Текст книги "Катерина"
Автор книги: Джеймс Фрей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Париж, 1992 год
Сижу на скамье перед «Вратами ада». Солнце печет вовсю высоко в небе музей только что открылся сейчас середина лета, и если я хочу спокойно побыть здесь наедине с «Вратами», приходить надо пораньше, опередив толпы посетителей. У меня бутылка воды пачка сигарет один из блокнотов и полный карман черных ручек. Я пишу. Не какую-нибудь дневниковую чушь. Не размышления о том, как прошел день. Не свои нелепые наблюдения в кафе или что я ел на завтрак, а начало книги. И как бы там ни уверяли авторы дрянных дневников и самоучителей и профессора в школах литературного мастерства, писать книгу намного-намного труднее, чем вести дневник. Читать твой дневник никто не будет. А если и будут, если кого-нибудь попросишь почитать его, на честную оценку не рассчитывай. Даже если это худший дневник в истории человечества, не дневник, а кусок дерьма, каждый, кто читает его, улыбнется и станет уверять, что ты талант и что им понравилось. А когда пишешь взаправду, для издания, с намерением отпустить свою книгу в большой мир, важно каждое слово. Важно каждое предложение. Каждая запятая, знак препинания, вся грамматика. Как читаются слова, как звучат, как выглядят на странице. Все это решения, все они важны. И за каждым решением должна стоять причина. Это стресс. Стресс от необходимости принимать верные решения, причем принимать снова и снова, еще и еще. Если сделаешь это правильно, если справишься, люди в большом мире, которых ты не знаешь и никогда не узнаешь, станут читать то, что ты пишешь. И у них появится свое мнение о прочитанном. Нравится тебе их мнение или нет, оно имеет ценность. Так что я, когда сажусь и пишу, отношусь к этому со всей серьезностью. Я знаю, чем хочу заниматься и что хочу сказать, я слышу и вижу это у себя в голове, чувствую в биении сердца. Это честолюбие и ярость и радикальность. Это секс и любовь и запах спермы. Это печаль и боль. Радость и свобода наплевать на все, и груз слишком заметного неравнодушия. Это вскрытие души ударом тупого предмета. Прямо и расчетливо. Никакого транжирства. Никаких излишеств. Никаких попыток впечатлить вас моей виртуозностью или мастерством. Я хочу заставить вас чувствовать так же, как я, глубоко и мощно. Хочу встряхнуть вас, тронуть вас, заставить вас отвести глаза от страницы, потому что я ошеломил вас, и вынудить снова взяться за чтение, потому что вы хотите быть ошеломленными вновь. Хочу оставить на вас неизгладимый след так, чтобы вы этого никогда не забыли. И хотя я знаю все это, вижу, слышу и чувствую, теперь, когда я сижу на скамье перед «Вратами ада», я, американец двадцати одного года в Париже, потерянный и скитающийся, нашедший и сосредоточенный, сделать то, чего я хочу, я не могу. Пока что не могу. Пока. Так что я работаю. Пишу. Думаю. Чувствую. Стараюсь перенести на страницу то, чего хочу, что знаю и что ощущаю. Неотрывно смотрю на черные буквы на коричневой бумаге. Слушаю, с каким звуком движется в моей руке ручка, вижу, как появляется на бумаге ее след. И верю так, как невозможно научить верить, что в какой-то момент смогу сделать то, чего хочу, написать, что я вижу, чувствую и слышу. Если я буду сидеть, работать и верить достаточно долго – может, год, может, пять или десять, или двадцать пять, – то, что у меня в голове, придет в соответствие тому, что на бумаге.
Пока я смотрю в блокнот, обдумываю следующее слово, чувствую утреннее солнце на лице и руках, слышу птиц на деревьях надо мной, вдыхаю запах хлеба из местной булочной и ощущаю на языке остатки вкуса черного кофе, выпитого по пути сюда, я замечаю, как кто-то направляется ко мне, слышу шаги по гравию дорожки, вижу надвигающуюся тень. Я не поднимаю головы. Скамейка в нескольких футах от меня свободна, но неизвестный садится рядом. Нас разделяют два фута пространства. Глядя вниз, вижу пару черных конверсов «олл старз», короткие черные носки, длинные и тонкие незагорелые ноги. Подумываю уйти или отвернуться, прикидываю, что неизвестный сделает какие там ему нужно фотки и направится дальше. И продолжаю смотреть на черные буквы на коричневой бумаге, на пустое место на странице, которое собираюсь заполнить. А пока размышляю, слышу голос.
Что пишешь?
Женщина, хотя это я знал заранее. Английский с легким акцентом – каким именно, не могу определить, но кажется, есть в нем что-то скандинавское. Голос приятный и низкий, ощущается как кофе, в который плеснули немного сливок и положили десять полных ложек сахара. Я не поднимаю головы и не отвечаю. Слышу, как что-то шуршит в сумке, щелкает зажигалка, затяжка, запах табака, резкий и приятный аромат облегчения и зависимости. Опять слышу голос, но смотрю в блокнот.
Изображаешь неприступность. Так мило.
Усмехаюсь, но на нее не смотрю.
На меня можно смотреть. Я не Медуза. В камень не превратишься.
Снова усмехаюсь.
Вот же упрямый. Хотя бы на вопрос ответь, мне любопытно.
Что я пишу?
Да.
Не твое собачье дело.
Она смеется. Смотрю на черные буквы и коричневую бумагу. Неизвестная не уходит, я снова слышу шорох. Стараюсь вспомнить, на чем я остановился, вернуться к тому, чем занят, но не получается. Выпрямляюсь, оглядываю ее, высокую и тонкую, бледную, с длинными и густыми волнистыми темно-рыжими волосами, веснушками на щеках и переносице, с глазами оттенка какао, пухлыми выпяченными губами, и без помады яркими, как вишневый пирог. На ней белый сарафан с короткими рукавами и рисунком из маленьких черепов – красных, черных, желтых черепов, голубых, розовых и зеленых, а еще – черные конверсы и короткие черные носки. Она сокрушительно красива, хоть вроде и не старается, а платье, его черный юмор и его пародия на милоту, только усиливают впечатление.
Ничего платье.
Она улыбается: ровные белые идеальные зубы.
Спасибо.
Обувь тоже.
В них удобно. Когда подолгу ходишь.
Ты откуда?
С севера.
Смеюсь.
Откуда именно?
Из одной северной страны.
Снова смеюсь. Она кивает на мой блокнот.
Что пишешь?
Книгу.
Книгу. Ого. Надо же.
Я опять смеюсь.
О чем твоя книга?
Знаешь «Мизантропа»?
Пьесу Мольера?
Да.
Да, Le Misanthrope знаю.
Название она произносит почти как француженка.
Я пишу книгу по мотивам «Мизантропа», только действие происходит в наши дни, в Нью-Йорке.
Она смеется.
Что, так смешно?
Кивает.
Ага.
Почему?
Такое никто не будет читать.
Почему?
Le Misanthrope – это про самого мудацкого мудака в мире.
Он цельная натура.
Которая только и делает что гадит, ноет и жалуется.
Он влюблен, он мучается.
Он влюблен в самую подлую и ничтожную девку на планете.
Смеюсь.
Вижу, «Мизантроп» тебе не нравится.
Триста лет назад пьеса была замечательной, я точно знаю, но теперь? Не пиши эту книгу. Выйдет ужасно, никто ее не станет читать.
Ты литературный критик?
Еще чего.
Писатель?
Боже упаси.
Просто любишь подсаживаться к писателям и изводить их?
Ты почти лапочка. Почти.
Она улыбается и слегка раздвигает большой и указательный пальцы, показывая, сколько это – «почти».
Вот я и решила подсесть к тебе и узнать, чем ты занят.
Ну теперь-то знаешь.
Но с писателями я не трахаюсь. Они как истерички. Однажды попробовала, так бедный пацан разнюнился и потом, когда мы кончили, захотел нежностей.
С чего ты взяла, что я хочу трахнуть тебя?
А что, разве нет?
Я качаю головой – вру.
Ничего подобного.
Она улыбается, указывает на мою руку.
Можно?
Я киваю, она берет руку и медленно подносит ее ко рту. Слегка приоткрывает губы, выпяченные и пухлые, как вишневый пирог, без помады, смотрит мне прямо в глаза, берет в рот мой указательный и безымянный пальцы и сосет их. Во рту у нее тепло, мягко и влажно, светло-карие глаза оттенка какао смотрят на меня в упор. Она медленно вытягивает мои пальцы изо рта, проводя по ним языком снизу и охватывая их губами. Я не дышу, мой член мгновенно встал и затвердел, я хочу трахнуть ее больше, чем хочу чего-либо еще в жизни. Вынув пальцы, она возвращает руку на прежнее место, и все это не спуская с меня глаз.
А теперь?
Да.
Да?
Да.
Она улыбается. Моим пальцам все еще тепло и мокро, член стоит колом.
А нежностей я не люблю, так что на этот счет не беспокойся.
Смеется.
Еще и писатель? Что, правда настоящий?
Да.
И что ты написал?
Я поднимаю блокнот.
И все?
У меня таких еще несколько.
Издал?
Пока нет.
Значит, ты притворяешься писателем.
Нет.
Пока тебя не издали, ты ненастоящий.
Если ты так считаешь, ладно. А я – нет.
А сам как считаешь?
Что все дело во времени. И когда меня издадут, больше писателем, чем сейчас, я не стану, просто это будет значить, что я проделал много работы.
И какие же книги ты хочешь писать – не считая Le Misanthrope, на который вообще не стоит тратить время?
Хочу зажечь гребаный мир.
Она улыбается.
Мне нравится.
Прекрасная, идеальная улыбка.
Спасибо.
Я, пожалуй, трахнусь с еще одним писателем.
Улыбаюсь.
Чем ты занимаешься?
А ты как думаешь?
Без понятия.
Я высокая, стройная и круто одеваюсь.
Похоже, клевое у тебя занятие.
Оно самое.
И как у тебя это вышло?
Генетика и удача.
Хорошо платят?
Очуметь.
Что делаешь в свободное время?
Играю.
То есть?
Она улыбается.
Это значит, что я играю.
Мы смотрим друг другу в глаза: мои бледно-зеленые, ее – светло-карие, оттенка какао. Мое сердце колотится, натянутые нервы звенят, голова кружится, я под кайфом. В ней что-то есть. Глаза или волосы или губы, улыбка, настроение, длинные тонкие незагорелые ноги, легкий северный акцент, черепа на платье, мои пальцы у нее во рту, то, что она знает «Мизантроп», что моя книга ей не нравится, зато нравится мысль, что этот мир надо зажечь, что у меня все еще стояк. Что-то в ней. Как ощущалась ее кожа, когда она коснулась моей руки. Что-то в ней. Ее густые пышные тяжелые рыжие волосы. Что-то в ней. Шампунь, которым она пользуется, или мыло, феромоны, не знаю, что именно, но что-то. Мое сердце колотится, нервы звенят, голова кружится, я под кайфом. Хочу целовать ее, смаковать ее губы, посасывать ее язык. Хочу просунуть руки между ее ног, подхватить ее зад. Целовать ее шею, грудь, чувствовать, как твердеют ее соски в моих зубах. Хочу лизать ее задницу и киску, ее клитор, двигаться в ней, замирать в ней, глубоко резко влажно, глаза в глаза, руки, кончики наших пальцев.
Хочу услышать, как она стонет.
Мы смотрим друг другу в глаза: мои бледно-зеленые, ее – светло-карие, оттенка какао. Она наклоняется вперед и тихо, медленно дует мне на щеку, у нее сладкое дыхание я закрываю глаза она дует на мою щеку сладким дыханием от него тепло. А когда перестает, я открываю глаза, она улыбается.
Мне пора.
Куда?
Есть кое-какие дела.
Какие?
Кое-какие.
Я смеюсь.
Как тебя зовут?
Когда увидимся в следующий раз, скажу.
И когда это будет?
Не знаю.
А номер у тебя есть?
Предоставим это решать богам.
Смеюсь.
Богам?
Я же с севера, мы все еще верующие.
Она встает.
Пока.
Я киваю, улыбаюсь.
Пока.
Она поворачивается и уходит, и хотя я смотрю ей вслед и хочу пойти за ней куда угодно, куда идет она, я не иду. Перевожу взгляд на блокнот, черные буквы на коричневой бумаге. Потом на «Врата ада», на похоть, боль, экстаз и ужас, возвышающиеся надо мной неподвижно и вечно. И еще выше, на голубизну неба, бесконечного и прекрасного.
Я все еще чувствую ее запах, чувствую ее дыхание на щеке, сладкое и теплое.
Мой член все еще стоит.
Пока.
⁂
Мой новый лучший кореш – мусорщик Филипп. Он из крутой французской семьи, у которой свои отели и виноградники, но решил провести срок обязательной воинской службы в мусоровозе вместо того, чтобы бегать по лесам, прикидываясь солдатом. Мы познакомились через американку, с которой он встречался, а я сбывал с ее помощью кокаин еще в Америке. Она приехала сюда работать в огромном международном агентстве недвижимости отца, услышала, что я в Париже, разыскала меня, и мы с ней и Филиппом встретились у проспекта Георга V в пафосном баре, битком набитом молодыми французскими профи. В конце концов мы перебрались в Polly Maggoo
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
