Текст книги "Зарубежный детектив"

Автор книги: Джеймс Грейди

Соавторы: Збигнев Сафьян,Франсиско Гарсиа Павон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Незадолго до восьми вечера позвонили из Управления безопасности Алькасара и дали разрешение на оповещение горожан. Вскоре сквозь жалюзи открытого окна дон Лотарио и Плиний услышали слова сообщения:

«Всем, кто видел доктора Антонио Барандиарана от шести вечера минувшей среды, пятнадцатого октября, где бы он ни находился, в черте города или в его окрестностях...»

И так далее и тому подобное.

Они прождали до десяти вечера, но, поскольку никто не явился, инспектор Мансилья отправился в Алькасар, а Плиний и дон Лотарио – в казино «Сан-Фернандо», чтобы перекусить и к полночи успеть на кладбище послушать мятежные речи конспираторов, поносящих режим Франко.

Когда Плиний и дон Лотарио появились в казино, молодые сеньорито, потягивающие аперитивы, и мужчины в беретах обернулись в сторону начальника муниципальной гвардии и его спутника. Сообщение, сделанное через мегафон жандармской машины, вновь пробудило интерес к нынешнему положению Плиния и исчезновению дона Антонио.

Едва они успели заказать себе пива, как к ним подошел толстяк в берете, низко надвинутом на лоб, по прозвищу Птицелов.

– Разрешите подсесть к вам, сеньор начальник? – сказал он, испытывая гордость оттого, что стал предметом всеобщего внимания.

– Милости прошу. Что скажешь хорошенького?

– Вряд ли это можно назвать хорошеньким... Но и плохим не назовешь. Дело в том... дело в том, Мануэль и дон Лотарио, что я видел доктора в тот день, когда он исчез.

– Правда?

– Сущая правда.

– В таком случае, Птицелов, завтра же утром ты должен пойти к инспектору Мансилье и все рассказать.

– Нет, Мануэль, я ничего не стану рассказывать ни сеньору Мансилье, ни самому королю Бурбону. Для меня в нашем городе, как, впрочем, и во всей Испании, нет другого детектива, кроме вас... И то немногое, что я знаю, я расскажу вам или никому. Ясно?

– Что ж, спасибо тебе. Говори, раз так, я потом передам все Мансилье. Ты ведь знаешь, какие у меня сейчас отношения с губернатором провинции.

– Можете передавать кому угодно. А что касается вашего нынешнего положения, то мы еще поговорим об этом с кем следует и поставим точки над «и», будьте покойны.

– Ну, ладно, рассказывай. Все остальное образуется.

– Так вот, Мануэль, вечером пятнадцатого числа дон Антонио, как обычно, играл в домино в соседнем казино... И до одиннадцати часов я видел его затылок, так как сидел под зеркалом позади него, хотя и на расстоянии четырех-пяти метров.

– Мы уже догадались.

– Терпение, Мануэль, я еще не все сказал... Около часа ночи он, как всегда, закончил партию в домино и присоединился к компании своего друга нотариуса. Вскоре они по своему обыкновению вышли вдвоем прогуляться по площади... А час спустя я встретил его, уже без нотариуса, на улице Нуэва.

– А прежде ты встречал его когда-нибудь там?

– Нет, в ту ночь я случайно оказался на этой улице. Моему другу не терпелось показать мне мотоцикл, который он купил сыну, и мы вместе отправились к нему домой... А на обратном пути я увидел доктора.

– Он поздоровался с тобой?

– Нет, он шел по другой стороне улицы.

– Это было в два часа ночи?

– Нет, два пробило чуть позже, когда я открывал двери своего дома.

– Может быть, он шел по срочному вызову?

– Сначала я тоже так подумал, но при нем не было саквояжа, в котором он носит медицинские инструменты, и он шел не торопясь, словно прогуливался.

Птицелов сел на краешек стула, уперся обеими руками в колени и, вытянув голову и подавшись всем туловищем вперед, пристально посмотрел на Плиния.

– Что скажете, начальник?

– Что я могу сказать? Посмотрим, найдутся ли еще свидетели, которые видели его в ту ночь, послушаем их... Тогда, может, что-нибудь и прояснится.

Съев по бутерброду и выпив сначала пива, а потом кофе, Плиний и дон Лотарио поехали на кладбище в легковом автомобиле ветеринара «Сеат-850».

– Ну и работенка нам с вами досталась, дон Лотарио. Такой второй не сыщешь во всем свете.

– Что поделаешь... Не отказываться же.

– Тем более что алькальд дал ее как бы в компенсацию за причиненный мне ущерб.

Несмотря на хорошую погоду, улицы были безлюдны и Пасео дель Сементерио казалась пустынной и мрачной.

– Мы можем прихватить с собой Браулио, Мануэль, – предложил дон Лотарио, проезжая мимо погребка философа.

– Оставьте его в покое, а то он опять заведется и устроит нам веселенькую ночку.

– Не устроит, Мануэль.

– Вы ведь знаете, как я люблю Браулио, но все хорошо в свое время.

У кладбищенских ворот их дожидался могильщик Матиас. Он делал то короткие шажки, то длинные, то отпрыгивал в одну сторону, то в другую, словно играл сам с собой.

– Если бы алькальд не дозвонился мне, я бы сейчас преспокойненько спал дома. Я теперь живу в городе... Надо же такое придумать: республиканцы ведут пропаганду на кладбище! Это все равно, что утверждать, будто дрозды поют соловьями.

– Только не надо волноваться, Матиас.

– Разумеется, дон Лотарио. Я не стану волноваться, даже если у меня в животе начнется революция.

– Ну, уж и революция.

– Моя теща всегда говорила так: «Даже если у меня в животе начнется революция», или: «Даже если мне под хвост попадет вожжа».

– Ладно, Матиас, давай-ка ближе к делу. Кто-нибудь уже здесь есть?

– А разве мы не о деле говорим, начальник? Куда уж ближе! Ха-ха-ха! Прошу прощения. Конечно, есть. Человек десять-двенадцать из тех, кто уже приходил сюда не раз, да еще несколько человек, которые явились сегодня, узнав, что будете вы.

На кладбище царила кромешная тьма. Хорошо еще, что Матиас освещал им путь ручным фонарем, который отбрасывал свет на каменные кресты и застекленные ниши.

– Ну а если говорить всерьез, что здесь происходит?

– Скорее всего какой-нибудь транзистор, спрятанный в одной из ниш или еще где-то, ругает Франко на чем свет стоит. А кое-кто из бездельников пустил слух, будто это «красные» нашего города прячутся по ночам среди могил и проводят митинги... Поди знай, сколько времени говорил здесь этот транзистор, прежде чем его случайно услышал мраморщик Антонио.

– Мы зашли довольно далеко.

– Конечно, мы идем в новую часть кладбища.

– Сомневаюсь, чтобы подпольной пропагандой ночью да еще в таком неуютном месте, как кладбище, можно было сагитировать кого-то в ряды Рабочих комиссий[9] 9
  Рабочие комиссии – профсоюзное движение нового типа, сложившееся в Испании в конце 50-х годов.


[Закрыть].

– Я тоже так считаю, Мануэль. Если бы пропаганда велась на главной площади или в дискотеке, можно было бы волноваться, но из-за того, что в самом отдаленном уголке кладбища радио вещает о том, что Франко одной ногой уже стоит в могиле и вот-вот к власти придет монархия и вернутся Меркадо Комун[10] 10
  Меркадо Комун – идеолог испанской реакции.


[Закрыть] и Хосе Хиль Роблес[11] 11
  Хиль Роблес, Хосе – идеолог испанской реакции.


[Закрыть], не стоит тратить свои нервы.

– И где же, по-твоему, спрятан приемничек?

– Судя по тому, сколько я здесь кружил, и, если, конечно, я окончательно не выжил из ума, что вполне вероятно, транзистор должен находиться в одной из ниш.

– Занятой или пустой?

– Не знаю, начальник. В той части кладбища есть угол с новыми нишами. Большая часть из них уже заполнена, а остальные пока пустуют. Между ними очень тонкие перегородки, поэтому трудно определить, откуда именно исходит звук.

– Ты думаешь, кого-нибудь похоронили вместе с транзистором, настроенным на волну «Свободной Испании» или что-то в этом роде?

– Вот именно. Или же какой-нибудь шутник сунул приемничек в одну из пустых ниш.

Свет фонаря выхватил из темноты не более двух десятков слушателей и среди них двух женщин. В ожидании представителей власти они толпились в том самом углу, где находились ниши, о которых только что говорил Матиас, и, прищурившись, смотрели на свет фонаря.

– Ну как? Уже говорят? – спросил Матиас.

– Пока нет, – послышался чей-то бас, – но скоро должны начать.

– Мануэль, – с решительным видом обратилась к комиссару одна из женщин, – мы надеемся, что вы положите конец этому безобразию и защитите жителей Томельосо от опасности, которая им угрожает.

– А я надеюсь, что опасность не так уж велика, – насмешливо ответил Плиний.

– Раз я говорю, Мануэль, значит, знаю.

– И говорить нечего, – возразил чей-то голос.

– Скажите, кто-нибудь из вас уже приходил сюда прошлой ночью?

– Да, – ответил мужчина, который занимался ремонтом велосипедов и когда-то служил в Голубой дивизии. – Сегодня я здесь в третий раз.

– И что же ты слышал?

– Обычная пропаганда радиостанции «Свободная Испания»: нападки на Франко, на «Опус»[12] 12
  «Опус» – имеется в виду религиозная секта «Опус деи» («Дело божье»).


[Закрыть] и на «Крусаду»[13] 13
  «Крусада» (исп.) – «Крестовый поход» – беспощадный идеологический и духовный террор франкизма.


[Закрыть].

– А конкретно о томельосцах что-нибудь говорилось? – поинтересовался дон Лотарио с плохо скрытой издевкой.

– Нет, речь шла обо всех испанцах в целом и верноподданных каудильо, которым в скором времени придется отвечать за совершенные ими злодеяния.

– Об этом все говорят, – заметил Матиас.

– Слава богу, Франко от этого не умрет, – огрызнулся усатый мужчина.

– Вот именно, – присоединились к нему голоса из толпы.

– Ну, хорошо, сейчас все выясним, – сказал Плиний, доставая пачку сигарет и угощая ими дона Лотарио и Матиаса. – Посмотрим, заговорят они сегодня или нет?

Едва они успели закурить, как в тишине послышались позывные, возвещающие о начале передачи.

– Начинается, начинается...

Словно откуда-то издалека донеслись неразборчивые голоса. С одинаковым успехом они могли исходить из соседней ниши, как и из десятка других, где были захоронены покойники. Одно было совершенно очевидно: говорила «Свободная Испания».

– Слышите, слышите? Теперь они ругают президента Ариаса[14] 14
  Ариас Наварро, Карлос (1908) – премьер-министр Испании (1974—1976), ярый реакционер. В начале июля 1976 года, вскоре после смерти Франко, правительство Ариаса Наварро по инициативе короля Хуана Карлоса ушло в отставку.


[Закрыть]. Будь они прокляты! – возмутилась другая женщина, учительница.

Плинию тоже показалось, что он слышит имя президента Ариаса, но разобрать как следует слов диктора не мог.

– Всегда было так плохо слышно, Матиас?

– Да, и день ото дня все хуже и хуже, наверное, батарейки садятся.

– Давно стали хоронить в этом углу, Матиас? – спросил Плиний.

– Наверное, уже месяц.

– А когда захоронили последнего?

– Вчера, вот в эту нижнюю нишу.

– Послушайте, – снова перебила их учительница. – Они принялись за жену каудильо. Пора прекратить это безобразие, Мануэль!

– Успокойтесь, сеньора, для того мы и пришли сюда... хотя все это ерунда... выеденного яйца не стоит...

– Ну уж если это ерунда, тогда и говорить не о чем...

– Я имел в виду, сеньора, что это чья-то дурная шутка, только и всего...

– По-моему, Мануэль, – пресек их перепалку дон Лотарио, – голос доносится из ниш повыше.

– Вы так думаете?

– А мне кажется, нет, – возразил Матиас, освещая фонарем каменные плиты и полые кирпичики, – ночью я прикладывался ухом к каждой нише, и мне казалось, что звуки слышны гораздо лучше, когда я присаживаюсь на корточки.

– Да, пожалуй, – подтвердил длиннолицый мужчина с печальными глазами, – когда я сейчас наклонился, голос донесся вот отсюда, справа.

– Та ниша, на которую ты показываешь, – заметил Матиас, освещая ее фонарем, – замурована еще месяц назад. На каменном надгробии стоит дата... Вряд ли батарейки транзистора действуют так долго.

Теперь Плиний наклонялся то вправо, то влево, прикладывая ухо сначала к более низким плитам, потом к тем, что повыше, а дон Лотарио светил ему фонарем.

– Признаться, я почти не улавливаю разницы, – сказал Мануэль, поднимаясь, – если, конечно, не стал туг на ухо.

– Ну вот, теперь они набросились на «Опус» и на сеньора Лопеса Родо[15] 15
  Лопес Родо – один из реакционных политических деятелей Испании, член правореформистской консервативной партии «Народный альянс».


[Закрыть], такого безукоризненного, такого безупречного, – раздался голос в темноте.

– Возмутительно!

– У вас, сеньора учительница, слух как у зайца. Я лично ничего разобрать не могу, – взорвался Матиас.

– И я тоже, – поддержал его дон Лотарио. – А ты, Мануэль?

– Мне показалось «Уса», а не «Опус». Что же касается Лопеса, то я ничего похожего не слышал.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я вру?

– Мануэль не может этого сказать, – раздался чей-то незнакомый голос, – в политике каждый слышит то, что ему больше всего по душе.

– Ну вот что! Давайте расходиться, здесь нам делать больше нечего. Через несколько дней батарейки перестанут работать, и делу конец. Матиас, ты уверен, что на одном из этих кипарисов ничего не припрятано?

– Уверен, начальник.

– Но если это злая выходка одного из родственничков покойника, следовало бы вскрыть все ниши в этом углу, чтобы узнать, кто именно совершил ее, – с грозным видом сказал разгневанный усатый мужчина.

Плиний сурово посмотрел на него.

– Во-первых, нечего раздувать из мухи слона, а во-вторых, родственники захороненных здесь покойников не допустят подобного богохульства... Так что, сеньоры, делать нам тут больше нечего, и давайте расходиться, – решительно проговорил Мануэль, включая фонарь и указывая в сторону выхода с кладбища.

– И это называется расследованием, – снова послышался в темноте голос фалангиста.

– Да уж, – поддержала его учительница.

– Ничего удивительного, ведь он стал начальником муниципальной гвардии при республике.

– Вот именно. А отец дона Лотарио выступал против диктатуры Мигеля Примо де Риверы[16] 16
  Примо де Ривера, Мигель (1870—1930) – генерал, после государственного переворота в сентябре 1923 года – глава правительства и фактически диктатор Испании до самой своей смерти.


[Закрыть], мир праху его.

Плиний, дон Лотарио и Матиас шли, освещая себе путь фонарем и не обращая ни малейшего внимания на враждебные выпады. За ними по нижней галерее в сторону старого кладбища неторопливо следовали остальные. Позади кто-то сильно шаркал ногами по асфальту. Под призрачной, полной луной вырисовывались могильные кресты, купола гробниц и величественные кипарисы, раскачивающиеся на ветру... В минуты особого затишья шарканье слышалось отчетливее. Плиний хотел обернуться и посмотреть на того, кто шаркает ногами, но передумал. Тогда бы пришлось посветить в ту сторону фонарем, а это было бы слишком заметно. Когда они достигли кладбищенских ворот, Мануэль, а вслед за ним дон Лотарио и Матиас остановились, и комиссар оглядел тех, кто шел позади. Но, к великому его сожалению, шарканье внезапно прекратилось.

Когда они вновь двинулись в путь, Плиний сказал Матиасу:

– Подожди, пропустим всех вперед, а если кто-нибудь задержится, скажи, что я велел поторопиться, потому что тебе нужно запереть кладбищенские ворота.

– Хорошо, начальник, но они и так уйдут, транзистор сейчас замолчит.

– Оказывается, Мануэль, вы – республиканец и стали начальником муниципальной гвардии при республике, – заметил комиссару дон Лотарио, когда они садились в машину.

– А вы – сын врага диктатора, мир праху его.

– Да, безмозглых на свете больше, чем лысых, доложу я тебе.

– Черт с ними! Скажите, вы не слышали, как кто-то сильно шаркал ногами, когда мы выходили с кладбища?

– Да, пожалуй. Сейчас, когда ты обратил на это мое внимание, я действительно припоминаю, что кто-то шаркал ногами, но не придал этому значения. А в чем дело?

– Так просто. Мне почудилось, будто кто-то нарочно это делал, как бы в насмешку над нами.

– Прости, Мануэль, но должен заметить тебе, в последнее время ты стал очень подозрительный.

– Не спорю. Но мне еще никогда в жизни не приходилось заниматься таким дурацким делом. Я в полной растерянности... Если алькальд снова попросит меня расследовать эту историю на кладбище, я откажусь, даже попрошусь в отставку. Недостает еще мне возиться со всякой чепухой.

– Но каждое дело по-своему интересно, Мануэль.

– Возможно, интересно как забава, шутка, но чтобы два таких солидных, уважаемых человека, как мы с вами, проводили ночь, выслушивая идиотские высказывания... Нет уж, извините.

На следующее утро Плиний и дон Лотарио встретились, как всегда, в кондитерской сеньоры Росио. За прилавком стояла ее племянница, сама же она, вероятно, хлопотала на кухне. Поскольку Плиний намеревался поговорить с доном Лотарио так, чтобы их никто не слышал, они взяли пончики, кофе и пристроились за узким столиком на длинной ножке в самом отдаленном углу.

– Хорошо бы сегодня побеседовать с нотариусом, дон Лотарио.

– Я обязательно позвоню ему, но чуть позже... Впрочем, вряд ли он нам чем-нибудь поможет.

– Поможет или не поможет, а другого выбора у нас нет. Тем более в нынешнем нашем положении. К нотариусу, поскольку он ваш друг, мы можем пойти, и никто не скажет, что мы занимаемся не своим делом. Верно?

– Конечно, верно, Мануэль, ты сам это прекрасно понимаешь.

– Откровенно говоря, именно этого-то я и не понимаю.

Росио вышла из кухни, но не заняла своего обычного места за прилавком, а приблизилась к столику, за которым беседовали блюстители порядка.

– Ай-ай-ай! Я и не подозревала, что вы занимаетесь политикой.

– Мы? Политикой? – удивился Мануэль.

– Кто же еще? Вы ведь преследуете врагов режима, которые ведут пропаганду среди мертвецов.

– Ну и женщина! Ничего от нее не скроешь! – воскликнул дон Лотарио.

– Так, значит, Мануэль, и среди мертвецов есть антифранкисты!.. Опять едут эти горлопаны из жандармерии.

Мимо кондитерской проехала жандармская машина, из которой доносились настойчивые призывы:

«Всех, кто пятнадцатого числа сего месяца видел после шести часов вечера Антонио Барандиарана, просим сообщить об этом инспектору общего полицейского корпуса, который находится в полицейском участке в здании аюнтамиенто...»

И тут же из мегафона вырвалось: «Осторожнее, черт подери! Ты меня обожжешь!»

– Так тебе и надо, – сказала Росио, – нечего курить в машине... Ладно, пойду займусь своими делами. А ты, Мануэль, не вешай носа... Скоро этот недоумок губернатор слетит со своего поста и мы справим по нему тризну века.

– Иди, иди. С каждым днем у тебя все меньше юмора и все больше тела.

– Что касается юмора, возможно, но тела...

– Как жаль, Мануэль, что с годами мы так сдаем.

Плиний посмотрел на Росио.

– Да, вы правы, бедняжка сильно располнела.

– Годы берут свое, Мануэль.

– А ведь мы знали ее стройной красавицей... Юмора у нее и сейчас хоть отбавляй.

– К тому же она всегда относилась к нам не хуже, чем к собственным родителям.

Они обменялись взглядами и, закурив сигареты, принялись окуривать друг друга, так как стояли лицом к лицу, облокотившись на узкий столик.

В эту минуту в кондитерскую вошел инспектор Мансилья и оглядел помещение. Вид у него был весьма озабоченный.

– А вот и наш друг Мансилья, Мануэль.

– Явился с утра пораньше.

– С тех пор как им стали платить надбавку к жалованью, они из кожи лезут вон, проявляя свое рвение.

– Что это вы так рано, Мансилья?

– Мне ничего другого не оставалось. Дело приобретает общенациональный характер. Из Мадрида сообщили, что сегодня во всех утренних газетах и по радио объявлено о похищении дона Антонио.

– Похищении?

– Скорее всего его похитили... Он ведь из правых.

– И на него заявила свои права ГРАПО[17] 17
  ГРАПО – группа революционеров-антифашистов Первого октября, созданная в начале 70-х годов для борьбы с франкизмом.


[Закрыть]?

– Не исключено, дон Лотарио.

– Лучше бы нас не видели здесь вместе, Мансилья.

– Какая разница, Мануэль! В одной из газет уже было официально заявлено, что вы занимаетесь расследованием вместе с нами, как «крупный специалист в в этой области и превосходный знаток жителей Томельосо».

– Неужели? Вот как они заговорили! Кстати, кто-нибудь уже приходил к вам в аюнтамиенто из тех, кто видел дона Антонино в тот вечер?

– Пока всего двое или трое, но они не сообщили ничего нового. Надеюсь, сегодня число свидетелей приумножится. Я попросил Малесу записывать самым тщательным образом все показания. Может, нам удастся потом что-нибудь почерпнуть из них.

– Поскольку сегодня утром я не намерен покидать своего кабинета, я ему помогу.

– Было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы помогли капралу.

Мансилья настоял на том, что расплатится за всех, и они втроем направились к выходу.

– Привет сеньору Мануэлю и всей честной компании! – крикнула им вдогонку кондитерша.

Дону Лотарио нужно было идти к себе в ветеринарную лечебницу. Прощаясь на площади с инспектором и комиссаром, он знаком дал понять Мануэлю, что позвонит нотариусу по телефону.

Едва Мансилья и Плиний переступили порог кабинета, как явился Малеса с показаниями очевидцев. Плиний просмотрел записи: доктора видели либо в казино, либо прогуливающимся с нотариусом по площади, либо выходящим из дома больного, у которого он был с визитом.

Плиний передал записи инспектору, и Мансилья прочел их без особой охоты.

Зазвонил телефон, Мануэль снял трубку, минуту послушал и передал ее Мансилье.

– Это Блас, привратник. Кажется, из Памплоны приехала сестра дона Антонио.

Мансилья взял трубку и, тоже послушав мгновение, прервал разговор:

– Хорошо, сейчас буду... Вы пойдете со мной, Мануэль?

– Нет, вам лучше пойти одному. Потом расскажете мне обо всем. Впрочем, не думаю, чтобы бедняжка что-нибудь прояснила.

Плиний принялся расхаживать по кабинету, как делал всегда, когда оставался один и погружался в раздумье. Изредка он смотрел в окно, и люди казались ему отсюда выше ростом, чем из окон кондитерской. К стеклам балконных дверей прижимались бледные, печальные лица, устремленные к хмурому небу.

Снова зазвонил телефон.

– Мануэль, это я, Лотарио. Нотариус ждет нас у себя к часу дня выпить по рюмочке. Поскольку я тут совсем рядом, то буду тебя ждать у его дома, если ты не возражаешь.

– Договорились.

– Есть какие-нибудь новости?

– Приехала сестра дона Антонио.

– Ты ее видел?

– Нет, к ней пошел Мансилья. Но вряд ли она сможет нам чем-нибудь помочь.

Ровно в час Мануэль подошел к подъезду частного дома. Дон Лотарио уже был там, и они вдвоем поднялись на лифте. Двери им отворила служанка в белоснежном переднике. Узнав Плиния и дона Лотарио, она улыбнулась с чрезмерной любезностью.

В огромной гостиной, за столом, уставленным всевозможными напитками, сидел нотариус в коротком халате бледных тонов.

Дон Рамон пил виски, Плиний и дон Лотарио по своему обыкновению – пиво.

Прежде Мануэлю доводилось разговаривать с нотариусом всего несколько раз. Почему-то всегда он напоминал ему киноактера. А сейчас своим халатом, своей салонной манерой предлагать напитки, держать рюмку, своими тщательно уложенными волосами – особенно.

«Странно, – подумал Мануэль, – что такой скромный, заурядный человек, как дон Антонио, дружил с этим шикарным сеньором. Каждую ночь они прогуливались по площади. Рядом с представительным доном Рамоном, который выглядит по меньшей мере министром, тщедушный, бледный дон Антонио всегда державший руки в карманах и сигарету во рту, кажется его секретарем».

– Прежде всего, Рамон, мы хотели просить тебя сохранить в тайне наш визит. Ты ведь знаешь нынешнее положение Мануэля?

– Да, я кое-что слышал.

– Нами руководит лишь желание помочь жандармерии Алькасара, – добавил Плиний.

– Не беспокойтесь, все останется сугубо между нами. Так чем могу служить?

– Скорее всего ничем. Но вы были последним, кто видел дона Антонио в ночь его исчезновения... К тому же он ваш лучший друг.

– Да, верно, мы с ним подружились, как только оба приехали в Томельосо. И всегда относились друг к другу с большой симпатией. Поскольку он холост, а моя семья большую часть года живет в Мадриде, мы каждый вечер встречались в казино, а потом немного прогуливались. В ночь происшествия, как говорим мы, адвокаты, я пришел в казино позже обычного, поскольку до самой ночи задержался в Сокуэльямосе... Там у меня тоже нотариальная контора... Он закончил партию в домино, подсел ко мне, мы недолго поболтали с другими нашими приятелями и пошли немножко пройтись. Я говорю «немножко», потому что он торопился куда-то.

– В котором часу это было?

– В два часа, Мануэль.

– Он отправился куда-нибудь по делу? Что-нибудь связанное с его профессией?

– Нет, убежден, что нет. У него была или есть – дай ему бог здоровья! – девушка, любовь к которой он хранил в тайне. Раза два в неделю он навещал ее. Думаю, кроме меня, об этом в городе никто не знает. Да и я в основном только догадываюсь. И если я сейчас заговорил о ней, то лишь потому, что дело приняло слишком серьезный оборот.

– Кто бы мог подумать, что у такого скромника, как дон Антонио, была любимая девушка.

– И тем не менее это так, Лотарио, она есть, хотя об этом никто не знает.

– Раз уж наш разговор принял столь конфиденциальный характер... скажите, кто она?

– Сам не знаю, Мануэль. Антонио никогда не говорил о ней, а я его не расспрашивал. В некоторых делах он был очень скрытен.

– А вы не догадываетесь случайно, где она живет, хотя бы приблизительно?

– Мне известно только, что в те ночи, когда Антонио шел к ней на свидание, он направлялся вверх по улице Нуэва.

– Пешком?

– В хорошую погоду пешком. Но всегда очень поздно, часа в два ночи, когда на улицах уже не было ни души.

– Души, возможно, и не было, дон Рамон, но всевидящее око...

– Да, да, конечно.

– Я не сомневаюсь, что кому-нибудь это известно, несмотря на то, что они встречались по ночам.

– Вполне вероятно, но до меня ни разу не доходили подобные слухи.

– Ничего удивительного, в наше время любовные истории уже не пробуждают в людях такого интереса, как когда-то, – заметил ветеринар.

– Да, возможно, дон Лотарио, но только не в таких маленьких городах, как наш.

– А что представляет собой дон Антонио?

– Он совсем такой, каким кажется, Мануэль. Сдержанный, застенчивый, во многом скептик... Хотя довольно откровенен с теми, кому доверяет, и даже остроумен. Все его порывы благородны, а главное – он замечательный человек.

– Но если он так застенчив, как вы утверждаете, трудно представить себе, что у него был роман, – снова заметил дон Лотарио.

– Я убежден, что избранница его сердца – девушка скромная, порядочная. Он терпеть не мог в людях шика.

Плиний не удержался и подмигнул дону Лотарио, потому что нотариус хоть и был наделен самыми лучшими качествами, но шика в нем было предостаточно.

– Послушай, Рамон, а не было ли у него какого-нибудь недруга или кого-нибудь, кто ему угрожал, тогда легче было бы понять причину его исчезновения?

– Что вы, Лотарио... Конечно, в чужую душу не залезешь. Но, по-моему, кроме тайных ночных свиданий вся его жизнь заключалась в работе, доме и казино.

– Он был жаден?

– Нет. Но, вероятно, имеет неплохие сбережения: он ведь много работал и мало тратил.

– А как, по-вашему, что с ним могло произойти?

– Не знаю, Мануэль. Даже представить себе не могу.

– В ту ночь, когда вы виделись с ним в последний раз, он не говорил ничего такого, что могло показаться вам странным?

– Нет, я уже сказал, мы мало разговаривали. Он очень торопился. Разве что... меня несколько удивили тогда его слова, сказанные на прощанье: «Представляешь, сегодня со мной произошел типично иберийский фарс, я тебе потом расскажу...» Мне запомнилось это выражение «иберийский фарс», но я не принял его всерьез, поскольку мне показалось, что сам Антонио не придал ему особого значения... Он любил пользоваться красочными выражениями, когда о чем-нибудь рассказывал.

Нотариус замолчал и отпил глоток виски. Плиний и дон Лотарио переглянулись, давая друг другу понять, что разговор исчерпан и больше они ничего не узнают.

Солнечные лучи, проникая сквозь огромное окно, оживляли гостиную.

– Но Антонио был родом из Наварры и, само собой, очень интересовался местными обычаями, – добавил вдруг нотариус. – То, что ему показалось «иберийским фарсом», для каждого из нас – я ведь родом из Толедо – может быть вполне нормальным явлением.

– Ну что ж, нам пора, Рамон, – сказал дон Лотарио, вставая и краем глаза взглянув на Плиния.

– С вашего позволения, дон Рамон, я передам наш разговор инспектору, который официально занимается расследованием, и, если у него возникнут какие-нибудь вопросы, вы уж не откажите в любезности побеседовать с ним.

– Хорошо, Мануэль. Я повторю ему все, только не буду ничего рассказывать о девушке Антонио.

– Да, да. Как вы сочтете нужным. Кстати, сегодня приехала сестра дона Антонио. Если у вас есть желание встретиться с ней, я предупрежу ее.

– Разумеется, Мануэль. Спасибо.

Сев в машину, дон Лотарио какое-то время не заводил мотор, желая обменяться впечатлениями с Мануэлем.

– Занятно, – проговорил ветеринар, – что у дона Антонио есть или была невеста, о которой никто даже не подозревал... Вот бы никогда не подумал.

– По-вашему, он женоненавистник?

– Нет, просто доктор слишком застенчив, как справедливо заметил нотариус.

– Вы думаете, дон Рамон действительно не знает, кто его невеста?

– Уверен. Иначе он непременно сказал бы нам, тем более в такой ситуации. Он человек искренний.

– Хотя и любит шик.

– Есть немного. У него это в крови, от рождения.

– Да, шика в нем многовато.

– Скажите, дон Лотарио... вы ведь человек начитанный... какой смысл вкладывает доктор в это выражение: «иберийский фарс»?

– Самое обычное выражение. Им пользуются, когда хотят подчеркнуть что-то типично испанское. Иберийскими называют такие, например, зрелища, как бой быков, фламенко и, разумеется, фарсы. Все это очень в нашем духе.

– Понимаю, понимаю.

– Но, как верно подметил нотариус, наваррцу может показаться иберийским фарсом то, что мы считаем вполне нормальным явлением.

– Ясно. Что ж, заводите мотор, поедем в ресторан «Эль Крус», что возле проспекта Алавеса; там нас ждет инспектор Мансилья, чтобы вместе пообедать... Посмотрим, что он расскажет нам о сеньоре наваррской.

Было уже три часа дня, и улицы выглядели пустынными.

– Знаешь, Мануэль, обжорство не доведет нас до добра.

– Не беспокойтесь, дон Лотарио, мы уже целую вечность не держали во рту ни крошки.

– Да, в этой жизни на каждом шагу нас подстерегает западня.

– И не говорите.

На проспекте Алавеса, тоже довольно пустынном, все ослепительно сияло под ярким, но не греющим солнцем: трава, маленький канал Пантано и, разумеется, асфальт. Да, солнце было удивительно ярким.

В большом обеденном зале за столом сидел в одиночестве Мансилья и, вытаращив глаза, читал газету.

– Вы только послушайте, что здесь пишут, начальник: «Возможное похищение в Томельосо доктора Антонио Барандиарана волнует всех его коллег в Испании».

– А что еще там написано?

– Пустая болтовня.

– По-моему, самое сложное в профессии журналиста, – заметил дон Лотарио, бегло просматривая сообщение, – пересказать в одном-двух столбцах то, о чем уже писалось и о чем известно лишь по газетным заголовкам.

– Святая истина! Я с вами вполне согласен.

– Что представляет собой сестра дона Антонио, Мансилья?

– Ничего особенного. Женщина средних лет, очень застенчивая. Как видно, вся их семья страдает этим недугом. Краснеет по каждому поводу и без повода и, судя по всему, очень набожна.

– Еще бы! Она ведь родом из Памплоны. Так что же она рассказывает?

– Ровным счетом ничего. Ей известно о собственном брате меньше, чем мне. Твердит, что он очень хороший человек и идеальный брат. Но ведь из этого ничего не высосешь. Поскольку здесь, в городе, она никого не знает, то весь день сидит дома в обществе домработницы дона Антонио. Мне кажется – вы, конечно, можете сами проверить, – она нам не помощница.

– Итак, подведем итоги. Дело застопорилось. И доктор молчит, и его сестра ничего не говорит, и его другу нотариусу нечего нам сказать, и я помалкиваю, чтобы не впасть в ошибку. Одним словом, дело застопорилось.

– Нотариус – друг доктора?

– Да, инспектор.

– Он тоже не сообщил вам ничего нового?

– Пожалуй... он единственный, от кого мы кое-что узнали.