Текст книги "Долина Виш-Тон-Виш"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

– Ты же видишь на примере Уиттала, который по возрасту старше, как мало те уроки могут противостоять коварству дикарей.

– Но Уиттал обойден природой; он всегда был ниже остальных людей по разуму.

– И все же до какой степени индейского хитроумия он уже дошел!

– Но, Марк, – робко возразила собеседница, словно позволила себе выдвинуть этот аргумент, чувствуя всю его силу, лишь щадя измученные чувства брата, – мы одних лет; то, что произошло со мной, могло с таким же успехом стать судьбой нашей Руфи.

– Ты думаешь, что, не будучи замужем, как ты, или предпочитая в твои годы оставаться свободной, моя сестра могла избежать горькой участи стать женой наррагансета или, что не менее ужасно, рабой его прихотей?

– Разумеется, я верю в первое.

– А не в последнее, – продолжал юноша с живостью, которая обнаружила некоторый внезапный поворот в его мыслях. – Но хотя ты колеблешься, Марта, несмотря на безоговорочное мнение и доброту по отношению к той, что любишь, непохоже, чтобы девушка, оставшаяся в оковах дикарской жизни, стала так долго раздумывать. Даже здесь, в поселениях, никто так не затрудняется с выбором, как ты.

Длинные ресницы над темными глазами девушки задрожали, и на мгновение показалось, будто она не намерена отвечать. Но, робко глядя в сторону, она ответила голосом таким тихим, что собеседник едва уловил смысл того, что она сказала:

– Я не знаю, как могла заслужить эту ложную репутацию у своих друзей, ибо мне всегда кажется, что то, что я чувствую и думаю, слишком быстро становится известно.

– Значит, тот шустрый кавалер из города Хартфорд, что так часто шастает взад-вперед между этим отдаленным поселением и домом своего отца, больше уверен в успехе, чем я думал. Ему не придется намного чаще проделывать долгий путь в одиночку!

– Я рассержусь на тебя, Марк, или ты не будешь так холодно разговаривать с той, которая всегда относилась к тебе по-доброму.

– Я говорю без гнева, ибо было бы одинаково неразумно и не по-мужски целиком отрицать право твоего пола на выбор. Но все же правильным представляется, что если человек тебе по вкусу и решение взвешенное, то не должно быть причин, чтобы не высказать своего мнения.

– И ты думаешь, что девушка моих лет тут же поверит, будто домогаются ее, когда вполне возможно, что тот, о ком ты говоришь, скорее ищет твоего общества и дружбы, чем моей благосклонности?

– Тогда он мог бы избавить себя от многих трудов и некоторых телесных страданий, если седло не доставляет ему большого удовольствия, ибо я не знаю другого молодого человека в Коннектикутской колонии, к кому я питаю меньше уважения. Другие могут видеть в нем вещи, достойные одобрения, но для меня он отличается смелыми речами, нескладной внешностью и очень неприятной манерой разговора.

– Я счастлива, что наконец-то мы приходим к единому мнению, ибо то, что ты говоришь об этом юноше, я уже давно в нем заметила.

– Ты! Ты так думаешь об этом щеголе! Тогда зачем ты допускаешь его ухаживания? Я считал тебя слишком честной девушкой, Марта, чтобы поддаваться на такие обманные уловки. С таким мнением о его характере почему не отказаться от его компании?

– Должна ли девушка высказываться поспешно?

– А если это человек, готовый просить благосклонности, ответ был бы…

– Нет! – сказала девушка, подняв на мгновение глаза и застенчиво встретив страстный взгляд своего собеседника, хотя она произнесла односложное слово с твердостью.

Марк казался смущенным. Совсем новая и необычная мысль овладела его мозгом. Перемена стала заметна по изменившемуся выражению его лица и по щекам, запылавшим, словно пламя. Что он мог бы сказать, большинство наших читателей, перешагнувших за пятьдесят, могут угадать. Но в этот момент стали слышны голоса тех, кто сопровождал Уиттала к развалинам и теперь возвращался, и Марта ускользнула так тихо, что какое-то мгновение он пребывал в неведении, что ее уже нет.

ГЛАВА XXII

Когда среди толпы невмочь

Душе дурацкий смех терпеть,

Как хочется скорее прочь

С земли холодной улететь.

И в неба бездне голубой

Найти невинность и покой!

Брайант. Небеса

День был субботний. Этот религиозный праздничный день отдохновения, даже ныне соблюдаемый в большинстве штатов со строгостью, на которую мало обращают внимания в остальном христианском мире, тогда почитался с истовостью, отвечавшей суровым нравам колонистов. То обстоятельство, что кому-то пришлось находиться в пути в такой день, привлекло внимание всех в деревне. Но поскольку видели, как незнакомец скакал по направлению к жилищу Хиткоутов и время отличалось повышенным интересом к провинции, то порешили, что оправданием путнику служит некая необходимость. Однако никто не отважился поинтересоваться мотивом этого неординарного визита. По истечении часа видели, что всадник отбыл так же, как и прибыл, по-видимому, под давлением крайней необходимости. Он действительно отправился дальше со своими вестями, хотя законность возложения даже этого повелительного долга на святую субботу серьезным образом обсуждалась в Советах тех, кто его послал. К счастью, они нашли или полагали, что нашли, в некоторых притчах Священного Писания прецедент, достаточный для того, чтобы приказать своему посланцу отправиться в дорогу.

Тем временем необычное волнение, так неожиданно возникшее в доме Хиткоутов, стало сменяться тем покоем, что так прекрасно согласуется с характером святого дня. Солнце ярко и безоблачно поднялось над холмами, а всякие испарения прошедшей ночи растаяли под его мягким теплом, превратясь в невидимую стихию. И долина лежала в своего рода священном спокойствии, от которого сердцу передается такой сладостный и такой мощный призыв. Мир представлял картину славного творения рук Того, кто как бы побуждает свои создания к благодарению и обожанию. Для души еще не испорченной такая сцена исполнена особой прелести и даже божественного успокоения. Повсеместное затишье позволяет слышать малейшие звуки природы, и жужжание пчелы или взмах крыла колибри достигает уха подобно громким нотам всеобщего гимна. Этот временный покой полон смысла. Он учит, как сильно прекрасные радости этого мира, его мирный покой и даже внешняя красота самой Природы зависят от движущего нами духа. Когда человек отдыхает, кажется, что все вокруг него озабочено, как помочь его отдыху, а когда он оставляет раздоры, порождаемые более грубыми интересами, ради того, чтобы возвыситься духовно, кажется, что все живое объединяется в поклонении. Хотя это кажущееся сочувствие Природы, может быть, в большей мере воображаемое, нежели истинное, его урок не пропадает даром, так как он в достаточной степени показывает, что то, что человек считает благом в этом мире, благом и является, и что большинство раздоров и изъянов мира проистекает из его собственной извращенности.

Обитатели долины Виш-Тон-Виш не привыкли нарушать субботний покой. Их ошибка проистекала из другой крайности, поскольку они умаляли щедроты жизни, стремясь вообще поднять человека над слабостью его природы. Они подменяли отталкивающий аспект возвышенной суровости той приятной, хотя и в рамках правил, внешней стороной, посредством которой все в человеке может наилучшим образом проиллюстрировать их надежды или выразить их благодарность. Особенности облика тех, о ком мы пишем, были порождены ошибкой эпохи и края, хотя кое-что в его крайней строгости, возможно, восходило к наставлениям и примеру личности, руководившей духовными устремлениями прихожан. Поскольку это лицо в дальнейшем будет связано с событиями легенды, мы сведем с ним более тесное знакомство на этих страницах.

Преподобный Мик Вулф по духу отличался редким сочетанием смиреннейшего самоуничижения и жестокого духовного обличения. Подобно столь многим другим представителям своего пасторского призвания в той колонии, где проживал, он был не только из семьи пасторов, но его величайшая земная надежда заключалась в том, чтобы стать также прародителем народа, у которого пасторское служение Богу было бы увековечено так же безоговорочно, как если бы все еще существовали строгие предписания законов Моисея. Он был воспитанником Гарвардского колледжа для детей, учреждения, основанного благодаря мудрости и предприимчивости эмигрантов из Англии в течение первых двадцати пяти лет их пребывания в колонии. Здесь этот отпрыск столь благочестивого и ортодоксального древа с избытком подготовил себя для интеллектуального воительства в своей будущей жизни, с завидным упорством придерживаясь набора мнений, не оставлявших причин опасаться, что когда-нибудь он откажется от самых незначительных правил своей веры. Ни одна крепость никогда не представляла более безнадежной препоны для осаждающих, чем дух этого фанатика для усилий переубеждения, ибо в отношении своих противников он додумался закрыть всякий доступ глухой стеной, какую только может возвести неукротимое упрямство. Казалось, он полагал, что все даже второстепенные аргументы и резоны изложены его предшественниками и что ему остается только усилить многие доводы в защиту своего предмета и время от времени с помощью беспощадной вылазки рассеивать доктринерствующих оппозиционеров, которые могут случайно атаковать его прихожан.

В этом религиозном фанатике была примечательная душевная целеустремленность, делавшая даже его ханжество в какой-то степени респектабельным и тем самым немало помогавшая очистить сучковатый предмет, коим он орудовал, от весьма смущающей материи. В его глазах, на прямой и узкой тропе лишь немногие удержались бы помимо его собственной паствы. Он допускал некоторые случайные исключения в одном-двух ближайших приходах, с чьими клириками имел обыкновение обмениваться проповедями, и, может быть, кое-где в отношении праведника из другого полушария либо из более далеких городов колоний, чистоте веры которых в его глазах способствовала в какой-то мере их отдаленность, как наш темный шар представляется полным света тем, кто населяет его спутник. Короче, то была смесь показного милосердия с верой в надежду исключительно для себя; неутомимости служения с холодной внешностью; пренебрежения к себе с самодовольной уверенностью и безропотного смирения перед преходящим злом с самыми высокомерными духовными притязаниями, что в определенной степени делало его человеком, которого так же трудно понять, как и описать.

В ранний час предполуденного времени небольшой колокол, подвешенный в неуклюжей звоннице, воздвигнутой на кровле молитвенного дома, начал созывать членов общины к месту богослужения. Призыву споро повиновались, и прежде чем первые звуки откликнулись эхом среди холмов, широкая и заросшая травой улица заполнилась семейными группами, шедшими в одном направлении. Во главе каждой маленькой группы шагал суровый отец, подчас неся на руках грудного младенца или ребенка, еще слишком малого, чтобы опираться на собственные ноги. А за ним на приличном расстоянии следовала столь же серьезная матрона, бросая косые и суровые взгляды на маленький отряд вокруг себя, в котором усвоенным привычкам еще предстояло одержать некоторые победы над более легкомысленными побуждениями тщеславия. Там, где не было ребенка, нуждающегося в помощи, или где мать предпочла лично нести своего ребенка, муж нес один из тяжелых мушкетов100100
  Мушкет – название, употреблявшееся в ряде европейских армий для кремневых ружей. Настоящие мушкеты, то есть ручное огнестрельное оружие с фитильным замком, были сняты с вооружения в конце XVII – начале XVIII века.


[Закрыть] тех дней, а если его руки были заняты чем-то еще, самый сильный из его сыновей выступал в качестве оруженосца. Но никто ни на минуту не пренебрегал необходимыми предосторожностями, ибо положение провинции и характер врага требовали, чтобы бдительность сочеталась даже с религиозными отправлениями. Здесь не позволялось без дела слоняться по дороге, не допускались легкомысленные суетные разговоры по пути и даже какие-либо приветствия, кроме церемонных и серьезных знаков внимания с помощью шляпы или взгляда, которые обычай разрешал как высший предел вежливости на еженедельном празднестве.

Когда тон колокола изменился, Мик появился из ворот укрепленного дома, где он проживал в качестве кастеляна благодаря общественному назначению дома, его большей безопасности и тому обстоятельству, что ученые привычки позволяли исполнять обязанности с меньшей затратой физического труда, чем это стоило бы деревне, где ответственные обязанности доверяли человеку более энергичному. Его супруга шла следом, но даже на еще большем расстоянии, чем жены других мужчин, словно чувствуя крайнюю необходимость отводить даже самый отдаленный намек на смущение в связи со столь сокровенным служением. Девять отпрысков разного возраста и одна помощница слишком нежных лет, чтобы быть женой, составляли домашний круг священнослужителя. А то, что присутствовали все, было доказательством целебности воздуха долины, ибо только болезнь признавалась достаточным оправданием отсутствия на общем богослужении. Когда это маленькое стадо вышло из-за частокола, какая-то женщина, на чьих бледных щеках еще легко было проследить последствия недавней болезни, придержала открытыми ворота, чтобы дать войти Рейбену Рингу и крепкому юноше, который нес плодовитую супругу последнего с ее щедрым даром, в деревенскую крепость – убежище, которое только бесстрашная решимость этой женщины не позволила захватить прежде, ибо более половины Детей в долине впервые увидели свет под его надежной защитой.

Семейство Мика проследовало в храм раньше него, и когда нога самого служителя переступила порог, вне стен не было видно ни одного человека. Монотонный и печальный звон колокола прекратился, и высокая сухопарая фигура пастора двинулась к своему обычному месту с видом человека, более чем наполовину уже сбросившего бремя телесной обузы. Он окинул паству испытующим и суровым взглядом, словно обладал инстинктивной способностью выявлять любого преступника, а когда уселся, в помещении воцарилась глубокая тишина, всегда предшествовавшая службе.

Когда священник затем обратил свое суровое лицо к пребывавшим в ожидании людям, оно выражало скорее приверженность к неким мирским делам, чем то отсутствие плотского интереса, с каким он обыкновенно силился приблизиться к Творцу в молитве.

– Капитан Контент Хиткоут, – сказал он с важной суровостью после короткой паузы, дабы возбудить почтение, – некто, проделавший верхом путь через эту долину в день, посвященный Господу, сделал твое жилище местом своего привала. Есть ли у путника оправдание для такого пренебрежения днем отдохновения и находишь ли ты достаточно основательной причину, чтобы позволить незнакомцу под твоей кровлей пренебречь торжественным законом, данным на Горе?101101
  … торжественным законом, данным на Горе? – Речь идет о Десяти заповедях, полученных, по библейскому учению, пророком Моисеем от Бога на вершине Синайской горы.


[Закрыть]

– Он едет по специальному предписанию, – отвечал Контент, почтительно поднявшийся, когда к нему обратились по имени таким образом, – ибо его поручение касается дела большой важности для благополучия колонии.

– Нет ничего более глубоко связанного с благополучием человека, живет ли он в этой колонии или в более высокомерных империях, чем почитание воли Божией, – возразил Мик, наполовину умиротворенный оправданием. – Таков должен быть путь для того, кто не только сам являет добрый пример, но и облечен властью, чтобы отнестись с недоверием к ссылкам на необходимость, которая может оказаться всего лишь воображаемой.

– Причина будет объявлена людям в надлежащий момент, ибо более мудрым будет умолчать о существе поручения гонца, пока не состоится богослужение, дабы не примешивать к нему преходящие обстоятельства.

– В этом ты поступил благоразумно, ибо раздвоение духа приносит мало радости. Я надеюсь, что имеется столь же уважительная причина, почему не все твои домашние в храме вместе с тобой.

Несмотря на обычное самообладание Контента, он не без волнения обратился к этой теме. Бросив подавленный взгляд на пустующее место, где та, которую он так сильно любил, имела привычку молиться рядом с ним, он сказал, явно стараясь выдержать в голосе свою обычную невозмутимость:

– Этот день пробудил под моей кровлей сильнейший интерес, и, возможно, поэтому искушенные души пренебрегли воскресным долгом. Если мы грешны в этом, я надеюсь, что Он, который благосклонно смотрит на кающегося, простит! Та, о ком ты говоришь, потрясена силой вновь разбуженной скорби. Хотя ее душа полна желания, слабое и сломленное тело неспособно сделать усилие, чтобы явиться сюда, пусть это и дом Господа.

Даже дыхание прихожан не нарушило такое беспримерное проявление власти пастора. Любой случай необычного характера привлекал внимание жителей столь отдаленной деревни, но здесь был и глубокий домашний интерес, связанный с нарушением обычая, а фактически закона, причем все это подогревалось тайным воздействием, побуждающим нас прислушиваться с особым удовлетворением к тем чувствам в других, которые, как полагают, естественно хотеть скрыть. Ни единое слово, сорвавшееся с губ пастора или Контента, ни глубоко суровый тон первого, ни подчеркнутый оттенок вызова со стороны последнего не ускользнули от самого глухого уха в этом собрании. Несмотря на серьезный вид, присущий всем, нет нужды говорить, какое удовольствие доставило маленькое нарушение этой сцены, впрочем далеко не представлявшей чего-то необычного в общине, где не только считали, что духовная власть может распространяться на самые интимные семейные отношения, но где весьма немногие домашние интересы считались настолько исключительными или личные чувства столь священными, чтобы очень большая часть соседей не могла претендовать на широкое участие в тех и других. Преподобный мистер Вулф удовлетворился объяснением и, дав пройти достаточному времени, чтобы души прихожан вновь настроились на нужный лад, продолжил обычную утреннюю службу.

Нет надобности подробно излагать хорошо известную манеру религиозных отправлений пуритан. Их формы и содержание в достаточной мере передались нам, чтобы сделать и манеру, и учение знакомыми большинству наших читателей. Поэтому мы ограничим свою задачу рассказом лишь о части церемонии (если то, что упорно избегало всякого подобия формы, можно так назвать), имеющей непосредственную связь с событиями.

Пастор совершил краткую вступительную молитву, прочел отрывок из Священного Писания, продекламировал стихи псалма и вместе со всеми объединился в странной гнусавой мелодии, с помощью которой его паства силилась сделать молитву вдвойне приятной, а закончил свое долгое и усердное духовное ристалище прозаическим обращением к Богу минут на сорок, причем сделал прямой намек не только на субъекта своего недавнего допроса, но и на разные прочие семейные интересы своих прихожан – и все это без какого-либо отступления от обычного рвения с собственной стороны или от привычного внимания и полного соблюдения приличий со стороны паствы. Но когда он поднялся во второй раз, чтобы прочесть другую песнь хвалы и благодарения, в центре главного прохода появилась фигура, привлекшая всеобщее внимание как своим нарядом и обликом, так и необычным и непочтительным опозданием. Нарушения такого рода были редкими, и даже столь опытный и погруженный в свои мысли священнослужитель остановился на минуту, прежде чем продолжить песнопение, хотя среди более грамотных из его прихожан пробежало подозрение, что звучная версия явилась излиянием его собственного вдохновения.

Нарушителем был Уиттал Ринг. Слабоумный молодой человек сбежал из-под крова сестры и направился в то общее прибежище, где собралось большинство деревни. Во время его прежнего проживания в долине здесь не было храма, и здание, его внутреннее обустройство, лица тех, кого он вместил, и дело, ради которого они собрались, явились одинаково незнакомыми для него. Только когда люди возвысили голоса в хвалебном песнопении, на его равнодушном лице можно было уловить редкие проблески давних воспоминаний. Затем он в самом деле проявил некоторый восторг, какой мощные звуки могут пробудить даже в существах такого несчастного душевного состояния. Однако, поскольку он удовольствовался тем, что остался в отдаленной части прохода, вслушиваясь в песнопение с тупым восхищением, то даже степенный лейтенант Дадли, чьи глаза пару раз, казалось, сделались злыми от неудовольствия, не увидел необходимости вмешаться.

Мик выбрал в тот день для своей проповеди отрывок из Книги Судей:

«Сыны Израилевы стали опять делать злое пред очами Господа, и предал их Господь в руки Мадианитян102102
  … в руки мадианитян… – Мадианитяне (по имени их мифического родоначальника Мадиана, сына Авраама и Хетгуры) были союзом кочевых племен, обитавших в пустыне, расположенной западнее залива Акаба.


[Закрыть] на семь лет». С этим текстом хитроумный проповедник обошелся властно, обильно вторгаясь в таинства и аллегорические намеки, которые столь часто бывали в ходу в те времена. Каким бы образом он ни рассматривал тему, он находил основание уподобить страдающих, потерявших близких и тем не менее избранных жителей колонии народу евреев. Если они и не были выделены и отмечены перед всеми другими на земле, дабы некто более могущественный, чем человек, мог выйти из их лона, то были уведены в эту отдаленную глушь подальше от искушений развратной роскоши или суетного духа тех, кто строит здание своей веры на песках преходящих почестей, чтобы сохранить в чистоте Слово. Поскольку для самого проповедника не существовало причины не доверять толкованию слов, которые он цитировал, было очевидно, что большинство слушателей охотно соглашались с таким утешительным аргументом.

При ссылке на мадианитян проповедник был гораздо менее внятен. То, что в этом намеке так или иначе подразумевался великий Отец зла, сомневаться не приходилось, но каким образом избранные жители этих областей были обречены ощущать его пагубное влияние, оставалось не столь ясным. По временам жадный слух тех, кого долго взвинчивало впечатление, будто ежедневно пред их очами предстают зримые проявления гнева или любви Провидения, ласкало радостное убеждение и вера в то, что война, бушевавшая тогда вокруг них, имеет целью подвергнуть испытанию их моральную броню и что их триумфальные победы послужат к чести и безопасности Церкви. Затем пошли двусмысленные оговорки, поставившие под вопрос, не является ли возвращение нечистой силы, которая, как было известно, вовсю орудовала в провинциях, ожидаемым судилищем. Не следует полагать, что сам Мик имел совершенно ясное умственное понятие по этому тонкому вопросу, ибо было нечто от туманной галлюцинации в том, как он толковал его, как будет видно из заключительных слов.

– Вообразить, что Азазелю приятно смотреть на долготерпение и стойкость избранного народа, – заявил он, – означает думать, будто самая суть праведности может обретаться в мерзости обмана. Мы уже видели на многих трагических примерах, как ярится его завистливый дух. Если требуется поднести к вашим глазам предостерегающий сигнал, по которому можно узнать присутствие этого вероломного врага, я должен сказать словами человека сведущего и искушенного в этих хитростях, что «когда некое лицо в здравом уме осознанно и заведомо стремится искать и обрести от дьявола или любого другого бога, помимо истинного Бога Иеговы, способность делать или знать вещи необыкновенные, до которых он не может дойти своими собственными человеческими способностями», тогда он может растерять дарованное ему и должен дрожать за свою душу. И – о, братья мои! Сколь многие из вас цепляются в эту самую минуту за подобные трагические заблуждения и поклоняются вещам мирским, вместо того чтобы насыщаться голодом пустыни, который есть пища тех, что будут жить вечно! Возденьте очи свои горе, братья мои…

– Лучше обратите их к земле! – прервал глубокий властный голос из главного нефа церкви. – Имеется насущная нужда во всех ваших способностях, чтобы спасти жизнь и даже чтобы сохранить храм Господень!

Религиозные бдения составляли отдохновение жителей в этом отдаленном поселении. Когда они встречались совместно, чтобы облегчить жизненные тяготы, молитва и хвалебные песнопения служили одним из обычных и допустимых развлечений. Для них проповедь была подобна веселому сценическому представлению в других, более суетных общинах, и никто не внимал Слову холодно и равнодушно. Буквально повинуясь приказу проповедника и в согласии с его поведением, все глаза в собрании были обращены к голым стропилам кровли, когда незнакомые звуки голоса того, кто заговорил, рассеяли временное помрачение. Нет надобности говорить, что все задвигались и стали искать объяснение этому неожиданному призыву. Пастор потерял дар речи равным образом от удивления и от возмущения.

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедить всех присутствующих, что речь, похоже, пойдет о новых и важных событиях. Неизвестный сурового вида со спокойным, но проницательным взглядом стоял рядом с Уитталом Рингом. Его одежда была простого покроя и из ткани местной выделки. Однако его экипировка свидетельствовала о достаточном знакомстве с войнами Восточного полушария, чтобы поразить чувства. Его рука была вооружена сверкающим палашом, какие тогда использовались кавалеристами Англии, а за его спиной висел короткий карабин человека, воевавшего в седле. Его лицо отличало выражение достоинства и даже властности, и не было необходимости в повторном взгляде, чтобы увидеть, что по характеру незваный гость решительно отличается от гримасничающего юродивого, стоящего рядом с ним.

– Почему человек неизвестной внешности явился мешать богослужению в храме? – вопросил Мик, когда изумление вернуло ему дар речи. – Трижды этот святой день был осквернен стопой постороннего, и поневоле возникает сомнение, а не живем ли мы под воздействием сил зла.

– К оружию, люди Виш-Тон-Виша! К оружию и на свою защиту!

Снаружи раздался крик, который, казалось, прокатился по всей долине, а затем тысячный вопль разнесся под сводами леса и словно слился в один враждебный грохот над обреченной деревней. То были звуки, которые слышались слишком часто или слишком часто описывались, чтобы их не понял каждый. Последовала сцена дикой суматохи.

Все мужчины при входе в церковь оставляли свое оружие у дверей, и большинство отважных жителей пограничья устремились туда, чтобы завладеть им. Женщины собрали детей возле себя, и сквозь привычную сдержанность начали прорываться крики ужаса и тревоги.

– Тише! – воскликнул пастор, явно возбужденный до степени, превосходящей человеческие чувства. – Прежде чем мы разойдемся, вознесем голос к нашему небесному Отцу. Молитва будет такой же силы, как если бы тысяча солдат сражалась ради нас!

Суматоха улеглась так внезапно, словно повеление исходило из того места, куда надлежало обратить их молитву. Даже незнакомец, следивший за приготовлениями суровым, но тревожным взглядом, склонил голову и, казалось, от всего сердца присоединился к молитве.

– Боже! – воскликнул Мик, протягивая свои худые руки с ладонями, простертыми высоко над головами паствы. – По твоей воле мы уходим. С твоей помощью врата ада не поглотят нас. Твое милосердие вселяет надежду на небесах и на земле. Ради твоей скинии мы проливали кровь. Ради твоего Слова мы боремся. Сразись за нас, о Царь Царей! Пошли свои небесные легионы нам в помощь, чтобы победная песнь воскурилась фимиамом над твоими алтарями, а ушей врага достигла мерзкая хула. Аминь!

Такая сила была в голосе оратора, такое сверхъестественное спокойствие в тоне и такая огромная вера в поддержку могущественного союзника, которому молились, что эти слова дошли до сердца каждого. В людях не могло не быть силы характера, но высокий и вдохновляющий энтузиазм далеко превосходил ее влияние. Таким вот образом разбуженные зовом чувств, которые никогда не умирали, и руководимые всеми побудительными Жизненными интересами, люди высыпали из храма на защиту личности и домашнего очага и, как они верили, религии и Бога.

Обстоятельства настоятельно потребовали не только подобного рвения, но и всей физической энергии самых решительных из них. Зрелище, представшее их глазам по выходе на открытый воздух, могло привести в ужас воинов более опытных и парализовать усилия людей, менее подверженных влиянию религиозного экстаза.

Темные фигуры мелькали в полях на склонах холмов. И всюду можно было видеть, как вниз по склонам, ведущим к долине, вооруженные дикари неистово мчатся вперед по тропе разрушения и мести. Вслед за ними уже пошли в ход огонь и нож, ибо бревенчатый дом, амбары и отдельно стоящие постройки Рейбена Ринга и некоторых других, живших на краю поселения, выбрасывали клубы густого дыма, среди которых яростно сверкали разветвленные и злобные языки пламени. Но самая большая опасность угрожала вблизи. Длинная цепь жестоких воинов рассыпалась даже по лугам. И в каком бы направлении ни обращался взор, он встречал страшное подтверждение, что деревня полностью окружена превосходящими силами врагов.

– В укрепление! – Закричал кто-то из тех, что были впереди и первыми увидели характер и неизбежность опасности, сами бросившись вперед в направлении укрепленного дома. – В укрепление, а не то мы пропали!

– Стойте! – воскликнул голос, такой непривычный для ушей большинства услыхавших его, но своей силой и твердостью заставлявший повиноваться. – С этим безумным беспорядком мы и вправду пропадем. Пусть капитан Контент Хиткоут придет ко мне на совет.

Несмотря на то, что суматоха и сумятица теперь в самом деле начали страшным образом бушевать вокруг него, спокойное и владеющее собой лицо, наделенное законным и, вероятно, моральным правом приказывать, не утратило своего обычного хладнокровия. По тому, как Контент сперва с большим удивлением смотрел на неизвестного при неожиданном вторжении того в церковную службу, и по взглядам тайного взаимопонимания и признания, которыми они обменялись, было ясно, что они встречались ранее. Но было не время для приветствий или объяснений и не тот случай, чтобы терять даром драгоценные минуты в бесполезных спорах по поводу того или иного мнения.

– Я здесь, – отозвался тот, кого таким образом позвали, – и готов вести людей, куда укажут твое благоразумие и опыт.

– Поговори с людьми и раздели бойцов на три отряда равной силы. Один двинется вперед к лугам и отбросит дикарей, прежде чем они окружат дома за частоколом. Второй будет сопровождать слабых и малых на пути к укрытиям. А с третьим… Но ты знаешь, что бы я сделал с третьим. Поторопись, а не то мы потеряем все из-за медлительности.

Наверно, это было везение, что столь необходимые и неотложные распоряжения были даны человеку, не привыкшему к излишней говорливости. Не выразив ни почтительности, ни несогласия, Контент повиновался. Привыкшие к его авторитету и сознавая критическое положение всего, что было им дорого, мужчины деревни выказали более спорое и действенное повиновение, чем обычно можно встретить у солдат, не знакомых с навыками дисциплины. Боеспособных мужчин быстро разделили на три отряда, состоявших из более чем двух десятков бойцов в каждом. Один, под командой Ибена Дадли, за короткое время продвинулся к лугам в тылу крепости, чтобы остановить вопящий отряд дикарей, уже угрожавший отрезать отступление женщинам и детям, в то время как другой отправился в почти противоположном направлении по улице деревни с целью встретить тех, которые продвигались по южному входу в долину. Третий, и последний, из этих малочисленных, но самоотверженных отрядов остался на месте в ожидании более точных приказов.