Текст книги "Бумажный грааль"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Мистер Беннет протянул ему губку с плиты.

– Мальчик не видит связи, – сказал он. – Не понимает, при чем тут числа. Ты так кипятишься, что твои объяснения гроша ломаного не стоят.

– Но я ведь прав? Да? Прав?

– Абсолютно. Тут все дело в методе, в порядке.

– Как и во всем на свете, – сказал дядюшка Рой.

– Возьмем, к примеру, клейщиков. Какой у них девиз? «Никаких правил». И все. Просто и ясно. Посмотри, как они носят два разных ботинка, никогда не приезжают в город два раза одной и той же дорогой. И позволь мне сказать кое-что, чему ты просто не поверишь. Что происходит, когда приходит какой-нибудь старейшина, святой человек клейщиков?

Говард пожал плечами.

– Мир летит вверх тормашками.

– Истинная правда, – подтвердил дядюшка Рой. – Рамки расползаются. Аквариумы подтекают. Даже улицы уже не сходятся под прямым углом. Жуткое дело! Лучше поверь мне на слово.

– Анархия чистой воды, хаос окружает их, как магнитное поле. – Дядюшка Рой откинулся на спинку стула и скосил глаза на Говарда. – Энергия стихий.

– Но что такое анархия, – осторожно спросил мистер Беннет, – если ее свести до учебника с правилами?

– Если ее упорядочить? – добавил дядюшка Рой. Они подождали, вынуждая Говарда ответить.

– Ну, – решился он наконец, – думаю, это будет уже не анархия.

– Дай ему пирожок, – сказал дядюшка Рой. – Но это еще далеко не все. Помнишь, что Беннет говорил про числа?

Говард снова кивнул.

Мистер Беннет подался на стуле вперед и понизил голос:

– Твой самоанский дядюшка хочет сказать, что и в хаосе есть свой порядок.

– Если хочешь, «Путь», – добавил дядюшка Рой.

– «Танец».

– И рисунок Хокусаи?.. – начал было Говард, но дядя, подняв руку, его остановил. Покачав головой, он большим пальцем ткнул за окно, туда, где миссис Лейми опять возилась с розами. Она как будто склонила голову набок, точно прислушивалась к голосам в ветре.

– Мы не как остальные. – Дядюшка Рой мотнул головой, указывая на улицу. – Мы королевская рать, правда? Разве не так я тебе говорил? Круг нарушен. Нужно восстановить его прежде, чем они его взломают. Нужно восстановить порядок.

– И возляжет лев с агнцем, – сказал с нотой некой завершенности мистер Беннет.

– Мы об алхимии тут говорим, – продолжал дядюшка Рой, явно разгорячившись и исполнясь проповеднического пыла. – Есть одна шайка, всякие там горноласки и лейми, которые, дай им волю, превратили бы свинец в золото, лишь бы набить им карманы, или еще чего похуже сотворили бы. И есть другая шайка…

– Мы, – вставил мистер Беннет.

– …кому плевать на металлургию. Для них главное – вытащить наш несчастный мир из свинцового века, в который он провалился, куда получше, на солнышко, если ты понимаешь, о чем я.

– А он не провалится снова? – спросил Говард. Ясно одно: дядя и мистер Беннет, хотя и ударились в мифологию, смертельно серьезны: им сейчас не до абстракций и банальностей.

В этом нет никаких сомнений. Они стремились к некой цели, которая стояла у них перед глазами, как стены Эльдорадо, встававшего в сочных травах над морем. Дядюшка Рой пожал плечами:

– Конечно, провалится. И Шалтай-Болтай упадет. Но к саду ведет скрюченная дорожка и скрыта она за туманом. Ясно видит ее лишь тот, кто идет по ней.

– Вот именно, – подтвердил мистер Беннет. – И ваш малый действительно ведь упадет со стены. Такова его природа, и да благословит его Господь. А тогда какой-нибудь старый чертов дуралей постарается собрать его снова, и да благословит его Господь.

Дядюшка Рой глянул на него внимательно:

– Кого это ты называешь старым чертовым дуралеем, старый чертов дуралей? – потом повернулся к Говарду: – Но правду сказать, в нашем деле выбора нет, во всяком случае, для таких, как ты. Это первостепенно, так? Это дело наличия выбора и его отсутствия. У тебя или он есть, или нет. Противоречиво, скажешь? Да и ладно. Смысл – он тоже бессмыслица, смотря с какой стороны подойти, и наоборот тоже верно. Ты ведь это понимаешь, правда? Я сразу просек, как только тебя увидел. Вот малый, который свое дело сделает. Вот что я себе сказал. У него есть инстинкт. Как у лосося. Вот почему он приехал на север. Забудь про чертов музей. Тебя здесь избавление ждет. Открой треклятую банку с клеем и начни соображать, как заново собрать осколки. Чужая шайка уже взялась за молотки и клещи. Только раствором они скрепляют темную башню, кладут кирпич за кирпичом, и, Богом клянусь, наше дело ее обрушить!

– Гром и молния! – воскликнул мистер Беннет, ударяя кружкой о стол.

– Огонь и сера, – согласился дядюшка Рой. Потом заложил большие пальцы за подтяжки, и вид у него стал совсем как у самого Шалтай-Болтая, который свое уже сказал.

– Почти полдень. – Мистер Беннет внезапно встал и раздавил сигарету в своей пустой чашке. – У тебя парики для трупов есть?

– В грузовике у племянника, – ответил дядюшка Рой и подмигнул Говарду. – Не бери в голову, мой мальчик. И близко к сердцу не принимай. Своди Сильвию куда-нибудь. Вот. – Вытащив из кармана штанов старую помятую десятку, он протянул ее Говарду. – Выпей за мой счет. Жизнь продолжается и во время битвы. Иначе к чему битва?

– Ну, правда… – Говард попытался придумать, как отказаться от десятки. Купюра – явно последнее, что осталось от продажи продуктовых талонов из-под полы.

Дядюшка Рой нахмурился.

– Бери. Разве вот сейчас я не говорил тебе о том, как махнуть в Рино? Тут не все чушь, знаешь ли. Сейчас не время для сомнений. Песок утекает. Король получил увечье, но мы его вылечим или горы свернем, пытаясь это сделать. Выпей за счет своего старого бедного дяди.

Кивнув, Говард встал.

– Ладно, спасибо. – Он запихнул десятку в карман. – Тогда я вас нагоню.

Все трое вышли, и мистер Беннет запер дверь. Они забрали из трейлера Говарда парики, и дядюшка Рой с мистером Беннетом угромыхали прочь на грузовой платформе. Говард посмотрел, как они сворачивают за угол к шоссе, и перешел через улицу к садику, в котором сидела у себя на веранде миссис Лейми.

12

Согнувшись в кресле-качалке, миссис Лейми смешивала какое-то снадобье в керамической миске, стоявшей на полу у ее ног. Вероятно, какое-то удобрение – рыбная эмульсия, судя по запаху. Она подняла глаза на Говарда, когда он уже шел по выложенной плитами дорожке между розовых кустов.

– Здравствуйте, – сказала она, вставая и вытирая о передник правую руку. Потом протянула ему, чтобы он мог пожать. На лице у нее было то же кислое выражение, но сейчас это лицо не было перекошено от ярости, возможно, потому, что никакие резиновые летучие мыши ей не угрожали.

– Боюсь, вчера я произвела на вас несколько неприятное впечатление, – сказала она, если не извиняясь, то с тенью сожаления и как бы признавая, что доля вины лежит и на ней.

– Неловкая ситуация.

– Все равно мне не следовало так выходить из себя. Но мистер Бартон способен рассердить любого. – С мимолетной недоуменной улыбкой она покачала головой. – Думаю, ответственным – в финансовом отношении – его не назовешь.

С этим Говард не мог бы поспорить, хотя ему не понравилось выражение «ответственный в финансовом отношении», потому что обычно оно ровным счетом ничего не значило, а напротив, все опускало. Однако его заинтриговало то, что миссис Лейми, по всей видимости, на свой лад извиняется, пытается помириться. Сейчас она возится в саду, ведет себя, как нормальный человек. Очевидно, обнаружила, что Говардов чек будет оплачен.

– Собираетесь подложить удобрений? – спросил Говард. – А для чего эти ржавые гвозди?

– Для гортензий. Вы тоже разводите цветы?

– Да нет. Несколько помидоров в кадках, комнатные растения, вот, пожалуй, и все.

– А… Если закопать ржавые гвозди у корней гортензии, вместо обычных розовых цветков получатся голубые. Это из-за железа, которое в них попадет. А выглядит, как настоящая магия, правда? Цвет роз тоже можно изменить, хотя это труднее. Работа грязная, но можно добиться любопытных результатов. Я, можно сказать, садовод-любитель и сама эту смесь составила.

Она указала на миску у себя под ногами. Теперь, стоя рядом с миской, Говард увидел, что там совсем не рыбная эмульсия. Миска была полна густой красной жидкости.

– Не кривитесь, если я скажу, что это кровь, – сказала миссис Лейми, изобразив на лице обиду. – Любая кровь сойдет, но от рыб лучше всего. И при этом великолепное удобрение. И достать просто – на консервном заводе. Я поливаю ею землю вокруг белых роз. Но для полного эффекта нужно хорошенько промочить корни, и потом еще много раз поливать. Цветками сафлора я превращаю белые маргаритки в желтые. В прошлом году я даже вырастила черную орхидею.

– Черную орхидею? – удивился Говард. – Как?

– Чернила каракатицы и жженая древесина. – Она покивала ему с таким видом, будто это расхожая истина. – Цвета, разумеется, неестественные. Но в том-то и прелесть. Посмотрите. – Она отвела его через пожухлый газон туда, где под стеной дома приютилась заросль розовых первоцветов. Стояли они огромные и странные, и у цветков был диковатый оттенок, будто из-под земли вылезли сгустки плоти. В воздухе над ними витал запах тухлятины, словно под домом было закопано мертвое животное. – Вот какой эффект дают кровь и ржавчина, – сказала она, – и еще несколько ингредиентов, которые я от вас утаю.

– Поразительно, – откликнулся Говард. На ум ему не шло никакое другое слово, разве что, может быть, «патологично» или «гнусно» или еще какое-нибудь выражение из дешевого романа ужасов. Тяжелые цветы действительно наводили на мысль о человеческой плоти и о чем-то мистическом, и это впечатление только усиливала сеть тонких синеватых венок, бегущих внутри лепестков, что неприятно напомнило Говарду кровеносные сосуды или, еще хуже, татуировки. Ему пришли на ум «ведьмины» грибы, которые собирал дядюшка Рой вокруг домика Грэхема, и перед мысленным взором предстала жутковатая картинка: миссис Лейми засевает спорами грибов океанский ветер, смотрит, как он несет их на север через улицу и дальше в лес.

– Мне говорили, вы куратор в музее.

– Ну, – внезапно насторожился Говард, – можно сказать и так. Я не совсем куратор. Это небольшой музей естественной истории, который иногда устраивает художественные выставки. Я даже не уверен, вернусь ли я туда. Мне здесь нравится.

– Правда? Я так счастлива это слышать. Я боялась, что испортила вам впечатление. Вы только-только приехали, а я не сумела сдержаться. Мне с тех самых пор хотелось извиниться.

– Не стоит, – сказал Говард, возвращаясь к веранде. Он вдруг перестал ей верить. Почему-то он отказывался доверять внезапным переменам характера, а еще с их вчерашней стычки у дома дядюшки Роя эта дама явно пришла к какому-то выводу. Кажется, она решила, что он важная птица, и сейчас он недоумевал, с чего бы.

Тут Говард впервые заметил набивной рисунок, отпечатанный на ее кимоно: маленькие квадратики электронных плат и размотавшиеся катушки-змеевики, блоки компьютерных схем и радиодиаграмм и какие-то жуки-роботы. Все сильно стилизованно и трудноразличимо, но фигурки почему-то казались анатомичными – ошметки и куски внутренних органов, превращенных в арматуру или в очень схематичную компьютерную графику. Он был уверен, что знает, кто нарисовал шаблон для ткани.

Внезапно Говард сообразил, что если хочет поймать Сильвию до ленча, ему нужно спешить. Как бы случайно бросив взгляд на часы, он изобразил удивление.

– Кажется, мне пора бежать, – сказал он.

– Так скоро? А я надеялась показать вам мою коллекцию миниатюр. К нам в город редко когда приезжают специалисты.

– Как-нибудь в другой раз, – улыбнулся Говард.

– Хорошо. А кстати! У меня сложился небольшой… кружок, думаю, так его можно назвать. Салон. Мы встречаемся по вторникам вечером. Вы удивитесь, увидев, сколько тут в округе живет художников и писателей. И нередко люди приезжают к нам из Сан-Франциско или еще дальше с юга, лишь бы попасть в мой салон. Я для них, можно сказать, королева-мать: их самый ревностный защитник и критик в одном лице. Они и есть моя настоящая коллекция миниатюр. У всех огромный потенциал, они – как семена, которым нужно лишь немного воды и почвы. Почему бы вам не заглянуть к нам? Беседы у нас самые возбуждающие дух.

– Но я же не художник, – сказал Говард. – Просто вожусь с тем, что создали другие… Или пытаюсь с ученым видом об этом говорить.

– Ученые беседы у нас не обязательны так же, как не обязателен смокинг. Скажем, в шесть.

– Разумеется, я постараюсь. Уверен, мистер Горноласка член этого кружка.

В ответ она рассмеялась – хихикая и жеманно махая на него рукой, будто он сказал нечто почти непристойное.

– Никто не зовет его мистер Горноласка, ну только я, быть может. Просто Горноласка. Он у нас слишком уязвимый. Выходит, вы знакомы?

– Немного. Он как будто интересный тип.

– Только несколько самонадеян. Пусть это вас не тревожит. На вид он лощеный и жесткий, но в душе просто кошечка, которая возомнила себя пантерой. Я умею держать его на коротком поводке, но сомневаюсь, что кто-то другой на это способен. Правду сказать, он гений, человек многих талантов. Однако, боюсь, ужасный декадент. – Она подмигнула Говарду. – Я очень рада, что мы вот так поболтали. Вы будете желанным дополнением к моему маленькому кружку. Вы сами не заметите, как станете одним из нас. И надеюсь, вы не держите на меня зла за мое вчерашнее постыдное поведение.

– Вовсе нет.

Она постояла еще с минуту, внимательно его рассматривая, и Говард внезапно сконфузился, как будто от него ожидается нечто большее.

– Знаете, – сказала она, – вы мне кое-кого напоминаете. Человека, которого я знала когда-то. Давным-давно.

– Правда? – переспросил Говард. – Наверное, у меня заурядное лицо.

– Напротив, оно у вас… примечательное. – На мгновение на лице миссис Лейми предательски проступили глубочайшие тоска и сожаление, и Говарду вдруг пришло в голову, что, как ни печально, это были единственные искренние чувства, какие она – нечаянно – выказала за все время разговора. Все остальное было напускным. Даже садоводческий пыл казался фальшивым, почти маразматическим. А вот это фальшивым не было, тут даже дядюшка Рой согласился бы.

Она вдруг улыбнулась, усилием воли разгоняя тоску, и сказала:

– Итак – во вторник в шесть.

– Во вторник в шесть.

Она протянула ему руку – с расслабленной кистью и ладонью вниз, точно ожидала, что Говард галантно ее поцелует, но он ограничился коротким рукопожатием и поспешил через улицу, где сел в свой грузовичок и повернул ключ в замке зажигания, давая мотору поработать минуту вхолостую. От последних фраз миссис Лейми ему стало не по себе, и хотя ему не хотелось сводить дружбу с «маленьким кружком», казалось, будто он дал ей торжественное обещание, поэтому Говард решил, что во вторник придется нанести ей визит. Не обязательно сидеть с ними долго, зато это даст ему возможность пошпионить для дядюшка Роя.

Вот только теперь миссис Лейми представлялась таинственной и зловещей, и Говард даже готов был поверить, что она и ее салон и есть тот самый «враг», о котором говорил за завтраком дядюшка Рой. Дядя вечно преувеличивает и сыплет безумными метафорам, а при такой манере поспешные выводы становились опасными.

Пока он сидел в машине, и никто ни в чем его не убеждал, все вдруг представилось ему просто. У таинственных заговоров северного побережья есть логичное и приземленное объяснение: алчность, скорее всего, или старые обиды, которые слишком уж долго лелеют в своей глуши и изоляции эксцентрики.

Тут он вспомнил про капище в лесу и хижину, в которой прячется старый Грэхем, про то, что его собственный грузовичок обыскали, и про разговор о попытке сжечь дом Беннета. Уже через минуту он признался себе, что пока еще ровным счетом ничего не знает. Чтобы не усугублять ситуацию, он, отъезжая, помахал из окна миссис Лейми, которая сидела теперь на корточках над гортензией и закапывала у корней ржавые гвозди. Шалтай-Болтай на крыше Беннета тоже помахал – словно саркастически его передразнивал.

Когда они тряслись по просеке к дому Грэхема, было едва за полдень. Сильвия закрыла на два часа магазинчик и послала Говарда за начинкой для сандвичей, чтобы привезти бедному Джиммерсу пристойный ленч. Теперь на заднем сиденье грузовичка лежала корзинка со всякими разносолами и напитками. Говард намеревался вынудить Джиммерса поговорить начистоту: или рисунка Хокусаи у Джиммерса нет, или он у него есть, а если есть, ему придется обсудить права на этот рисунок Говарда. В конце концов, Джиммерс волен отказаться передать его музею, и тут Говард ничего не может поделать. По закону имуществом Грэхема нельзя распоряжаться бог знает сколько с момента его смерти – вот только он не мертв, и на каком основании Джиммерс прибрал к рукам вещи старика? Хотя он-то, без сомнения, думает, что, напротив, их охраняет, а этим нельзя не восхищаться. Говард все прокручивал и прокручивал это в голове, споря с воображаемым мистером Джиммерсом по каждому пункту.

Стоило Говарду выйти из машины, как тут же ветер с океана пробрал его до костей. Полуденное солнце, зависшее в небе холодным оранжевым шаром, совсем не давало тепла.

Мистера Джиммерса они увидели у обрыва: он рыхлил тяпкой огородик, укрытый от ветра длинным навесом из рифленых квадратов стеклопластика. Сильвия с Говардом подошли к нему почти вплотную, прежде чем он их заметил и выпрямился, опираясь на тяпку на длинной рукояти. Одет он был во все тот же потертый твидовый пиджак, но теперь на ногах у него были тяжелые резиновые сапоги.

В отдалении виднелся жестяной гараж, запертый и таинственный. Говард намеренно избегал на него смотреть, чтобы не возбуждать подозрений. Над ними в стене дома, выходящей на луг, темнела дверь, которая никуда не вела, и вдоль стены к ней на две трети поднималась осыпающаяся каменная лестница.

– Листовая свекла, – кивнул мистер Джиммерс на проклюнувшуюся из земли скудную с виду зелень.

– Вкусная, а? – спросил Говард.

– На самом деле – хуже некуда, зато ее легко выращивать, надо только хорошенько укрывать от ветра, не то он живо ее прибьет. Но солнца не хватает, поэтому нужно сажать много, если хочешь собрать достаточно на еду. Видели бы вы огород в былые времена, пока мистер Грэхем еще был в силах! – Джиммерс печально покачал головой и перерубил острием тяпки сорняк. – А теперь осталось только несколько грядок свеклы. Просто позор. Впрочем, на диете из зелени можно поддерживать крепкое здоровье. Если есть побольше яиц, то организм получает весь набор питательных веществ. «Постум» делают исключительно из растительных материалов. Вы это знаете?

– Правда? – переспросил Говард. – Из растительных материалов?

– Из пшеницы в основном.

– Кстати о еде, – сказала Сильвия. – Мы вот корзинку для пикника с собой привезли.

Бросив тяпку, мистер Джиммерс направился к дому, потирая руки, словно питался исключительно «Постумом» и листовой свеклой.

– Я только скатерть постелю, – сказал он, стаскивая на крыльце сапоги. Сильвия сбросила туфли, и Говард тоже снял ботинки, запоздало сообразив, что в носках у него дыры на пальцах. Может, из-за них он будет выглядеть более беззащитным, подумал он, – недурной тактический ход. Однако забот не оберешься – опять ноги промерзнут.

Про рисунок он заговорил, лишь когда они сели за стол. Неловко, делая вид, будто эта тема не слишком его интересует, он сказал:

– Да, кстати, рисунок Хокусаи, мистер Джиммерс.

– Тот рисунок на рисовой бумаге? – переспросил мистер Джиммерс.

– Верно.

– Чертовская редкость, знаете ли.

– Знаю. Поэтому я им и интересуюсь.

– Я хотел сказать, что гравюр Хокусаи пруд пруди, но предварительных эскизов, особенно из Мангквы, днем с огнем не сыщешь. А артефакты с такой историей, надо думать, встречаются еще реже.

– Говард хочет знать, – напрямую спросила Сильвия, – сохранился ли у вас этот рисунок, мистер Джиммерс, и готовы ли вы его предоставить?

Джиммерс широко улыбнулся и, глянув на Сильвию, поднял бровь.

– Съешь еще кусочек этого чудесного сыра, дорогая, —: сказал он. – Положение у меня, разумеется, рискованное. Мистера Грэхема ведь так и не нашли, правда? Кто может утверждать, что он мертв? Конечно, его считают мертвым, но отсутствие тела осложняет передачу его имущества. – Он подмигнул Сильвии. – А без железной уверенности, что он мертв, как я могу раздавать его вещи? Не важно, какие бы – возможно, подложные – письма мне ни привозили. – Он поднял руку, останавливая возражения Говарда. – В мире полно ужасных людей, которые были бы вне себя от счастья, что одурачили мистера Джиммерса и прибрали к рукам этот диковинный… эээ… рисунок, как вы его называете. Почему вы решили, что это Хокусаи?

– А разве нет? – спросил Говард.

– Конечно, нет. Поняли в чем проблема, правда? Вы ведь в потемках бродите, так? Понятия не имеете, чего хотите. Знаете только, что хотите. Но есть ли у вас основания? Вот в чем вопрос?

– Выходит, письмо, подписанное Грэхемом, для вас ничего не значит?

– Напротив, мой мальчик. Значит – и очень многое. Оно означает, что вы вполне можете быть тем самым человеком, который сейчас или в самом ближайшем будущем станет обладателем ценного предмета, который мы обсуждаем. Но в данный момент вы не тот человек. Желаемое – не обязательно действительное, но вполне может им стать. Я ясно выразился? – Мистер Джиммерс с довольным видом откусил от сандвича краешек, словно мог насытиться и парой крошек. – Жаль, что не могу предложить вам ничего на десерт, – с сожалением сказал он. – У меня где-то был целый пакет шандровых леденцов. Но никак не вспомню где. Уже почти год его не видел. Изготовлены из дикого шандра ребятами с «Солнечной ягоды».

– Все в порядке, не надо, – поспешил сказать Говард.

– Не в порядке, не все. Я стал настоящей Матушкой Хаббард[9]9
  Персонаж детской песенки, которой нечем было накормить своего пса.


[Закрыть]

Гостям предложить нечего. Но вы ведь первые, кто в последние годы ко мне приехал. Обещаю, в следующий раз припасу что-нибудь вкусненькое. Я пристрастился к сандвичам: консервированные спагетти на белом хлебе высшего сорта. Никаких изысков: просто хлеб, маргарин и спагетти – консервированные спагетти. Не важно, по сути, какой марки.

Вот так тема рисунка всплыла и снова канула всего за минуту, погребенная под сандвичем со спагетти мистера Джиммерса. Он почти пообещал что-то, но Говард не мог понять – что. Что он такое сказал? Говард вполне может быть «тем человеком» – будто мистер Джиммерс ждал не просто кого-то c письмом на право получения, а кого-то, кто знал бы разгадку, или саму загадку, или какой-то пароль.

– Так вот о рисунке, – сказал Говард. – Ваши колебания мне понятны, и мне очень неприятно вам надоедать. Проблема в том, что мне не хотелось бы на вас давить, но у меня есть письмо от мистера Грэхема, которое я считают абсолютно подлинным, и…

– В этом я не сомневаюсь, – прервал его мистер Джиммерс. – Абсолютно подлинное. Можно мне еще раз на него взглянуть?

– Конечно. – Вынув из куртки письмо, Говард отдал его Джиммерсу.

Мистер Джиммерс какое-то время поизучал письмо, кивая и прищуриваясь, а потом резко разорвал на клочки, которые бросил через плечо.

– Подождите! – вскочил со стула Говард. Но было уже поздно: на полу белели обрывки. Он снова сел, не в силах закрыть рот от изумления. Сильвия едва заметно улыбалась, будто считала все происходящее забавным, но не решалась рассмеяться вслух.

– Теперь у вас на один листок бумаги меньше, а значит, меньше и забот, – сказал мистер Джиммерс. – Избегайте фокусировать вашу энергию на мусоре. Для вас бумажка никакой ценности не представляла. Письмо должно было лишь вызвать вас сюда, вот и все. Это дело не для музея. Тут нечто большее. Вам не нужно письмо на право получения, как вы выражаетесь. Вы всем надоели со своим письмом на право получения. Всех от него тошнит. Помните Священное Писание? «Все откроется, когда придет полнота времени». – Тут он снова поднял руку, словно чтобы помешать Говарду ответить. – Понимаете, «когда придет полнота времени»? – Коснувшись салфеткой губ, он продолжил: – Идемте. Я покажу вам кое-что примечательное, и это кое-что принесет вам безмерное облегчение. – Теперь он подмигнул Говарду, точно собирался открыть своим гостям какой-то секрет, и Говард с Сильвией направились вслед за ним в гостиную с камином, огонь в котором, хотя и был разожжен, умирал на горке углей. Бросив в камин пригоршню бурых пихтовых иголок, Джиммерс подул на них и положил сверху несколько кедровых полешек, которые тут же вспыхнули и стали потрескивать и щелкать, осветив небольшое пространство вокруг очага.

Мистер Джиммерс с минуту постоял, прислушиваясь, подошел на цыпочках сперва к одной двери, потом к другой, вновь прислушался, стоя у каждой из них, после чего, приложив палец к губам, осторожно выдвинул из облицовки камина кирпич, засунул в отверстие руку и достал аккуратно сложенный лист бумаги.

У Говарда перехватило дыхание. Вот он, все там же, в своем тайнике, но уже без футляра. Кивнув Говарду, мистер Джиммерс не дрогнувшей рукой развернул лист.

– Второго такого на всем белом свете нет, – прошептал он. – И никогда не будет.

Сквозь бумагу просвечивали чернильные линии.

– Что скажете? – спросил мистер Джиммерс, держа лист так, что сквозь него светился огонь. Переплетение линий казалось почти копией на ксероксе – тени складок, а вовсе не реальные складки. Работа очень тонкая, рисовая бумага пожелтела от времени и обтрепалась по краям.

– Это, – сказал, указывая на силуэты, мистер Джиммерс, – цветущий посох. А вот эти должны изображать тайные ключи. Вот тот – чаша, вот этот – монета, а этот – дерево у реки. Если дважды сложить лист пополам, что получится? – Он сложил лист дважды. – Разбитое яйцо. А теперь смотрите.

Он снова сложил рисунок: сперва свернул лист, потом свел руки вместе, так что средняя треть исчезла за двумя внешними, затем вывернул в ромб и подогнул верхний угол. Словно по волшебству сломанные части скорлупы вновь стали единым целым, а случайные пятна, линии и тени сложились на восстановленном яйце в лицо. Яйцо сидело на суку дерева у реки, пальцами держало посох, а его тоненькие ручки вытянулись по обе стороны вдоль веток, словно созданьице было распято на дереве.

Будто электрический ток пробежал по телу Говарда, и он с удивлением обнаружил, что Сильвия взяла его за руку, словно чувствовала, как надвигается неминуемо что-то, какое-то откровение. Из-за танцующих язычков пламени за листом фигурки колыхались и подпрыгивали, будто проступали сквозь толщу воды. Мистер Джиммерс отпустил один уголок рисунка, щелкнул пальцами, и огонь в камине, вспыхнув, выбросил длинный язык синеватого пламени, которое пожрало рисунок на рисовой бумаге прямо у него в руках.

С миной крайнего удивления мистер Джиммерс вскрикнул и мелодраматично замахал горящим обрывком, будто он жег ему руку, но никак невозможно его отпустить, а потом резко швырнул на пол и затоптал ногами. Пламя погасло. Не осталось ничего, кроме снежинок гари и пепла, испачкавших серые камни.

– Проклятие, – сказал мистер Джиммерс, мрачно осматривая свои подошвы. – Чертов кедр, вечно от него искр не оберешься.

Говард поймал себя на том, что застыл с открытым ртом. Он собирался закричать, но не успел – все произошло слишком быстро.

– Какая трагедия! – приговаривал мистер Джиммерс. Какая невыносимая утрата!

– Вы шутите, – выдавил Говард. Он вдруг уверился, что мистер Джиммерс их одурачил.

Иначе к чему щелканье пальцами и синее пламя? Он, наверное, бросил в огонь щепотку чего-то, чтобы пламя так взметнулось, убрал рисунок в карман и сжег муляж. Нагнувшись, Говард подобрал кусочек бумаги в окружении черной гари и серого пепла. На нам были завитки бурыми чернилами – легко различимая верхушка цветущего посоха. Значит, Джиммерс сжег копию. Это не мог быть оригинал! Но выглядел-то он как оригинал. Говард ждал, что Джиммерс вот-вот выхватит из кармана настоящий рисунок и расхохочется.

Но мистер Джиммерс тяжело опустился в глубокое кресло и закрыл лицо руками.

– Увы, – вздохнул он.

– Неужели вы взаправду его сожгли? – Говард поискал поддержки у Сильвии.

Пожав плечами, она качнула головой, словно советуя оставить эту тему.

– Ни слова не должно просочиться! – почти в отчаянии воскликнул мистер Джиммер.

Он поднял голову и теперь пристально всматривался в обоих. Вид у него вдруг стал загнанный, словно у человека, чьей жизни угрожает невидимый враг. Он сунул руку под пиджак, помедлил, склонил голову набок. Говард мысленно кивнул. Вот сейчас…

Но мистер Джиммерс вытащил только драный носовой платок и отер им лоб.

– Полагаю, в данных обстоятельствах требуется выпивка. И крепкая.

Говард не мог не согласиться. Они с Сильвией снова прошли за мистером Джиммерсом на кухню, где тот вытащил пробку из бутылки вина «Солнечной ягоды», которое Говард попробовал две ночи назад. Он налил до краев два высоких стакана, прикончив бутылку и заявив, что сам он к вину не притрагивается. Сильвия пригубила, но Говард не смог себя заставить и поставил стакан на стол, сделав вид, что его отвлекло что-то за окном. Потом мистер Джиммерс убрел куда-то, потерянный и подавленный, и они остались одни.

– Пойдем погуляем по утесам, – поймав взгляд Сильвии и кивнув в сторону выхода, громко сказал Говард.

– Вы, дети, идите без меня, – отозвался из соседней комнаты мистер Джиммерс. – Мне надо хорошенько подумать. Я не оправдал возложенного на меня доверия. Я… – Он умолк, и они услышали, как он тяжело рухнул в кресло.