Текст книги "О всех созданиях – прекрасных и удивительных"
Автор книги: Джеймс Хэрриот
Жанры:
Природа и животные
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
И пристыженно повернулся к фермеру.
– Это обрывок омертвевшей кишки, которая сама в себя втянулась. Инвагинация. Обычно она приводит к гибели животного, но, к счастью, ваш теленок избавился от препятствия естественным путем и теперь должен совсем поправиться.
– Но как вы сказали? Что у него было-то?
– Инвагинация.
Губы мистера Пикерсгилла зашевелились, и я ожидал, что он вот-вот повторит новое словечко. Но попытка, по-видимому, не удалась.
– А! – сказал он только. – Вот, значит, что у него было!
– Да, но в чем заключалась причина, определить трудно.
Фермер презрительно фыркнул.
– Хотите об заклад побиться, я вам скажу! Я с самого начала, доложу вам, говорил, что расти он будет слабеньким. У него из пупка кровь шла, потому что родился-то он в проценте!
Но мистер Пикерсгилл со мной еще не кончил. Не прошло и недели, как я вновь услышал в трубке его голос:
– Поскорее приезжайте! У меня тут свинья безик устроила.
– Безик? – Я даже замигал, отгоняя от себя видение двух хрюшек, затеявших перекинуться в картишки. – Боюсь, я не совсем…
– Я ей микстуру от глистов дал, а она запрыгала и ну на спине валяться. Говорю же вам, самый настоящий безик.
– А… да-да, я… да-да. Сейчас приеду.
Когда я приехал, свинья немного угомонилась, но все еще страдала от боли: ложилась, вскакивала, кружила по закутку. Я ввел ей гран гидрохлорида морфия и через несколько минут движения ее замедлились, а затем она улеглась на солому и уснула.
– По-видимому, все обойдется, – сказал я. – Но какую микстуру вы ей дали?
Мистер Пикерсгилл неохотно протянул мне бутылку.
– Тут один заезжал – продавал их. Сказал, что любых глистов изничтожит, какие только есть.
– Вот и вашу свинью тоже чуть не изничтожило, верно? – заметил я, нюхая жидкость. – И неудивительно. Судя по запаху, это же почти чистый скипидар.
– Скипидар? Ох, черт, только-то? А он-то божился, что средство самое новейшее. И деньги с меня содрал кардинальные.
Я вернул ему бутылку.
– Ну, ничего. Дурных последствий, мне кажется, не будет, но место этой бутылке в мусорном ведре, поверьте.
Садясь в машину, я поглядел на мистера Пикерсгилла.
– Я вам, наверное, порядком надоел. Сначала мастит, потом теленок и вот теперь свинья. Целая полоса незадач.
Мистер Пикерсгилл расправил плечи и поглядел на меня с монументальным спокойствием.
– Молодой человек, – сказал он, – я на это просто смотрю. Со скотиной без беды не обойтись. А я, позвольте вам доложить, по опыту знаю, что беда – она всегда ходит циклонами.
7
– Послушай, Джим, – сказала Хелен, – нам никак нельзя опаздывать. Миссис Ходжсон удивительно милая старушка, она ужасно огорчится, если мы задержимся и ее ужин перестоит.
Я кивнул.
– Ты абсолютно права, этого допустить нельзя. Но у меня после обеда только три вызова, а вечер взял на себя Тристан. Так что я не задержусь.
Подобные тревоги из-за простого приглашения на ужин могут кому-нибудь показаться преувеличенными, но для ветеринаров и их жен, особенно в те времена, когда человек работал один или с единственным помощником, опасность оказаться грубо невежливым была вполне реальной. Мысль, что кто-то приготовит для меня угощение, а потом будет сидеть в напрасном ожидании, необыкновенно меня пугала, но такое случалось со всеми нами. Этот страх воскресал во мне всякий раз, когда нас с Хелен куда-нибудь приглашали, – тем более если приглашали люди вроде Ходжсонов. Мистер Ходжсон, на редкость симпатичный старый фермер, был очень близорук, но глаза его за толстыми стеклами очков смотрели на мир безмятежно и ласково. Его жена, такая же добрая душа, как он сам, лукаво покосилась на меня, когда я за два дня до этого заехал к ним.
– Под ложечкой у вас не сосет, мистер Хэрриот?
– Еще как, миссис Ходжсон! Ничего аппетитнее я не видывал!
Я мыл руки на кухне и невольно поглядывал на стол, где во всем великолепии красовались доказательства того, что свинью для собственного употребления здесь откормили на славу: отбивные на ребрышках, золотистые ряды пирогов, пирамида только что набитых колбас, банки с рублеными ножками и головой. В духовке еще вытапливалось сало, заливавшееся затем в большие горшки.
Старушка внимательно на меня посмотрела.
– А почему бы вам на днях не привезти сюда вечерком миссис Хэрриот и не помочь нам со всем этим управиться?
– Вы очень любезны и я бы с огромным удовольствием, но…
– Нет-нет! И слышать ничего не хочу! – Она засмеялась. – Да и правда, слишком тут всего много, как ни раздаривай!
Она не преувеличивала. В те дни каждый фермер и многие жители Дарроуби откармливали свиней для собственного стола, и время, когда такую свинью кололи, оборачивалось всеобщим пиршеством. Окорока и бока коптились впрок, но все остальное надо было съесть, и поскорее. Для многосемейных фермеров это особых трудностей не составляло, но все прочие щедро оделяли друзей и знакомых восхитительными сверточками, не сомневаясь, что в свой час их отдарят тем же.
И вот я беззаботно отправился во вторник в послеобеденный объезд, а передо мной в соблазнительнейших видениях витал ужин, который миссис Ходжсон уже, наверное, готовит. Я знал, что нас ожидает: отбивные, зажаренные с луком, печенью и ветчиной, окруженные гирляндой домашних сосисок, каких уж теперь не попробуешь! Да, было о чем помечтать!
Собственно говоря, это видение продолжало манить меня, и когда я въехал во двор Эдварда Уиггина. Подойдя к большому сараю, я оглядел моих пациентов – десяток молодых бычков, отдыхающих на толстой соломенной подстилке. Мне предстояло вакцинировать их от эмфизематозного карбункула[2]2
Острая инфекционная болезнь в основном крупного рогатого скота; характеризуется образованием припухлостей в богатых мускулатурой частях тела и быстрой смертью животных. Для профилактики эмкара применяют живую или инактивированную вакцину
[Закрыть]. Без этого почти наверное кое-кто из них сдох бы, так как луга вокруг были заражены спорами смертоносной бациллы Clostridium chauvoei.
Болезнь достаточно распространенная, и скотоводы еще в старину выискивали способы борьбы с «черноногостью» – например продергивали бечевку сквозь складку кожи под челюстью. Но мы, к счастью, уже располагали надежной вакциной.
Я полагал, что разделаюсь за несколько минут – Уилф, работник мистера Уиггина, удивительно ловко умел ловить животных. Но тут я увидел, что через двор ко мне идет сам фермер, и сердце у меня упало: в руке он нес свое лассо. Шагавший рядом с ним Уилф посмотрел на меня и страдальчески возвел глаза к небу. Он тоже явно опасался худшего.
Мы вошли в сарай, и мистер Уиггин принялся тщательно сматывать свою длинную белую веревку, а мы с Уилфом тоскливо наблюдали за ним. Этот щуплый старичок в молодости несколько лет прожил в Америке. Рассказывал он об этих годах весьма скупо, но мало-помалу у всех сложилось впечатление, что был он там ковбоем – во всяком случае, говорил он с мягкой техасской оттяжкой и прямо источал суровую романтику ранчо и бескрайних прерий. Все, хоть как-то связанное с Диким Западом, он обожал – и в первую очередь – свое лассо.
Задеть мистера Уиггина было не так-то легко, обидные намеки он просто пропускал мимо ушей, но стоило усомниться в его способности одним движением руки заарканить самого дикого из быков, как тихонький старичок впадал в ярость. Беда была лишь в том, что сноровка эта существовала только в его воображении.
Наконец, мистер Уиггин ухватил конец лассо с петлей, закрутил его у себя над головой и начал подбираться к ближайшему бычку. Вот петля взвилась в воздух… и произошло то, что должно было произойти: веревка шлепнулась на спину бычка и соскользнула на солому.
– О, чтоб тебя! – выдохнул мистер Уиггин и начал все сначала. Двигался он с величавой неторопливостью, и можно было с ума сойти, глядя, как он вновь тщательно сворачивает лассо. Казалось, прошло сто лет, прежде чем он опять двинулся к бычку, крутя петлю над головой.
– А, черт! – буркнул Уилф, когда лассо хлестнуло его по лицу.
Хозяин свирепо накинулся на него:
– Не лезь под руку, Уилф! Вот и начинай из-за тебя сначала!
На этот раз петля прямо шлепнулась на солому, и, когда мистер Уиггин потянул лассо к себе, мы с Уилфом безнадежно привалились к стене.
Вновь петля взмыла в воздух, закрученная с такой силой, что достигла стропил, где и застряла. Мистер Уиггин дернул лассо раз, другой, но тщетно.
– У, койот тебя заешь! За гвоздь зацепилась! Сбегай-ка во двор, Уилф, приволоки лестницу.
Пока я ждал, чтобы Уилф принес лестницу, а потом наблюдал, как он карабкается по ней под сумрачную крышу, мысли мои были заняты тайной мистера Уиггина. И его оттяжка и ковбойские словечки для Йоркшира особой новостью не были, проникая сюда из-за Атлантического океана в книгах и фильмах. Собственно говоря, ходили темные слухи, будто мистер Уиггин оттуда их и позаимствовал, а никакого ранчо даже близко не видел. Как знать…
Наконец, лассо было высвобождено, лестница убрана, и весь процесс повторился заново. Старичок опять промахнулся, но бычок ненароком наступил в петлю, и несколько секунд фермер с исступленной решимостью висел на веревке, а бычок пружинисто брыкался, стараясь сбросить стеснительную помеху. И глядя на сосредоточенное морщинистое лицо, на дергающиеся худые плечи, я вдруг понял, что мистер Уиггин не просто ловит полувзрослого теленка для инъекции, но готовится повалить на бегу бешеного быка, а ноздри его втягивают воздух прерий, а уши внемлют тявканью койота.
Бычок незамедлительно высвободился, и мистер Уиггин, буркнув «у, змей гремучий!», приступил к делу снова. Он бросал и бросал лассо впустую, а я с тревогой думал, что время идет и шансы провести вакцинацию нормально стремительно уменьшаются. Когда имеешь дело с молодняком, самое главное – не взбудоражить животных. Если бы не мистер Уиггин, мы с Уилфом осторожно оттеснили бы бычков в угол, и Уилф поочередно хватал бы их за носы могучими ручищами.
А теперь они взбудоражились, лучше не надо. Еще недавно одни мирно жевали жвачку, другие лакомились клочьями сена из кормушки, но теперь раздраженные хлещущей и ползающей веревкой они носились по сараю точно скаковые лошади. Мы с Уилфом наблюдали в угрюмом молчании, как мистеру Уиггину удалось-таки набросить лассо на шею бычка, но петля оказалась слишком широкой и соскользнула на туловище. Бычок вырвался из нее с гневным мычанием и помчался по кругу галопом, брыкаясь и вскидывая голову. Я уныло смотрел на мечущееся маленькое стадо – с каждой минутой происходящее все больше смахивало на родео.
Назревала катастрофа. После обеда мне пришлось посмотреть в приемной двух собак, и из дома я уехал почти в половине третьего. Теперь стрелки неумолимо приближались к четырем, а я еще не сделал ровно ничего.
Наверное, так оно и продолжалось бы без конца, если бы не вмешалась судьба. Внезапно по капризу случая мистер Уиггин набросил петлю точно на рога проносившемуся мимо четвероногому снаряду, она затянулась на шее, и мистер Уиггин на другом конце лассо, изящно пролетев по воздуху шагов десять, хлопнулся в деревянную кормушку.
Мы кинулись к нему и помогли встать. Он был цел и невредим, хотя заметно ошеломлен.
– Так его и раз эдак! Не удержал подлюгу, – буркнул он. – Пожалуй, я дома пока посижу. А вы сами с ними разберитесь.
Когда мы вернулись к бычкам, Уилф сказал мне вполголоса:
– Вот уж верно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь можно и за дело взяться. И может, он хоть на недельку позабудет про свое чертово лассо!
Хватать за нос бычков теперь было уже поздно, зато Уилф показал мне, как работают с веревкой по-йоркширски. Многие местные скотники были настоящими мастерами, и я следил за ним с наслаждением: миг – и одна петля ложится за уши, а другая обвивает нос.
Прямо-таки ослабев от внезапного облегчения, я вытащил бутылку с вакциной, шприц – и через двадцать минут все десятеро получили по инъекции.
В машине я взглянул на часы, и сердце у меня заколотилось. Без четверти пять! А у меня еще два вызова. С другой стороны, до семи еще два часа и вряд ли меня подстерегает второй мистер Уиггин. Глядя на мелькающие мимо каменные стенки, я вновь принялся гадать, был ли все-таки старичок в юности ковбоем или это – мечта о несбывшемся.
Тут мне вспомнился некий вечер в четверг, когда мы с Хелен выходили из бротоновского кинотеатра, посещением которого обычно завершался мой свободный день. Фильм был американский, о ковбоях, и в дверях, взглянув на темный задний ряд, я в дальнем его конце обнаружил мистера Уиггина, который с настороженным видом съежился на стуле.
Вот с тех пор во мне и зародились сомнения…
В пять часов я влетел на маленькую ферму двух мисс Данн. Их свинья поранила шею о гвоздь, но мои предыдущие визиты к ним подсказывали, что ничего серьезного меня не ожидает.
Эти две пожилые девицы самостоятельно управлялись на нескольких акрах под деревней Доллингсфорд. Они были интересны потому, что почти всю работу делали без посторонней помощи, а свой скот и прочую живность окружали нежнейшей заботой и баловали точно комнатных собачек. В небольшом коровнике стояли четыре коровы, и всякий раз, пока я осматривал одну, ее соседка нет-нет да и лизала мне спину шершавым языком. Их немногочисленные овцы подбегали к людям на лугу и обнюхивали им ноги на собачий манер, телята ласкаючи обсасывали вам пальцы, а старенький пони приветливо тыкался мордой во всякого, кто оказывался рядом. Единственным исключением в этой дружелюбной компании была свинья Пруденция, избалованная до полного безобразия.
Вот на нее-то я сейчас и смотрел. Она рылась пятачком в соломе у себя в закутке – внушительнейшая груда мяса и жира, – и четырехдюймовая царапина на толстой шее особенно ее жизни не угрожала. Тем не менее ранка была рваная и оставлять ее в таком виде не следовало.
– Надо бы наложить пару-другую швов, – сказал я, и дюжая мисс Данн, ахнув, прижала ладонь к губам.
– Боже мой! Ей будет больно? Боюсь, у меня не хватит сил присутствовать!
Я взглянул на ее высокую мощную фигуру, на красное обветренное лицо, на широкие плечи, на вздувающиеся бугры бицепсов и в который раз подумал, что при желании она и в свои пятьдесят лет могла бы одним ударом расплющить меня в лепешку. Но как ни странно, прозаические детали лечения животных настолько ее нервировали, что при отеле, окоте и прочем помогала мне ее миниатюрная сестра.
– Не беспокойтесь, мисс Данн, – заверил я ее, – все будет кончено прежде, чем она успеет понять, что происходит! – С этими словами я перелез через загородку, подошел к Пруденции и легонько потрогал ее шею.
Могучая свинья испустила обиженный визг, словно ее прижгли каленым железом, а когда я попытался дружески почесать ей спину, огромная пасть снова разверзлась и завизжала вчетверо громче. Кроме того, Пруденция угрожающе двинулась на меня. Я стойко удерживал позицию, пока ощеренные желтоватыми зубами челюсти не приблизились к моим лодыжкам, а тогда оперся на верхнюю жердь и выпрыгнул из закутка.
– Надо перегнать ее в более тесное помещение, – сказал я. – Тут я зашить ее не сумею. Ей есть где увертываться, а она слишком велика, чтобы ее можно было удержать силой.
Субтильная мисс Данн подняла ладонь.
– У нас есть то, что требуется. В телятнике по ту сторону двора. Стойла там узкие, и, если мы ее туда отведем, ей придется стоять смирно.
– Отлично! – Я даже руки потер от удовольствия. – И я смогу шить, стоя в проходе. Так двинулись!
Я открыл дверь, и после долгих уговоров, тычков и подпихивания Пруденция величественно прошествовала во двор. Но там она остановилась как вкопанная, нагловато похрюкивая, а глазки ее горели злокозненным упрямством. Я навалился на нее всем весом, но с тем же успехом мог бы попробовать сдвинуть слона. Идти дальше она не желала, а до телятника было пятьдесят шагов. Я покосился на свое запястье: четверть шестого, а я еще и не начинал.
Мои размышления прервала субтильная мисс Данн.
– Мистер Хэрриот, я знаю, как перевести ее через двор.
– Да?
– Да-да. Пруденция и прежде капризничала, но мы нашли способ убеждать ее.
Я с трудом улыбнулся.
– Чудесно! А как именно?
– Видите ли, – обе сестры виновато хихикнули, – она очень любит сухие галеты…
– Простите?
– Она обожает сухие галеты.
– Неужели?
– Безумно.
– Это прекрасно, – сказал я, – но причем тут…
Дюжая мисс Данн засмеялась.
– Погодите, сейчас сами увидите.
Она неторопливо направилась к дому, и мне пришло в голову, что эти пожилые барышни, хотя и не принадлежали к типичным фермерам йоркширских холмов, видимо, разделяли их глубокое убеждение, что торопиться некуда. Вот за ней затворилась дверь и началось ожидание. Вскоре я уже не сомневался, что она решила заодно выпить чашечку чаю. Постепенно закипая, я повернулся и посмотрел на луг, убегающий по склону к серым крышам и старинной колокольне Доллингсфорда, встающим над деревьями у реки. Тихий мир, которым веяло от этого пейзажа, совсем не гармонировал с моим душевным состоянием.
Когда я уже перестал надеяться, что она когда-нибудь вернется, дюжая мисс Данн спустилась с крыльца с длинной цилиндрической пачкой в руке и поднесла ее к моим глазам с лукавой улыбкой:
– Вот от чего Пруденция никогда не откажется!
Она извлекла галету и бросила ее на булыжник в двух шагах перед рылом Пруденции. Та несколько секунд смотрела на желтоватый кружок непроницаемым взглядом, потом медленно приблизилась к нему, внимательно оглядела и взяла в рот.
Когда она проглотила последнюю крошку, дюжая мисс Данн одарила меня заговорщицким взглядом и бросила перед свиньей еще одну галету. Пруденция вновь шагнула вперед и подобрала лакомство. В результате она несколько приблизилась к службам по ту сторону двора, но только несколько. Я прикинул, что первая галета продвинула ее вперед на пять шагов и вторая примерно на столько же, а до телятника их остается сорок. По две с половиной минуты на галету – значит, доберется она до него минут через двадцать!
Я вспотел, видя, что мои опасения более чем оправдываются, ведь никто и не думал торопиться. Особенно Пруденция, которая медленно-медленно сжевала очередную галету, а потом обнюхала землю, чтобы подобрать последнюю крошку под любящими улыбками своих хозяек.
– Извините, – робко произнес я, – но не могли бы вы бросать галету чуть подальше… для экономии времени, так сказать?
Субтильная мисс Данн весело засмеялась.
– Мы пытались, но она редкостная умница! Отлично сообразила, что тогда ей достанется меньше галет!
В доказательство своих слов следующую приманку она бросила шагов на восемь впереди свиньи, но та обозрела галету с сардоническим выражением на огромном рыле и соизволила шагнуть, только когда галету подтолкнули ногой на требуемое расстояние. Мисс Данн была права: Пруденция еще с ума не сошла и лишаться собственной выгоды не собиралась.
Я вынужден был беспомощно ждать, скрипя зубами, нескончаемо долгое время, хотя все остальные извлекали из этой томительной процедуры массу удовольствия. Но вот последняя галета летит в телячье стойло, свинья вразвалочку следует за ней, и сестры с торжествующим смешком захлопывают за ней дверцу.
Я подскакиваю с иглой и шелком – и, естественно, Пруденция испускает полный ярости визг.
Дюжая мисс Данн заткнула уши и в ужасе сбежала, но ее субтильная сестра мужественно осталась со мной и подавала мне ножницы и дезинфицирующий порошок, едва я знаками объяснял, что мне требуется. Когда я сел за руль, в ушах у меня нестерпимо звенело, однако мне было не до того. Время! Время! Шел седьмой час.
8
Я торопливо оценил свое положение. До следующей – и последней на сегодня – фермы две мили. Через десять минут я там. Кладем двадцать минут на работу, еще пятнадцать минут до Дарроуби, молниеносно моюсь, переодеваюсь – и около семи сажусь—таки за стол миссис Ходжсон.
Много времени следующая работа не потребует – продеть кольцо в нос быку и все. В наши дни с распространением искусственного осеменения иметь дело с быками нам приходится редко – держат их только хозяева больших молочных ферм и племенных заводов, – но в тридцатые годы они были практически на каждой ферме, и вдевание колец входило в самую обычную нашу работу. Кольцо бычок получал примерно в годовалом возрасте, когда наливался силой и с ним становилось трудно справляться.
Еще издали завидев во дворе тощую фигуру старика Теда Бакла и двух его работников, я испытал невероятное облегчение. Меня ждут! Ведь сколько времени напрасно теряет ветеринар, кружа с воплями среди пустых служб, а потом отчаянно размахивает руками на лугу, чтобы привлечь внимание темного пятнышка где-то у горизонта!
– А, молодой человек! – произнес Тед, и даже на это короткое приветствие ему понадобилось порядочно времени. Я с неизменным восторгом слушал старика, говорившего на подлинном йоркширском наречии (воспроизводить которое здесь я и пытаться не стану) с солидной неторопливостью, словно смакуя каждый слог, как смаковал его и мой слух. – Приехали, значит.
– Да, мистер Бакл, и рад, что у вас все готово и вы меня ждете.
– Не люблю я, чтоб человек по делу приехал и зря тут толокся. – Он поглядел на работников. – Ну-ка, ребятки, идите в стойло, приготовьте животину для мистера Хэрриота.
«Ребятки», Эрнест и Герберт, которым обоим было за шестьдесят, побрели в стойло к быку и закрыли за собой дверь. Оттуда тотчас донеслись глухие удары о дерево и мычание, перемежавшееся добрыми старыми йоркширскими выражениями, затем все стихло.
– Вот и сладили, – буркнул Тед, а я по обыкновению удивлялся про себя его одеянию. За все время нашего знакомства я видел его только в этом пальто и в этой шляпе. Пальто, которое в неведомом прошлом, возможно, было макинтошем, вызывало у меня лишь два вопроса: зачем он его надевает и как он его надевает. Длинные, давно утратившие связь между собой лохмотья, перехваченные в талии бечевкой, никак не могли защищать его от непогоды, и одному богу было известно, каким образом он умудрялся различать, где рукава, а где просто дыры. И шляпа! Почти лишившийся тульи фетровый головной убор начала века, поля которого унылыми складками чуть ли не вертикально свисали над ушами и глазами, – неужели он действительно каждый вечер вешает его на колышек, а утром вновь водворяет на голову?
Пожалуй, ответ можно было найти именно в этих полных юмора глазах, безмятежно смотрящих с худого лица. Для Теда ничего не менялось, и десятилетия проходили точно минуты; я вспомнил, как он показывал мне старомодный таган у себя в кухне, на который можно было ставить над огнем кастрюли и котлы. С особой гордостью он продемонстрировал ряд колец, позволявших подогнать отверстие под кастрюлю побольше или, наоборот, поменьше. Можно было подумать, будто речь идет о новейшем изобретении.
– Замечательная штука! И паренек, который мне его делал, на славу постарался.
– А когда это было, мистер Бакл?
– Да в тысяча восемьсот девяносто седьмом. Как сейчас помню. Этот паренек, он на все руки был мастер.
Тут верхняя створка двери открылась, и работники, держа быка за веревки, вскоре поставили его так, как полагалось для продевания кольца. А обставлялось это настоящим ритуалом, заданным раз и навсегда, точно па в классическом балете.
Эрнест с Гербертом принудили быка высунуть голову над нижней створкой двери и удерживали ее в этом положении, натягивая каждый свою веревку. В те дни переносного зажима еще не существовало, и ради безопасности быка оставляли в стойле, державшие же его люди занимали позицию снаружи. Затем пробивалось отверстие в самом конце носовой перегородки с помощью специальных щипцов, которые я уже держал наготове в футляре.
Но прежде мне предстояло проделать небольшую процедуру, мной самим введенную. Обычно отверстие пробивали прямо по живому, но я полагал, что быкам подобное вряд ли особенно по вкусу, и потому предварительно делал местную анестезию. И вот я нацелил шприц, а Эрнест, державший веревку слева, опасливо вжался в дверь.
– Чегой-то ты бочком встал, Эрнест? – протянул Тед. – Боишься, как бы он на тебя не скаканул?
– Да ну… – смущенно ухмыльнулся Эрнест и укоротил веревку.
Однако тут же отпрыгнул назад – я вонзил иглу в хрящ у края ноздри, и бык с оскорбленным мычанием всей тушей взвился над дверью. Тед слишком тянул с окольцовыванием – моему пациенту было уже почти полтора года, к тому же он отличался крупным сложением.
– Держите его, ребятки, – пробормотал Тед, но работники уже повисли на веревках. – Вот и ладно. Сейчас он уймется.
И действительно, через минуту огромная морда уже легла на верхний край дверной створки, удерживаемая в этой позиции туго натянутыми веревками. Можно было приступать к следующему этапу. Я вложил в ноздри пробойные щипцы и стиснул ручки. В эти моменты я совсем не чувствовал себя дипломированным специалистом! Впрочем, анестезия свою роль сыграла, и бык даже не дрогнул, когда щипцы с щелчком сомкнулись, пробив в хряще круглую дырку.
Затем наступил следующий торжественный момент: я извлек из бумажной обертки бронзовое кольцо, вывинтил винт и разомкнул соединенные шарниром половинки, ожидая неизбежную фразу, которая тут же и прозвучала:
– Сними-ка кепку, Герберт, – распорядился Тед. – Небось за минуту простуда тебя не одолеет.
Кепка, обязательно кепка! Ведерко или широкая миска подошли бы куда лучше! Винтик, конечно, дурацки крохотный и отверточка тоже… И все-таки непременно кепка. Такая вот засаленная кепчонка, которую стянул с лысой макушки Герберт.
Теперь мне предстояло продернуть кольцо в пробитое мною отверстие, сомкнуть его, вставить винт и закрутить его как можно туже. Вот тут-то и требовалась кепка: ее держали под кольцом на случай, если животное вдруг дернет головой. Упадет винт в грязь и солому – пиши пропало! А когда я кончу завинчивать, Тед подаст мне рашпиль или напильник, обязательно имеющийся у любого фермера, и я аккуратно заровняю кончик винта, нужно это или нет.
Однако на сей раз устоявшийся порядок оказался нарушен. Когда я с кольцом в руке приблизился к морде молодого быка, широко расставленные глаза под крутыми рогами поглядели мне прямо в зрачки. И вероятно, когда я протянул руку, он шевельнулся. Во всяком случае, открытый конец кольца царапнул его по губе. Самую чуточку. Но он, по-видимому, счел это личным оскорблением, потому что испустил раздраженный рев и снова взвился на задних ногах.
В свои полтора года он успел обрести могучие пропорции и в этой позе выглядел весьма внушительно, когда же его передние ноги оперлись о створку и огромная грудная клетка нависла над нами, он показался мне великаном.
– Сейчас выпрыгнет, подлюга! – охнул Эрнест и выпустил веревку. За эту работу он взялся без особого восторга и теперь сложил с себя свои обязанности без малейших сожалений. Герберт, однако, был скроен из другого материала и висел на своем конце с угрюмым упорством. Но бык танцевал над ним, одно раздвоенное копыто просвистело возле его уха, другое чуть не задело лысую макушку, и, не выдержав, он тоже обратился в бегство.
Тед, как всегда сохранявший безмятежное спокойствие, находился далеко в стороне, так что перед створкой теперь прыгал я один, отчаянно размахивая руками в тщетной надежде заставить быка попятиться, но единственное, что меня удерживало там, было горькое сознание, что каждый дюйм, на который он вздымался над створкой, все больше и больше отдаляет меня от сказочного ужина миссис Ходжсон.
Я не отступал, пока фыркающее, мычащее двурогое не выбралось на две трети наружу, на миг нелепо повиснув на створке, которая глубоко погрузилась ему в брюхо. Но тут бык с последним усилием вывалился во двор, и я задал стрекача. Впрочем, он не помышлял о мести – а взглянул на открытые ворота, за которыми простирался луг, и промчался сквозь них со скоростью экспресса.
Из-за штабеля молочных бидонов я с тоской наблюдал, как он выделывает радостные курбеты на сочной траве, упиваясь нежданно обретенной свободой. Брыкаясь, вскидывая голову, задрав хвост, он понесся к дальнему горизонту, где широкое пастбище спускалось к ручью, петлявшему по неглубокой ложбине. И когда он скрылся в ней, то унес с собой мою последнюю надежду отведать божественные отбивные.
– Его, подлюгу, и за час не изловишь, – угрюмо предсказал Эрнест.
Я взглянул на часы. Половина седьмого. Жестокая несправедливость случившегося совсем меня сокрушила, и я испустил вопль негодования:
– Да, черт побери, а мне надо в семь быть в Дарроуби! – Я заметался по булыжнику, потом остановился перед Тедом. – Мне уже никак не успеть… Я должен предупредить жену… Есть у вас телефон?
Тед ответил даже неторопливее обычного.
– Нету. Мне эти телефоны ни к чему. Не верю я в них. – Он выудил из кармана жестянку из-под табака, извлек из нее видавшие виды часы и уставился на циферблат. – Да и чего ж вам к семи в Дарроуби не вернуться?
– Но… но… это невозможно. А заставлять их ждать я никак не могу… Мне необходимо позвонить.
– Не кипятитесь так, молодой человек! – Длинное худое лицо Теда сморщилось в умиротворяющей улыбке. – Говорю же вам, успеете вовремя.
Я взмахнул рукой.
– Он же только сейчас сказал, что быка скорее чем за час не изловить!
– Как бы не так! А Эрнест, он такой – ему только тогда хорошо, когда плохо. Быка я вам через пять минут приведу.
– Через пять минут?! Быть не может! Я… я съезжу до ближайшего телефона, а вы его пока ловите.
– И думать не моги, малый! Поди-ка присядь вон там! – Тед указал на каменную поилку у стены. – Передохни, а я через пять минут тебе его представлю.
Я уныло опустился на шероховатый камень и закрыл лицо руками. А когда снова посмотрел вокруг, старик как раз выходил из коровника позади коровы весьма почтенного возраста. Судя по кольцам на рогах, ей было лет пятнадцать, худой таз торчал, как подставка для шляп, а обвислое вымя почти мело землю.
– Иди, иди, старушка, – сказал Тед, и старая корова трусцой направилась на луг, а вымя раскачивалось на каждом шагу. Я следил за ней, пока она не скрылась в лощине, а потом обернулся и увидел, что Тед накладывает в ведро питательные брикеты.
Затем он пошел с ведром к воротам. Под моим недоуменным взглядом начал греметь по нему палкой и почти запел жиденьким тенорком:
– Сюда, сюда, моя умница! Поди сюда!
Почти тут же над краем лощины появилась корова, а за ней по пятам шагал бык. Тед загрохотал по ведру, и, к моему изумлению, корова припустила тяжелым галопом. Мой пациент держался чуть сбоку от нее. Добравшись до старика, она сунула голову в ведро, а бык, хотя почти ее перерос, подсунул нос ей под брюхо и забрал в огромный рот один из сосков. Вид был на редкость нелепый, но корова словно не замечала, что бык, почти опустившись на колени, сосет ее, как новорожденный теленок.
На него же этот напиток оказал самое умиротворяющее действие, и, когда корову увели в коровник, он последовал за ней, а затем без малейшего протеста позволил мне продеть ему в нос кольцо и завинтить винт, который, к счастью, никуда из кепки Герберта не укатился.