Текст книги "Рассказ лектора"

Автор книги: Джеймс Хайнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

4. НЕЛЬСОН СПУСКАЕТСЯ В АД

Утром в понедельник на Мичиган-авеню к нему снова прицепился Фу Манчу. Бомж плелся сзади целый квартал, выкрикивая:

– Ноябь, твою мать, а я без пальта. Холодно, твою мать.

Он шел в нескольких шагах от Нельсона в грязной джинсовой жилетке, размахивая голыми ручищами. Волосы у него были подвязаны грязным красно-бело-синим платком.

– Некоторые небось в польтах, – бубнил Фу Манчу. – Им небось есть куда идти. Могли бы и поделиться с бездомным.

Нельсон ускорил шаг. Палец подергивало. Он допил обезболивающее; доктор сказал, что таблетки больше не понадобятся. На повороте Фу Манчу отстал.

На обеденной перемене Нельсон зашел в жилищную администрацию. Тихая полная афро-американка посмотрела на компьютерный экран через нижние половинки бифокальных очков.

– Ваш контракт кончается, – сказала она.

– Знаю, но…

– Боюсь, что с ним кончается и ваше право на предоставление жилья. – Женщина взглянула на экран и добавила: – Профессор.

– Я надеялся, – сказал Нельсон, – что существует какой-нибудь льготный срок…

Женщина сурово взглянула на него через верхние половинки очков.

– Боюсь, что нет, сэр. Вам придется освободить жилье к первому января.

– Но это всего через шесть недель.

Палец горел. Надо было послать Бриджит. Она бы поскандалила, не смущаясь, что администраторша – женщина и черная.

– Может быть, не найдется желающих на наш дом, – осенило Нельсона, – и можно подождать, пока…

– Сэр. – Женщина сняла пальцы с клавиатуры. – У нас очередь на шесть месяцев вперед.

Палец ожгло огнем.

– Можно что-нибудь сделать? – спросил Нельсон, морщась от боли.

Женщина вздохнула.

– Только если вам снова дадут часы.

Повинуясь внезапному порыву, Нельсон накрыл ее ладонь правой рукой. Что я делаю? Она попыталась вырваться, но он только крепче сжал ее пальцы и сказал:

– Пожалуйста, проверьте еще раз. Вдруг вы что-то неправильно прочли. Мне казалось, дом записан на нас до мая.

По пальцу разлилась приятная прохлада. Нельсон убрал руку.

Глаза у женщины остекленели. Что я сделал?… Нельсон готов был вскочить и бежать, но женщина заморгала, как будто впервые его увидев.

– Вам дурно? – спросил Нельсон.

Женщина молча повернулась к экрану и положила руки на клавиатуру.

Нельсон сдвинулся на край стула и забормотал извинения.

– Ошибка. – Женщина подняла голову.

– Простите, – начал Нельсон, привставая. – Мне не следовало…

– Кто-то неправильно внес данные. – Застучали клавиши. – Вы можете жить в доме до первого мая.

Нельсон замер. Сердце его колотилось.

– Это точно?

– Да. – Женщина развернула к нему экран и показала на светящуюся голубую полоску. – Вот видите, дом записан на вас до конца весеннего семестра.

Нельсон заморгал. Он испытывал стыд и одновременно пьянящую радость. Палец гудел.

– Спасибо, – сказал Нельсон, краснея.

– Не за что. – Женщина пожала плечами. – Я только делаю то, что записано в компьютере.

– Как тебе это удалось? – спросила Бриджит, когда муж вернулся домой. Абигайл носилась по комнате кругами. Нельсон тоже протанцевал круг, легко переступая через безголовых кукол, расколотые кубики с алфавитом, исчирканные детские книжки. Бриджит, разведя руки, смотрела на них обоих.

– Уговорил, – сказал Нельсон. Абигайл с размаху врезалась ему в живот, но Нельсон легко подхватил ее и закинул себе на спину.

– Уговорил?! – У Бриджит брови поползли вверх.

– Ну да. – Палец молчал, однако Нельсон отчетливо помнил жгучую боль и внезапное облегчение, которое он испытал, взяв администратора за руку. Нет, ерунда. Этого не может быть.

Абигайл лезла по отцу, цепляясь за его волосы и пытаясь вскарабкаться на плечи.

– Папа будет лестницей! – вопила она.

– Ну, если это так просто, – сказала Бриджит, – попросил бы заодно снизить квартплату.

Нельсон резко повернулся. Абигайл качалась на нем, как обезьяна. Он смотрел на деревья за стеклянной раздвижной дверью, чтобы Бриджит не видела его выражения. К лицу прихлынула кровь. Ему и в голову не пришло еще о чем-нибудь просить. Может, в пальце и впрямь есть что-то такое… особенное. Впрочем, пользоваться этим было бы нечестно. Слова Бриджит его раздосадовали. Абигайл разжала руки, и Нельсон ее поймал.

– Спать, – сказала Бриджит.

– Я уложу. – Неся дочь горизонтально, как таран, Нельсон пошел по лестнице.

– Нельсон, – окликнула жена, и он остановился. Абигайл извивалась у него на руках.

Бриджит нагнала их на лестнице и поцеловала дочь.

– Правда, нам всем не помешают хорошие новости, котеночек? – Она поцеловала и Нельсона. Он улыбнулся.

– Но в следующий раз обязательно попроси, ладно, милый? – крикнула Бриджит ему вслед. – Не теряйся. Пользуйся случаем. О таких, как мы, никто не позаботится, кроме нас самих.

После первой пары Нельсон вышел из кабинета без куртки и пошел через площадь к библиотеке, держа руки в карманах и горбясь от холодного ветра. В читалке он взял ключ от Собрания Пул и, пройдя через старую библиотеку с ее тесными стеллажами, поднялся в часовую башню – поискать еще что-нибудь Джейса Хогга.

Основные фонды библиотеки перевели в новое подземное хранилище, просторное и светлое, с кондиционерами, уходящее на шесть этажей вглубь. Старое библиотечное здание не снесли только потому, что оно по-прежнему бережно сохранялось на майках, университетских бланках, вебсайте и в сердцах преуспевающих выпускников по всему свету. Древние помещения с их истоптанными металлическими полами, низкими потолками и мигающими люминесцентными лампами теперь почти опустели: здесь хранились только ветхие энциклопедии да подшивки забытых газет. Бумажный каталог сослали в сырой полуподвал, и длинные узкие гробы с аккуратно отпечатанными карточками постепенно приходили в негодность. Шагая по узким ступеням лязгающей чугунной лестницы, Нельсон думал: если бы я потерял все – семью, работу, свое место в жизни, я бы мог поселиться здесь, среди бесполезных книг, как Призрак Оперы. Я стал бы Привидением Торнфильдской библиотеки.

Наконец, запыхавшийся, он поднялся по узкой лестнице в саму башню. Собрание Пул было не собранием в подлинном смысле этого слова, а скорее

свалкой ненужных книг: лишних экземпляров, устаревших научных трудов, романов и стихотворных сборников, выброшенных из учебной программы, – этих падших ангелов литературы. Книгу, отправленную на списание, выдирали с полок сияющего подземного хранилища и отправляли в башню на скрипучем библиотечном подъемнике. Торнфильдская библиотека представляла собой разбухшее чистилище, где списанные книги дожидались, когда их снова отправят на подъемнике, теперь уже вниз, чтобы продать, раздать или вывезти на помойку. Свое шутливое прозвище ненужный фонд получил от тихой библиотекарши, которая выдавала ключ; эта коренастая рыжеволосая женщина дни напролет вязала у себя за столом[52]52
  Пул – фамилию Пул в «Джен Эйр» Шарлотты Бронте носит сиделка при сумасшедшей жене Рочестера в его замке Торнфильд. Та, правда, не вязала, а шила.


[Закрыть].

В башне Нельсон прошел через несколько больших квадратных помещений – сквозь грязные стрельчатые окна сочился ноябрьский свет – и наконец попал на нижний этаж хранилища. Списанные книги кипами лежали на полках или томились за проволочной сеткой. Нельсон вставил ключ, повернул дверь на скрипучих петлях – она лязгнула за ним, щелкнул, закрываясь, замок. Нельсон поднялся еще через два этажа, сплошь заставленных книгами. Старые стеллажи доходили почти до потолка. Некоторые книжки стояли корешками наружу, другие затолкали боком, обрезом, вверх тормашками, перегнутыми, обтрепанными страницами наружу. В конце каждого ряда стеллажей на холодном деревянном полу громоздились пирамиды из книг, высокие стопки наросли под грязными окнами. На середине последнего пролета Нельсон протер пыльное стекло и посмотрел вниз. Все окна были забраны ржавыми решетками, вероятно, чтобы никому не пришло в голову в них выброситься; внизу за прутьями Нельсон увидел уходящий в газон V-образный колодец нового хранилища. Сквозь стеклянную крышу просвечивали все шесть подземных этажей, словно сошедшие с гравюры Мориса Эшера: сплющенные головастые фигурки неопределенного пола снуют туда-сюда по остроугольной лестнице.

С предпоследнего этажа узкий коридорчик вел вдоль окон к винтовым ступеням, по которым можно было через люк попасть на площадку к часовому механизму и колоколам. Всякий раз, как опускалась гиря или поворачивались шестеренки, раздавался гулкий щелчок и пол под ногами вздрагивал. Нельсон включил рубильник на стальном щитке, и между стеллажами зажглись голые лампочки. Он побрел между грудами книг, пахнущих плесенью и сырой кожей, в самую дальнюю каморку, где на полке, прямо под яркой лампочкой, стояло, кое-как впихнутое, полное собрание Джеймса Хогга.

Нельсон снял два тома и в резком свете прочел название: «Три пагубы мужчины» – стояло на одном, «Три пагубы женщины» – на другом. «Мужчину», если верить читательскому листку, не брали с 1922 года, «Женщину» – с 1908-го. Нельсона это устраивало как нельзя лучше. Единственное признанное значимым творение Джеймса Хогга он успел истоптать вдоль и поперек; может быть, последний шанс тиснуть статью – разыскать доселе не читанную книгу. Вчерашний укор жены – «никто о нас не позаботится, кроме нас самих» – крутился в голове, как навязчивый куплет, мешаясь со словами, которые у Хогга в конце «Исповеди» произносит слуга Оправданного Грешника: «Первая заповедь – думай о себе. И кто что плохого скажет?»

Нельсон отыскал стопку книг поустойчивее и сел, держа по тому Хогга в каждой руке. «Мужчину» он положил на колени и стал листать «Женщину». Страницы по большей части оказались не разрезаны. Это, с литературоведческой точки зрения, была целина, нечто такое, с чем можно пролезть в журналы, чтобы набрать публикаций и найти работу. Если, конечно, еще не поздно. После магистратуры вакансий было хоть отбавляй; он легко мог устроиться в какой-нибудь небольшой колледж, давно закрепился бы на постоянной должности, учил смышленых ребятишек в каком-нибудь зеленом городке, а на каникулах писал книги и подстригал газон перед домом. Однокурсники уже купили в кредит дома с двумя туалетами и спальней на каждого ребенка; у них один кредит на «вольво», в котором они возят дочерей на танцы и художественную гимнастику, второй – на мини-фургон, в который влезает вся футбольная команда сыновей; у них огромные встроенные холодильники, телевизоры с диагональю тридцать два дюйма и новехонькие компьютеры с гигабайтными дисками. И в каждом доме – непременный кабинет, обшитый деревом, с настоящими полками, а не обшарпанный стеллаж с ненапечатанной книгой про Джеймса Хогга. От хорошей работы синяки да шишки, от плохой – кредиты на спортивные автомобили.

«Чем я от них отличаюсь? Чего мне недостает? Везения, – решил Нельсон, ерзая на шатком насесте, – везения и способности здраво оценить свое место в научном мире. Они не пытались прыгнуть выше головы и теперь катаются как сыр в масле. Я сам виноват, не надо было разевать рот на Мидвест. Это все самомнение».

Наверху что-то снова глухо лязгнуло. Нельсон поднял глаза. Он часто слышал здесь странные звуки, особенно сверху. Разумеется, там никого нет. Никто не мог пройти через запертую дверь в Собрание Пул, единственный ключ у Нельсона в кармане. Тем не менее он на миг застыл, отвлеченный от самобичевания легендой о призраке. Легенду эту рассказывали каждому первокурснику, каждому молодому преподавателю. «Вы еще не слышали о призраке Торнфильдской библиотеки?» По коже побежали мурашки, сердце забилось чаще. Нельсон напомнил себе, что всякий раз слышал эту историю в новой интерпретации. Однако кто окликнул его на площади? Все три раза один человек? Если нет, с какой стати трое, все в капюшоне и маске черта, называли его фамилию? Почему этот человек или люди выбрали именно его? Безликое серебряное лицо ему явно померещилось, но кто-то явно произнес перед тем, как он лишился сознания: Чем могу служить, профессор Гумбольдт?»

Нельсон резко встал; книги, на которых он сидел, посыпались на пол. «Бред какой-то. Это все башня и рассказы о призраке так на меня подействовали. Просто кто-то разыграл меня на Хэллоуин, вероятно, студент, какой-нибудь богатый сопляк, недовольный своей оценкой. Остальное – безликое лицо, тринадцатый удар – галлюцинации от потери крови. – Нельсон двумя руками сжал книги, так что получилась как бы одна: „Три пагубы мужчины и женщины“. – Никто не обидится, если я унесу их домой, им все равно дорога на свалку. – Он осторожно двинулся между тесными стеллажами. – И все-таки что-то случилось с моим пальцем после того, как его пришили. Что-то странное произошло между мной и администраторшей, а перед тем – с мужчиной в кино. Может, призрак передал мне какое-то особое свойство, и оно проявляется через палец?»

– Мистика какая-то! – вслух произнес Нельсон, пробираясь через баррикады ненужных книг. Да нет, мистика здесь ни при чем, просто настало время натянуть решимость, как струну. Маленькая победа над администраторшей доказывает, что ему это по силам. Если призраку угодно вечно длить свое отчаяние, вновь и вновь бросаясь с башни на площадь, то и на здоровье. Связано это с пальцем или не связано, сегодня он впервые за долгое время вновь испытал гордость. Наконец-то он что-то сделал для жены и малышек, вместо того чтобы просто тащить их за собой вниз. Он умный, работящий, привлекательный. Что ж, была черная полоса, а теперь счастье вновь улыбнулось. Если ему угодно считать палец метафорой своего везения, то почему бы нет. Главное, проявить себя, показать факультету, на что он способен. Жена права: никто о нем не позаботится, нужно всего добиваться самому. Пользоваться случаем. Ковать железо, пока горячо.

Он расправил плечи и шагнул вперед.

Что-то зашуршало в дальнем конце комнаты. Нельсон замер. Колени у него ослабели, волосы на загривке не встали дыбом. Быстро прошелестели шаги, и на фоне окна мелькнула – или показалось, что мелькнула – черная тень. Она скользнула к лестнице. Нельсон хотел крикнуть: «Эй!», но слова застряли в горле. Палец заболел с новой силой. Пусть в Торнфильдской библиотеке нет никакого призрака, пусть его новообретенная власть над людьми – чистейшая выдумка, что за беда, если он попробует действовать так, будто это правда? Что, если простое касание принесет ему все, что он ни пожелает? Сколько всего хорошего можно сделать для семьи, для факультета!… Нельсону припомнились комиксы его детства – Человек-паук и Джонни Шторм использовали свои чудесные способности исключительно на благо. «От кого убудет, если я попробую?»

Он выглянул из-за стеллажа. Фигура – если она вообще была – исчезла. Нельсон вздохнул, набрал в грудь воздуха, тряхнул книгами и двинулся к лестнице.

– Я тебе покажу, – шепнул он призраку. – Я всем покажу. Меня еще рано хоронить.

В кабинете Нельсон увидел, что Вита уже пришла – на спинке стула висела ее куртка, возле стола притулилась сумка. Однако самой ее нигде не было видно. Нельсон положил Хогга на стол, запер кабинет и пошел к лифту. Когда кабина устремилась вниз, пришитый палец задергало. «А что, если я попробую вернуть себе работу? Господи, – думал он, нянча больную руку здоровой, – что я теряю?»

В Харбор-холле было девять этажей, но всего восемь из них наземные. В пятидесятых годах под зданием оборудовали бомбоубежище на случай атомной войны, без окон, с шестнадцатидюймовыми железобетонными степами. Кабина ухнула под землю и остановилась так резко, что у Нельсона чуть не подогнулись колени. Двери, лязгая, расползлись. Шлюз, закрывавшийся когда-то массивными стальными дверями, был залит неестественным дневным светом. Нельсон медлил в лифте, придерживая автоматические двери здоровой рукой.

Над дверным проемом кто-то написал светящимся фломастером девиз. Его забелили, но надпись проступила сквозь краску, еще более мрачная и зловещая. ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, гласила она, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ. Это были врата в бомбоубежище. Здесь преподавали литературную композицию.

Нельсон вышел. Двери с шипением закрылись, и кабина усвистела вверх. Он прошел сквозь стальную дверную раму в огромное белое помещение, разделенное пластмассовыми перегородками. Несмолкающее гудение вентиляторов и люминесцентных ламп придавало этой огромной комнате сходство со швейным цехом. Сквозь гудение слышался немолчный бубнеж одиноких тридцати– и сорокалетних женщин; их кабинки располагались одна за другой, как швейные машинки в цеху. Нельсон пошел по проходу; он уже вспотел. Всякий раз он надеялся пройти незамеченным, и всякий раз тщетно. В каждой кабинке сидела женщина в костюме из магазина готового платья, втолковывая осовевшему студенту грамматическое правило или принцип изложения мысли, и каждая из них поднимала на Нельсона запавшие, обреченные глаза. Лишь немногие из здешних преподавателей чего-то ждали от будущего: подрабатывающие профессорские жены, недавние выпускники, начинающие литераторы. Однако в основном здесь трудились разведенные женщины с детьми и старые девы с кошками. Их спаяли горький конвейерный коллективизм и привычка интеллектуально зубоскалить по всякому поводу – побочный эффект чрезмерной начитанности. Это была самая презираемая часть факультета, морлоки для элоев с восьмого этажа. Если в бюджете открывалась течь, они первыми шли ко дну. В терминологии Валлерстайна[53]53
  Валлерстайн Иммануил – современный американский социолог и экономист.


[Закрыть] они были бедной колониальной окраиной, поставляющей богатому центру (факультету) переработанное сырье (первокурсников), дабы профессура, не утруждаясь черной работой, свободно занималась феминистской теорией и постколониальной литературой.

Нельсон выделялся среди них, как стивенсоновский белый бродяга на островах Тихого океана. Он тоже преподавал литературную композицию, но он был не их, пришлый, – не потому что мужчина, а потому что неудачник. Как все угнетенные народы, женщины из программы литературной композиции презирали колонизаторов, опустившихся до уровня туземцев, даже больше, чем колонизаторов вообще. Взгляды, которые бросали в Нельсона, были остры, как копья.

Перед учебной частью Нельсон набрал в грудь воздуха и, расправив плечи, прошел мимо тусклой кофеварки и древнего ручного ротапринта. За дверью в крошечной каморке помещалась Линда Прозерпина, заведующая программой литературной композиции, субтильная, до срока поседевшая женщина с огромными глазами и кожей бледной, как лунный свет. Она сидела перед заваленным бумагами столом – одна рука подпирает лоб, в другой сигарета – и просматривала ведомости с оценками, которые преподавателям выставляют студенты. Во взгляде, устремленном на компьютерные распечатки, читалась такая тоска, будто все в этой и прошлой жизни видено не одну тысячу раз. Не глядя, Линда стряхнула пепел в полную бычков пепельницу. Курить в здании университета строжайше запрещалось/но здесь, где день не отличался от ночи, заведующая программой литкомпозиции могла делать, что ей угодно.

– Линда! – с чувством воскликнул Нельсон. – Можно вас на минуточку?

Очень медленно Линда подняла холодные, блеклые глаза.

– Нельсон, – неторопливо ответила она. – Я слышала, вы нас покидаете.

Это был вежливый эвфемизм для «вас выперли». Даже здесь, в Подземном царстве, блюли условности. Нельсон мутился, однако продолжал улыбаться.

– Нам понадобится ваша кабинка, – продолжала Линдa. – Как вы думаете, когда вы сможете ее освободить?

Палец у Нельсона горел. Условности условностями, но никаких иллюзий.

– Вообще-то у меня нет кабинки. У меня по-прежнему кабинет на третьем этаже.

– Ах да. – Линда сморгнула. Кабинет Нельсона был в мире живых и не представлял для нее ни малейшего интереса. – Что у вас с рукой?

Нельсон пустил в ход домашнюю заготовку.

– Порезался, когда брился. – Он чуть шире растянул губы. В пальце пульсировала боль.

– Ясно. – Линда выпустила серое облачко. – Я думала, вы поцапались с Антони.

– Так как зимний набор? – Нельсон по-мальчишески дал петуха.

Линда снова затянулась и примостила сигарету на край пепельницы. Тесная каморка пропахла застарелым табаком.

– Простите за грубость, Нельсон, но вам-то что?

– Я надеялся, что вы дадите мне несколько часов. – Нельсону все труднее было удерживать на лице улыбку.

Линда вздохнула и откинулась в скрипучем кресле, окутанная серым дымом. Она заговорила медленно, как будто обращалась к ребенку.

– Строго говоря, Нельсон, вы у нас не работаете. Мы дали вам часы, потому что нам спустили такое распоряжение. – Линда возвела очи к деканату, девятью этажами выше, вложив в голос все презрение владычицы Подземного царства к своенравным и распущенным олимпийцам.

– Понимаю. – Нельсон втиснулся в комнату. Улыбка его окончательно увяла. – Я надеялся, что вы возьмете меня к себе в программу. Теперь, когда меня… когда я могу взять часы. Мои оценки… – Он слабо указал на ведомости.

– Не хуже и не лучше чьих-либо других. – Линда взяла сигарету, подалась вперед и уткнулась глазами в ведомости. – Всего доброго, Нельсон. Напомните обо мне миру живых.

Палец у Нельсона горел, но на задуманное не хватало духа. Он сунул руку в карман.

– Линда, вы знаете мою ситуацию. – Нельсон понизил голос. – Мне нужна работа.

Линда снова подняла глаза, выразительно раздавила окурок и сложила руки на столе.

– Поймите, Нельсон, у меня список из пятидесяти женщин, – ровным голосом ответила она. – Все они замечательные учителя, учителя от Бога, и по большей части работают официантками. Или продавщицами в книжных. Или корректируют на дому. Или перебиваются на пособие.

– Понимаю, это несправедливо…

– Справедливо?! – Линда подняла глаза. – Это преступление, вот это что! У вас, Нельсон, есть ученая степень…

Нельсон сжал руку в кулак, вдавил ногти в ладонь.

– Значит, перед вами открыты возможности, которых нет у большинства из нас, – продолжала Линда. – Вы преподавали литературную композицию по необходимости, в то время как те из нас, кто любит учить…

Она не договорила. Сама Линда защитила только магистерскую диссертацию и сидела на возобновляемом трехгодичном контракте без малейшей надежды попасть на постоянную должность. Она возглавляла программу литературной композиции, потому что остепененным сотрудникам, постоянным и даже временным, это было сто лет не надо. Кому охота до пенсии учить только первокурсников и только литературной композиции? «И все же, – думал Нельсон, – я не заслужил ее презрения». Палец горел, в груди закипала злоба. На языке вертелось: не надо читать мне нотации!

– Простите, Нельсон. – Линда похлопала по столу; сигареты нашлись под кипой бумаг. – Вы ни в чем не виноваты. – Она зажала сигарету зубами и стала шарить по столу в поисках зажигалки.

Нельсон подошел ближе.

– Вы правы. – Он вынул руку из кармана и протянул Линде. – Простите, что отнял у вас время.

Она вздрогнула, как будто никто прежде не подавал ей руки, чуть скривилась и слабо взяла предложенную ладонь. Нельсон крепко стиснул ее пальцы.

– Я знаю вашу доброту, Линда. Знаю, что вы тянете непосильный груз, вкладывая в дело всю душу. Знаю, что вы достойны лучшего.

Палец дергало. Сработает ли?

Линда заморгала, незажженная сигарета выпала у нее изо рта. Нельсон нагнулся ближе.

– Но мне нужна работа. Я должен кормить семью. Я ничего у вас не выпрашиваю, Линда, я просто говорю. Вы должны дать мне две группы.

Палец внезапно остыл. Нельсон хотел отнять руку, но Линда не отпускала. Она хватала ртом воздух.

– Я не м… не м… не м… – Глаза ее расширились от ужаса.

Нельсон вырвал руку и отшатнулся. Линда Прозерпина обмякла в кресле, словно из нее выпустили пар. Гладкое бледное лицо внезапно порозовело и пошло морщинами; обычно бесстрастные глаза заблестели. По щеке скатилась слеза.

– Я не могу, Нельсон, – пискнула она чуть слышно. – Видит Бог, больше всего на свете я хотела бы дать вам работу, но не могу.

Плечи у Линды затряслись. Нельсон выглянул в соседнюю комнату – там, слава Богу, никого не было. Он прикрыл дверь, подошел к столу, взял салфетку и протянул Линде.

– О Господи, – сказала она, обильно сморкаясь. – Если бы я могла, я бы уступила вам мою собственную работу, но здесь не я командую. – Она смотрела на Нельсона, словно умоляя о пощаде. – Виктория сама не продлила ваш контракт. Если я за ее спиной возьму вас обратно, она… она…

– Все хорошо, – нервно сказал Нельсон. Палец снова потеплел.

– Она из меня кровь выпьет, – хрипло прошептала Линда. – Я люблю свою работу, Нельсон. Кроме нее, у меня ничего нет.

Она прикусила губу и подняла глаза.

– Господи, прости, но мне нравится преподавать литературную композицию.

Нельсон обошел стол и присел рядом с Линдой на корточки. Легонько тронул ее руку, аккуратно, чтобы не коснуться снова занывшим пальцем.

– А если я уговорю Викторию отыграть назад? – к собственному удивлению, произнес он.

Линда повернулась вместе со стулом, взметнулись седые волосы.

– А вы сможете? – Лицо ее просветлело, как будто она сейчас его поцелует. – Ой, Нельсон, это было бы замечательно. Если вам только удастся…

Нельсон кивнул и как можно легче коснулся ее пальцем.

– Составьте контракт на две группы. Я принесу вам записку от Виктории.

Палец снова успокоился.

– Конечно, конечно. – Линда Прозерпина дрожащими руками захлопала по столу в поисках контракта. Одновременно она искала сигареты. Нельсон неуверенно выпрямился. «Я здесь, чтобы творить добро», – подумал он и легонько коснулся ее руки. Она подняла глаза с выражением надежды – в такой бледной и худой женщине это по-настоящему пугало.

– Бросили бы вы курить, Линда, – сказал Нельсон. – Вы себя убиваете.

Она быстро заморгала, и Нельсон убрал руку. В дверях он обернулся: Линда одной рукой достала из ящика контракт, а другой выбросила сигареты в мусорную корзину.

Один в лифте, Нельсон шумно выдохнул. Пьянящую радость успеха смыл ужас перед тем, что предстоит сделать. Он надеялся никогда больше не говорить с профессором Викторинис, он дрожал от почти физической невозможности протянуть руку через мрак над блестящей поверхностью стола между ним и профессором Викторинис. После прошлой встречи он едва не лишился пальца. Теперь она перегрызет ему горло.

Лифт остановился на первом этаже. Перед дверью стояли профессор Викторинис и Джилиан. Нельсон покраснел. Джилиан сразу напряглась и ожгла его взглядом, но лицо профессора Викторинис оставалось непроницаемым, выражение глаз скрывали черные очки.

Инстинкт заставлял Нельсона бежать, однако женщины загораживали проход, и он, дрожа, отступил к задней стенке лифта. Профессор Викторинис вплыла в кабину, со зловещей четкостью повернулась на пятках и нажала пару кнопок. Двери закрылись, кабина пошла вверх.

Все молчали. У Нельсона заболел палец. Крохотная кабинка раскалилась от вибрирующих чувств: страх Нельсона, враждебность Джилиан, противоестественное спокойствие Викторинис. Джилиан искоса смотрела на Нельсона, пытаясь, не поворачивая головы, пробуравить его взглядом; перевернутое распятие покачивалось в ее ухе. Лицо у Нельсона горело почти как палец. Он смотрел прямо перед собой, на собственное отражение в полированной металлической двери. То ли из-за слабого света, то ли из-за цвета лица, Нельсон не видел в двери профессора Викторинис, только себя и Джилиан; черные кружки очков висели в пустом сером пространстве.

Лифт остановился на втором этаже, где сидели аспиранты. Двери открылись. Никто не шелохнулся. Джилиан посмотрела на Викторинис. Профессор легонько кивнула, и Джилиан вышла в пустой коридор, хлестнув Нельсона ненавидящим взглядом.

Лифт снова пошел вверх. Викторинис шагнула ближе к панели. Сердце у Нельсона колотилось. Он задвигал губами, придумывая, с чего начать.

«Славный денек» – не то. «Приятная встреча» – неправда. «Надо же, мы столкнулись…» – он поморщился. Его решимость ушла в песок. Одно дело убеждать администраторшу или даже Линду Прозерпину, но эта женщина слишком могущественна, слишком заносчива, слишком страшна. Палец дергало.

– Нельсон?

Нельсон вздрогнул. Профессор Викторинис смотрела на него сквозь непроницаемые стекла черных очков.

– Разве это не ваш этаж?

Лифт остановился, двери открылись. Нельсон увидел пустой полутемный коридор и цифру «3» на табло. Профессор Викторинис держала кнопку открывания дверей.

– Мэ… мэ… мэм, – начал Нельсон и затряс головой. Профессор Викторинис слегка оттопырила губы.

Нельсон снова сник.

– Линда Прозерпина…

– Вы выходите или нет?

Нельсон набрался смелости.

– Линда Прозерпина хотела бы дать мне две группы в своей программе, – выдохнул он.

Профессор Викторинис отпустила кнопку. Двери закрылись, лифт пошел вверх. Профессор глядела на табло.

– Разумеется, с вашего одобрения. – Нельсон шагнул к двери, стараясь попасть в поле ее зрения. От боли па лбу выступил пот.

– Мне казалось, сэр, мы друг друга поняли. – Викторинис по-прежнему не смотрела на него.

Нельсон сунул руку в карман, боясь, что бросится на нее, как насильник. Проехали пятый этаж.

– Я все понял! – чересчур громко возразил Нельсон. – Просто Линда считает, что у нее есть для меня работа.

– Это решает не Линда. – Викторинис наконец напела на него очки. – Это решаю я. А я не могу дать вам работу. – Она отвела взгляд. – Извините.

«Не могу» значит «не хочу», подумал Нельсон, вытащил руку из кармана и погладил редеющие волосы. Палец жгло, жгло. Он закусил губу.

– Как ваш палец? – спросила Викторинис.

– Болит, – ответил Нельсон, кривясь.

Прежде чем профессор Викторинис успела выразить неискреннее сочувствие, лифт остановился на восьмом этаже. Дверь открылась, в кабину ввалились Пропащие Мальчишки. Заметили Викторинис и попятились, налетая друг на друга.

– Ой, – сказал Боб.

– Простите, – сказал Вик.

– Виноват, – сказал Дан.

– Мальчики, – сухо сказала Викторинис.

Пропащие Мальчишки брызнули в стороны. Бледная миниатюрная женщина выплыла в коридор. Они вскочили в лифт и снова шарахнулись при виде Нельсона.

– Ой-ой, – сказал Вик.

– Живой труп, – сказал Дан.

– Мы вниз, – сказал Боб.

Нельсон протолкался между ними и кинулся за Викторинис.

– Профессор!…

Викторинис повернулась на своей оси, как будто плыла в дюйме над полом. На восьмом этаже Харбор-холла коридоры были просторнее и не такие душные. В ясном ноябрьском свете, льющемся через окно в дальнем конце коридора, Викторинис выглядела еще более старой и хрупкой, а ее коротко стриженные волосы – совсем блеклыми. В уголках глаз собрались морщинки, как будто она щурилась даже под черными очками.

Нельсон рванул к ней по коридору. Ковер казался не таким глубоким и непроходимым, как в тот унизительный день полторы недели назад. Пропащие Мальчишки смотрели из лифта.

– Ему крышка, – сказал Боб.

– Туши свет, – сказал Дан.

– Писец котенку, – сказал Вик, и дверь закрылась.

Был обеденный перерыв, коридор стоял совершение пустой. Кровь стучала у Нельсона в висках, сердце выскакивало из груди.