Текст книги "Поселенцы (= Пионеры) [старая орфография]"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Съ нимъ все кончено, печально сказалъ Натти – Время его пришло, какъ я вижу по глазамъ его. Когда взоръ индійца постоянно устремляется на одинъ пунктъ, то говоритъ этимъ, что думаетъ отправиться по этому направленію. Что такой упрямецъ разъ вобьетъ въ голову, то и приводитъ непремѣнно въ исполненіе.

Старый охотникъ съ грустью покачалъ головою.

– Но развѣ онъ на столько обгорѣлъ, что нельзя спасти его? спросилъ Эдвардсъ.

– Ахъ, это не огонь, который даетъ ему смертный толчекъ, отвѣчалъ Натти: – Натура его покоряется охотѣ, слишкомъ долго продолжавшейся. Человѣкъ не можетъ жить вѣчно, особенно если видитъ, что все, что онъ любилъ, покинуло его.

Въ это время Чингахгокъ обратилъ свое лицо къ Натти, потомъ снова обернулъ голову къ долинѣ, и началъ пѣть делаварскую пѣсню. «Я иду! я иду! звучали слова его пѣнія: Я иду въ страну правыхъ! Я убилъ Мингосовъ, и великій духъ зоветъ своего воина! Я иду, иду въ страну правыхъ!»

– Что онъ говоритъ? спросилъ Эдвардсъ.

– Онъ поетъ о своей славѣ, возразилъ Натти, съ грустью отворачиваясь отъ своего умирающаго друга. Онъ имѣетъ на это право, ибо я слишкомъ хорошо знаю, что каждое слово его справедливо.

– Кто можетъ сказать, продолжалъ Чингахгокъ, чтобъ Мингосъ когда-нибудь видѣлъ мою спину? Развѣ Мингосъ пѣлъ пѣсню, когда Чингахгокъ его преслѣдовалъ? Случалось ли, чтобъ Чингахгокъ солгалъ въ чемъ нибудь? Чингахгокъ любитъ правду, и ничего кромѣ правды не выходить изъ его рта! Въ молодости онъ былъ воиномъ, и мокасины его оставляли кровавые слѣды! Въ старости онъ былъ уменъ, и слова его не звучали напрасно при совѣщаніяхъ. Соколиный Глазъ, слушай слова твоего брата!

– Да, Змѣя, – возразилъ Кожаный-Чулокъ и, глубоко тронутый этимъ зовомъ, нагнулся надъ своимъ другомъ: – да, мы были братья, и братья столь вѣрные, какъ будто дѣйствительно имѣли одного отца. Чего желаешь ты отъ меня, Чингахгокъ?

– Соколиный-Глазъ, отцы мои зовутъ меня въ лучшій міръ. Дорога открыта и глаза Чингахгока снова молодѣютъ. Я гляжу вокругъ себя и не вижу ни одного блѣднолицаго, – тамъ только правые и красные индѣйцы. Соколиный-Глазъ, прощай! Ты въ свое время съ молодымъ орломъ и отцомъ его отправишься на небо бѣлыхъ, меня же зовутъ на небо моихъ предковъ. Положи въ могилу Чингахгока ружье его, томагавкъ, трубку и поясъ, ибо какъ воинъ въ полѣ онъ встанетъ ночью и не долженъ терять времени на отыскиваніе своихъ вещей.

Кожаный-Чулокъ провелъ рукой по слезящимся глазамъ, и на каждомъ мускулѣ его честнаго, открытаго лица выразилось болѣзненное чувство послѣдняго прощанья съ старымъ другомъ. Но прежде чѣмъ онъ могъ отвѣчать, сила стихіи возбудила его вниманіе.

Именно въ это время собрались тяжелыя и темныя облака на горизонтѣ; и величественная тишина, царствовавшая въ воздухѣ, обнаружила перемѣну въ положеніе дѣла. Пламя, бушевавшее еще вдоль горы, уже не развивалось во всѣ стороны вѣтромъ, a подымалось прямо къ небу. Даже въ опустошительныхъ дѣйствіяхъ враждебной стихіи видно было такое спокойствіе, какъ будто она видѣла, что рука сильнѣе ея намѣрена положить предѣлъ ея успѣхамъ. Лежавшія надъ долиной массы дыма начали подниматься кверху и быстро разсѣялись, между тѣмъ какъ непрерывно слѣдовавшій одинъ за другимъ блескъ молніи освѣщалъ облака надъ горами, лежащими къ западу. Въ ту самую минуту какъ Кожаный-Чулокъ хотѣлъ отвѣчать, пронеслась по темному мѣсту огненная стрѣла и вслѣдъ за ней раздался громовый ударъ, тяжело и сильно прокатившійся по горамъ, такъ что земля содрогнулась въ своемъ основаніи. Чингахгокъ всталъ, какъ будто громъ служилъ ему призывомъ, такъ что протянулъ свои худыя руки къ западу. Лицо его освѣтилось радостнымъ взглядомъ, который, впрочемъ скоро смѣнился невыразимой тупостью. Потомъ мускулы его ослабли, губы слегка подернулись; онъ упалъ назадъ, руки его опустились – и Чингахгока не стало. Тѣло стараго воина прислонилось къ стѣнѣ, глаза его остались открытыми и, казалось, глядѣли на отдаленныя горы, какъ бы посылая имъ послѣднее, прощальное привѣтствіе.

Съ содраганіемъ приблизился Кожаный-Чулокъ къ своему скончавшемуся другу, схватилъ его руку и нѣсколько времени съ нѣмою грустью смотрѣлъ на блѣдное лицо его, потомъ далъ волю своимъ чувствамъ, и сказалъ болѣзненнымъ голосомъ:

– Бѣлый или краснокожій, – все теперь кончено! Онъ найдетъ справедливаго судью, который не заботится о законахъ, порожденныхъ человѣческимъ умомъ. Теперь умеръ лучшій другъ мой, и свѣтъ кажется мнѣ, старику, печальнымъ, пустыннымъ и безплоднымъ. Трудно мнѣ будетъ найти еще одну личность, съ которой я былъ близокъ въ молодости. Ахъ, Чингахгокъ! вѣрный, лучшій, единственный другъ, зачѣмъ оставилъ ты меня?

Пошелъ крупный дождь и омочилъ сухую скалу, между тѣмъ какъ гроза разразилась тяжело и съ необычайною быстротою. Трупъ Чингахгока поспѣшно снесли въ пещеру, и собаки Натти, поднявъ хвосты, послѣдовали за нимъ, лишенныя дружескаго взгляда, которымъ Чингахгокъ обыкновенно отвѣчалъ на ихъ ласки.

Остальные искали убѣжища отъ ливня подъ нависшей скалой; но прежде чѣмъ гроза кончилась, снизу послышались голоса, громко звавшіе Елисавету, и чрезъ нѣсколько времени, показались люди, осторожно пробиравшіеся чрезъ не совсѣмъ еще погаснувшее пожарище. Когда дождь пересталъ, то Оливеръ повелъ Елисавету къ дорогѣ, гдѣ и разстался съ ней. Прощаясь онъ сказалъ ей:

«Миссъ Темпль! настала минута, когда я оставлю окружающую меня тайну. Это случится завтра. Да сохранить васъ Богъ до того времени!»

Обернувшись онъ поспѣшилъ назадъ въ лѣсъ, a Елисавета спустилась съ горы и чрезъ нѣсколько минутъ лежала въ объятіяхъ измученнаго страхомъ отца своего. Опираясь на его руку и полная радостныхъ ощущеній, вернулась она домой.

Глава двѢнадцатая

Сильный ливень, продолжавшійся цѣлый день, препятствовалъ распространенію огня въ значительной степени и хотя виднѣлись еще горящія мѣста, но къ утру на нѣсколько миль вокругъ лѣса все было черно и дымилось, и это служило вѣрнымъ признакомъ, что опасность миновалась.

Вообще волненіе стихло, и народъ сталъ думать о томъ, какъ бы снова завладѣть бѣглецами, ибо упомянутые выше фальшивые монетчики воспользовались обстоятельствами и искали спасенія въ бѣгствѣ. Къ тому же, разнесся слухъ, что Эдвардсъ и Натти подожгли лѣсъ и потому должны были нести отвѣтственность за всѣ убытки. Эта глупость, распространенная преимущественно тѣми, неосторожность которыхъ была всему причиною, нашла однако вѣрившихъ ей, и стало единодушнымъ мнѣніемъ, что необходимо попытаться привлечь къ отвѣту преступниковъ. Шерифъ Ричардъ Джонсъ при такомъ волненіи не остался въ бездѣйствіи, и даже въ тотъ же день приступилъ къ исполненію обязанностей своего званія.

Выбрано было нѣсколько сильныхъ молодыхъ людей, и шерифъ скрытно отозвалъ ихъ въ сторону, чтобы дать имъ различныя смутныя приказанія, вслѣдствіе чего они озабоченно поспѣшили въ горы, какъ будто на нихъ возложены были важнѣйшія государственныя дѣла.

Затѣмъ Ричардъ потребовалъ отрядъ волонтеровъ, состоявшій едва изъ 25 солдатъ, не считая барабанщика, съ ожесточеніемъ колотившаго по своему барабану. Отрядъ этотъ былъ подъ начальствомъ человѣка, который провелъ въ полѣ болѣе 30 лѣтъ своей жизни, и теперь былъ хозяиномъ и владѣльцемъ прекрасной гостинницы Темпльтона «Къ смѣлому драгуну». Не смотря на возраженія жены своей, достойной госпожи Голлистеръ, онъ сталъ во главѣ отряда и въ два часа маршировалъ къ горѣ, сопровождаемый шерифомъ и Долитлемъ, который однако благоразумно держался въ арріергардѣ. Посланные впередъ молодые люди, на которыхъ возложено было дѣло лазутчиковъ, вернулись и принесли извѣстіе, что бѣглецы, вѣроятно, узнали о предполагаемой аттакѣ, но ни мало не думая объ отступленіи, заняли, напротивъ, укрѣпленныя пещеры для упорнаго сопротивленія. Эти вѣсти обнаружили не только планы предводителей, но и лица доселѣ храбрыхъ и жаждавшихъ боя солдатъ. Воины стали кидать кругомъ внимательные и боязливые взгляды, a шерифъ отозвалъ Долитля въ сторону, чтобы посовѣтоваться съ нимъ.

Таково было положеніе дѣлъ, когда Билли Кирби впереди своей запряжки показался на улицѣ. Шерифъ, понимая, какъ важно было для его военной силы такое подкрѣпленіе, тотчасъ подозвалъ его и пригласилъ оказать содѣйствіе распоряженіямъ правосудія.

Билли не уклонился послѣдовать этому приглашенію и тотчасъ было рѣшено, что прежде нежели приступить къ серьезному нападенію, онъ долженъ пригласить защитниковъ пещеры къ добровольной сдачѣ. Войско раздѣлилось и съ двухъ сторонъ приближалось къ пещерѣ; Ричардъ Джонсъ остановился на платформѣ непосредственно надъ осажденными, a Гирамъ Долитль, считавшій такую близость къ нимъ опасною, пошелъ съ Билли Кирби по горѣ, пока могъ найти за деревомъ убѣжище въ безопасномъ разстояніи отъ укрѣпленія. Солдаты тоже попрятались, чтобы скрыться отъ пуль Кожанаго-Чулка, и такимъ образомъ два единственные противника, представлявшіеся глазамъ осажденныхъ, были капитанъ Голлистеръ съ одной и Билли Кирби съ другой стороны. Старый ветеранъ стоялъ на первомъ планѣ съ поднятымъ мечемъ, и смѣло смотрѣлъ на непріятеля, между тѣмъ какъ Билли Кирби подвигался впередъ совершенно спокойно, руки въ карманахъ и съ топоромъ подъ мышкой. До сихъ поръ между противными сторонами не было произнесено ни словечка. Осажденные собрали кучу обгорѣлыхъ деревъ и сучьевъ и образовали изъ нихъ родъ вала, въ которомъ предъ входомъ сдѣлано было небольшое круглое отверстіе. Такъ какъ грунтъ во всѣ направленія былъ крутъ, отлогъ и скользокъ, и съ одной стороны за валомъ стоялъ Веньяминъ, a съ другой Натти, то такія мѣры для защиты имѣли немаловажное значеніе, такъ какъ и безъ того передняя сторона была достаточно защищена трудно-доступнымъ своимъ положеніемъ.

Кирби, между тѣмъ, слѣдовалъ даннымъ ему приказаніямъ и карабкался спокойно наверхъ, какъ будто идя на обыкновенную свою работу. Когда онъ приблизился на разстояніе ста футовъ отъ укрѣпленія, то увидалъ длинное ружье Кожанаго-Чулка и услыхалъ слова его:

– Назадъ, Билли, назадъ! Я не хотѣлъ бы дѣлать вамъ вреда; но если одинъ изъ васъ ступитъ еще шагъ, то польется кровь.

– Ахъ, старина, равнодушно возразилъ Билли; не будьте такъ упрямы, и послушайте, что хотятъ вамъ сказать. Все это дѣло не касается меня, и я хочу только смотрѣть, чтобы все шло какъ слѣдуетъ. Гирамъ Долитль, стоящій тамъ за деревомъ, просилъ меня пойти и пригласить васъ повиноваться закону, – вотъ и все.

– Да, да, я вижу этого негодяя, вижу его одежду, съ ожесточеніемъ воскликнулъ Натти. Пусть онъ бережется! Если онъ только покажетъ дюймъ своего тѣла, то почувствуетъ руку и пулю мою, такъ что во всю жизнь не забудетъ. Убирайтесь, Билли, y меня къ вамъ нѣтъ злобы, но вы знаете, какъ я стрѣляю.

– Вы слишкомъ самоувѣренны, – сказалъ Билли, поспѣшно становясь за стволъ сосны, – если надѣетесь попасть въ человѣка сквозь дерево, толщиною въ три фута. Я могу свалить вамъ на голову это дерево чрезъ десять минутъ, и потому совѣтую вамъ быть повѣжливѣе. Я не хочу ничего, кромѣ справедливости.

Черты лица Кожанаго-Чулка подернулись облакомъ, и видно было, что онъ принималъ все дѣло весьма серьезно, хотя въ то же время казалось очевиднымъ, что онъ неохотно пролилъ бы человѣческую кровь.

– Билли, отвѣчалъ онъ, я знаю, что вы можете свалить это дерево и сдержать свое слово, но если при этой работѣ вы покажете свою руку, то придется лечить кость и останавливать кровь. Если вы ничего болѣе не желаете какъ войти въ пещеру, то подождите часа два, и входъ не будетъ вамъ воспрещенъ, но теперь это невозможно! Если вы теперь захотите войти, то будетъ смерть.

Безстрашно выступилъ при этихъ словахъ Билли изъ-за дерева и сказалъ:

– Это благородно сказано, и что честно, то должно быть и справедливо. Онъ требуетъ, чтобы вы подождали еще два часа, и въ этомъ нѣтъ ничего неподходящаго.

Отсрочка эта однако не согласовалась съ нетерпѣніемъ шерифа.

– Я приказываю вамъ, Натаніель Бумпо, закричалъ онъ, – подчиниться закону, a вамъ, господа, приказываю содѣйствовать мнѣ въ исполненіи моихъ обязанностей. Веньяминъ Пенгильямъ, сдавайтесь!

– Сдайтесь, Веньяминъ! прорычалъ также капитанъ Голлистеръ; сдайтесь, или не ждите никакой пощады.

– Къ чорту съ вашей пощадой! возразилъ Веньяминъ. Подойдите, если смѣете.

– Веньяминъ, сказалъ шерифъ, я вамъ даю еще минуту на размышленіе; подумайте, что вы дѣлаете?

– Господинъ шерифъ! возразилъ Натти, – ваши приглашенія ни къ чему не ведутъ. Я вамъ только говорю, что y насъ въ пещерѣ довольно пороху, чтобы взорвать на воздухъ скалу, на которой вы стоите, и я не пожалѣю своей крыши, если вы насъ не оставите въ покоѣ.

При этой угрозѣ шерифъ такъ поспѣшно отступилъ, что капитанъ Голлистеръ счелъ его быстроту за знакъ къ наступленію и тотчасъ приступилъ къ дѣлу.

– Въ штыки! прокричалъ онъ; впередъ!

Голлистеръ бросился впередъ и направилъ страшный ударъ на Веньямина, который однако отпарировалъ его выстрѣлившимъ въ то же время ружьемъ, и, вскарабкавшись наверхъ, старался удержаться на подъемѣ. Когда это удалось ему, то онъ замахалъ саблею и крикнулъ:

– Побѣда! укрѣпленіе наше! Впередъ! впередъ!

Но голосъ его раздавался напрасно, ибо пока онъ, какъ храбрый предводитель, производилъ нападеніе, весь отрядъ его разсѣялся при выстрѣлѣ Веньямина и неудержимо бросился бѣжать къ деревнѣ.

Натти между тѣмъ наскочилъ на капитана, схватилъ его за грудь и перебросилъ его назадъ изъ своихъ укрѣпленій. Храбрый капитанъ упалъ на спускѣ крутой горы, не могъ удержаться въ своемъ замѣшательствѣ и скатился по всей горѣ внизъ, гдѣ, къ немалому своему удивленію, очутился y ногъ своей дражайшей половины.

Пока онъ подымался медленно и совершенно растерянный, борьба наверху завязалась сильнѣе прежняго. Когда Натти увидѣлъ, что врагъ его, какъ выражался Веньяминъ Пумпъ, отступалъ на всѣхъ парусахъ, онъ снова обратилъ вниманіе свое на прочихъ осаждающихъ. Для Билли было бы легкимъ дѣломъ воспользоваться замѣшательствомъ для овладѣнія укрѣпленіемъ, но такое враждебное дѣйствіе, казалось, не приходило въ голову порубщику, ибо онъ радовался и громко хохоталъ, когда капитанъ совершалъ свое быстрое путешествіе внизъ. Совершенно забывшись въ своей веселости, онъ наконецъ совсѣмъ усѣлся на землю, топалъ ногами отъ внутренняго удовольствія и заливался громкимъ хохотомъ. Это возбудило въ Долитлѣ любопытство, и онъ попытался выйти изъ за дерева, чтобы ближе осмотрѣть подробности сраженія. Онъ сдѣлалъ это осторожно, но не съ должною осмотрительностію, и когда нѣсколько показалась задняя часть его тѣла, то ружье Натти быстро направилось на нее. Лишь только раздался выстрѣлъ, какъ Гирамъ громко вскрикнулъ, прошелъ нѣсколько шаговъ впередъ и, рыча отъ злобы, упалъ на землю, между тѣмъ какъ на одеждѣ его показалась кровь. Натти принявъ всю свою ловкость, нанесъ ему чувствительную, но отнюдь не опасную рану, въ наказаніе за всю его злость.

Крики Долитля до того возбудили мужество остатковъ отряда, что они быстро двинулись впередъ, и Билли имѣлъ уже намѣреніе взлѣзть на валъ, какъ вдругъ совершенно неожиданно появился судья Темпль и положилъ конецъ всей шуткѣ, которая грозила сдѣлаться опасною.

– Тишина и миръ! вскричалъ онъ. – Для чего проливать здѣсь кровь? Развѣ законъ не довольно силенъ, чтобы могъ самъ защищать себя, вмѣсто того, чтобъ вооружались какъ въ военное время.

– Это народное сборище, это… – воскликнулъ шерифъ съ отдаленной скалы.

– Э, что за вздоръ! скажите лучше чортово сборище, перебилъ его судья. – Приказываю мириться.

– Стой! не нужно болѣе кровопролитія! воскликнулъ голосъ съ вершины горы: – Не стрѣляйте; мы сдаемся и дозволяемъ вамъ войти въ пещеру.

Общее удивленіе при такихъ словахъ удержало продолженіе непріязненныхъ дѣйствій. Натти снова зарядившій уже ружье свое, спокойно усѣлся на древесный стволъ, a враги съ нетерпѣніемъ ожидали исхода этихъ обстоятельствъ. Эдвардсъ и нѣмецкій маіоръ Гартманъ сбѣжали съ горы внизъ, вошли въ пещеру, вернулись спустя нѣсколько минутъ и вынесли на простомъ, покрытомъ оленьей кожей, стулѣ, старца, котораго они заботливо и почтительно спустили на землю среди всего собранія. Голова его покрыта была мягкими серебристыми локонами, одежда состояла изъ богатой, хотя и нѣсколько поношенной матеріи, a ноги обуты были въ столь прекрасные мокассины, какіе только можетъ сдѣлать искусная рука индѣйца. Черты его были серьезны и полны достоинства, но лишенные выраженія глаза его показывали, что умъ его ослабѣлъ и сдѣлался отъ старости дѣтскимъ.

Натти сталъ за стуломъ достойнаго старца, a маіоръ Гартманъ около него. Эдвардсъ заключилъ старца въ свои объятія.

– Кто этотъ человѣкъ? спросилъ Мармадукъ Темпль, пока старецъ смотрѣлъ вокругъ безсмысленными глазами.

– Этотъ человѣкъ, сказалъ Эдвардсъ, котораго вы теперь видите слабымъ и немощнымъ, былъ одно время вѣрнымъ слугою короля и столь безстрашнымъ воиномъ, что жители страны дали ему прозвище Огнеѣда. Этотъ человѣкъ… этотъ человѣкъ, котораго вы видите предъ собою безъ крова, былъ обладателемъ большихъ богатствъ, и, кромѣ того, законнымъ владѣтелемъ той почвы, на которой мы теперь стоимъ. Онъ былъ отецъ…

– Какъ! прервалъ судья:– это маіоръ Эффингамъ, котораго считали пропавшимъ?

– Да, это онъ! возразилъ молодой человѣкъ, смотря на судью своимъ испытующимъ взоромъ.

– A вы, вы? продолжалъ съ запинкой судья.

– Я? Я внукъ его.

За этими словами послѣдовало глубокое молчаніе. Наконецъ, судья поднялъ голову, схватилъ руку юноши и, заливаясь слезами, сказалъ съ чувствомъ:

– Оливеръ, я прощаю тебѣ всю рѣзкость твою, все неудовольствіе, но не прощаю тебѣ того, что ты оставлялъ въ нуждѣ этого бѣднаго старца, когда мой домъ и все мое имущество къ его услугамъ.

– Онъ крѣпокъ какъ сталь! воскликнулъ старый маіоръ: – развѣ я не говорилъ тебѣ, что Мармадукъ Темпль не покинетъ друга въ несчастіи.

– Да, сознаюсь, господинъ судья, что маіоръ Гартманъ недавно еще разсказывалъ мнѣ о васъ многое, что поколебало мое о васъ мнѣніе. Онъ старый товарищъ моего дѣда и другъ вашъ, и если все, что онъ говорилъ мнѣ, правда, то отецъ мой и я рѣзко судили о васъ.

– Вы говорите о вашемъ отцѣ! Живъ онъ еще? Я слышалъ, будто онъ понесъ несчастье на своемъ пакетботѣ? возразилъ Мармадукъ.

– Вы слышали правду. Онъ оставилъ меня въ Америкѣ бѣднымъ, чтобы добиться отъ англійскаго правительства за потери свои вознагражденія, которое и получилъ въ Лондонѣ. Послѣ долгаго отсутствія онъ вернулся ко мнѣ и моему дѣду и хотѣлъ взять насъ съ собою въ Вестъ-Индію, гдѣ ему предложено было мѣсто градоначальника.

– A что дальше? живо спросилъ Мармадукъ. Я и тебя считалъ въ несчастіи.

Молодой человѣкъ указалъ на окружавшую толпу и далъ этимъ понять, что не можетъ продолжать въ присутствіи ея. Немедленно пришедшіе зрители отпущены были судьею, a Ричарда онъ попросилъ тотчасъ прислать наверхъ экипажъ. Затѣмъ Мармадукъ снова обратился къ Эдвардсу и спросилъ:

– Не лучше ли было бы, сынъ мой, унести твоего дѣда съ открытаго воздуха, пока пріѣдетъ карета?

– О, нѣтъ, возразилъ молодой человѣкъ, онъ привыкъ къ свѣжему воздуху и потому я не знаю, могу ли и долженъ ли я дозволить, чтобъ онъ отправился въ домъ вашъ.

– Суди объ этомъ по собственному усмотрѣнію, сказалъ Темпль. – Какъ тебѣ извѣстно, отецъ твой былъ другомъ моей юности и довѣрилъ мнѣ свое имущество. Онъ имѣлъ ко мнѣ столько довѣрія, что и не принялъ отъ меня расписки. Слыхалъ ты объ этомъ?

– Да слышалъ, отвѣчалъ Эдвардсъ или, скорѣе, Эдвардсъ Эффингамъ, какъ слѣдуетъ называть его съ этихъ поръ.

– Хорошо, продолжалъ Мармадукъ. – Отецъ твой и я имѣли различные взгляды на тогдашнее положеніе Америки. Если побѣда оставалась за американцами, то никто ничего не зналъ о своей будущности, и я имѣлъ случай оправдать довѣріе твоего отца; если напротивъ англичане оставались господами въ странѣ, то не могло представиться затрудненій возвратить имущество такому храброму и вѣрному подданному, какъ маіоръ Эффингамъ. Понимаешь?

– Конечно, но что же далѣе? отвѣчалъ молодой человѣкъ съ остаткомъ недовѣрія.

– Благопріятный для американцевъ исходъ борьбы извѣстенъ всѣмъ. Отецъ твой долженъ былъ бѣжать, и всѣ помѣстья его сдѣлались собственностію государства. Я купилъ ихъ, но только съ намѣреніемъ сохранять ихъ для законнаго владѣтеля. Тебѣ не можетъ быть безъизвѣстно, что непосредственно послѣ войны я посылалъ отцу твоему большія суммы денегъ?

– Да, вы дѣлали это, пока…

– Пока письма мои не стали возвращаться нераспечатанными. Отецъ твой счелъ меня обманщикомъ и поступилъ необдуманно и слишкомъ торопливо. Быть можетъ, была и моя вина; но, конечно, для меня послужило горькимъ испытаніемъ, что человѣкъ, котораго я любилъ болѣе всего на свѣтѣ, думалъ обо мнѣ дурно въ теченіе семи лѣтъ, единственно чтобъ оставить мнѣ возможность честнаго возврата всего въ извѣстное время. Еслибъ, впрочемъ, отецъ твой прочиталъ мои послѣднія письма, то онъ довольно рано узналъ бы всю правду. Тѣмъ не менѣе, онъ умеръ раньше, чѣмъ узналъ все, ибо я послалъ въ Англію нарочнаго, который долженъ былъ объяснить ему настоящее положеніе дѣлъ. Онъ умеръ моимъ другомъ, a я считалъ тебя также въ несчастіи. Еслибъ онъ прожилъ еще немного, то я передалъ бы ему всѣ помѣстья, считавшіяся моими. Ранѣе я не смѣлъ этого сдѣлать, ибо американское правительство воспротивилось бы тому.

– A почему?

– Потому, что отецъ твой былъ извѣстенъ какъ приверженецъ англичанъ. Этого основанія было достаточно, чтобъ разстроить всякіе подобные планы. Но что же было съ тобой послѣ смерти твоего отца?

– Я съ дѣдомъ отправился сюда, чтобы, по крайней мѣрѣ, жить вблизи тѣхъ земель, которые могъ считать своими. Въ первый же день моего прибытія я познакомился съ Кожанымъ-Чулкомъ, который одно время сражался подъ знаменами моего дѣда; я сообщилъ ему мое затруднительное положеніе и принятъ былъ въ его хижину. Имущества y меня не было; a чтобъ поддержать жизнь моего дѣда, я купилъ на послѣднія деньги ружье, сдѣлалъ себѣ грубую одежду и, подъ руководствомъ Натти, сдѣлался охотникомъ. Остальное вы знаете.

– Но зачѣмъ же ты откровенно не сказалъ мнѣ всего? спросилъ Мармадукъ съ упрекомъ:– Я съ радостію принялъ бы тебя и передалъ бы тебѣ доходы всего помѣстья.

– Я имѣлъ къ вамъ слишкомъ много недовѣрія и приписывалъ вамъ дурныя намѣренія, возразилъ Эдуардъ. – При томъ же y меня было слишкомъ много гордости, чтобъ обнаружить наше несчастіе.

Разговоръ продолжался до тѣхъ поръ, пока пріѣхала заказанная карета. Въ это время нерасположеніе Эдвардса къ судьѣ уже значительно ослабѣло, и онъ не могъ ничего возразить противъ того, чтобъ дѣдъ его перевезенъ былъ въ домъ Темпля. Слабый старикъ безъ сопротивленія позволилъ дѣлать съ собою все и остальные послѣдовали за нимъ въ господскій домъ, гдѣ Натти занялъ мѣсто возлѣ него, пока Эдвардсъ послѣдовалъ за судьей въ его рабочую комнату, гдѣ послѣдній окончательно убѣдилъ его въ своей невинности, давъ ему прочитать свое завѣщаніе. Оно ясно, положительно и твердо упоминало о его связи съ полковникомъ Эффингамомъ, отцомъ Эдвардса, излагало сущность этой связи и обстоятельства, раздѣлившія обоихъ друзей. Потомъ означены были подробно тѣ суммы, которыя Эффингамъ довѣрилъ своему другу, и наконецъ была статья, опредѣлявшая равный раздѣлъ всего оставленнаго. Одна часть по смерти судьи должна была перейти къ его дочери, a другая къ Эдвардсу и его потомкамъ. Пока молодой человѣкъ читалъ это несомнѣнное доказательство честности Мармадука и глаза его наполнились слезами, омраченный взглядъ его все еще смотрѣлъ на бумагу, когда нѣжный голосъ спросилъ его:

– Вы все еще сомнѣваетесь въ насъ, господинъ Эдвардсъ?

– Въ васъ, Елиза, я никогда не сомнѣвался, отвѣчалъ онъ, подымаясь и съ чувствомъ взявъ за руку молодую дѣвушку. – Вѣра моя въ васъ не колебалась ни одной минуты. Я убѣжденъ, что вы не знаете ничего о моихъ правахъ.

– A отецъ мой?

– Богъ да благословитъ его! Да проститъ онъ мнѣ мое оскорбительное и безосновательное недовѣріе.

Сердечное объятіе судьи убѣдило молодаго человѣка, что ему простили то, что онъ сдѣлалъ по ошибкѣ, и всѣ, вполнѣ счастливые, вернулись къ старому, сѣдому дѣду Эффингаму.