355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Фенимор Купер » Два адмирала » Текст книги (страница 7)
Два адмирала
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 02:33

Текст книги "Два адмирала"


Автор книги: Джеймс Фенимор Купер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава XI

Когда я размышляю о жизни, я вижу, что она только обман; но предаваясь сумасбродным надеждам, люди любят быть обманутыми. Полные уверенности, они льстят себе, что будущее их вознаградит; но будущее еще хуже, чем настоящее.

Драйден

Хотя адмирал Блюуатер и уделял обыкновенно сну весьма небольшое время, однако, он не мог назваться, как говорят французы, ранней птичкой. На военных судах есть особый утренний час, мытье палуб. Он бывает большей частью при восходе солнца. Этот час самый несносный на судне и для ленивцев1010
  Так называют в Англии морских солдат матросы.


[Закрыть]
, и для свободных от службы офицеров, которые всегда проводят его, сидя на решетинах люков.

Адмирал Блюуатер только что открыл глаза, когда первое ведро воды было вылито на палубу; он долго еще лежал в том приятном забытье, которому так охотно предаются моряки, достигнувшие звания командиров.

В эту сладкую минуту в каюте показалось свежее лицо мичмана, который, убедившись, что его начальник не спит, сказал:

– Записка от сэра Джервеза, адмирал Блюуатер!

– Очень хорошо, сэр, – отвечал тот, принимая записку. – Какой теперь ветер, лорд Джоффрей?

– Ирландский ураган, сэр; впрочем, все в порядке.

– А что прилив?

– Еще не начинался, сэр, теперь мертвая вода, или, лучше сказать, только что начался отлив.

– Ступайте наверх, милорд, и посмотрите, повернул ли «Дувр» на левый борт, чтобы подойти к нашей корме.

– Слушаю, сэр! – И мичман Джоффрей, младший сын одного из славнейших домов Англии, побежал по трапу исполнить поручение начальника.

Между тем Блюуатер протянул руку и отдернул занавеску на своем маленьком окне; потом достал очки и принялся читать записку сэра Джервеза. Это раннее послание заключало в себе следующее:

«Дорогой Блюуатер!

Я пишу тебе эти строки в кровати такой величины, что в ней, я думаю, легко мог бы маневрировать 90 пуш. корабль.

Половину ночи я пролежал поперек своего судна, сам того не зная. Маграт и другие доктора провели всю ночь у сэра Вичерли, но его голове все еще не лучше. Кажется, доброму старику не придется более встать с постели. Приезжай на берег к нам завтракать, и мы посоветуемся с тобой – остаться ли нам при умирающем, или уехать.

Прощай. Окес

NB. Сегодня ночью случилось происшествие, которое в большой связи с завещанием сэра Вичерли и которое особенно заставляет меня желать видеть тебя сегодня утром, – чем скорее, тем лучше.

Ок. »

– Черт возьми! – думал Блюуатер. – Какое дело Окесу до завещания сэра Вичерли? Впрочем, это напоминает мне и о моем завещании, которое я недавно сделал. Гм! .. Что значат мои тридцать тысяч фунтов для человека с состоянием лорда Блюуатера? Не имея ни жены, ни детей, ни брата, ни сестры, я, кажется, могу распорядиться своими деньгами, как хочу. Окесу они не нужны: у него довольно своего состояния, очень довольно! Я со своими деньгами поступлю, как мне захочется. Я сам приобрел каждый шиллинг – и отдам их кому сам пожелаю.

Так рассуждал Блюуатер, лежа в своей кровати. При всем своем laissez aller он обладал той скоростью в исполнении задуманного предприятия, которой так часто отличаются моряки, когда они на что-нибудь решаются. Встать, одеться и оставить свою каюту – требовало для него весьма немного времени, и спустя не более двадцати минут после приведенного нами размышления адмирала, он уже сидел за письменным столиком. Первым его делом было: вынуть из потаенного ящика сложенную бумагу и прочитать ее. Это было завещание в пользу лорда Блюуатера. Контр-адмирал немедленно скопировал его verdatum et literatum, оставя чистые места для имени наследника, и назначил, как и в первый раз, исполнителем своей воли сэра Джервеза. Когда труд этот был окончен, он принялся заполнять чистые места. С минуту он чувствовал себя в искушении поместить везде имя претендента; но, засмеясь над этой глупостью, он написал во всех местах, где было нужно: Милдред Доттон, дочь Фрэнка Доттона, штурмана флота его величества. Потом, приложив свою печать и положив завещание чистой стороной кверху, позвонил маленьким серебряным колокольчиком, который всегда стоял у него под рукой. Дверь передней каюты отворилась, и в ней показалась голова часового.

– Позови кого-нибудь из мичманов, – сказал он.

Дверь снова затворилась, и через минуту в комнате показалось улыбающееся лицо лорда Джоффрея.

– Нет ли, милорд, кого-нибудь на палубе, кроме вахтенных?

– Никого нет, сэр.

– В констанельской верно кто-нибудь да шевелится. Попросите сюда священника и капитана морских солдат, или первого лейтенанта, штурмана, или кого-нибудь из ленивцев.

Мичман вышел, и через две минуты в каюту вошли священник и казначей.

– Первый лейтенант, сэр, в переднем трюме; у морских офицеров ставни еще заперты, а штурман, как мне сказал смотритель констанельской, сидит за своим журналом. Впрочем, и этих двух, я думаю, будет достаточно, потому что они тоже не из последних ленивцев судна.

Лорд Джоффрей был второй сын третьего герцога Англии, и ему так же хорошо было это известно, как и всему экипажу «Цезаря». Он незаметно присвоил себе право говорить довольно свободно, что очень часто ободряло его, в присутствии начальников такие вещи, которые считались бы остротами только на кубрике или в констанельской. Привыкнувшие к его выходкам священник и казначей мало обратили внимание на его слова, а контр-адмирал даже и не слышал их. Как только он увидел вошедших, он подал им знак подойти к столу и показал сложенную бумагу.

– Всякий благоразумный человек, – сказал он, – а тем более всякий моряк и воин должен в военное время иметь завещание. Вот и мое, которое я только что сделал, а вот прежнее, которое я уничтожаю в вашем присутствии. Вероятно, вы не откажетесь быть моими свидетелями?

Когда священник и казначей подписались, оставалось подписаться третьему. По знаку начальника, лорд Джоффрей приложил в конце и свою руку.

– Господа, – сказал контр-адмирал словно извиняясь, – я очень сожалею, что не могу сегодня иметь удовольствия видеть вас у себя гостями; я отозван сэром Джервезом на берег и сам не знаю, когда возвращусь назад; но я надеюсь, что завтра вы доставите мне это удовольствие.

Присутствующие выразили свою благодарность, приняли приглашение и, раскланявшись, вышли из комнаты, исключая мичмана.

– Что, сэр? – воскликнул Блюуатер, заметив, к крайнему своему удивлению, после глубокой задумчивости, что он не один в комнате. – Какому счастью я обязан видеть вас здесь?

– Отсюда до моего отцовского дома, в Корнвалисе, только сорок миль, сэр; мне кажется, сэр, что пара хороших коней доставили бы меня туда часов за пять, и если завтра в это же время я отправлюсь оттуда снова в дорогу, то, право, сэр, наш «Цезарь» и не заметит отсутствия одного из своих головорезов.

– Очень ловко придумано, молодой человек, и весьма правдоподобно. В ваши лета я четыре года не видал своих родителей.

– После шести месяцев, проведенных на море, сэр Блюуатер, краткое отсутствие на берег доставило бы мне большое удовольствие.

– На это вы должны испросить позволения у капитана Стоуэла. Вы знаете, что я никогда не вмешиваюсь во внутренние дела «Цезаря».

– Это правда, сэр. Позвольте, по крайней мере, сказать капитану Стоуэлу, что я имею от вас позволение просить его об этом.

– Пожалуй, если вы находите это нужным, но ведь Стоуэл знает, что он может делать на судне все, что ему угодно.

– Благодарю вас, адмирал Блюуатер. Я напишу своей матушке письмо, в котором изложу ей удовлетворительные причины, почему я не могу ее видеть. Доброго утра, сэр!

– Доброго утра! – отвечал адмирал, и когда мичман взялся уже за ручку двери, чтобы выйти, он прибавил: – Послушайте, милорд!

– Что прикажете, сэр?

– Когда вы будете писать своей матушке, засвидетельствуйте ей мое нижайшее почтение. В молодости своей мы были с ней большими друзьями и искренне любили друг друга.

Мичман обещал исполнить это желание и вышел из каюты. Оставшись один, контр-адмирал около получаса ходил по каюте, потом позвал к себе рулевого боцмана и велел приготовить для своего отъезда шлюпку. Вскоре после того обычные дневные рапорты дежурных, обойдя по «Цезарю» свой круг, достигли и контр-адмиральской каюты; лорд Джоффрей и тут участвовал.

– Шлюпка готова, сэр, – сказал он, остановясь у дверей, одетый в береговой мундир мичмана.

– Что, видели вы капитана Стоуэла, милорд? – спросил Блюуатер.

– Видел, сэр, он позволил мне дрейфовать вдоль берега до захода солнца; с заревой же пушкой я должен воротиться назад.

– Так поедемте вместе в моей шлюпке, если вы совсем готовы.

– Очень хорошо, сэр! – отвечал мичман, и контр-адмирал вышел на палубу. После всех обычных почестей, отданных ему на деке, он сошел в шлюпку.

При выходе Блюуатера на берег все находящиеся тут встретили его с изъявлениями глубочайшей преданности и общего уважения, и он, отвечая на их приветствия, легким и небрежным, но учтивым поклоном, направился к утесам. Достигнув ровной, покрытой зеленью, отлогости, он заметил, что он не один. Оглянувшись, он увидел позади себя мичмана, которого одно только уважение и вежливость удерживали от пламенного желания скорее пробежать мимо адмирала на возвышение. И Блюуатер, вспомнив, как мало удовольствий может найти молодой человек в таком местечке, как Вичекомб, решился, по доброте своей, взять его с собой.

– Вы мало найдете здесь, лорд Джоффрей, удовольствий, – сказал он.

– Если вы желаете принять общество старика, то вы увидите здесь, по крайней мере, все, что я увижу.

– Я вышел на берег, сэр, для того только, чтоб хоть немножко покрейсеровать, – отвечал, смеясь, мичман, – и потому я с радостью готов следовать за вашими движениями, буду ли получать на это сигналы, или нет.

– Поверните, милорд, если хотите, направо, а я зайду по дороге в замок вон к той сигнальной станции.

Мичман, – что не всегда бывает с людьми его лет, – пошел по дороге, ему указанной, и через несколько минут он стоял уже на мысе вместе с Блюуатером. Доттон, имея у себя перед глазами целую эскадру английского флота, не мог оставить сигнальной мачты в продолжение целого дня. Он встал со своего места и с подобострастием принял адмирала, чувствуя в душе своей угрызение совести при воспоминании о том разговоре, которого Блюуатер был невольным свидетелем. Но скоро он совершенно ожил, получив от контр-адмирала самую благосклонную встречу.

– Каково сэру Вичерли? – спросил адмирал. – Записка, которую я получил сегодня с рассветом от сэра Джервеза, показывает мне, что ему в ту пору не было еще легче.

– Мне бы очень приятно было, сэр, обрадовать вас добрым известием, если бы это от меня зависело. Кажется, однако, сэр Вичерли пришел уже в себя, потому что Дик, его конюх, только что приехал к нам с запиской от господина Ротергама, в которой тот извещает нас, что добрый баронет особенно желает видеть мою жену и дочь и что за ними тотчас приедет карета. Если вы намерены, сэр, быть сегодня в замке, то я уверен, что дамы с удовольствием предложат вам место в экипаже.

– Я постараюсь воспользоваться их добротой, – сказал Блюуатер, садясь на скамью у сигнальной мачты, – особенно, если они позволят и лорду Джоффрею Кливленду участвовать в этой поездке.

При этих словах Доттон снова приподнял свою шляпу и низко поклонился, услышав имя и титул молодого человека, который весьма равнодушно принял это приветствие, привыкнув с детства к лести, и с любопытством продолжал осматривать мыс и сигнальную мачту.

– Отсюда чуть ли не дальше видно, сэр, – заметил он, – чем с наших краспис-салингов. Зоркий глаз может видеть отсюда все окрестности на расстояние двадцати миль; и чтоб доказать это на деле, я первый закричу: парус!

– Где, милорд? – спросил Доттон засуетившись. – Я уверен, лорд, что вы видите одну только эскадру сэра Джервеза, стоящую на якоре, и несколько лодок, которые снуют поминутно между кораблями и пристанью.

– Конечно, так, господин Доттон; ну, где вы видите, молодой человек, парус? – прибавил адмирал. – Я вижу только несколько чаек, скользящих по поверхности моря, за одну или за две мили позади судов, но нигде не вижу паруса.

Мичман поспешно схватил подзорную трубу Доттона, которая лежала на скамейке, и в минуту направил ее по поверхности воды.

– Ну, что, господин зоркоглаз? – сказал Блюуатер. – Кого вы видите, француза или испанца?

– Позвольте минутку, сэр, пока я эту ужасную трубу наведу на предмет. А, вот так; да, это судно очень маленькое – его бом-брамсели и верх брамселей принадлежат кажется… а, да это наш куттер «Деятельный»! Он поднял свои четырехугольные паруса, верхи которых только теперь начинают показываться; я узнаю его по гафелю.

– «Деятельный»? Ну, какие-то он везет нам новости? – сказал Блюуатер, невольно задумываясь, ибо ход дел приводил его к принятию решений, которые могли оказать влияние на всю остальную жизнь. – Сэр Джервез посылал его заглянуть в Шербург.

– Да, сэр, мы все это знаем. Не угодно ли вам посмотреть на парус, сэр?

Блюуатер взял трубу и, направляя ее по горизонту, скоро увидел куттер. Его опытному глазу было довольно одного взгляда, чтобы убедиться в этом.

– У вас довольно зоркие глаза, милорд, – сказал он мичману, отдавая ему трубу, – это действительно куттер, идущий к нашему рейду, и, кажется, вы совершенно правы, принимая его за «Деятельного».

– Признаюсь, на таком пространстве довольно трудно узнать столь маленькое судно, – сказал Доттон, посмотрев на лорда Джоффрея.

– Совершенная правда, сэр, – отвечал мичман, – но говорят, что друга только увидишь – и тотчас узнаешь. Наш «Деятельный» имеет гафель, который длиннее и ниже, чем обыкновенно.

– Я рад видеть в вас, милорд, такого проницательного наблюдателя, – отвечал Доттон. – Это верный признак, что из вас выйдет со временем славный моряк. А, вот уже и на эскадре, сэр, заметили приближающееся судно, потому что все флаги пришли в движение!

Блюуатер так хорошо знал все обыкновенные сигналы, что ему редко надо было прибегать к помощи сигнальной книги; первые сигналы «Деятельного» были ему очень понятны, но скоро, однако, последовали другие, смысл которых был ему неизвестен. Но по догадкам он заключил, что куттер везет какие-то важные донесения.

Между тем из замка приехала за миссис Доттон и Милдред коляска сэра Вичерли. Тогда Блюуатер приблизился к ним и был встречен ими теперь так же дружески, как накануне они расстались; им было очень приятно слышать, что контр-адмирал будет их спутником к замку сэра Вичерли.

– Я опасаюсь, – сказала миссис Доттон, – чтоб это приглашение не означало чего-нибудь недоброго.

– Мы узнаем все это, когда доедем до замка, – отвечал Блюуатер. – Но прежде, чем мы сядем в коляску, позвольте мне представить вам моего молодого друга, лорда Джоффрея Кливленда, которого я также осмелился пригласить сопутствовать нам.

Прекрасный молодой человек был принят как нельзя лучше. Дамы, по обыкновению, заняли задние места, оставляя передние своим спутникам. Случай поместил Милдред против мичмана, и это обстоятельство обратило на себя внимание адмирала странным и даже замечательным образом. Когда она сидела лицом к лицу с лордом Джоффреем, контр-адмирал, к крайнему своему удивлению, нашел в его лице много схожего с лицом любимой им девушки. Блюуатеру было хорошо известно, что лорд Джоффрей был чрезвычайно похож на свою мать. Милдред удивительно походила на покойную сестру герцогини Кливленд, его любимую кузину. Эта молодая леди, мисс Гедуортс, давно уже умерла; но все знавшие ее не забыли еще того впечатления, которое производила она своим умом и красотой. Между нею и Блюуатером существовала самая нежная дружба, чуждая, однако, всякой страсти, – чему, кажется, причиной была частью разница их лет (Блюуатер был почти вдвое старше ее), а частью и непреодолимая привязанность его к морю и морской службе. Таким образом, контр-адмирал, найдя причины, которые как нельзя лучше объяснили ему сходство Милдред с любимым существом, с душевным удовольствием нашел, что он небезотчетно увлекся той, каждый взгляд, каждая улыбка которой напоминала ему женщину, которую он считал близкой совершенству. Но его удовольствие по весьма различным причинам было смешано с глубокой горестью, и потому немудрено, что короткое путешествие их было так печально, что все они весьма были рады, когда коляска остановилась у ворот замка сэра Вичерли.

Глава XII

Н а т. – В самом деле, Олоферн, вы приятно изменяете ваши названия, как мудрец, чтобы не сказать более.

Но я вас уверяю, сударь, что это был олень.

Шекспир

Когда коляска с нашими спутниками въехала во двор Вичекомб-Холла, в нем не было заметно и следа прежней веселости. В замок ожидали миссис Доттон и ее дочь, то ни один слуга не явился отворить им дверцы коляски. Обыкновенно чернь чрезвычайно склонна вымещать свое низкопоклонство и унижение перед сильными мира сего на тех, кто не сильнее их. Подоспевший Галлейго выпустил прибывших из экипажа, и ему первому были заданы вопросы о положении дел в замке.

– Ну, что, каково сэру Вичерли, какие слышны новости? – спросил Блюуатер, смотря серьезно на содержателя.

– Сэр Вичерли все еще находится в докторском списке, ваша милость, хотя и в числе самых трудных.

Между тем Том Вичекомб и лейтенант поспешили встретить прибывших гостей, опасения которых насчет болезни сэра Вичерли ясно подтверждались принужденным унынием первого; последний же был довольно в веселом расположении духа и, по-видимому, вовсе не сомневался в выздоровлении баронета.

– Что касается меня, – сказал он, – то, признаюсь, мне кажется, что сэру Вичерли гораздо лучше, хотя мнение мое и не подтверждается еще докторами. Одно уже желание баронета видеть вас, миссис Доттон, – довольно хороший признак; притом же, посланный к сэру Реджинальду Вичекомбу гонец только что воротился назад с самыми приятными известиями. Узнав их, больной заметно почувствовал себя лучше.

– Ах, мой добрый Вичерли, – возразил Том, печально качая головой, – вы не можете так хорошо знать здоровье и чувства моего дядюшки, как я их знаю. Положитесь в этом случае на мнение докторов и поверьте мне, что ваши надежды вас обманывают. Если мой дядя и посылал за миссис Доттон и мисс Милдред, так, вероятно, это было сделано скорее с намерением проститься с ними, чем для какой-нибудь другой цели. Что же касается сэра Реджинальда, то хоть он и действительно нам родственник, но, вероятно, за ним посылали по какой-нибудь ошибке; он происходит от побочной линии нашей фамилии, от полукровных наших родственников, и следовательно…

– Полукровных, господин Том? – внезапно спросил сэр Джервез позади говорившего, так что все вздрогнули, вовсе не ожидая его присутствия.

– Извините, сэр, за мои нечаянные вопросы, но так как я сам послал за сэром Реджинальдом Вичекомбом, то мне желательно бы было знать, какого характера его родство с нашим хозяином?

Бедный Том при столь неожиданном вопросе невольно побледнел как полотно, но скоро он снова успокоился и поспешил ответить.

– Полукровное, сэр Джервез, – сказал он, – то есть такое, которое исключает его из линии наследников моего дядюшки и которое, следовательно, отвергает всякую необходимость или желание видеть его здесь.

Между тем как разговор этот происходил в зале, Блюуатер с семейством Доттона ушел в маленькую гостиную. Так как кроме двух Вичекомбов никому не были известны причины, по которым посылали за сэром Реджинальдом, а также и ответ, от него полученный, то миссис Доттон обратилась с просьбой к Вичерли, прося его объяснить ей все это, и тот с готовностью исполнил ее просьбу.

– Сэр Вичерли, – сказал он, – изъявил желание повидаться с дальним родственником своим, сэром Реджинальдом; посланный за ним гонец, к счастью, узнал, что гертфорширский баронет в сопровождении нескольких других дворян находился в это время проездом в нескольких только милях от Вичекомб-Холла. Гонец тотчас же догнал его, и теперь мы можем ожидать сэра Реджинальда сюда часа через два или три.

Вот все, что рассказал Вичерли. Мы прибавим со своей стороны, что сэр Реджинальд Вичекомб был католик и закоренелый, хотя и в тайне, якобит; вместе со многими своими друзьями тех же убеждений он приехал на запад королевства с тем, чтобы произвести там возмущение и, таким образом, отвлечь от севера силы, стесняющие молодого претендента. Зная своего родственника как старика без большого влияния, сэр Реджинальд, деятельный и хитрый интриган, приблизился к древнему обиталищу своей фамилии, чтобы узнать, не помогут ли ему собственное его имя и происхождение приобрести приверженцев между окрестными жителями. В тот самый день, в который приехал за ним гонец, он намеревался явиться в Вичекомб переодетым и под чужим именем.

Сэр Реджинальд Вичекомб был гораздо богаче главы своей фамилии, но при всем том ни в каком случае не отказался бы присоединить к своим землям земли сэра Вичерли. Он очень хорошо знал, в каком он находится родстве с главой фамилии, – даже закон крови не был для него тайной. При помощи хитрого стряпчего, если и неодинаковых с ним религиозных, то, по крайней мере, одинаковых политических мнений, сэр Реджинальд успел узнать от самой Марты, что Томас Вичекомб никогда не был женат и что, следовательно, Том и его братья были такие же законные наследники Вичекомб-Холла, как и он сам. Он хорошо понимал, что у сэра Вичерли не было законного наследника и что владение должно отойти назад в казну, если нынешний владелец не сделает завещания; по слухам же ему было достоверно известно, какое отвращение питал старый баронет Вичекомб к подобной мысли. При таких обстоятельствах вовсе не удивительно, что гертфорширский баронет, будучи так неожиданно призван к смертному одру своего дальнего родственника, заключил, что, вероятно, его права на наследство будут, наконец, признаны и что он сделается владельцем поместья своих законных предков.

Читатель поймет, конечно, что все эти подробности, за исключением только того, что сэр Реджинальд должен немедленно прибыть в замок и что он полукровный родственник сэра Вичерли, были вовсе неизвестны находившимся в замке; один только Том знал довольно подробно все эти обстоятельства. Мысли всех были заняты положением доброго баронета, и потому весь разговор единственно относился только к нему. После завтрака сэр Джервез попросил Блюуатера последовать за ним в его комнату, куда они тотчас же и удалились.

– Неужели Вервильен действительно идет к нам навстречу? – начал вице-адмирал. – Кажется, ты сказал, Блюуатер, что сам видел сигналы «Деятельного»?

– Да, он подавал весьма частые сигналы, когда я оставлял мыс, но без книги я не мог их хорошо понять!

– Ах, да! Ты, Дик, кажется что-то вроде ученого: не можешь ли ты пояснить мне, что такое человек, называемый nullius?

Адмирал Блюуатер, по всегдашнему своему обыкновению, развалился в самом удобном кресле, какое только мог найти, между тем как его друг, более живой, быстро прохаживался по комнате; услыша слово nullius, Блюуатер приподнялся в удивлении, следуя глазами за быстрыми движениями Океса, будто не веря ушам своим.

– Признаюсь, подобного выражения мне никогда еще не случалось слышать. Вероятно, это какая-нибудь глупая игра слов или насмешка над каким-нибудь положением человека. Но кой черт осмелился в присутствии главнокомандующего эскадрой называть кого бы то ни было nullius?

– Никто другой, как сэр Вичерли Вичекомб, наш добрый хозяин, который лежит теперь на смертном одре. Он утверждал, что его племянник Том Вичекомб – nullius.

– Я опасаюсь, что этот самый племянник вовсе не окажется nullius-ом, когда наследует титул и владения, – отвечал Блюуатер. – Мне никогда еще не случалось видеть более мрачного, более зловещего человека.

– Да, я с этим согласен, притом же в нем нет ни малейшего фамильного сходства с сэром Вичерли. Как, право, досадно, что наш благородный лейтенант не имеет никаких прав на наследство баронета, между тем как этот проклятый nullius законный наследник майората. Я никогда еще не принимал такого участия в делах постороннего человека, как в наследстве нашего почтенного хозяина.

– Ты заблуждаешься, Окес, ты принимал гораздо более участия в моем наследстве, потому что, когда я сделал завещание в твою пользу и дал тебе прочитать его, ты разорвал и бросил за борт.

– На это я имел право. Как твой начальник, я должен был отменить это завещание! Я надеюсь, что ты сделал уже другое и отказал все свое достояние двоюродному своему брату, виконту.

– Да, я сделал новое завещание, но моему брату и в этом завещании придется, я думаю, разделять одинаковую участь с первым.

– Дик, неужели ты был так безрассуден, что обошел главу своей фамилии, свое родство и свои немногие тысячи, отказал сумасбродному искателю приключений, Карлу Стюарту?

Блюуатер невольно улыбнулся и с минуту сожалел, что не исполнил своего первоначального намерения, потом он вынул из кармана сделанное им утром завещание и передал его сэру Джервезу.

– Вот тебе мое завещание, – сказал он, – прочитав его, ты увидишь мою волю.

Вице-адмирал при всем том, что не имел никаких притязаний на наследство своего друга, все-таки с большим любопытством взял завещание, чтобы узнать его содержание. Чтение его продолжалось недолго, и его глаза не отрывались от бумаги, пока он не дочитал до последнего слова. Тогда рука его невольно опустилась, и он с непритворным удивлением смотрел на Блюуатера. Он не сомневался в здравом рассудке своего друга, но не совсем был уверен в его благоразумии.

– Твоя выдумка – весьма простое, весьма остроумное средство нарушить порядок общества, – сказал он, – и из скромненькой, простой и милой девушки сделать преждевременную, надменную старуху. Что тебе эта Милдред, что ты отписываешь ей тридцать тысяч фунтов?

– Она одно из самых прекрасных, простодушных, чистых, любезнейших созданий и поставлена прихотливой судьбой в самое униженное положение своим грубым, вечно пьяным отцом. Я хочу, чтоб она и в этом мире получила вознаграждение за свои горести. Я уверен, что ты помнишь Агнес Гедуортс?

– О, без сомнения! Если бы война позволила мне думать о любви, мне кажется, что только одна она могла бы повергнуть меня к своим ногам, – повергнуть, как верного пса, Дик!

– И ты не замечаешь сходства между ней и Милдред Доттон?

– Клянусь святым Георгием, ты прав, Блюуатер! Да, она действительно похожа на бедную Агнес, которая так преждевременно улетела от нас на небо! Но, послушай, неужели одно только сходство Милдред с очаровательной Агнес побудило тебя сделать ее, дочь пьяницы штурмана, своей наследницей?

– Не совсем так, Окес, мое завещание было сделано прежде, чем я открыл это сходство. Если бы ты видел, как жестоко обошелся в прошлую ночь пьяный Доттон со своей женой и дочерью, ты почувствовал бы желание облегчить их бедствия, хотя бы тебе это стоило твоего поместья Боульдеро и половины твоих денег.

– Гм! Боульдеро принадлежит нашей фамилии уже пять веков и, вероятно, останется за ней еще пять, если только ваш прыткий претендент не овладеет престолом и не конфискует его.

– Впрочем, Окес, моему распоряжению есть еще и другая причина. Если бы я оставил свои деньги богатому человеку, то в случае перехода моего на сторону претендента король, вероятно, все отберет в казну; между тем, мне кажется, что даже у германца не найдется столько жестокости, чтобы ограбить такое бедное создание, как Милдред.

– А шотландцы вообще известны своей чувствительностью в подобных делах! Впрочем, делай что хочешь, Дик. Право, нет беды, если ты распорядишься своими призовыми деньгами, как тебе вздумается.

– Но довольно об этом. Не получил ли ты в продолжение ночи каких-нибудь известий с севера?

– Ни одного слова. Если в следующие тридцать шесть часов я не получу никаких известий или приказаний, я сам поеду в Лондон и оставлю тебе команду над эскадрой.

– Такое распоряжение было бы не совсем благоразумно. Неужели ты вверил бы такую сильную эскадру и в такое критическое время человеку моих мнений?

– Я вверил бы тебе, Блюуатер, свою жизнь и честь с полной уверенностью в их безопасности. Впрочем, надо сперва узнать, какие вести везет нам «Деятельный», потому что если Вервильон действительно идет против нас, я считаю первой обязанностью английского моряка без всяких дальнейших рассуждений разбить француза.

– Если только это удастся, – сухо прибавил Блюуатер, закидывая ногу на спинку старинного кресла.

– Я далек от того, Блюуатер, чтобы воображать, будто мы непременно должны одержать победу над неприятелем… А, к нам идет Маграт, вероятно, чтобы уведомить нас о положении больного.

При входе доктора с «Плантагенета» наши друзья совершенно прекратили прежний разговор.

– Ну что, Маграт, – сказал сэр Джервез, останавливаясь, – какие новости вы принесли нам о сэре Вичерли?

– Он приходит в себя, адмирал Окес, – отвечал флегматик доктор, – но это минутное возвращение сил больного похоже на мерцание солнца, когда оно, величаво закатываясь за отдаленными горами, изредка прорывается сквозь горные тучи.

– О, оставьте вашу поэзию, доктор, и дайте нам ясные понятия о положении больного.

– Как главнокомандующий вы имеете право, адмирал, мне приказывать, и я должен повиноваться. Сэр Вичерли Вичекомб страдает ударом, или апоплексией, как называли его греки. Я не могу похвалить флеботомии, употребленной вами при первом припадке сэра Вичерли.

– Кой черт он хочет сказать этой флеботомией? – воскликнул сэр Джервез, питая отвращение к медицине и не зная даже самых простых названий, относящихся к этой науке.

– Я подразумеваю под этим словом, – отвечал доктор, – что ему пустили кровь: средство, слишком опрометчиво употребленное и достойное порицания. Не думаю, чтоб кто-нибудь осмелился критиковать ваши распоряжения по флоту, сэр Джервез, но во врачебном искусстве – надо бы сказать науке – вы не дальше ушли, чем любой из наших молодых мичманов.

– Скажите, пожалуйста, не спрашивал ли сегодня сэр Вичерли обо мне? – спросил с участием вице-адмирал.

– Как же, сэр, спрашивал; и притом слона его о вас были так тесно связаны с завещанием, которое он намерен сделать, что вы, вероятно, не будете забыты в нем. Он также вспоминал и об адмирале Блюуатере.

– В таком случае, мы не должны терять времени. Слышите, кажется, во двор въехала коляска?

– Ваши чувства, сэр Джервез, – отвечал Маграт, – превосходны, а это, как я всегда говорил, есть одна из причин, почему вы такой великий адмирал. Посмотрите, из кареты выходит человек средних лет, и вокруг него суетятся несколько слуг, точно в такой же ливрее, как и у сэра Вичерли. Без сомнения, это какой-нибудь родственник умирающего, явившийся к завещанию.

– Нет никакого сомнения, что это сэр Реджинальд Вичекомб; нелишне, кажется, будет, Блюуатер, встретить его.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю