Текст книги "Искатель. 1978. Выпуск №3"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

Соавторы: Роберт Шекли,Сергей Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

13

Об удаче Чачина я узнаю от него самого вечером на квартире у Саши Жирмундского. Мы слушаем внимательно, не перебивая, а старший лейтенант все рассказывает и рассказывает – оживленно, несбивчиво, даже с какой-то подчеркнутой красноречивостью. Я замечаю иногда, как Жирмундский настораживается: видимо, о чем-то хочет переспросить, но сдерживается, позволяя Чачину без помехи закончить повествование.

– Ты в университетской самодеятельности никогда не участвовал? – спрашивает Жирмундский.

– Нет, а что? – удивляется Чачин.

– Занятно рассказываешь. Профессионально. Вылитый Ираклий Андроников.

– Смеетесь, Александр Михайлович, – смущается Чачин. – Рассказал как рассказалось. А вы чему улыбаетесь, Николай Петрович?

– Твоей удаче, Сережа, – говорю я. – Твоему умению ее использовать, ну и твоей способности так картинно о ней рассказать. Теперь все видно, что ясно и что неясно.

– Прежде всего ясно, что Ягодкин за границу не ездит, – уточняет Жирмундский. – За границей обменивают марки его контрагенты. Что стоит провезти в бумажнике десяток новеньких или гашеных марок? Невинная вещь. Как значки – никакая таможня не придерется. Но в таком случае марки могут играть и другую роль. Это может быть и обмен информацией, специально закодированной, конечно. Во-вторых, за границей у них есть и адреса для обмена. Так?

Чачин подтверждает:

– Так. Челидзе обещал сообщить мне адрес, как только поездка будет оформлена.

– Значит, Ягодкин может клюнуть на байку о поездке. Тут даже не возможность, а вероятность.

– Ягодкин – не знаю, а Челидзе, по-моему, клюнул. Он так изучающе глядел на меня, словно подсчитывал, стоит ли использовать меня в этой поездке или не стоит. Оттого он сразу и не сообщил «обменного» адреса. Ждет визы Ягодкина.

– Во-первых, интерес твоего Жоры мог тебе и почудиться. А во-вторых, если ты прав, Ягодкин может и не завизировать, – размышляет Жирмундский. – Зачем приобщать к игре новичка, когда есть игроки проверенные?

Я тут же подключаюсь к диалогу:

– А почему бы и не приобщить, если новичок полезен? Чачина они, конечно, проверят, но проверка нам не страшна: он надежно прикрыт. Обрати внимание на то, что Чачина уже хотят «приобщить к перевоспитанию». Лялечке он понравился.

– Джинсы мои ей понравились. Так и сказала: они импонируют.

– Ты ей импонируешь, мужичок. Не скромничай. Стихи любишь, музыку слушать будешь – ну «поп» или не «поп», все равно. Танцевать тоже умеешь. Угадал? Угадал. Симпатичных молодых людей в их компании, полагаю, не так уж много. С одним Челидзе не развернешься. Может быть, Шелест еще? Все равно мало! А Лялечка молодая. Ей «умные» разговоры и застолье скучны.

– Так Шелест в Одессе сейчас.

– Откуда знаешь?

– Верховенский или Находкин, словом, кто-то из них сказал, что Шелест сейчас в Одесском порту со всего Средиземноморья обещанных марок ждет.

– Значит, это надо понимать так: Шелест, мол, ждет возвращения из средиземноморского рейса советского судна, на котором кто-то из команды или пассажиров привезет ему какие-нибудь марки. И может статься, что не для себя он ждет этих марок. Не только для себя. Уверенности в этом у меня, конечно, нет, но возможность такую исключать не надо. Вполне допустимо, что в Черноморском пароходстве найдется один-другой филателист, который не сочтет для себя трудным делом оказать столь пустяковую услугу Ягодкину.

Ну отвез новые советские марки, обменял их в каком-нибудь филателистическом магазинчике на марки Замбии или Гвинеи – плевое дело. Одолжение за одолжение. Ягодкин ведь не останется в долгу. Ну а у Ягодкина, как и положено, количество переходит в качество: чем больше контрагентов и чем чаще их сменяют, тем меньше опасность провала.

– Кстати, как фамилия Лялечки? – интересуется Жирмундский. – Не Лаврова ли?

– Ее зовут Ольга, но фамилии я не знаю, хотя и обменялся с ней телефонами.

Когда Жирмундский, проводив Чачина, возвращается в комнату, я говорю:

– Лаврову пока проверять не будем. Лучше всего поручить это Чачину. Особенно если зовут ее Ольга Андреевна. С Чачиным она будет откровенна и не спугнет Ягодкина. Пусть Чачин к ней присмотрится. Ему виднее. А начнем с Ермакова. Он не филателист и с Ягодкиным не марками связан.

– Может оказаться и так, что его отношения с Ягодкиным исчерпываются всего парой пластмассовых челюстей.

– Может. Тем лучше и для него, и для нас. А заводил прибережем напоследок.

– Челидзе и Немцову?

– Немцова может быть ключевым свидетелем. Больно уж ее институт заманчив для любой иностранной разведки. Шелест, пожалуй, только комиссионер в марочном «бизнесе». А Челидзе и Родионов – это явные приближенные Ягодкина. Его фавориты. Я лично думаю, что к деятельности обоих примешивается уголовщина…

14

Ермаков прибывает ровно к одиннадцати утра. Пунктуальный человек. Время он выбрал сам как наиболее для него удобное. Но, судя по его внешнему виду, ему сейчас не до удобств. Графически его внешность можно было бы выразить как один большой вопросительный знак.

– Садитесь, Иван Сергеевич, – говорю я, указывая ему на кресло, – Меня зовут Николай Петрович. Будем знакомы.

– Не вижу повода для знакомства, – ершисто начинает он.

– Повод есть, Иван Сергеевич. Живой повод. Есть среди ваших знакомых человек по имени Ягодкин Михаил Федорович?

Ермаков, недоуменно моргая, вспоминает. Я вижу, что он не притворяется, действительно вспоминает.

– Был, – наконец говорит он.

– Почему же в прошедшем времени?

– Потому что знакомство прекращено и более не поддерживается.

– Вот и расскажите нам всю историю вашего знакомства, как оно началось и закончилось.

Ермаков, пожав плечами, начинает рассказ:

– Познакомились мы с ним в ресторане Внуковского аэропорта, когда оба одним рейсом летели в Одессу. Было это около года назад. Пообедали, разговорились. Я, каюсь, похвастался предстоящей мне в этом же месяце служебной командировкой в Западную Германию, он скромно сказал, что в заграничные командировки не ездит, служба, мол, не связана с этим: работает стоматологом-протезистом в зубной поликлинике Киевского района. Я, честно говоря, обрадовался: давно ищу хорошего протезиста. А он сразу же утешил, пообещав мне, что сделает все, что нужно, по возвращении из Одессы. За три дня сделает так, что я с новыми зубами за границу поеду. И действительно сделал. До сих пор ношу как влитые, ничего не подгоняя, не переделывая.

Ермаков улыбается, обнажая жемчужно-белый оскал зубов.

– А сколько он взял с вас? – интересуюсь я.

– Представьте себе, ничего лишнего. По государственным нормам взял, счет в регистратуре выписали. Только об одном одолжении попросил: услуга, говорит, за услугу. Признался, что филателист он, давно уже собирает марки, преимущественно связанные с полярной тематикой. А в ФРГ, в Кельне, у него есть коллега-коллекционер, который советские марки собирает и которому он с оказией посылает новые, только что выпущенные. Почему с оказией, удивился я, не проще ли переслать заказным письмом по нужному адресу? Оказывается, что не проще. Были случаи, когда марки пропадали и к адресату приходили пустые конверты. Я сослался на то, что в Кельне не буду, но его это не смутило. Он предложил мне послать марки по кельнскому адресу из любого города ФРГ по тамошней внутренней почте. Он мне и марки дал вместе с адресом, новые советские марки с портретами космонавтов, чистые, без единой отметины: я их внимательно осмотрел.

– Адрес вы помните? – спрашиваю я.

– Забыл и дом и улицу. Помню только адресата. Филателистический магазин Кьюдоса.

Кьюдос, Кьюдос… Что-то знакомое в этом имени. А он молчит. Только недоумение в нем сменяется растерянностью.

– Я понимаю, конечно… но вы, надеюсь, не обвините меня в том…

– Мы вас ни в чем не обвиняем, Иван Сергеевич, – перебиваю я его. – Мы уже выяснили что нужно. Можете спокойно возвращаться на работу. Давайте ваш пропуск.

Он протягивает мне пропуск. Рука его при этом дрожит.

– И не огорчайтесь, Иван Сергеевич, – добавляю, подписав пропуск. – Не из за чего вам огорчаться. Полагаю, вы никому не сказали о вызове к нам?

– Никому. Жена и дети на даче. Я один.

Он уходит нетвердой походкой, словно чего-то недопонял, не предугадал. Что я скажу о нем? Человек совершил ошибку, не вдумываясь в ее скрытый смысл. Доверился преступнику… Стоп!.. Мы еще не доказали, что Ягодкин преступник. Мы только ищем доказательств. Любое дознание – это логический процесс, в котором из верных посылок делается единственный непреложный вывод. У нас же спорные посылки и спорные выводы. Чтобы сделать их бесспорными, мы как бы опрокидываем дознание вверх тормашками и начинаем с несомненности и непреложности окончательного вывода. Для этого надо найти лишь такие верные и бесспорные посылки. Найдем ли?

15

Чачину повезло: позвонила Лялечка и пригласила в гости к Ягодкину. При этом пояснила, что собираются все к восьми часам, а Чачину лучше прийти на полчаса раньше: Михаил Федорович хочет познакомиться с ним не при людях за столом, а наедине, о марках поговорить без помех.

Знакомясь с Ягодкиным в передней – тот сам открыл ему дверь, – Чачин не суетился, не краснел. Он скромно и почтительно назвал себя: «Чачин Сережа. Очень благодарен вам за приглашение, Михаил Федорович». И сказал это, не теряя самоуважения, с расчетом, что Ягодкин это поймет и оценит как почтительный интерес неофита филателии к ее корифею, однако неофита, не оставляющего надежды этим корифеем стать.

И Ягодкин, должно быть, именно так и понял его, когда, чуть улыбнувшись, сказал:

– Спасибо, Сережа. Проходите прямо в кабинет.

Кабинет выглядел скромно, без деревянных резных, костяных или керамических украшений, без бронзы и свечей в диковинных подсвечниках – только полки с книгами, письменный стол и вертящаяся этажерка с энциклопедическими словарями: общим трехтомным, медицинским, географическим, литературными, даже дипломатическим, который Чачин до сих пор и в глаза не видывал.

– Интересуетесь коллекцией? – усмехнулся Ягодкин, когда Чачин, неравнодушный к книгам, внимательно разглядывал переплеты. – Она вон на тех двух полках за столом, видите кляссеры в желтых кожаных переплетах? Но знакомиться с ней будете потом. Может быть, даже в другой раз, а сейчас давайте знакомиться сами. Знаете, как филателисты говорят: познай самого себя, познай друга, а потом уже раскрывай перед ним свои сокровища. Впрочем, не только филателисты. Это я к нашей страсти восточную мудрость приложил.

– Я часть вашей коллекции уже видел, – сказал Чачин. – У вас есть и то, чего мне не хватает, хотя серийность у меня другая.

– А именно? – поинтересовался Ягодкин.

– В серии Героев Советского Союза у меня не хватает кое-каких полярников. Может быть, у вас есть дубли?

– Дубли есть, – усмехнулся Ягодкин, – только давайте не о дублях. И вообще не о марках – давайте о вас. Где учились, что кончили?

– Филологический.

– А как с работой?

Чачин засмеялся.

– Сейчас будете удивляться: филолог и вдруг на административной работе. Именно так. Секретарь-референт у одного профессора.

– За границу не по делам едете?

– Не по делам. Скорее как отдохновение от дел. Это мне начальство прогулку устраивает. К западным немцам…

Раздался звонок. Ягодкин побежал открывать. В передней послышались голоса, смех. В кабинет заглянула волоокая Ляля.

– Наш интеллектуал уже здесь. Сюда, ребятки.

Среди гостей, кроме Жоры и Лялечки, было двое Чачину незнакомых. Одного из них все называли Филей. Он был мясист, жирен, нос так и лоснился, а стриженная под бокс голова была посажена на квадратные плечи без всяких признаков шеи. Про таких обычно говорят: «речами тих, зато очами лих». Другой представился Чачину как Яша Шелест, именно Яша, а не Яков.

Застолье было обильным и блистательным по своему географическому разнообразию. Московские жареные пирожки, еще теплые, высились горкой возле наструганной сибирской рыбы, астраханская осетровая икра соседствовала с владивостокской кетовой, сардины из Марокко теснились рядом о исландской сельдью в винном соусе, а швейцарский сыр подпирал сбоку финскую колбасу. И бутылки с вином также разбегались по столу, как по географической карте. Шампанское из Абрау-Дюрсо и коньяк из Армении, массандровский портвейн и рижский бальзам, и даже пиво в круглых жестянках из магазина «Березка». Чачин зажмурился – не застолье, а банкет у Репетилова, где, как принято: «шумим, братец, шумим!»

Он так и сказал об этом вслух, как шутку, конечно, чтобы никого не обидеть. Но никто и не обиделся: «Горе от ума» здесь не помнили, а может быть, и не знали, за столом крутилась, как магнитофонная лента, бессмыслица восклицаний и тостов, плоских острот и анекдотов, иногда даже с матом – втихаря на ухо, отчего Лялечка взвизгивала и била рассказчика по рукам. Действительно, «шумели, братец, шумели». Только Ягодкин помалкивал по-хозяйски; зачем же барину шуметь, пусть дворня радуется. Иногда Чачин ловил на себе его взгляд, внимательный и пытливый. Лялечка дарила его вниманием, и это, по-видимому, заметил и Ягодкин. Нельзя сказать, чтобы это не радовало Чачина: Лялечка была в тот вечер очень эффектна: с модной прической – только что от парикмахера! – и большими бриллиантовыми серьгами в ушах.

– Нравится девочка, а? – усмехнулся Ягодкин.

– Не менее, чем ее серьги, – сказал Чачин.

– Серьги действительно ей очень идут. У Жоры хороший вкус, – добавил Ягодкин как бы мимоходом, мельком, но явно с расчетом, чтобы Чачин понял, «кто есть кто».

– Жаль, что у нас сейчас только одна дама и, увы, не моя, – отозвался Чачин.

– Я не ревнив, – сказал Жора.

Чачин не принял вызова и промолчал. А Лялечка тотчас же спросила у Ягодкина:

– Кстати, действительно, по какой причине я одна вас развлекаю? А почему Раечки нет?

– У нее совещание сегодня вечером, – сказал Ягодкин.

Чачин не замедлил откликнуться:

– Бедняжка! Мы тут шампанское пьем, а она где-то…

– Не затрагивайте больше этой темы, – шепнула ему на ухо Лялечка. – Слышите?

Ягодкин тотчас же насторожился.

– Шептунов на мороз, – сказал он, не скрывая повелительной формы обращения. – О чем это ты изволила шептаться с соседом?

Лялечка не растерялась.

– Я изволила сказать ему, что Рая гораздо красивее меня и что ему особенно стоит пожалеть об ее отсутствии.

– Это можно было сказать и вслух.

Ягодкин улыбнулся при этом, но даже улыбка не смогла вновь пустить в ход остановившуюся пластинку застольной бессмыслицы. Возникла пауза. И сейчас же ворвался в нее хрипловатый говорок Шелеста, казалось, только и ждавшего случая рассказать всем то, что он не успел досказать сидевшему рядом Жоре.

– Значит, так… И вам, Михаил Федорович, будет интересно послушать. Я вам марки от Кирилла из Одессы привез. А сказал не все – не успел.

– Не тяни, – оборвал его Ягодкин.

Но Шелеста это не смутило. Язык у него уже заплетался, он захмелел и, приговаривая, все время тыкал вилкой куда-то мимо тарелки. Ягодкин, как показалось Чачину, смотрел на все это с плохо скрытой тревогой, видимо, не решив: остановить болтуна или подождать, что он еще скажет. А Шелест, глотнув коньяка из недопитого бокала, продолжал за притихшим уже столом:

– О чем я? О марках этих самых… Все восемь новеньких с белыми медведями теперь у вас. А я еще не сказал вам о механике. Да. С механиком Кирилл и ходил за ними. Кирилл обменивал, тот покупал. Одиннадцать штук из свободной Африки. Из Киншасы такая… пальчики на пятачке будут лизать от зависти. А я с Кириллом к этому механику пошел и перекупил их все за полсотни.

– Ты обязан был передать мне все. Твои я тебе бы вернул. Но посмотреть их я должен был все до единой. Надеюсь, они еще у тебя?

– Только девять штук, Михаил Федорович, – проговорил Шелест. – Две я уже сменял.

– У кого?

– Вы его не знаете. Дружок один факультетский.

– Как найти его, знаешь?

– Спрашиваете!

– Тогда пройдем-ка в кабинет.

Шелест нетвердой походкой пошел за ним. Через минуту Ягодкин вышел. Шелест шел сзади.

– Извините, други мои, – сказал Ягодкин. – Произошло небольшое недоразумение. Сейчас наш общий друг будет вынужден покинуть нас. Он уже нагрузился, и с него хватит. Кроме того, у него есть неотложное дело.

Но вечер был уже испорчен, и первой осознала это Ляля. Посмотрев на часы, она решительно встала из-за стола.

– Боюсь, что и нам пора, Михаил Федорович. Час поздний. Вы с нами, Сережа, или…

– Или! – резюмировал Ягодкин. – Сережу я отвезу сам. Мне тоже надо проветриться. Фильку дома оставлю: в Косино ему далеко, да и не доберется. А вы, Ольга Андреевна и Георгий Юстинович, отчаливайте по домам на своем «Жигуленке».

– Понравилась девочка? – спросил он у Чачина уже в машине, когда она сворачивала с улицы Дунаевского на Кутузовский проспект.

Чачин неопределенно усмехнулся: то ли понравилась, то ли нет. И ответил неопределенно:

– Я не собираюсь конкурировать с Челидзе. А почему она из Лялечки превратилась в Ольгу Андреевну?

– Потому что так она именуется в паспорте. Лаврова Ольга Андреевна. А Лялечка – это уже ее собственное изобретение. Нечто вроде фирменной этикетки. Ну а что скажете о нашей компашке?

Чачин ожидал этот вопрос и уже заранее продумал, как именно должен был ответить на него «джинсово-кожаный» интеллектуал.

– Честно говоря, я разочарован, Михаил Федорович. Я ведь не для пирушки к вам приходил, а познакомиться с вашей коллекцией. К сожалению, знакомство не состоялось. А компания, что ж… компания нормальная. Марочники, скажем, как и врачи или писатели, – люди разные. И, честно говоря, я лично не осуждаю вашего Шелеста. Какие-то марки привез вам, какие-то купил для себя. Что же в этом дурного?

– Есть свой этикет у нас, филателистов: не обменивай марок с кем попало, а если обмениваешь, предварительно покажи другу. Шелест приобрел марки не для себя – для обмена, и не показал их мне. Вот что дурно.

– А вы, оказывается, ревностный блюститель этикета, – засмеялся Чачин.

– Хорошей коллекции не соберешь без хороших друзей. Они и подскажут вам, где и у кого что найти, обменять или купить, и даже сами купят, если у вас не хватает наличных. Таким другом я и считал Шелеста. К сожалению, ошибся.

– Он исправится, – сказал Чачин.

– Надеюсь, – отрезал Ягодкин и переменил тему. – А когда вы рассчитываете оформляться?

– Я уже оформился, на днях паспорт дадут. Все произошло гораздо быстрее, чем я думал.

– Куда именно?

– Сначала во Франкфурт-на-Майне, ну а затем по стране. Бонн, Кельн, Мюнхен, Гамбург. Может быть, порядок следования будет и другой. Перед отъездом выяснится.

Ягодкин молчал. Казалось, он раздумывал, приобщать ли Чачина к своим делам или отпустить его с миром. Но чем рисковал уважаемый Михаил Федорович? Ничем не рисковал. Обычный неглупый мальчик едет в обычную туристскую поездку, каких у нас сотни. А Михаил Федорович ему доброе дело делает: филателистический адресок дает, где с хорошей рекомендацией скидку сделают.

– Кельн – это меня устраивает, – наконец сказал Ягодкин. – Будете в Кельне, зайдите в редакцию радиостанции «Немецкая волна».

– Вы что?! – вскинулся Чачин.

– Шучу, шучу, – улыбнулся Ягодкин, не отрывая глаз от идущей впереди автомашины. – Я имею в виду марочный магазин Кете Кьюдоса. Адресок я вам скажу по телефону. Сейчас не помню. Склероз.

Что бы спросил тут чистый коллекционер Чачин? Вероятно, то, что ждет от него Ягодкин. А Ягодкин ждал вопроса о том, что нужно ему от Чачина. Именно об этом тот и спросил.

– Кьюдос – коллега многих из нас, филателистов, – пояснил Ягодкин. – Я с ним тоже связь время от времени поддерживаю и вам советую. Тем более лично можете познакомиться. Мы с ним ни разу не виделись, а знаем друг о друге все, что положено знать коллекционеру о коллекционере. Меня интересует полярная почта, а Кьюдос собирает, как и вы, советские марки. Я и дам вам несколько таких марок, ну, скажем, блок «Союз» – «Аполлон» и еще кое-что. А вы обменяете их у Кьюдоса на мою тематику. Скотт, Пири, Нансен, Амундсен, арктическая и антарктическая Америка. Словом, подберите сами из того, что вам предложат. И учтите, что Кьюдос не жулик и рыночные цены марок знает, как азбуку.

– Так я и свои могу взять, – сказал Чачин. – У меня вагон дублей.

– Берите. Но имейте в виду: у Кьюдоса неплохая коллекция. Подыщите для обмена что-нибудь раннее, давно вышедшее из употребления. Такие марки котируются на мировом филателистическом рынке. А себе возьмете что приглянется. Советую новую Африку, у нас на нее все марочники клюют. А папанинский дубль я вам так отдам. Ни-ни, не капризничайте. Мы рыцари одной страсти и от дружеских услуг не отказываемся.

– Безусловно, – подтвердил Чачин.

Угрызений совести он не испытывал.