Текст книги "Маленький оборвыш (др. издание)"

Автор книги: Джеймс Гринвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Как, зачем же к доктору, Джерри? Ведь ты говоришь, она не ушиблась?

– Да разве я сказал к доктору? – проговорил Пеп, отворачиваясь от меня в смущении.

– Сказал, сказал, Пеп. Ты сказал, что ее понесли к доктору.

– Ну, так ведь я не сказал, зачем. Я только сказал, что когда ее подняли, она хохотала. Ну, она так сильно хохотала, что они даже испугались, подумали, не больна ли она, и снесли ее к доктору.

Совершенно успокоенный и утешенный этим объяснением, я, радостно подскакивая, пустился к переулку Фрайнгпен. Джерри шел рядом со мной, весело болтая. Мы уже были в нескольких шагах от переулка, как вдруг к нам подскочил один мальчик, также из моих знакомых, и схватил меня за руку.

– Поймали, Джерри! – закричал он. – Ведь пополам, так, что ли?

– Пополам? – воскликнул Джерри, хватая меня за другую руку. – Это с какой стати? Я гоняюсь за Джимми с тех пор, как его отец вернулся домой. Я первый поймал его.

– А я тебе говорю пополам! – настаивал другой мальчик, крепче ухватывая меня за руку. – Я следил за вами с тех пор, как вы встретились, без меня тебе не дотащить его до дому. Нечего болтать, веди его!

– Не поведу! Джим Бализет что сказал? Кто первый его поймает и приведет домой, тому даст шиллинг[8]8
  Ши́ллинг – монета достоинством в 12 пенсов.


[Закрыть]. А о втором он ничего не говорил!

– Не болтай! – повторил другой мальчик; он был сильнее Джерри. – Иди же, иди, – эти последние слова относились ко мне. – С тобой-то уж я делиться не стану, тебя отец до полусмерти изобьет, как только ты вернешься домой.

Не помня себя от страха, я выскользнул из их рук и упал на мостовую, крича во все горло, что скорее умру, чем сделаю еще хоть шаг к нашему переулку. Так как на мне не было сапог, то я не мог очень сильно лягаться, но все-таки довольно удачно отбивался от них ногами и не давал им схватить себя.

Оба мальчика были в отчаянии. Низкий изменник Пеп побледнел от злости. Он был известен своей трусостью, но тут у него вдруг случился припадок храбрости. Он повернулся к своему противнику и со всего размаха ударил его кулаком по лицу. Мальчик стоял секунду неподвижно, ошеломленный ударом, и пристально смотрел на Пепа, потирая зашибленный нос, потом вдруг одним прыжком бросился на него, повалил на землю и принялся колотить изо всех сил.

Несчастье врага было мне так приятно, что я, забыв об опасности, несколько минут любовался на эту сцену. Однако в голове моей мелькнула мысль: «Пока они дерутся, мне надо спасаться!» Я в ту же секунду вскочил на ноги и с быстротой молнии пустился бежать, пока мои противники били друг друга, валяясь в грязи посреди улицы.

Глава IX. Я стараюсь заняться «лаянием». Мои новые знакомые

Я побежал назад в ту сторону, откуда пришел, и снова очутился в Смитфилде, в той части рынка, где провел бОльшую часть дня. Никто не преследовал меня, и на базаре было еще темнее и тише, чем полчаса назад, когда я ушел оттуда. Теперь я уже знал, что вернуться домой – безумие. После разговора между Джерри Пепом и его товарищем я не сомневался, что и отец, и миссис Бёрк страшно рассержены на меня. Отцу так хотелось скорее расправиться со мной, что он даже обещал целый шиллинг тому, кто меня поймает. Для него это были большие деньги: на шиллинг он мог купить себе три кружки пива. Но если я не вернусь домой, что же мне делать? Где я буду спать?

До сих пор я всегда спал на более или менее удобной постели. Неужели же мне ночевать там, где я сижу? Да, пожалуй, отчего же нет? Я хорошо поужинал, а ночь не особенно холодна. Одну ночь можно переспать кое-как; свернусь здесь в уголке да и засну! Светает теперь рано, и тогда…

Тогда… Да что же я буду делать тогда? Где бы я ни заснул, когда я проснусь через несколько часов, настанет другой день и мне придется самому добывать себе пропитание. Сегодня я проснулся дома, там же позавтракал. На ужин я, правда, получил деньги не из дома, но нельзя же всегда питаться таким путем. Я должен, прежде чем ложиться спать, сообразить, за какую работу взяться, и завтра с утра искать себе занятие. За какую же работу мне взяться? Конечно, за лаяние. Пойду завтра на какой-нибудь рынок, высмотрю там разносчика подобрее и предложу ему свои услуги. Если он спросит у меня, сколько мне нужно в день, я скажу ему…

Да, хорошо так рассуждать: пойду на рынок и высмотрю себе хозяина. А что как он меня возьмет, да я окажусь неспособным к работе? Что если мой голос недостаточно силен и звучен? Какой я глупый, что не испробовал его до сих пор! Столько часов я один брожу себе по базару и ничего не делаю, точно я какой-нибудь богач! Надо было тотчас приниматься за работу. Было еще не поздно, всего десятый час, и я удалился в самую середину свиного ряда, чтобы начать там свои упражнения.

Какие цветы и плоды я буду продавать? Из цветов – верней всего, что желтофиоли. Им теперь время, и их больше всего и покупают, и продают.

– Желтофиоли! Свежие, душистые желтофиоли!

Голос мой показался мне довольно громким, но все-таки выходило не так, как у настоящих разносчиков. Хорошо бы побольше протянуть «фиоли». Попробуем еще раз: «Желтофио-о-оли свежие, душистые желто-фио-о-оли!»

Так было гораздо лучше. Я с четверть часа ходил взад и вперед по темному ряду и громко торговал желтофиолями; я кричал «го! го!» воображаемому ослу, перевозившему корзины с цветами, и почтительно обращался к воображаемому хозяину за мелочью. Выучившись продавать желтофиоли, я принялся за землянику. Оказалось, что выкрикивать землянику труднее. «Продается земляника! Господа, купите земляники!» – кричал я на разные голоса и все не мог найти нужный тон.

Наконец, после множества повторений я наладил свой голос и тут заметил, что позади меня притаились два мальчика. Мне тотчас представилось, что это Джерри Пеп и его противник, что, окончив свою битву, они согласились действовать заодно против меня. Это было тем более правдоподобно, что когда я повернулся к ним, один из них выскочил из своей засады и схватил меня за волосы.

– Господа! Купите земляники! – закричал он, передразнивая меня и дергая за волосы при каждом слове. – Чего ты тут кричишь? Как ты смеешь поднимать шум на базаре, когда тебе давно пора лежать в постели, а?

Он подражал голосу и жестам рассерженного полицейского. Хотя он пребольно таскал меня за волосы, но, повернувшись к нему, я почувствовал радость. Эти два мальчика не были Джерри Пепом и его товарищем. Они были немного выше их ростом и совершенно незнакомы мне.

– Слышишь, мальчик? – продолжал мой «полицейский». – Иди сейчас же домой, не то я тебя отведу в участок!

– Сами вы идите домой, – ответил я, вырываясь из его рук. – Чего вы сами не идете домой, что вы ко мне пристали?

– Да мы и идем домой, – сказал другой мальчик, хохотавший над проделкой своего товарища, – мы были в театре, а теперь возвращаемся домой!

Потом, обращаясь к своему спутнику, он прибавил:

– Пойдем в самом деле, Моульди! Мы этак и к ночи не доберемся до Вестминстера.

Я несколько раз бывал с отцом на рынке Ковент-Гарден и знал, что он находится или в самом Вестминстере или около него, но дороги туда я не мог найти и решил расспросить мальчиков.

– В какой части Вестминстера вы живете? – поинтересовался я у мальчика, сказавшего последние слова.

– Конечно, в самой лучшей, – ответил он, – стоит посмотреть на нас, чтобы понять это!

– А близко от вас до Ковент-Гардена?

– До театра Ковент-Гарден? – поднял брови Моульди. – Помилуйте, в нашей коляске минуты две езды, и мы с Рипстоном всегда берем там ложу! Правда ведь, Рипстон?

– Полно тебе пустяки болтать, – остановил его Рипстон. – Мы живем, правда, близко и от рынка Ковент-Гардена, и от театра. Мы живем в Дельфах, а ты, мальчик?

– Не все ли равно, где я живу?

Дело в том, что в Ковент-Гардене я найду себе такой же удобный ночлег, как и в Смитфилде, и если я пойду туда с этими мальчиками, они покажут мне дорогу, и я буду завтра вовремя на месте, думалось мне.

– Пойдемте, – сказал я, – уже поздно.

– Да ты куда идешь-то? – с удивлением спросил Моульди.

– Я иду с вами, – смело заявил я.

– Да ведь мы идем в Дельфы!

– И я туда же.

– Разве ты живешь в Арках?

– В каких Арках? Вы сказали в Дельфах?

– Ну да, Дельфы или Арки, это ведь все равно.

– А, ну, я не знал! Да я и не мог знать, я ведь никогда там не бывал.

– Никогда не бывал! Ты же сказал, что живешь там?

– Нет, я нигде не живу, у меня никакой квартиры нет.

– Ну, уж это пустяки! – воскликнул Моульди. – У всякого человека есть квартира. Где же твое старое жилье?

Мне не хотелось рассказывать этим незнакомым мальчикам все свои дела, но они приставали ко мне с расспросами, и я не мог больше таиться от них. Впрочем, им, кажется, не опасно открыться. Они, по-видимому, живут сами по себе и, может быть, даже помогут мне пристроиться и найти работу.

– А вы обещаете, что не выдадите меня, если я вам все расскажу? – спросил я.

Они торжественно заверили меня, что не способны на такую низость.

– Ну, вот видите, я жил дома, с отцом, там я и спал до сегодняшней ночи.

– И ты убежал? И не хочешь возвращаться назад?

– Я никогда не вернусь! Мне нельзя возвращаться! – с жаром ответил я.

– Понимаю! – сказал Моульди. – Ты там что-то стибрил?

– Как стибрил?

– Ну, стащил. Тебя поймали или тебе удалось благополучно улизнуть?

– Да как поймали? Я ничего не украл, я просто убежал оттого, что меня там били.

Мальчики недоверчиво переглянулись.

– Неужели ты и в самом деле только оттого и убежал, что тебя били? – удивился Рипстон.

– Только! Кабы вам задавали такую трепку, вы бы не говорили «только»!

– А тебе там давали есть и все такое?

– Давали.

– И у тебя была настоящая постель с простынями, с одеялом, с подушкой?

– Конечно.

– Он еще говорит «конечно»! – воскликнул Рипстон. – И неужели ты думаешь, мы поверим, что ты бросил все: и еду, и постель – и убежал из дому оттого только, что тебя били? Ты просто лгун!

– Или набитый дурак! – решительно сказал Моульди.

– Не верьте мне, коли не хотите, – проговорил я, – только я вам сказал сущую правду!

– Может, оно и так, – заметил Рипстон, – на свете случаются странные вещи! Только вот что я тебе скажу, мальчик: кто бежит из хорошей квартиры да от хорошей еды только потому, что его бьют, того и стоит оставить без квартиры и без пищи, пока он не научится ценить их!

– Пусть бы меня бил кто-нибудь с утра до вечера, – вздохнул Моульди, – только бы дал мне приличную квартиру.

– Ну, ему это было бы невыгодно, Моульди, – засмеялся его товарищ. – Да ты не думай, этот мальчик, наверное, сделал что-нибудь худое, только не хочет признаться, боится, что мы его выдадим. Оно и понятно, ведь он нас не знает.

Разговаривая таким образом, мы шли вперед очень быстро, так быстро, как позволяли Моульди огромные сапоги, беспрестанно валившиеся с его ног. Мы прошли по улице Олдбелли мимо Ньюгейтской тюрьмы. Товарищи спросили меня, знаю ли я, через какие ворота возят обычно преступников на казнь, и когда я ответил им: «Не знаю», они остановились и показали мне. После этого мы пошли на улицу Ледгет, перешли через нее и пошли по таким темным, извилистым переулкам, каких я в жизни не видел.

Даже днем путешествие по этим узким, мрачным переулкам не могло быть приятным. А теперь была темная ночь, и я чувствовал, что каждый шаг удаляет меня от дома. Моя домашняя жизнь была очень горька, но все-таки, по словам моих спутников, я был дурак, что бросил ее. Я начинал чувствовать раскаяние, и слезы выступали у меня на глазах. Если бы мне пришлось говорить, мое волнение обнаружилось бы, но, к счастью или к несчастью, мои товарищи примолкли – от быстрой ходьбы они едва переводили дух, и им было не до разговоров.

Мы шли все дальше и дальше; я держался позади них, и наконец мы вышли из темных проулков и очутились на широкой освещенной газом улице.

Глава X. Темные Арки и их жители. Первая ночь, проведенная мной в фургоне

Было уже поздно, около одиннадцати часов, но на улице толпилось множество народа, нас толкали на каждом шагу, и мы с трудом пробирались вперед.

– Идем скорее, – заметил Рипстон, оборачиваясь ко мне, – теперь нам уже недалеко.

Это замечание обрадовало меня. Когда мы вышли на широкую светлую улицу, я подумал, в каком прекрасном месте живут мои спутники и с каким удовольствием я сам стал бы здесь жить. Но затем меня одолели сомнения. Мальчики сказали, что идут домой, в свое жилище, а меня с собой не приглашали; пожалуй, они войдут в тот дом, где живут, а меня оставят посреди улицы. Слова Рипстона «пойдем, теперь уж недалеко!» ободрили меня: я объяснил их так, что, значит, они приглашают меня к себе.

Я немножко отстал от них, отчасти потому, что устал, отчасти потому, что какой-то прохожий отдавил мне левую пятку, но при словах Рипстона я, насколько хватало сил, прибавил шагу. Вдруг оба мои спутника исчезли из глаз моих. Куда они подевались? Может быть, я обогнал их, сам того не замечая? Хотя это и было неправдоподобно, но я все-таки повернул назад, громко окликая их. Никто мне не ответил. Я побежал опять вперед и изо всех сил крикнул: «Рипстон!» Нет ответа.

Отчаяние с новой силой овладело мной. Может быть, мальчики нарочно сыграли со мной эту злую штуку? Им не хотелось идти со мной, и они бросили меня посреди улицы? Может быть, они завели меня совсем не туда, где находится Ковент-Гарден, и я от него еще дальше, чем был до встречи с ними? Все эти мысли были так печальны, что я не мог совладать со своим горем. Я прислонился к фонарному столбу и начал громко плакать. Вдруг раздался знакомый голос.

– Смитфилд, где ты?

Меня вовсе не звали Смитфилдом, но так называлось то место, где меня встретили товарищи, и они, не зная моего настоящего имени, прозвали меня так. Голос, услышанный мной, принадлежал Моульди, я в этом не сомневался.

– Я здесь, – отозвался я, – а вы где?

– Да здесь, разве ты не видишь?

Я не видел. Голос выходил из какого-то прохода рядом с теми лавками, против которых я стоял, но из какого – я не мог распознать. В эту минуту мальчик схватил меня за руку.

– Это ты, Моульди? – спросил я.

– Конечно, я, – нетерпеливо ответил он, – иди же, коли хочешь идти.

Я скоро увидел, что Моульди вводит меня в какой-то узкий, низкий проход. В лицо мне пахнуло сырым холодным воздухом. Вокруг все было так темно, что ничего нельзя было разглядеть. Пройдя несколько шагов, я почувствовал такой страх, что вынужден был остановиться.

– Вы здесь живете, Моульди? – спросил я.

– Здесь внизу, – ответил он, – надо еще немножко спуститься. Идем, чего ты боишься?

– Да здесь так темно, Моульди.

– Ты, верно, привык сладко кушать да спать в спальной, освещенной восковыми свечами. А мы не так прихотливы. Идем, а не то пусти мою руку, не задерживай меня!

Я всеми силами вцепился в его руку и не знал, что делать. Он, должно быть, почувствовал, как дрожала моя рука.

– Полно, чего тут бояться, малыш, – сказал он почти ласково. – Пойдем скорее, там мы найдем фургон или телегу и охапку соломы, будет на чем прилечь.

Ободренный таким образом, я пошел с ним дальше. Темный, сырой проход так круто спускался вниз и был так скользок, что в башмаках я, наверное, раз десять упал бы. Я старался ободрить себя, думая о том, как недурно будет в конце этого гадкого прохода найти телегу с соломой, о которой говорил Моульди, и улечься на ней; какой добрый мальчик Моульди, что так гостеприимно предлагает мне разделить свою постель! Мы спускались все ниже и ниже, а ветер, дувший нам в лицо, становился все холоднее. Наконец мы догнали Рипстона; он заворчал на нас за то, что мы так замешкались, и предсказал, что теперь не найдется ни одной пустой телеги.

– Куда мы идем? – спросил я несмело. – Куда ведет эта дорога?

– В реку; если идти прямо, – засмеялся Рипстон.

– Чего ты его пугаешь, – добродушно вмешался Моульди. – Да, Смитфилд, дорога ведет в реку, если идти по ней все время прямо, но мы свернем в сторону.

Я не помнил себя от страха и шел вперед, потому что если бы вздумал вернуться, то не нашел бы дороги. Вокруг нас было по-прежнему темно. Моульди вел меня за руку, а Рипстон шел сзади, напевая какую-то веселую песенку. Мы свернули в сторону и спустились вниз по лестнице. Дойдя до самого низа, Моульди сказал:

– Ну, вот мы и пришли, Рип, возьми его за другую руку, а то он наткнется на что-нибудь и переломает себе ноги!

– Поднимай ноги, Смитфилд, – посоветовал мне Рипстон, – да коли наступишь на что-нибудь теплое, мягкое, не думай, что это муфта. И не трогай, не то, пожалуй, укусит.

– Кто укусит? – боязливо спросил я, раскаиваясь, что не остался ночевать в свином ряду.

– Кто? Да крыса! – ответил Рипстон, явно наслаждаясь моим страхом. – Тут бегают громадные крысы, с добрую кошку величиной!

– Полно болтать пустяки! Иди вперед! – оборвал товарища Моульди.

Мы были в ужасном месте. Величину его нельзя было рассмотреть; от кирпичных стен валил густой пар, это видно было при мерцающем свете сальных огарков, рассеянных там и сям. Эти немногие огарки составляли все освещение. Один из таких огарков был прилажен к стене на старом ноже со штопором, шагах в двадцати от лестницы, по которой мы спустились. Свет его падал на грязного оборванного старика, чинившего сапог.

Старик сидел на крышке рыбной корзины; рабочими инструментами ему служили старая столовая вилка и кусок бечевки. Провертев вилкой дыру в сапоге, старик заострял губами конец бечевки и держал развалившийся сапог поближе к огарку, чтобы лучше разглядеть, куда попасть бечевкой. На носу его были надеты очки, или, лучше сказать, медная оправа с одним стеклышком; руки его дрожали так, что, даже высмотрев дырку, он не сразу мог попасть в нее бечевкой. Огарок, освещавший старика, бросал также свет на часть телеги, в которой сидело несколько мальчиков, кидавших комки грязи в свечу старого сапожника. Комок грязи попал в лоб старику.

– Ха-ха-ха! Смотри, Смитфилд! – засмеялся Моульди. – Славная штука! Поделом старику!

– Отчего поделом? Что он им сделал? – спросил я.

– О, он скряга, – ответил Моульди. – У него, говорят, зарыто под этими камнями много денег, и все золотом. Эх! Хорошо бы нам найти их!

В эту минуту метко пущенный комок грязи вышиб сапог из рук старика, которому только что наконец удалось продеть бечевку сквозь дырочку. Теперь он ползал на четвереньках, отыскивая на земле сапог. С телеги, на которой сидели мальчики, раздался дружный хохот.

– Дети! Дайте мне, пожалуйста, закончить работу! – просил старик. – Мне осталось сделать шесть-семь стежков, и я отдам вам свою свечку, можете тогда играть в карты или во что хотите.

– А ты нам спой, дядя, песню! – раздался голос с телеги. – Тогда мы не будем тебя трогать!

Старик запел дрожащим голосом, стараясь воспользоваться перемирием, чтобы завершить работу. Когда он пропел первый куплет и дошел до припева, мальчики хором подтянули ему, и в эту самую минуту ловко пущенный комок грязи совершенно залепил одинокое стеклышко на очках старика, другой комок погасил свечку и свалил ее на пол; в телеге поднялся смех, еще громче прежнего.

– Идем, – сказал Моульди, – нечего нам тут стоять, наш фургон там, в дальнем конце.

Крепко держась за Моульди, я последовал за своими товарищами. Оба они, видимо, были совершенно привыкшими к этому месту. Они ловко пробирались вперед, между тем как я беспрестанно скользил или натыкался на оглобли телег, которые трудно было различить в темноте. Только свеча бедного старика могла бы сколько-нибудь освещать пространство; все остальные огарки были окружены толпами мальчиков и взрослых, которые, присев на сыром полу, на клочках соломы, играли в карты, курили трубки и бранились самыми гадкими словами. Наконец мы остановились.

– Стой, Смитфилд, вот наш фургон, – сказал Моульди.

Я ничего не видел, но слышал, что он лезет по спицам колеса.

– Ну что, каково там? – спросил Рипстон.

– Отлично, – ответил Моульди с фургона.

– Ну, полезай, – торопил Рипстон, – становись ногой на колесо, я тебя подсажу.

Он, действительно, подсадил меня, да так старательно, что я упал на четвереньки на дно телеги.

– Ты сказал «отлично», – проворчал Рипстон, также влезая в телегу, – а соломы-то тут и нет.

– Ни крошки, – подтвердил Моульди.

– Я так и знал, – продолжал ворчать Рипстон. – Я как только вступил на колесо, так сейчас почувствовал, что на этой телеге возили сегодня уголь.

– А ты бы, – заметил Моульди, – написал перевозчику, чтобы он бросил уголь, занялся бы перевозкой мебели да оставлял бы всякий вечер хорошую связку соломы, не то мы переменим квартиру.

– Это еще ничего, что соломы нет, – проговорил Рип-стон, – главное неприятно то, что проклятая угольная пыль постоянно лезет в нос и в рот.

– Ну, как тебе здесь нравится, Смитфилд?

– Мы здесь ляжем спать?

– Это и есть наша квартира, милости просим, будьте как дома, – любезно проговорил Моульди.

– А где же ваша постель? Ведь есть же у вас постель?

– Еще бы! Целая перина, набитая лучшим пухом, и целая куча подушек и простыней! У нас все есть, только вот беда, не знаю, куда все это девалось!

Моульди принялся шарить по телеге, как будто отыскивая пропавшую вещь.

– Эх, – сказал он потом, – толкуй ты нам о постелях! Вот наша постель, – и он стукнул каблуком о стенку телеги, – жестка она тебе кажется, так полезай вниз, там много мягкой грязи!

– Не слушай его, Смитфилд, – заметил Рипстон, – сегодня здесь хуже, чем всегда, потому что нет соломы. А когда есть солома, так отлично. Придешь сюда этак в холодную ночь, думаешь: какой ты несчастный человек, опять будешь спать на голых досках. Вдруг смотришь – в телеге целый ворох славной, сухой соломы, в которую хоть с головой зарывайся!

И при воспоминании об этой роскоши Рипстон причмокнул губами так аппетитно, точно хлебнул ложку горячего, вкусного супа.

– А вам не холодно, когда вы раздеваетесь? – спросил я.

– Не знаю, – коротко ответил Рипстон, – никогда не пробовал.

– Я раздевался в последний раз в прошлом августе, – сказал Моульди. – Однако пора спать, давайте ложиться. Кто будет подушкой? Смитфилд, хочешь ты?

Я до того устал, что мне было все равно, чем быть, и потому я согласился.

– Да ты, может, не хочешь? Так ты скажи, не стесняйся, – заметил Рипстон, – ведь это как кто любит! Одному нравится, чтобы было мягко, другому – чтобы было тепло. Тебе что лучше?

– Я люблю, чтобы мне было и тепло, и мягко спать! – я не мог сдержать слез.

– Ишь как! И то, и другое! – усмехнулся Моульди. – Ну, слушай, хочешь быть подушкой, так полезай сюда и не хнычь, нам плакс не нужно, напрасно мы взяли тебя с собой!

Я поспешил уверить Моульди, что плачу потому, что не могу удержаться от слез, но что я готов быть подушкой, если он мне покажет, как это делается.

– Тут нечего показывать, – ответил Моульди, смягчившись, – подушка тот, кто ложится вниз, так что другие кладут на него голову. Ему от них тепло, а им мягко, это и просто, и удобно.

– Ну, прочь с дороги! Я буду подушкой, – воскликнул Рипстон и лег в одном конце фургона. – Ложитесь на меня.

– Ложись, как я, Смитфилд, – сказал Моульди, укладываясь спать.

Но подражать его примеру было довольно трудно: он захватил для себя все туловище Рипстона, а мне предоставил одни ноги. Роптать было бесполезно, и я постарался устроиться кое-как.

– Ты хочешь спать, Рип? – спросил Моульди после нескольких минут молчания.

– Хочу. А ты?

– Я никогда не могу спать после таких сражений. Представь себе, что на твой корабль наскакивает трое разбойников, а на тебе всего рубашка, панталоны да два ножа, и никакого другого оружия!

– Да, славные штуки представляют на Шордичском театре! – проговорил Рипстон сонным голосом.

– Прощай!

– Прощай!

Опять наступило молчание, и опять Моульди прервал его:

– Ты спишь, Рип? Рип, слышишь, спишь?

– Ну, уж другой раз не заманишь меня в подушки, коли будешь этак болтать, – сердито отозвался Рип-стон. – Чего тебе надо?

– Странный ты человек! Ты не любишь лежать и разговаривать о том, что видел!

– Ты меня разбудил из-за этакой глупости?

– Я хотел только спросить, как ты думаешь, разбойники бросили в колодец настоящее тело?

– Конечно. Я видел руку сквозь дырку в мешке, – насмешливо ответил Рипстон.

– И ты думаешь, там был настоящий глубокий колодец?

– Еще бы, конечно.

– А я не слышал, как плеснула вода, – настаивал Моульди.

– Ты плохо слушал. Колодец-то ведь глубокий, сразу не услышишь, а я услышал уж минуты через три.

Моульди замолчал, но он дышал очень тяжело. Видно, что ему хотелось поговорить. Он попробовал покликать Рипстона, но тот вместо всякого ответа громко захрапел; он позвал меня, но мне не хотелось разговаривать, и я притворился спящим.

На самом деле мне не спалось. Прижавшись мокрой от слез щекой к коленям Рипстона, я думал о своем прошлом и о том, что ожидает меня в будущем. Лучше бы я выдержал потасовку миссис Бёрк! Лучше бы я вернулся домой, когда Джерри Пеп схватил меня! Отец отстегал бы меня ремнем, но теперь все было бы уже кончено, я лежал бы в теплой постели и баюкал бы маленькую Полли. Конечно, боль от побоев еще не прошла бы, но в эту минуту я готов был вынести всякое мучение, только бы меня перенесли в Фрайнгпенский переулок, в дом № 19, и простили мне все мои прегрешения.

Бедная маленькая Полли! Я не мог думать о ней без слез, и между тем она не выходила у меня из головы. Особенно сильно плакал я, припоминая, какая она была миленькая ночью, когда я одевал ее, уверяя, что мы идем гулять, как она прижималась ко мне и целовала меня после того, как миссис Бёрк приносила ей второй кусок хлеба с маслом и била меня за то, что я будто бы съел первый. Что-то теперь делает моя милая Полли? Где-то она спит? С отцом ли, или одна на нашей постели? Правду ли говорил Джерри Пеп, что она здорова? Ему нельзя верить: он обманщик. Может быть, она больна. Может быть, она переломала себе руки и ноги, и они теперь перевязаны у нее тряпками и вставлены в лубки. Может быть, она даже умерла! Тогда понятно, отчего отец так сердился на меня и обещал шиллинг тому, кто меня поймает.

Может быть, она убилась о каменные ступени лестницы и теперь лежит в комнате одна, без движения, мертвая. Эта последняя мысль была так ужасна, что остановила мои слезы. Я вспомнил свою мать, тот вечер, когда она умерла, и день, когда ее похоронили.

Вдруг послышались тяжелые шаги. Молодые люди и мальчики, игравшие в карты, бросились в телеги, крича друг другу.

– Тушите свечи! Идут крючки!

Я знал, что крючками называют полицейских, и мне вдруг стало страшно. Наверное, миссис Бёрк донесла полиции о моем побеге, и теперь меня разыскивают! Зачем я не лег подушкой! Тогда меня не было бы видно из-под других! Шаги приближались. Трое полицейских подошли к нашему фургону. Я задрожал всем телом, и на лице у меня выступил холодный пот. Один из полицейских вскочил на колеса и осветил наш фургон ярким светом фонаря…

Но вот он соскочил вниз, и я вздохнул свободнее. Все трое ушли, разговаривая о своих делах, и шум их шагов слышался все слабее и слабее. Мало-помалу все звуки стихли, кроме храпения спящих и писка крыс. Я заснул.