Текст книги "Сатанстое [Чертов палец]"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА XI

Прежде сумейте помешать крови обращаться в жилах, и тогда, милорд, пробуйте заставить любовь внимать рассудку.

Юнг

Мы выехали на берег одновременно с санями, преследовавшими мистера Вордена; в санях этих находились двое молодых людей весьма приличного вида, говоривших по-английски с легким голландским акцентом, и три дамы, по глазам которых было видно, что им неудержимо хотелось рассмеяться.

Один из этих молодых людей, вежливо приподняв свою меховую шапку, подошел к нам и, видя, что мистер Ворден из нашей компании, осведомился:

– Скажите, ради Бога, что такое сделалось с этим почтенным пастором, что он так бежал по льду?

– Что со мной? – повторил старик. – Я просто не имел охоты утонуть!

– Утонуть? – удивился молодой голландец. – Как могли вы допустить возможность подобной опасности, ваше преподобие? Ведь река замерзла!

Тогда я объяснил ему все, как было, и развеселый голландец поспешил принести мистеру Вордену свои извинения и тут же просил разрешения нам представиться. Звали его Гурт Тен-Эйк; его знал весь город. Это был первый весельчак, затейник и балагур, красивый парень, всегда готовый посмеяться, всегда готовый развязать кошелек, большой любимец дам и девиц и добродушнейший малый. Он предложил нам познакомить нас с городом и, узнав адрес гостиницы, где мы рассчитывали остановиться, обещал вскоре наведаться к нам. Затем он дружески пожал всем нам руку; его товарищ вежливо раскланялся, а три дамы одарили нас очаровательными улыбками, после чего веселая компания умчалась под звон бубенцов и колокольчиков своих ретивых коней.

Мы рассчитывали, что эта история с его преподобием скоро забудется – не тут-то было. Развеселый Гурт разнес ее по всему городу со всевозможными прикрасами, и на другое утро все решительно знали о том, что было прозвано «коленцем его преподобия».

В 1758 году Альбани был еще чисто голландский город: жители все говорили по-голландски, на простонародном голландском наречии, даже негры распевали голландские песенки. На улицах встречалось много военных, но при всем том Альбани производил после Нью-Йорка впечатление маленького провинциального городка. Большая улица была действительно и велика, и широка, но зато все остальные были чрезмерно узки.

Мы с Дирком вышли пройтись и ознакомиться с главнейшими достопримечательностями города. Дойдя до голландской церкви, мы неожиданно столкнулись с Гуртом Тен-Эйком.

– А, здравствуйте, мистер Литльпэдж и мистер Фоллок, я вас как раз искал! Дело в том, что мы имеем привычку собираться здесь по вечерам теплой компанией, чтобы вместе поужинать. Сегодня как раз мы хороним зимний сезон и очень желали бы видеть вас среди нас; мы собираемся в девять часов, ужинаем в десять и расходимся в полночь! Как видите, все строго прилично, и при этом все ведем себя примерно! В этом забавном приглашении было так много искренности и сердечности, что отказаться было совершенно невозможно.

– Мы не заставим себя просить дважды, мистер Тен-Эйк, – сказал я, – я и друг мой с благодарностью принимаем ваше милое приглашение!

– Ваш друг? Я подразумевал всех ваших друзей! Впрочем, вон я вижу одного из них! – Это был бледно-зеленый фрак, который он увидел с конца улицы. – Им я займусь сам, а вы постарайтесь уговорить его преподобие. Он, кажется, не дурак покушать, и добрый кусок индейки да стакан мадеры, право, такие веши, которыми не следует пренебрегать даже и духовному лицу. Так в этом отношении я рассчитываю на ваше содействие! Мне думается, что мы вскоре станем с вами неразлучными друзьями, мистер Литльпэдж, а пока до скорого свидания! К восьми часам я зайду за вами.

Распростившись с Гуртом, мы с Дирком прошли до английской церкви и залюбовались ее фасадом, как вдруг нас окликнули мистер Ворден и Язон. Первый из них пошел за сторожем с просьбой отпереть храм. Вскоре храм был отперт, и мы вошли в него. Как водится, все мы обнажили головы, только Язон еще глубже нахлобучил свою шляпу на голову с каким-то вызывающим видом: по его мнению, снимать шляпу, входя в церковь, было своего рода идолопоклонством.

Я ничего ему не сказал. Когда мы вышли из церкви, я передал мистеру Вордену приглашение Тен-Эйка, но старик не сразу согласился принять его; он еще не виделся со своим братом, настоятелем этой самой церкви, которого хотел просить позволить ему отправить в ближайшее воскресенье службу вместо него, и прежде чем он получит это позволение, старик не хотел нигде показываться. Но на обратном пути в нашу гостиницу мы встретили самого настоятеля кафедральной церкви Святого Петра, брата мистера Вордена, и тот тотчас же дал свое согласие. Таким образом, это дело было улажено. Расставаясь с его преподобием настоятелем, мистер Ворден спросил его:

– А кстати, любезный брат, знакома вам семья Тен-Эйка? Что это, приличные люди?

– Как нельзя более приличные, дорогой брат, и всеми уважаемые, могу вас уверить!

– В таком случае, Корни, я готов принять приглашение этих молодых людей; не хочу, чтобы они считали меня пуританином!

Едва успев приехать, мы уже оказались принятыми в обществе, и через два дня мистер Ворден должен был говорить проповедь в кафедральной церкви. Дебют был недурен, но в ожидании ужина надо было пообедать. В гостинице нас накормили очень неплохим обедом, после которого мы с Дирком решили пройтись и, кстати, посмотреть, не столкнет ли нас судьба с каким-нибудь провиантмейстером, которому мы могли бы сбыть свои припасы и коней.

Едва мы успели выйти из дома, как опять встретились с Гуртом Тен-Эйком, который как будто жил на улице. Сообщив ему о согласии Вордена принять его приглашение, мы с Дирком в разговоре упомянули о нашем деле. Гурт тотчас же предложил нам свои услуги свести нас с одним крупным поставщиком армии, закупающим в данное время все, что можно скупить.

Идя вместе с нами к этому поставщику, он предупредил нас, чтобы мы ни под каким видом не спускали цены на свой товар; лошадей приказано покупать где только можно и сколько можно; ведь за все платит казна.

– Я вам советую, – добавил он, – сказать ему, что вы желаете продать ваших лошадей не иначе как вместе с санями и упряжью!

Мы последовали его совету, а скупщик оказался очень сговорчивым. Вскоре сделка была заключена, и мы с Дирком получили всю стоимость наших коней, саней, солонины, муки и всего остального звонкой монетой. Медвежьей шкурой с наших саней чрезвычайно прельстился Гурт, и я предложил уступить ему ее безвозмездно, но он ни под каким видом не согласился на это и настоял на том, чтобы уплатить мне за нее гинею.

– Ну вот, – весело воскликнул неунывающий Гурт, – ваше дело и улажено. Коней своих вы продали по хорошей цене; они хотя и добрые лошадки, но возраста почтенного; впрочем, на войне и самых молодых не больше пощадят, чем старых. А теперь не пойти ли нам с вами прогуляться по Большой улице? Это как раз тот час, когда все наши дамы совершают свою вечернюю прогулку в экипажах, а мы, молодежь, пользуемся случаем раскланяться с ними и посмотреть на них!

– Несомненно, что ваши дамы здесь, в Альбани, замечательной красоты, судя по тому, что я видел! – сказал я, желая польстить своему собеседнику.

– Мы, конечно, не можем пожаловаться, – согласился он, – но нынешнюю зиму к нам понаехали из вашей стороны такие красавицы, что при виде их лед на реке мог бы растаять!

– Значит, эти красавицы из Нью-Йорка? – спросил я.

– Да, и этим украшением нашего города мы обязаны близости армии. Но ни один полковник, капитан или майор не привез к нам таких красавиц, как господин Генрих Мордаунт! Быть может, его имя вам знакомо?

– Как же! Мой друг Фоллок даже в родстве с ним! – ответил я.

– Вам можно позавидовать, мистер Фоллок, в том, что вы имеете счастье называть кузиной мисс Аннеке Мордаунт!

– О да! – воскликнул я. – Аннеке Мордаунт красивейшая и прелестнейшая девушка в Йорке!

– Ну, я не сказал бы этого, – возразил Гурт, – мисс Мордаунт действительно прелестна, об этом я не спорю, но с ней мисс Мэри Уаллас, которая ничуть не уступает ей ни по красоте, ни по другим своим качествам!

Мисс Мэри Уаллас! Никогда мысль о ней как о равной Аннеке не приходила мне в голову; она была прекрасна, мила, кротка, добра и скромна, но возле ее подруги оставалась как-то в тени.

Итак, Гурт Тен-Эйк был восхищен Мэри Уаллас, быть может, даже влюблен в нее!

Это являлось новым подтверждением того, что мы любим в других свою противоположность. Что могло быть более противоположно одно другому, чем Мэри Уаллас и Гурт Тен-Эйк?

– Мисс Уаллас действительно прелестна, – согласился я, – и я нисколько не удивлен, что вы говорите о ней с таким восхищением!

– Восхищение! – воскликнул Гурт, остановившись посреди улицы и глядя мне прямо в глаза. – Нет, милый мистер Литльпэдж, это слово слишком слабо! Оно не может выразить моих чувств. Это не восхищение, а боготворение, обожание, восторг! Я хотел бы жениться на ней сию минуту и затем целую жизнь боготворить ее, целовать след ее ног и подол ее платья!

– И вы говорили ей это?

– И не раз! Я твердил ей о моих чувствах до пресыщения! Она уже два месяца как здесь, и с первого дня ее приезда все мое существо принадлежит ей. Так вот, если хотите, господа, я проведу вас к тому месту, где в это время дня всегда проезжает экипаж Германа Мордаунта и где я всегда имею удовольствие приветствовать его барышень!

Теперь я начинал понимать, почему Гурт целые дни проводил на улице. Мы последовали за ним к голландской церкви, и вскоре я действительно имел счастье увидеть Аннеке Мордаунт и ее подругу. Мне показалось, что глаза последней с особенным вниманием остановились на том месте, где стоял Гурт, и что, отвечая на его поклон, она слегка покраснела. Но я заметил также, что Аннеке вздрогнула от неожиданности, увидев меня, и ее улыбка и разгоревшиеся глазки так растревожили меня, что я насилу мог справиться с охватившим меня волнением.

ГЛАВА XII

Вино ударяет им в голову, и разум мутится. Безумие занимает его место, и вскоре их шутки становятся богохульством.

Общество друзей морали

Мы продолжали свою прогулку и, идя вверх по главной улице, были немало поражены, увидев, что взрослые молодые люди в Альбани занимаются катанием с гор на салазках. У нас в Нью-Йорке этим забавляются мальчишки лет четырнадцати; здесь же вся блестящая молодежь предавалась этому спорту на главной улице, идущей крутым спуском под гору. Садились на салазки или саночки у голландской церкви и съезжали дальше английской; даже офицеры группами выходили из форта, садились на салазки и со смехом катились с горы.

– Хотите попробовать? – предложил мне Гурт. – Вот хорошие большие салазки; вам нечего бояться; я ручаюсь за вашу безопасность!

– Не стары ли мы с вами для такой забавы, да еще на главной улице города? – заметил я.

– Полноте, что вы! Здесь это принято. Даже дамы доверяют мне свою судьбу при этих спусках, и никогда еще со мной ничего не случалось.

– Как? Дамы? Неужели они решаются скатываться с гор таким образом?

– Да почему же нет? Это очень весело, особенно в лунные ночи! Смотрите, вот и капитан Маузон, всеми уважаемый и не слишком юный офицер, готовится скатиться вниз! Садитесь за даму и предоставьте все остальное мне!

Отказать не было возможности, и я сел. В одну секунду Гурт встал за моей спиной, и с захватывающей дух скоростью мы понеслись вниз. Признаюсь, при этом я испытывал живейшее удовольствие и, кроме него, не думал ни о чем. Мы благополучно пронеслись вдоль всей улицы, и на нашем пути почтенные люди кричали: «Браво, Гурт! Молодчина, Тен-Эйк! « По-видимому, все в городе его знали и любили. В тот момент, когда мы заворачивали за церковь, желая прокатиться еще дальше, до самой набережной, нам навстречу откуда-то выехал экипаж, запряженный парой горячих лошадей. Я был уверен, что мы несемся прямо под ноги этим рысакам. Но Гурт, заметив опасность вовремя, сильным толчком заставили наши саночки описать круг, причем мы оба вылетели на снег и покатились друг за другом под гору. Спустя минуту, вывалявшись в снегу, мы вскочили на ноги как раз перед экипажем, который кучеру удалось остановить вовремя, чтобы избежать несчастья. Каков же был мой ужас, когда я увидел, что в экипаже сидели Аннеке Мордаунт и Мэри

Уаллас, а негр, их возница, хохотал без удержу, глядя на нас.

– Мистер Литльпэдж! – невольно воскликнула Аннеке.

– Мистер Гурт Тен-Эйк! – вырвалось и у Мэри Уаллас восклицание, полное упрека.

– К вашим услугам, как всегда! – отозвался неугомонный весельчак. – Не подумайте, пожалуйста, что виной тому была моя неловкость! Нет, это вина шалопая-мальчишки, который должен стоять на углу улицы и предупреждать о выезде экипажа; он куда-то сбежал со своего поста. Пусть только одна из вас, мадемуазель, согласится сделать мне честь скатиться на моих саночках, и я клянусь своей честью, что скачу ее со скоростью ветра, не помяв ни одной ленточки!

Мэри Уаллас ничего на это не сказала, но Аннеке ответила за нее с большей живостью, чем я от нее ожидал.

– Нет, мистер Тен-Эйк, – сказала она, – когда Мэри и мне придет фантазия превратиться вновь в девочек-подростков, то мы обратимся к маленьким мальчуганам, которым приличествует эта забава, а не ко взрослым людям, которым пора бы и забыть о ней. Помпеи, поезжай домой! – добавила она, обращаясь к негру-кучеру, и, кивнув довольно холодно головой в нашу сторону, обе дамы скрылись из глаз.

Будь они уроженками Альбани, они, конечно, позабавились бы нашим приключением, но они были нью-йоркскими дамами и совершенно иначе смотрели на вещи. Нам ничего не оставалось, как почтительнейше поклониться и молчать.

– Нет, вы только посмотрите, мистер Литльпэдж, – возмутился Гурт, – ведь это, пожалуй, на целую неделю хватит холодных взглядов и безмолвной укоризны! А за что? За то, что я всего на каких-нибудь четыре года старше того возраста, в котором, по их мнению, это удовольствие дозволительно! А вам который год, можно спросить?

– Мне только что исполнился двадцать один год! – сказал я. – Лучше бы я был грудным младенцем!

– Ну, уж это вы через край хватили, мой милый!

Достаточно было бы стать школьником. Но не будем унывать! Я люблю веселиться и не раз говорил это самой мисс Уаллас, и знаете, что она мне на это отвечала? Что следует в известном возрасте быть более серьезным и думать о благе своей родины. Но ведь можно и о родине думать, и с гор кататься. Если можно, не роняя своего достоинства, бегать на коньках, то почему нельзя кататься с гор? Но она прочла мне по этому случаю целую проповедь!

– Что же, это добрый знак, – заметил я, – наставления читают только тем, кем интересуются!

– В самом деле?! А мне это и в голову не пришло! Подумайте, мисс Мэри еще говорит мне, что такому человеку, как я, стыдно сидеть сложа руки, когда кругом дерутся, то есть воюют. Как вам кажется, естественно ли со стороны девушки желать, чтобы ее возлюбленный подставлял грудь под пули?

– Благодарите Бога за то, что вами занимаются, Гурт! Но мне пора домой, меня ждет мистер Ворден: я обещал вернуться к шести часам!

Почти у дверей нашей гостиницы я встретил Дирка, сияющего и счастливого.

– Я только что видел Аннеке и Мэри Уаллас, – сказал он, – и они остановились, чтобы поговорить со мной. Мордаунты устроились здесь своим хозяйством и рассчитывают пробыть до середины лета. Нас ждут в любой день к обеду, потому что после истории со львом ты стал там общим любимцем!

– Так мисс Аннеке тебе сказала, что она рада будет видеть нас с тобой у себя, как прежде?

– Ну конечно! Я могу повторить тебе слово в слово то, что она сказала: «Кузен Дирк. всегда, когда вам будет можно, я буду рада вас видеть у нас, и надеюсь, что вы приведете к нам и вашего священника, о котором вы мне рассказывали!»

– А о Язоне Ньюкеме или Корни Литльпэдже она не упомянула? Мое имя не было произнесено в разговоре? – встревоженным голосом осведомился я.

– Нет, хотя я много раз упоминал о тебе; я рассказал ей, как ты выгодно продал все, что твой отец поручил тебе продать, и вообще мы очень много говорили о тебе!

– Прекрасно, но которая из барышень говорила что-нибудь обо мне?

– Ах да! Теперь припомнил, что Аннеке сказала что-то такое, чего я не понял. Она сказала так: «Я встретила мистера Литльпэджа; он как будто вырос с тех пор, как я его видела последний раз, он скоро будет настоящим мужчиной…» Понимаешь ты это, Корни?

– Да, понимаю, Дирк, понимаю! Я не рад даже, что попал в Альбани! Но посмотри, Бога ради, что я вижу! Ведь это наш Язон!

Действительно, в этот самый момент мимо нас на салазках катил мистер Ньюкем в своем яблочно-зеленом фраке, широко расставив ноги в пестрых чулках и башмаках с большими серебряными пряжками.

– А ведь это, вероятно, очень весело, Корни, – сказал Дирк, – мне положительно хочется попросить у него салазки и скатиться самому раза два с горы!

– Сделай это, Дирк, и тогда тебе не видать мисс Аннеке, как своих ушей! Она не любит, чтобы взрослые мужчины забавлялись, как дети!

Дирк широко раскрыл глаза, но не сказал ни слова. Мы застали старика Вордена в превосходнейшем настроении духа. Он сообщил, что познакомился с несколькими английскими офицерами и получил много приглашений, поздравил меня с успешной продажей и вообще был доволен и собой, и другими.

В назначенное время Гурт явился за нами, как обещал, и по пути стал знакомить нас с тем обществом, в которое готовился ввести.

– Наша компания состоит из самых приятных, веселых и порядочных молодых людей города; собираемся мы обыкновенно раза два в месяц у одного милого старого холостяка по имени Ван Брюнт, весьма сведущего в вопросах религии и большого охотника побеседовать на эту тему! – говорил мой новый знакомый.

Придя к дому этого почтенного холостяка, Гурт вошел первый, не постучав в двери. Весь маленький клуб, состоявший из двенадцати человек, был в сборе. Все это были по большей части голландцы, с виду сдержанные, миролюбивые и флегматичные, но весьма буйные и шумливые, когда разойдутся; а об альбанийцах я не раз слышал как о больших затейниках и шалунах.

Нас встретили очень сердечно и радушно; все именовали мистера Вордена «преподобием» и, по-видимому, намеревались держать себя скромно и прилично. Ван Брюнт был человек лет сорока пяти, коренастый, плечистый, с красным лицом и довольно свободным обращением, вследствие постоянного вращения в тесном товарищеском кругу молодежи.

– Не находите ли вы, господа, что стоять и смотреть друг другу в глаза – занятие довольно скучное и притом возбуждающее жажду? А потому, мне кажется, нам следует прежде всего выпить по стакану доброго пунша! Это освежает и горло, и мысли! Ну-ка, Гурт, чаша с пуншем как раз у вас за спиной! – начал хозяин.

Гурт тотчас же наполнил стаканы и угостил всех превосходнейшим пуншем, который мне показался, однако, очень крепким. Но Гурт, выпив один стакан, налил себе другой и, не задумываясь, выпил и его. Громадная чаша живо опустела, и Гурт опрокинул ее вверх дном, дабы не было сомнения. Присутствующие, полагая, что мистер Ворден не понимает по-голландски, разговаривали преимущественно по-английски. Вскоре принесли другую чашу пунша, и после второго и третьего, а для некоторых и четвертого стакана разговор стал еще оживленнее. Больше всех пил Гурт, но вино не производило на него ни малейшего действия.

Все были веселы и в прекрасном расположении духа, когда в дверях появился негр с растерянной физиономией и знаками вызвал хозяина. Вслед за хозяином исчез и Гурт, но он вернулся очень скоро и, отозвав в сторону еще двух-трех человек из клуба, стал с ними о чем-то озабоченно совещаться. До меня из их разговора доносились только бессвязные отдельные слова: «У старого Койлера… вот ужин достойный богов… утки, дичь, паштет… все нас знают… это не выгорит!.. Вот бы его преподобие!.. Чужие! Как быть?»

Из того, что я уловил, я понял, что нашему ужину грозит какая-то беда… Главную роль в совещании играл, несомненно, Гурт; все его слушали и в большинстве поддакивали ему. Наконец он выступил на середину и обратился к нам с такой речью:

– Господа, я должен сказать, что у нас в Альбани среди молодежи в обычае многое, что, вероятно, не принято у вас в столице. Так, у нас принято делать хищнические набеги на птичники и курятники соседей и ужинать за их счет! Не знаю, как вы на это смотрите, господа, но что касается меня, то выкраденная таким образом птица – утки, гуси, индюшки и куры – мне кажется много вкуснее и сочнее приобретенной на базаре. Но на этот раз у нас был изготовлен самым законным путем приобретенный ужин, который, однако, благодаря той же теории, вдруг бесследно исчез из кухни, став наживой какой-нибудь другой предприимчивой компании.

– Как так? Похищен целый ужин? – встревожился не на шутку мистер Ворден.

– Да, весь, до последней крохи! Не осталось ни крылышка, ни ребрышка, даже ни одной картофелины – унесли все до последней корки хлеба!

– Кто же? Кто мог на это отважиться?

– Пока это еще покрыто мраком неизвестности; все было сделано так ловко, так тонко, что никто ничего не видел. Кто-то под окнами крикнул: «Пожар! «, наши слуги выбежали посмотреть, где горит, и в этот момент ужин исчез.

– Боже мой, какое несчастье! Какое злодейство!

– Нет, ваше преподобие. Это просто шалость, забавная проделка кого-нибудь из наших друзей, вздумавших угоститься за наш счет, и если вы не поможете нам вернуть наш ужин, то они и съедят его за наше здоровье, а мы останемся ни с чем!

– Я могу помочь вам, говорите вы? Да я готов сделать что угодно, чтобы вернуть ваш ужин!

– Вот видите ли, наш ужин находится в двух шагах отсюда, и ничего не может быть легче, как вернуть его. Необходимо только выманить на время, из кухни старую Доротею и задержать ее хотя бы всего на пять минут. Нас она всех в лицо знает и сразу заподозрит, в чем дело. Но вы, мистер Ворден, чужой человек, да еще духовное лицо, а она такая набожная и без ума от духовенства. Если вы поговорите с ней несколько минут, то это все, что нам надо.

– Я весь к вашим услугам, – заявил мистер Ворден, – мы, по справедливости, вправе отнять то, что взяли у нас!

Сказано – сделано. Гурт с несколькими товарища-ми, захватив большие корзины, накрытые салфетками, задним ходом пробрались в кухню соседнего дома в то время, как мистер Ворден в сопровождении меня пошел улицей к крыльцу, над которым висел зажженный фонарь, и мы подумали, что здесь помещается какая-нибудь гостиница или ресторан.

Маленький негритенок выманил старуху Доротею на крыльцо, сказав ей, что ее спрашивает какой-то священник. Завидев священника, старуха рассыпалась в любезностях в его адрес, а мистер Ворден принялся ласково внушать ей, что воровство есть грех, что это поступок непростительный, противный христианской морали и тому подобное. Напрасно бедная Доротея старалась его уверить, что она никогда ничего не воровала и хозяина своего никогда не обсчитывает, что даже остатки холодного мяса без его личного приказания или разрешения не отдает бедным. Наконец пронзительный свист возвестил нам, что ужин наш водворен на место. Тогда мистер Ворден простился со своей собеседницей, и мы вместе вернулись к своим друзьям. Гурт подошел к нам и благодарил за оказанное содействие, после чего все мы весело сели за стол.

Ужин был приготовлен на славу, и все оказали ему должную честь; в продолжение нескольких минут ничего не было слышно, кроме шума ножей и вилок; затем стали пить за здоровье, провозглашать тосты и в заключение петь песни и рассказывать забавные случаи из своей или чужой жизни.

Гурт спел несколько песенок частью английских, частью голландских; все ему шумно аплодировали; голос у него был звучный и приятный, и все слушали его с удовольствием.

Когда шум аплодисментов несколько затих, Гурт предложил, чтобы каждый из присутствующих предложил тост непременно за даму, и первый пример, как старший из присутствующих, должен подать его преподобие.

– Непременно за даму, господа? – спросил мистер Ворден. – Ну что же, если уж таково ваше условие, то я готов! Надеюсь, что вы найдете ее столь же уважаемой, как и я! Пью за нашу общую мать, за святую церковь!

Все приветствовали громкими криками находчивость его преподобия, и затем Ван Брюнт торжественно объявил, что очередь за мной.

– Господа, я пью за мисс Аннеке Мордаунт, о которой все вы, вероятно, слышали!

– За мисс Аннеке Мордаунт! – сдержанным хором подхватили присутствующие.

– Ваша очередь, Гурт!

– Я пью за мисс Мэри Уаллас! – громко и торжественно произнес он, и на мгновение красивое лицо его приняло серьезное, почти благоговейное выражение.

– Право, я мог это наперед сказать, Гурт! – воскликнул Ван Брюнт. – Вот уже десятый раз вы неизменно провозглашаете этот самый тост!

– И это еще не последний раз вы его слышите, друг мой, так как я и впредь никогда не буду провозглашать другого тоста, кроме этого! – решительно заявил он в тот момент, когда в дверях появилась фигура констебля.

– А-а, господин констебль, – весело воскликнул Гурт, – чем обязан чести вашего посещения в такое позднее время?

– Делам службы, мистер Гурт! Прошу покорно извинения, что потревожил, – ответил констебль, маленький пузатенький голландец, весьма добродушного вида, немилосердно коверкавший английский язык. – Если разрешите, позволю себе передать вам возложенное на меня поручение!