все матчи Джо. Какая-то доля моей получки помогла ему завоевать звание чемпиона, а его менажеру Майку Джекобсу – разбогатеть, и радиостанциям – организовать радиопередачи, а киностудиям – снимать состязания, потому что я платил в кассу, чтобы матч состоялся. Когда на Бродвее Джозефина Бэйкер пела и танцевала, кассовое окошечко поглотило толику и моих денег. Я ходил туда вместе с Джойс – и значит, купил два билета. И купленные мной билетики тоже помогли ярко осветить парадный подъезд театра на Великом светлом пути^[7]. И каждый раз, когда Адам Пауэлл выставлял свою кандидатуру, я, голосуя за него, помогал ему попасть в конгресс. Я слышал, что ООН существует на взносы, которые взимают с американцев. Я тоже плачу налоги. Их каждую неделю удерживают из моей получки. Если б я зарабатывал больше, с меня бы могли больше удерживать. Почему же мне тогда не позволяют заработать побольше?

«Ты черный», – вот что отвечают мне. Только теперь об этом не принято говорить громко, потому что это, мол, недемократично. Об этом говорят потихоньку. Но меня по-прежнему заставляют подметать пол, подтирать масло, чистить станины и вообще заниматься «обслуживанием».

Я могу работать на одном из станков в дальнем углу цеха, но в профсоюз меня не примут, босс не даст мне работу получше и вообще никто не оставит без внимания мое черное лицо. И еще потому я все твержу о расизме, что тут действительно можно здорово поспорить. Всегда я чем-нибудь да поддену вас. Пожалуй, вы – самый антинегритянский негр из всех, кого я знаю. Вам бы следовало быть негритянским лидером. Белым вы пришлись бы по вкусу.

– Я только пытаюсь рассматривать вопрос, так сказать, и с той, и с другой стороны.

– Для этого надо, чтобы вы находились сразу и с той, и с другой стороны барьера. Я стою по эту сторону и гляжу на ту, противоположную, и вижу там только белых. На моей стороне – я сам, негр. А вы сидите на барьере верхом.

– Не я воздвиг этот барьер, – возразил я.

– Если так – сломайте его, – сказал Симпл.

Скетч для телевидения

– Я написал маленький скетч для телевидения и сейчас исполню его для вас, – сказал Симпл. – Извините, но я буду играть сразу за двоих, сегодня у меня не хватает актеров, поэтому обе роли я возьму на себя. Вообразите, что вот там, где стоят бутылки, – Север. А Юг там, где я.

Название: Удирай вовремя!

Действие: Потрясающее!

Место действия: На родном Юге.

Время: В субботу вечером.

Итак, приступаем! Поясняю. Толмэдж спит. В этом городке есть только один-единственный квартал, где негры могут погулять, один-единственный игорный дом, одна-единственная пивная, одна-единственная закусочная и один-единственный магазин, куда неграм вход разрешается. Один-единственный во всем городке «коп» – полицейский с дубинкой в руке – шагает взад и вперед по этому единственному негритянскому торговому кварталу. На углу стоит парень; вид у него гадкий, потому что он черный. Коп – белый. Парень – цветной. Микрофон!.. Освещение!.. Камера!.. Начинаем!.. Появляется Коп.

– Эй, парень, ты почему это не удрал, как положено, когда завидел меня? – спрашивает Коп.

– Не заметил, что вы идете, мистер, сэр, – величает его Гадкий Черный Парень.

– Тогда удирай сейчас, – говорит Злой Южный Коп. – Но сначала нагни башку, чтобы я мог по ней треснуть.

– О, пожалуйста, не надо, мистер, сэр, – величает его Гадкий Черный Парень, – может, завтра придется думать, и она мне понадобится.

– Тогда повернись спиной, – говорит Злой Южный Коп, – я отлуплю тебя по заду.

– О, пожалуйста, не надо, мистер, сэр, – величает его Гадкий Черный Парень, – может, придется сидеть, и он мне понадобится.

– Тогда, – говорит Злой Южный Коп, – я исполосую тебе ноги. Ты хочешь равноправия, не правда ли?

– Да, сэр.

– Так ты получишь его, потому что я и белых луплю по ногам. Бац!

– Тогда уж ударьте еще разок и сделайте меня совсем равноправным, – говорит Гадкий Черный Парень. – Только я никак не возьму в толк, за что вы дубасите людей.

– Но ты ведь совершаешь преступление, не так ли?

– Какое преступление, сэр?

– Бродишь тут с вызывающим видом, вот какое!

– Вовсе у меня не вызывающий вид, босс.

– И ты еще смеешь спорить со мной, с белым?

– Нет, сэр! Но откуда же у меня взялся вызывающий вид?

– Стоит тебе взглянуть на меня, парень, и я уже вижу в твоих глазах вызов. Тебе хочется ходить повсюду, как хожу я, без всяких помех и тому подобное. Ты не хочешь больше ездить в вагонах для черномазых. Не хочешь говорить белым: «да, сэр», «да, мэм». Не хочешь знать свое место. Вот откуда у тебя вызывающий вид. Ладно, сделаю тебе уступку – отлуплю тебя не по башке, а по ногам.

– Но я не хочу, чтобы вы вообще меня лупили, мистер, сэр. Я ведь ничего не сделал.

– Ты же черный, не так ли? Разве, по-твоему, одного этого недостаточно? Тебе ведь надоело все время помнить об этом, не так ли? И ты не удираешь, когда видишь, что я подхожу, ведь правда? Ну так вот тебе! И еще! И еще! И не вопи!

– О-о-о-оу-оу!

– Сказано: не вопи!

– Как же мне не вопить, босс. Ведь больно.

– Тебе и должно быть больно. Не вопи!

– О-о-о!

– Не по вкусу тебе все это?

– Нет, сэр.

– Не по вкусу?

– Да, сэр!

– Тогда не торчи на перекрестке! Противно смотреть, как вы, цветные парни, околачиваетесь тут, а белые люди в это время трудятся в конторах и на фабриках.

– Я бы тоже охотно работал, босс, если б вы мне дали работу.

– Ничего мы вам не дадим. Мое дело – лупить вас по башке. А то каким же иным способом мне удержать вас в повиновении?

– Босс, вы говорите в точности как Гитлер, сэр!

– Как кто?

– Как Гитлер!

– Люди, вы слыхали?! Все слыхали, что он сказал?! Ну, парень, пошли в тюрьму.

– А в чем я повинен, мистер, сэр?

– В измене, черный парень! В измене, вот в чем!

Двух сторон мало

– Чтобы спать поудобнее, двух боков мало, – заявил Симпл. – Когда я устаю спать на левом боку, то могу повернуться только на правый.

– Но можно спать и на спине, – посоветовал я.

– Тогда я храплю.

– А почему бы вам не попробовать спать на животе?

– Когда я сплю на животе, у меня болит шея, все время приходится поворачивать голову то в одну, то в другую сторону, иначе я задыхаюсь, Не люблю я спать на животе.

– Все люди спят обычно на правом или левом боку – и не жалуются. Не понимаю, почему вы считаете это неудобным. В конце концов, ведь во всем бывает только две стороны.

– Вот об этом-то я и толкую, – сказал Симпл. – Двух сторон мало. Мне надоело спать только на левом или на правом боку, потому я и хочу, чтобы для разнообразия было еще два или три бока. Кроме того, когда я сплю на левом боку лицом к жене, мне, чтобы узнать утром который час, приходится поворачиваться к часам. А когда я сплю на правом боку, лицом к окну, свет будит меня раньше времени. Если я сплю на спине, то храплю и беспокою жену. А на животе спать нельзя – я уже говорил почему. Вот, к примеру, моряки торгового флота, когда речь заходит о корабле, постоянно упоминают о «портсайде» и «штирборте». Человеку тоже надо бы иметь не только правый и левый бок, но еще также «портсайд» и «штирборт».

– Но ведь это на морском языке то же самое, что левый и правый борт. У корабля только два борта: вам это известно так же, как и мне.

– Тогда, значит, и кораблям приходится не лучше, чем людям, – сказал Симпл. – Когда начинается шторм, кораблю только и остается, что ворочаться с боку на бок, совсем как мне.

– Может, за ужином вы слишком много едите или слишком много пьете кофе?

– Нет, ночью желудок меня не беспокоит. Но по утрам мне кое-что действительно не по вкусу: просыпаешься – и постоянно видишь все одну и ту же надоевшую яичницу-глазунью с одним глазом, – которую Джойс готовит на завтрак. Я бы хотел, чтобы существовали всевозможные глазуньи, а не одни только белые с желтым глазом. Пусть будут голубые яичницы с коричневым глазом, и коричневые с голубым глазом, и красные с зеленым.

– Если в одно прекрасное утро вы проснетесь и увидите у себя на тарелке красную яичницу с зеленым глазом, то подумаете, что накануне хватили лишнего.

– Конечно, подумаю, – сказал Симпл. – Но одноглазая яичница – это так однообразно! С какой стороны ни посмотришь на нее, это, черт возьми, все равно яичница: с одной стороны – поджаристая, с другой – жидковатая. Или, если вы ее переворачивали, поджаристая с обеих сторон. Раз уж яйцо попало на сковородку, у него тоже только две стороны. И если нижняя сторона подгорит, то получится точь-в-точь расовая проблема: черное и белое, белое и черное.

– Я так и знал, что вы в конце концов доберетесь до расовой проблемы. О чем бы вы ни говорили, вам непременно надо помянуть цвет кожи. Да бог с ним! Сводя по своему обыкновению все к двум сторонам, вы занимаетесь сверхупрощенчеством.

– Чем, чем я занимаюсь?

– Я говорю, что семантика у вас слишком упрощенная.

– Как, как?..

– Фразеология ваша.

– Моя?..

– Ну, ваши слова, дружище, ваши слова.

– Вот оно что, – сказал Симпл. – Ладно, вернемся все-таки к яичнице, хоть это и простое слово. На завтрак я хотел бы кушать не куриные яйца, а яйца других птиц, и иного вкуса, чем куриные. И что бы вы, Джек, ни толковали насчет тематики, все равно в моем возрасте человеку надоедает каждый божий день есть одну и ту же яичницу, так же как вам – слышать одни и те же разговоры о расовой проблеме. Я бы не прочь съесть иной раз по утрам такую яичницу, чтобы вкус у нее был, как у свиной отбивной.

– В таком случае, почему бы вам просто не готовить к завтраку вместо яичницы свиную отбивную?

– Потому что по утрам у меня в холодильнике никогда свиных отбивных не бывает.

– Но они были бы, если б вы положили их туда с вечера.

– Нет, тогда я их вечером и съел бы, – сказал Симпл. – В том-то и беда, что с вечера'на утро у нас не остается почти ничего, кроме расовой проблемы…

Перевод с английского Н. Васильева

При чем тут сочувствие

– Помнится, вы мне однажды сказали, что если белые, которые заявляют о своей любви к неграм, действительно любят их, они и жить должны, как негры. Так ведь?

– Да, – отвечал Симпл, – особенно когда они приезжают на Юг.

– Значит, наши белые друзья должны, как и мы, ездить в вагонах для негров?

– Да, – сказал Симпл.

– Зачем?

– Чтобы доказать свою любовь ко мне, – пояснил Симпл, – иначе я им не верю. Белые, если они действительно хорошо относятся ко мне, должны, находясь в дороге, спать в гостиницах для цветных, хотя почти все эти гостиницы не пригодны для ночлега. Они должны питаться в ресторанах для цветных, хотя в маленьких городах это обычно дрянные харчевни. Не мешало бы им часами ждать такси для черных в тех местах, где машины для белых не подвозят негров. Пусть мои белые друзья, собираясь пожить немного на Юге, пошлют своих детей в школы для цветных, которые, как правило, находятся в какой-нибудь лачуге по ту сторону линии железной дороги. А когда они садятся в автобусы, чтобы попасть домой, пусть усаживаются на задние места. И когда все места для цветных заняты, пусть постоят, даже если в автобусе имеются свободные места для белых, куда цветной и не посмеет сесть, опасаясь, что его подстрелят из окна. После того как эти миляги белые испытают на себе все запреты Джима Кроу, начиная с того, где поесть и поспать, и кончая тем, куда послать детей учиться и в каком вагоне проехать, – вот тогда-то мы и узнаем, пришлось ли все это им по вкусу.

– Если вы думаете, что наши белые друзья станут испытывать все эти запреты на себе, то вы считаете каждого из них сверхчеловеком, – сказал я.

– Я же езжу в вагонах для негров, а я не сверхчеловек.

– Вы садитесь в них потому, что вынуждены это делать, – отвечал я.

– Я понимаю равноправие, когда для нас с тобой все одинаково, – заявил Симпл. – Эти белые, если они и вправду любят меня, должны вместе со мной садиться в вагоны для негров, а не усаживаться где-то в конце поезда, в вагонах с охлажденным воздухом и прочими удобствами, тогда как я еду у самого паровоза в старом полубагажном вагоне. И хотел бы я, чтоб мои белые друзья узнали, что такое уборная для цветных. Нет ничего хуже, чем привокзальная туалетная комната для негров на Юге. Как правило – без. зеркала, без туалетной бумаги, иногда даже без умывальника. Пусть они зайдут в одну из таких уборных, эти милые белые господа, которые всегда спрашивают меня, чего же мне еще надо, раз Верховный суд разрешил мне голосовать; пусть зайдут, и тогда они поймут, чего я хочу. Я хочу, чтобы у меня был такой же привокзальный туалет, со всем необходимым, как у всех других.

– Но вы же знаете, что на Юге, если белый находится в комнате ожидания для цветных, он. нарушает местный закон, так же как и черный – находясь в комнате для белых. Уж не хотите ли вы, чтобы приличных белых людей забирали в тюрьму только ради, доказательства их любви к вам?

– А ведь меня бы забрали, если б я вошел в комнату для белых, так почему бы не забрать их за то, что они входят в мою? Друзьям как-то не пристало быть врозь.

– А что это даст нам, если наших белых друзей будут сажать в тюрьму?

– Это покажет им, как глупо развешивать по всему Югу надписи «для белых» и «для черных».

– Либерально настроенные белые уже признали, что это глупо, – сказал я.

– Они еще больше уверятся в этом, когда испытают все на себе, – продолжал Симпл. – Если белых несколько раз упрячут в тюрьму, эти их надписи живо полетят! Белые не будут мириться с тем, что им не нравится. Пусть только белому помешают войти в ресторан, когда ой голоден! Да он перевернет там все вверх дном. А если я захочу войти, белый поможет прогнать меня. Белые, так сказать, в теории знают, что такое предрассудки, а я хочу, чтобы они почувствовали это на своей собственной шкуре. Потому я и говорю: когда эти милые белые господа с Севера зимой отправляются во Флориду, пусть едут в вагонах для цветных. Когда они прибудут туда, пусть остановятся в одной из открытых ими гостиниц для черных, где у них не будет мальчиков на побегушках, всегда готовых к услугам, не будет коридорных для чистки одежды и обуви, не будет завтрака, поданного в номер на столике-тележке, а лифт окажется в неисправности, если он там вообще имеется. Пусть поживут, как цветные, хотя бы один сезон. Держу пари, это испортит их мягкий характер. Это не придется им по душе. Они взбесятся! Если белые добры ко мне, жмут мне руку и говорят, что я им – ровня, это еще далеко не все. Я знаю, что я такой же, как они. Но мне хочется, чтобы со мной обращались как с равным. И тогда, бьюсь об заклад, жизнь изменится! Но если белые не испытают на себе, что значат для негров все запреты Джима Кроу, они никогда не покончат с ними. Они по-настоящему даже не знают, что причинил нам Джим Кроу. Их долг – узнать это, а чувство долга – вовсе не сочувствие свысока.

– Полет вашей фантазии весьма занимателен, – сказал я, – только ничего этого не случится. Хорошие люди уж не настолько хороши. По правде говоря, будь я белый и люби я негров всей душой, все же сомневаюсь, что я согласился бы жить в условиях, созданных для негров, лишь для того, чтобы уверить их в своей любви.

– И я бы не согласился, – сказал Симпл.

– Значит, и вы были бы не таким уж хорошим.

– Да, – сказал Симпл, – но зато я был бы белым.

Косточки, бомбы, куриные горлышки

– С тех пор как я женат, – сказал Симпл, – Джойс впервые не разговаривала со мной целый день.

– А вы у нее выяснял? почему? – спросил я.

– Пытался, – сказал Симпл, – но она не отвечала.

– Что же случилось?

– Она покушается на мои привычки.

– Как это так – покушается на ваши привычки?

– Ну, на то, что я люблю, к чему привык.

– Объясните же мне подробнее в чем дело, – попросил я, – раз вы хотите со мной поделиться.

– Дело было так, – начал Симпл. – После обеда я устроился на окне, чтобы поглодать косточку от свиной отбивной и поглядеть на Гарлем. Только я добрался до самой вкусной части, как Джойс говорит:

– Джесс Б., почему ты с косточкой встал из-за стола?

– Чтобы поглодать ее, детка, – говорю я.

– Да, но не на окне же, которое выходит на улицу, – говорит Джойс.

– Это мое окно, – говорю я.

– Оно также и мое, – говорит Джойс, – и я вовсе не хочу, чтобы здесь, на глазах у всех, глодали кости.

– Даже на своем собственном окне?

– Тем более, на нашем собственном окне, – говорит Джойс. – Так делают только на Юге – высовываются из окна с косточкой в руке. Ты мой муж, и я не желаю, чтобы любой прохожий видел, как ты обгладываешь кость. Ешь за столом и кончай до того, как встаешь. И, пожалуйста, не подходи с косточкой к окну.