Текст книги "Фабрика грез Unlimited"
Автор книги: Джеймс Грэм Баллард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Глава 6
В ловушке
– Совсем сдурела!
Я выскочил из клиники и с грохотом захлопнул дверь.
У реки, за парком, белый флажок телеграфировал срочное сообщение – порывы ветра раскачивали стабилизатор «Сессны», повисший на суку мертвого вяза. По счастью, полиция так еще и не нашла меня, и никто из теннисистов не проявлял заметного интереса к утонувшему самолету. Я барабанил кулаками по крышам припаркованных машин, срывая на них свою злость на Мириам Сент-Клауд – симпатичную, но малость тронутую врачиху, в которой все яснее проглядывало что-то ведьмовское. Я решил смешаться с толпой послеполуденных домашних хозяек и сесть на первый же автобус, идущий к аэропорту.
Я поймал себя на том, что в голос смеюсь над самим собой, – мой недолгий полет завершился двойным фиаско. Добро бы я только потерпел аварию и чуть не угробился; в довершение всех радостей немногие свидетели этого происшествия, пытавшиеся, судя по всему, меня спасти, твердо вбили себе в голову, что я умер. Убежденность в моей смерти служила – пусть и диким, бредовым способом – удовлетворению некоей потребности, связанной, по всей видимости, с их бесцветным прозябанием в этом удушающе стерильном городке: каждый, угодивший в его лапы, бессознательно объявлялся мертвым.
Думая о Мириам (мне хотелось бы показать ей, какой я мертвый, посеять ребенка между этими скромными бедрышками), я миновал памятник жертвам войны и открытый плавательный бассейн. Центр города состоял из супермаркета и торгового молла, многоэтажного гаража и автозаправочной станции. Шеппертон, известный мне прежде только своими киностудиями, представлял собою общее место «сабурбии»,[2]2
От англ. suburb – пригород.
[Закрыть] олицетворенную безликость. Молоденькие мамаши таскали малолетних отпрысков по вечному маршруту, состоявшему из автоматической прачечной, супермаркета и молла, заправляли свои машины на автозаправке. Они любовались на себя в витринах магазина бытовой техники, демонстрируя свои стандартно прекрасные тела телевизорам и стиральным машинам, словно вступая с ними в тайную связь.
Глядя на этот богатый ассортимент грудей и бедер, я ни на мгновение не забывал о своем влечении, возбужденном аварией, психованной врачихой и слепой девочкой. Все мои чувства предельно обострились – запахи сталкивались в воздухе, витрины сверкали и резали глаза безумными красками. Я двигался среди этих юных женщин с органом почти на полном взводе, ежесекундно готовый взгромоздиться на кого-нибудь из них среди пирамид стирального порошка и бесплатных образцов косметики.
Небо над головой разгорелось, омыв благопристойные крыши текучим, как северное сияние, светом, преобразив главную улицу тоскливого пригорода в аллею дворцов и храмов. Головокружение и тошнота заставили меня прислониться к дереву. Я знал, что иллюзия скоро пройдет, и пытался решить, нужно ли остановить уличное движение и предупредить этих жвачно-задумчивых женщин, что они скоро будут уничтожены вместе со своими чадами. Я начинал привлекать внимание. Группа подростков остановилась и глазела, как я промаргиваюсь и судорожно сжимаю кулаки. Они смеялись над моим гротескным нарядом, над кладбищенским черным костюмом и веселенькими кроссовками.
– Блейк, подождите меня! – донеслось через головы издевательски хихикающих молокососов. Отец Уингейт шел ко мне с другой стороны улицы, тормозя машины властными взмахами руки; залитая призрачным, режущим глаза светом лысина сверкала, как начищенная каска. Он шуганул юнцов, а затем вперился в меня глазами, гневно и озабоченно, словно проклинал обстоятельства, вынудившие его прийти на помощь антисоциальной, потенциально опасной личности.
– Блейк, куда вы смотрите? Блейк!..
Спасаясь от этого странного света и этого странного священника, я перепрыгнул декоративный барьерчик, обогнул почту и помчался по боковой, застроенной мирными дачами улице. Отец Уингейт кричал что-то еще, но его голос быстро стих, потерялся среди автомобильных гудков и рева пролетающего лайнера. Здесь было спокойнее: ни прохожих, ни машин; любовно ухоженные садики – миниатюрные мемориальные парки, посвященные уютным домашним божкам – телевизору и стиральной машине.
К тому времени, как я вышел на северную окраину городка, свет улегся, померк. Прямо передо мной, за двумя сотнями ярдов непаханного поля, струилась широкая лента шоссе. На ближайшую въездную эстакаду сворачивала колонна грузовиков, за каждым – большой прицеп с деревянными, обтянутыми брезентом копиями старинных аэропланов. Когда этот караван воздушных фантазий, пыльных призраков моего собственного полета скрылся в воротах киностудии, я перешел окружную дорогу и направился к пешеходному мостику, пересекавшему шоссе. Желтый ракитник и маки терлись о мои ноги, мечтательно осыпая их истосковавшейся пыльцой. Они цвели на завалах лысых покрышек и вспоротых матрасов. Справа виднелся мебельный гипермаркет, двор, уставленный спальными гарнитурами, обеденными столами и платяными шкафами, по которому отрешенно бродили немногие клиенты, как туристы по скучному музею. Рядом с гипермаркетом была авторемонтная мастерская с площадкой, битком забитой подержанными машинами. Пыльные, с ценами на ветровых стеклах, они устало грелись на солнце – боевой авангард цифровой вселенной, где все будет исчислено и занумеровано, апокалиптического каталога, где найдется графа для каждого камешка под моими ногами, для каждой песчинки, каждого страстного, мечтающего о потомстве мака.
Теперь, покидая (наконец-то!) Шеппертон, – через какие-то минуты я перейду по мостику шоссе и поймаю автобус к аэропорту, – я чувствовал себя легко и уверенно, белые кроссовки казались мне крыльями, уносящими меня на свободу. Я задержался на секунду у бетонного столба с табличкой – цифровым клеймом бесплодной пустоши. Оглядываясь на этот душный, едва не отнявший у меня жизнь городок, я мечтал вернуться сюда как-нибудь ночью с баллончиком краски и напылить миллионы последовательных чисел на каждой садовой калитке, каждой магазинной тележке, каждом младенческом лбу.
Воспламененный этой фантасмагорией, я бежал, выкрикивая числа всему окружающему, водителям на шоссе, застенчивым облакам, ангароподобным павильонам киностудии. Несмотря на утреннюю катастрофу, я снова мечтал о полетах – летные курсы, военная авиация; я либо совершу первый в истории кругосветный безмоторный полет, либо стану первым европейским астронавтом…
Вспотевший и задыхающийся, я расстегнул погребальный пиджак, совсем было решив зашвырнуть его куда подальше, и тут, в пятидесяти ярдах от шоссе, мне бросилось в глаза нечто неладное. Я шел и шел по этому кочкастому, захламленному пустырю, но при этом ничуть не приближался к пешеходному мостику. Земля под ногами равномерно уходила назад, все новые и новые маки навязчиво хлестали меня по измазанным пыльцой коленям, однако расстояние до шоссе ничуть не уменьшалось – если только не увеличивалось. В то же самое время, оглянувшись назад, я увидел, что Шеппертон почти уже исчез из виду; я стоял на огромном пустыре, усеянном ярко-красными маками и изношенными покрышками.
По шоссе бежали машины, я ясно различал сосредоточенные лица водителей. В отчаянной попытке переломить ситуацию, преодолеть угнездившуюся в моем мозгу иллюзию, я рванулся вперед, обогнул нагромождение ржавых железных бочек…
Шоссе заметно отодвинулось.
Хватая ртом пыльный воздух, я уставился на свои ноги. А может, она нарочно подсунула мне эти дурацкие кроссовки, часть своего ведьмовского арсенала?
Я внимательно осмотрелся. Вокруг меня все так же молчал все тот же пустырь, податливый и непреклонный, в тайном сговоре с населением Шеппертона. Ржавая дверца кургузой малолитражки проросла наперстянкой, у тянущегося вдоль шоссе забора замерла в коварном ожидании крапива. То один, то другой водитель с недоумением смотрел на меня, полоумного священника в белых кроссовках. Подобрав похожий на мел камешек, я начал втыкать в землю попадавшиеся по пути деревяшки и писать на них последовательные числа – размечать дорогу, которая выведет меня к пешеходному мостику. Я шел прямо вперед, однако линия колышков за моей спиной завивалась спиралью, вихрем чисел, который засасывал меня в центр поля.
Через полчаса я сдался и побрел назад в Шеппертон. За это время я успел перепробовать все мыслимые и немыслимые уловки: я и полз, и шел, закрыв глаза, на ощупь, и даже пробовал бежать спиной вперед. Как только я миновал ту, с наперстянкой, машину и гору покрышек, навстречу мне понеслись улицы Шеппертона, откровенно радовавшиеся моему возвращению.
Уговаривая себя не дергаться, я ступил на окружную дорогу. Не оставалось сомнений, что авария повредила мне голову куда серьезнее, чем можно было подумать. Во дворе гипермаркета я улегся на первый попавшийся диван и нежился под горячим солнцем среди подделок под антиквариат и уцененных секретеров, пока меня не согнал бдительный продавец.
Я пересек площадку авторемонтной мастерской, где сверкал на солнце десятком разноцветных мигреней полированный лак подержанных машин. Отряхнув пустырную пыль со своего костюма, я пошел по обочине окружной дороги. На автобусной остановке томились две молодые женщины со своими чадами. Они поглядывали на меня, словно в опасении: а вдруг я сорвусь и опять исполню свой шаманский танец, окружу их сотнями нумерованных колышков.
Я ждал автобуса, игнорируя косые взгляды женщин, игнорируя свое собственное желание заголиться, продемонстрировать им пребывающий в полной боевой готовности орган. Недавний мертвец? Я чувствовал себя живее, чем когда-либо прежде.
– Не водите детей к доктору Мириам! – крикнул я им. – Она скажет вам, что они мертвые. Видите этот яркий свет? Это ваши мозги собираются с последними силами!
Полуобморочный от сексуального напряжения, я сел на поребрик, смеясь над самим собой. В ярком послеполуденном свете безлюдная дорога свернулась в пыльный тоннель, в трубу удушающего ментального давления. Женщины смотрели прямо на меня, горгоны в легких, с цветочками, платьицах; их дети глазели, раззявив рты.
Я понял, что автобус не придет. Никогда.
По шоссе проследовала патрульная машина с зажженными, несмотря на ослепляющее солнце, фарами. Их лучи царапнули по моей синяками покрытой коже. Не в силах это терпеть, я вскочил на ноги и побежал по окружной дороге.
Я уже смутно осознавал, что Шеппертон поймал меня и не отпустит.
Глава 7
Старков зоопарк
Под сенью тополей струился прохладный поток, истомленный желанием излить целительный бальзам на мою изъязвленную кожу. За гладью заливного луга на фоне безоблачного неба рисовались силуэты парусных и моторных яхт, пришвартованных у низкого берега. Десять минут я следовал окружной дорогой, выбирая благоприятный момент для второй попытки разорвать путы Шеппертона. Застроенные маленькими домиками, обсаженные платанами и каштанами улочки образовывали ряд тенистых беседок, входы в мирный, приветливый лабиринт. То здесь, то там над зелеными изгородями поднимались трамплины для прыжков в воду. В маленьких садиках гнездились маленькие плавательные бассейны, прямоугольная вода кремнисто посверкивала, словно ярясь, что ее втиснули в эти бездушные, изнурительно плоские корыта. Я почти видел, как исстрадавшиеся бассейны, доведенные до бешенства прилипчивым вниманием сопливых детей и их ленивых мамаш, лелеют мечту об отмщении.
Нет, совсем не случайно я уронил свой пылающий самолет в пределах этого городка. Вода окружала его со всех сторон – озера и водохранилища, каналы, водоводы и отстойники местной водной администрации, рукава реки, сосущие соки из головокружительной паутины ручьев и ручейков. Высокие дамбы водохранилищ образовывали восходящую последовательность горизонтов; глядя на нее, я осознал, что блуждаю по подводному миру. Свет солнца, изодранный в клочья листвой деревьев, падал на океанское дно. Сами о том не догадываясь, эти застенчивые пригорожане были в действительности экзотическими существами, невиданными, витающими в мечтах морскими млекопитающими. Эти невозмутимые домохозяйки с их прирученной техникой буквально купались в вязком, бездонном спокойствии. А может, виденный мною тревожный отсвет в небе был предупреждением, провозвестником отражения затонувшего города?
Я подошел к столпившимся у пристани гостиницам. За тюдоровским особняком Сент-Клаудов оторванный стабилизатор «Сессны» все так же семафорил с верхушки мертвого вяза; чувствовалось, что в сотый раз передаваемое сообщение давно ему опостылело.
Я перешел дорогу и приблизился к запустелому билетному киоску причала с аттракционами. Свежевыкрашенные люльки чертова колеса, единороги и крылатые лошадки маленькой карусели с надеждой поблескивали под солнцем, однако, судя по всему, никто не ходил сюда развлекаться, ну разве что ночью какие-нибудь парочки.
За киоском виднелись клетки жалконького зоопарка, по большей части – пустые. Два облезлых стервятника сидели на обгаженном насесте, не обращая никакого внимания на валяющегося рядом дохлого кролика; в их подернутых пленкой глазах тлела мечта о далеких Андах. Спала на своей полке мартышка; престарелый шимпанзе безостановочно чесался и чистился: чувствительные ногти копались в пупке, словно пытаясь вскрыть сложный наборный замок. Внутренний эмигрант, не теряющий веры в светлое будущее.
Пока я смотрел на его большое, бесконечно доброе лицо, из ворот киностудии выкатила большая, неимоверно разукрашенная машина; окутанная пылью и грохотом, она пронеслась по дороге и свернула на площадку у билетного киоска. Катафалк, приспособленный под перевозку дельтаплана и серфингового оборудования, разукрашенный изображениями птиц, самолетов и золотых рыб. Молодой блондин, красивший тогда люльки чертова колеса, смущенно покосился в мою сторону и стянул с головы летный шлем, затем он встал из-за руля, вошел в билетный киоск и чем-то там занялся, старательно меня не замечая.
Но когда я направился к концу причала, за моей спиной раздался грохот торопливых шагов по железным плитам.
– Блейк… здесь надо поосторожнее. – Взмахом руки он отогнал меня от хлипкого ограждения, явно опасаясь, что насквозь проржавевший настил провалится под нашим весом. – Как вы, в порядке? Я видел, как вы садились, это было ровно здесь.
Блондин смотрел на меня дружелюбно и с симпатией, однако близко не подходил, словно ожидая, что я могу в любую секунду выкинуть какой-нибудь фортель. Уж не видел ли он, как я пытался выйти на шоссе?
– Потрясающая посадка… – Он скользнул глазами по быстро бегущей воде. – Я знаю, что вы крутите высший пилотаж, но чтобы такой номер… сколько лет вы его отрабатывали…
– Вы идиот! – Мне хотелось его ударить. – Я же чуть не угробился!
– Да, конечно, я знаю! Простите меня, пожалуйста, но все равно… я думаю, нам тоже нужно отработать такое. – Он взмахнул старинными очками и шлемом и тут же смутился, что, вроде бы, пытается этой демонстрацией поставить себя на одну со мной ногу. – Я работаю на киностудии, сейчас снимают римейк «Крылатых». Играю одного из летчиков-испытателей. А это, – он неприязненно указал на чертово колесо, – такое себе долгосрочное капиталовложение. По замыслу. С этим хозяйством еще много возни. По правде говоря, я удивляюсь, что тут сегодня никого нет. Забавно, Блейк, что только вы один и пришли.
Старк зацепил руками одну из люлек чертова колеса и подтянулся, демонстрируя свою мускулатуру, не столько чтобы припугнуть меня – я уложил бы его без малейшего усилия, – сколько чтобы завоевать нечто вроде уважения. В его поведении мешались напористость и заискивание; было видно, что он вот прямо сейчас, сию секунду, напряженно думает, как бы извлечь из моей беды реальную выгоду для себя. В задумчивости, с какой он смотрел на Темзу, успевшую уже унести на своей широкой, солнцем залитой спине последние следы крушения, сквозила досада, что ему так и не представилось возможности хоть как-нибудь использовать случайную близость этого заброшенного причала к месту моей аварийной посадки.
– Скажите, Старк, вы видели, как я выплыл на берег?
– Конечно. Я совсем уже собрался прыгнуть в воду, – добавил он, спеша предупредить обвинение в бездействии, – и вдруг увидел вас, вы как-то сумели выбраться из кабины.
– А потом отец Уингейт помог мне выбраться на берег. Кстати, вы не видели, чтобы кто-нибудь пытался меня оживить? Искусственное дыхание рот в рот…
– Нет, но почему такой вопрос? – Старк смотрел на меня с острой проницательностью, совершенно неожиданной для актерского лица. – Вы что, сами не помните?
– Кто бы это ни был, я ему очень благодарен. Да, кстати, – добавил я, словно между прочим. – Вы не помните, сколько я пробыл под водой?
Старк прислушался к возне зашевелившихся вдруг стервятников. Громадные птицы цеплялись за прутья клетки, пытаясь ухватить хоть клочок неба. Я разглядывал беспокойные глаза Старка, тонкие волоски, торчком торчавшие вокруг его губ. Это он меня оживлял? Мне представился его красивый рот, сомкнутый с моим, его крепкие зубы, впивающиеся в мои десны. Во многих отношениях Старк напоминал белокурую, мускулистую женщину. Меня влекло к нему, и причиной тому была совсем не какая-то там латентная гомосексуальность, вырванная аварией из глубин моего подсознания, но нечто вроде братского чувства; тело Старка, его бедра и плечи, руки и ягодицы казались мне давно знакомыми, словно мы с ним все детство спали в одной комнате. Я мог – при желании – обнять его, силой приложить его ладони к синякам на моей груди, чтобы проверить, не он ли пытался меня убить, мог проверить, знакомы ли моим деснам его зубы.
Он почувствовал мой взгляд и повернулся.
– Сколько вы там пробыли? Минуты три, четыре. А то и больше.
– Десять?
– Нет, Блейк, это уж слишком. Тогда бы вас здесь не было.
Старк справился с секундным смущением и теперь смотрел на меня с нескрываемым любопытством, в ожидании, что же я сделаю дальше. Он покачивал перед собой своим допотопным шлемом, словно намекая, что в общем-то мы с ним одного поля ягоды – лицедеи, изображающие из себя пилотов. Но я-то покорял небо на настоящем самолете, самолете с мотором, а не на пассивном дельтаплане, холопе всесильного ветра.
На окружной дороге показалась патрульная машина, включенные фары насквозь прожигали солнечный день. Когда машина остановилась у билетного киоска, я увидел на заднем сиденье, за спинами двоих полицейских, отца Уингейта. Он скользнул по мне задумчивым взглядом человека, который добровольно, без лишнего шума сдался полиции.
Я совсем уже был готов, что он укажет своим спутникам на меня, когда почувствовал на плече руку Старка.
– Блейк, мне нужно ехать в Лондон. Если хотите, я подброшу вас на тот берег.
Мой костюм наемного плакальщика удачно гармонировал с катафалком; я сидел на пассажирском сиденье, пряча лицо за сложенными крыльями дельтаплана. Верещала проснувшаяся мартышка, хрипло клекотали стервятники. Не знаю уж почему, но я явно действовал им на нервы. Зеркальце заднего обзора позволяло мне видеть отца Уингейта, все так же сидевшего в полицейской машине; он поглядывал на меня с заговорщицким видом, стараясь ничем не выказать своего со мною знакомства.
В двух шагах от киоска Старк беседовал с полицейскими, предупреждая их, как я понял, об опасности дряхлого причала и пожимая плечами, когда они указывали на небо.
Так что полиция все еще ищет свидетелей. Глядя, как киноартист отрицательно трясет головой, я окончательно пришел к убеждению, что, несмотря на все сегодняшние неясности, ни Старк, ни отец Уингейт, ни Мириам Сент-Клауд, ни кто-либо из остальных, видевших мою аварийную посадку, не сдаст меня полиции.
Глава 8
Погребение цветов
Наконец-то я вырвусь из этого за горло берущего города. Сидя рядом со Старком, я дрожал от нетерпения, а тем временем застрявший в пробке катафалк двигался с черепашьей медлительностью. Время шло уже у вечеру, и все подъезды к Уолтонскому мосту были забиты машинами, возвращавшимися из Лондона. Хотя Уолтон лежал к югу от Шеппертона, еще дальше от аэропорта, мне предоставлялась возможность хотя бы покинуть опасную зону. Я думал о решении Старка не выдавать меня полиции: судя по всему, мое кажущееся воскрешение из мертвых временно замкнуло уста не только этого актера, но и всех остальных – доктора Мириам, ее матери, священника-палеонтолога. Временно. Я ничуть не сомневался, что, как только я уеду, Старк побежит с этой историей в газету или телевизионную компанию, особенно когда станет известно, что я украл самолет.
Старк считал меня профессиональным летчиком, и это по той или иной причине производило на него глубочайшее впечатление. Мое драматическое появление, реальная – в отличие от надуманных, кинематографических – авария затронули какую-то смутно осознаваемую мечту. Старк указал на упорно не желавшую рассасываться пробку, на почти неподвижные, окутанные облаками выхлопных газов машины.
– Если по-хорошему, Блейк, вы должны бы находиться в тысяче футов надо всем этим. Я пытался однажды брать уроки пилотирования, но как-то не пошло. А вы пробовали летать на дельтаплане?
Я глядел назад, на черные силуэты мертвых вязов. Там, за излучиной реки, стабилизатор «Сессны» без устали семафорил мне свое сообщение. В небе висели свежевыкрашенные люльки чертова колеса – игрушки, словно ждущие, чтобы их прихватил по дороге пролетный аэронавт.
– Мускулолеты – вот что интересует меня в первую очередь. Я хочу когда-нибудь совершить первую в истории кругосветку.
– Кругосветка на мускулолете? – Старк закатил глаза, старательно демонстрируя свое восхищение. Он что, действительно не понимает, что спас меня от полиции? – Я хотел бы помочь вам, Блейк. Вы можете начать прямо здесь, в Шеппертоне.
– В Шеппертоне?
– Если вас интересует внимание публики, лучше места не найти. После сегодняшней аварии они с радостью примут вас как своего местного летчика. Вы можете организовать здесь летную школу, сами или на паях с киностудией. Здешняя публика прямо одержима такими вещами – зоопарки без клеток, дельфинарии, высший пилотаж, им все едино, они всю дорогу выряжаются бифитерами[3]3
Beefeaters («едоки говядины») – британская лейб-гвардия, или стража Тауэра; до сих пор одеваются в форму XV в., известны всем по этикетке одноименного джина.
[Закрыть] да ганноверскими гвардейцами или разыгрывают битву под Аустерлицем. Я вот решил организовать зоопарк. Если удастся поднять ваш самолет, я бы охотно выставил его как экспонат.
– Нет…
– А почему нет? Я попробую купить его у вашей страховой компании…
– Оставьте его в покое!
– Конечно, конечно… – Удивленный таким взрывом, Старк умиротворяюще похлопал меня по руке. – Ну конечно же, Блейк, я оставлю самолет в покое. Пускай Темза тащит его в море. Я хорошо понимаю ваши чувства.
Мы приближались к центральному пролету моста. Красным пульсом бились сотни стоп-сигналов останавливающихся и вновь ползущих машин. Фермы моста – до них было рукой подать – двигались с такой убийственной медлительностью, что я мог пересчитать все их заклепки, все чешуйки шелушащейся краски.
Я окончательно понял, что ничего у нас не получится. Вместо того чтобы приблизиться к Уолтонскому берегу, мы все больше от него удалялись, колонны едущих впереди машин и автобусов уходили куда-то в бесконечность, как исполинские конвейерные ленты. В то же время Шеппертонский берег с его пристанями и шлюпочными мастерскими едва не пропал из виду, до него было уже ярдов пятьсот, не меньше.
Река качнулась. Я судорожно вздохнул и обвис на сиденье, машины надвигались на меня со всех сторон, движущиеся, хотя и неподвижные, их фары иссушали мои глаза. Замурованный в эту металлическую, бесконечно длинную мостовую, я терпеливо – и без всякой надежды – ждал, когда же иллюзия рассеется.
– Блейк, мы двигаемся! Все в порядке!
Но я-то знал.
Открывая дверцу, я почувствовал на своей синяками покрытой груди руку Старка. Отпихнув ее локтем, я выскочил из катафалка, перемахнул через невысокий, по пояс, барьер и помчался по пешеходной дорожке вниз, к привычной уже безопасности Шеппертонского берега.
Пятью минутами позже, оставив позади и мост, и недавний оглушающий страх, я подошел к опустевшим кортам, присел на скамейку и осторожно помассировал свою многострадальную грудь. Во всяком случае, теперь я знал, что Старк не делал мне искусственного дыхания, – руки, отпечатавшиеся на моих ребрах, были крупнее и сильнее, примерно такие же, как у меня.
Я смотрел на цепочку мертвых вязов, на дальние улицы и дома. По какой-то, ведомой только начинке моей головы, причине я был заперт в этом прибрежном городке; мой мозг обозначил вокруг него четкую границу, проходящую на севере параллельно шоссе, а на юге и западе – по извилистому руслу Темзы. Глядя на поток машин, стремящийся на восток, в Лондон, я ничуть не сомневался, что любая моя попытка бежать в этом последнем неопробованном направлении тоже окончится ничем, я увязну в тех же самых тошнотворных перспективах.
К кортам подходила средних лет женщина с двумя дочками-школьницами, в руках у них были ракетки. Они поглядывали на меня с явным подозрением, недоумевая, что тут делает этот молодой священник в белых кроссовках, не перепил ли он часом причащального вина. Я был бы совсем не прочь провести остаток полного событий дня, играя с ними в теннис. При всей своей измотанности, я снова ощутил все то же мощное, неразборчивое сексуальное влечение, которое я испытывал ко всем людям, встреченным мною в Шеппертоне, – к Старку, к слепой девочке, к молоденькой докторше, даже к священнику. Я пожирал этих женщин глазами, они казались мне обнаженными – обнаженными не в моих глазах, а в их собственных. Мне хотелось завлечь их посулами исповеди между подачами, совокупиться с каждой из них прямо под летающим через площадку мячом, проникать в них, когда они упруго приседают у сетки.
Почему я запер себя в Шеппертоне? Может быть, я все еще думаю о пассажире – ну, скажем, технике, – которого я захватил вместе с самолетом; может быть, я подсознательно отказываюсь покинуть место аварии, пока не удастся освободить его мертвое тело? Не этот ли безвестный пассажир пытался убить меня своим последним, судорожным усилием? Я почти помнил, как схватились мы с ним в уходящей под воду кабине, как его руки крушили мне ребра, как его рот вдавился в мой, как он высасывал у меня последние капли дыхания, пытаясь продлить свою жизнь хоть на пару секунд…
Игра прекратилась. Три женщины смотрели на меня расширенными глазами. Безмолвные и недвижные, с мячами и ракетками в руках, они походили на огромных кукол. Сомнамбулические манекены. В воздухе клубится пыль, вся земля под ногами исшаркана. Надо понимать, я устроил пантомиму этой титанической подводной схватки, сражался сам с собой на виду у этих женщин. Не в силах выдержать их ошеломленные взгляды, я встал, выкрикнул какую-то непристойность и пошел в парк.
* * *
Солнце, висевшее весь день прямо над рекой, как без дела включенный прожектор, переместилось на северо-восток и теперь почти касалось крыш киностудии. За последние несколько часов листва в парке помрачнела, свет под деревьями иссякал, не находя себе пополнения. Где-то неподалеку, на небольшой лужайке, скрытой от меня темной стеной рододендронов, играли трое детей. Топотали по траве тяжелые ноги Дэвида, громко гукал Джейми, слепая Рейчел отдавала негромкие, четкие указания.
Вспомнив эту симпатичную троицу, я решил поучаствовать в их игре. Я продрался через заросли на поросшую высокой травой лужайку, узкую полоску заброшенной земли, тянувшуюся вдоль небольшого, впадавшего в реку ручья. Дети меня не видели. Погруженные в мир своей фантазии, они шествовали колонной к свежевскопанной грядке, а может, клумбе, таившейся среди деревьев в небольшой затененной прогалине. Добродушный даун шагал впереди, следовавшие за ним Рейчел и Джейми несли пучки увядших тюльпанов.
В шаге от клумбы они остановились и замерли. Рейчел опустилась на колени, проворно ощупала вскопанную землю, а затем присоединила тюльпаны к ромашкам и лютикам, лежавшим там прежде. Я запоздало понял, что это не клумба, а могила, что дети служат панихиду по мертвым тюльпанам, найденным, по всей видимости, в мусорном баке. Они установили над могилой скромный крест из дощечек, украшенный разноцветными стекляшками и клочками серебристой бумаги.
Умиленный этим трогательным ритуалом, я вышел на прогалину. Дети испуганно повернулись. Щеки Рейчел побелели, она кинула в могилу последние тюльпаны и стала нашаривать руку Дэвида. Не успел я раскрыть рта, как они уже мчались прочь; бежавший посредине Джейми верещал, как всполошенная птица.
– Рейчел!.. Я ничего тебе не сделаю!.. Джейми!..
И только тут до меня дошло, что могила была выкопана не для цветов, вернее – не только для цветов. Деревянный крест был грубым подобием самолета; для усиления сходства на его перекладине были изображены мелом крылья, а в нижней части столбика – хвост.
Моя «Сессна»?
Я обернулся и окинул лужайку взглядом. Дети исчезли. У меня впервые шевельнулось подозрение, что, возможно, я все-таки мертв.
И именно тогда, там, на этой тайной прогалине, у меня возникла твердая решимость доказать, что если я и вправду был мертвым, если я и вправду утонул вместе с угнанным самолетом, то теперь я навечно останусь живым.
