Текст книги "Мэри-Роз"

Автор книги: Джеймс Барри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Барри Джеймс
Мэри-Роз

АКТ I

Декорация представляет собою комнату в одном из небольших поместий Суссекса, что давно уже выставлено на продажу. В комнате царит столь глубокое безмолвие, что только воистину смелый человек отважится заговорить в ней первым – если, конечно, он не просто бормочет про себя, что, пожалуй, простительно. Все, что возможно было забрать из прошлого этой комнаты, давно увезли. Свет проникает сквозь единственное окно в глубине сцены, неплотно задернутое мешковиной. На какое-то мгновение свет кажется мягким и теплым и, если бы можно было быстро сфотографировать комнату в этой миг, мы бы заметили на лице ее смущающую улыбку, может быть, сродни Моне Лизе, – уж верно, улыбается комната так не без причины: ей известно то, что вправе знать только умершие. Две двери; одна открывается на лестницу, ведущую вниз; другая – в глубине сцены, очень незаметная, хотя именно она окажется в самом центре нашей тревожной истории. Обои, тяжелые оттого, что наклеены поверх еще более древнего слоя бумаги, облупились, и тут и там отходят от стены в гротескном поклоне, словно подвешенные на цепях узники; можно предсказать, что следующий нарушивший тишину звук прозвучит в очень далеком будущем, когда от стены отстанет еще один кусок обоев. За исключением двух деревянных упаковочных ящиков, единственную мебель составляет потертое кресло, медленно дряхлеющее у потухшего очага, словно выживший из ума старик. Мы могли бы поиграть с тревожной фантазией, что комната эта, некогда согретая любовью, жива до сих пор, но просто затаилась от посторонних глаз, и стоит нам уйти неким непостижимым образом снова начнутся бесконечные по всей видимости поиски, что продолжаются в некоторых опустевших домах.

Слышно, как кто-то, тяжело ступая, поднимается вверх по лестнице, и входит экономка. Однако не ее тяжелая поступь слышалась за сценой: экономка прожила здесь уже несколько лет и стала в достаточной степени частью дома, чтобы передвигаться бесшумно. Первое, что мы узнаем об экономке, сводится к следующему: находиться в этой комнате она не любит. Экономка – преклонных лет дама, сухощавая, замечательно владеющая собой. Может быть, где-нибудь на свете и найдется человек, что еще в состоянии заставить ее рассмеяться, кто знает, однако усилие это явно причинит ей боль. Даже недавно закончившаяся война оставила ее безразличной. Она показывала дом немалому числу потенциальных покупателей, точно так же, как сейчас показывает еще одному, с безразличием истинной экономки, купят поместье в итоге или нет. Немногие наложенные на нее обязанности она добросовестно исполняет, но самая удивительная ее особенность – способность неподвижно сидеть в темноте. Когда экономка заканчивает работу, и мысли ее более ничем не заняты, она так и будет сидеть во мраке, скорее чем потратит деньги на свечу. Познакомившись с такими вот миссис Отери, узнаешь о жизни нечто новое; однако сама она совершенно не осознает, что чем-то отличается от других; скорее всего, она полагает, будто примерно так же люди в большинстве своем и проводят часы перед сном. Однако же, экономя свечу в других пустых домах, миссис Отери всегда зажигает ее в этом доме с наступлением темноты.

Вслед за экономкой, тяжело ступая, по лестнице поднимается молодой солдат-австралиец, рядовой, – в нынешние времена таких можно встретить целыми дюжинами на любой лондонской улице: они неуклюже бредут вдоль тротуаров с заброшенным видом, ежели предоставлены сами себе, останавливаясь то и дело, чтобы убить время (тут-то вы на них и натыкаетесь), либо галантно беседуют с какой-нибудь юной леди. В голосе его слышится австралийский акцент, что нашему слуху ныне кажется столь приветливым. Это грубоватый паренек, мускулистый, с открытым взглядом человека с топором, смыслом жизни которого в довоенное время было рубить лес да следить, чтобы дерево не обрушилось на голову. Миссис Отери показывает ему дом; молодой человек, очевидно, знавал его в прошлом; однако, хотя гость явно заинтересован, он не сентиментален, и оглядывается вокруг со снисходительной усмешкой.

Миссис Отери. А вот здесь была гостиная.

Гарри. Только не здесь, нет, нет. Не было здесь гостиной, капустка моя, по крайней мере, в мое время не было.

Миссис Отери (безразлично). Я поселилась здесь только три года назад, и никогда не видела дом меблированным, однако мне велели говорить, что гостиная была здесь. (Чуть ли не с жаром.) И буду весьма признательна, ежели вы перестанете называть меня своей капусткой.

Гарри (эта резкость помогает ему почувствовать себя в своей тарелке). Только не обижайтесь. Это французское выражение; не одной мадемуазель доставил я бездну приятных минут, величая ее капусткой. Но гостиная! Я был здесь в последний раз совсем желторотым юнцом, однако помню, что гостиную мы называли Большой Комнатой; уж точно не эту тесную коробчонку!

Миссис Отери. Это самая большая комната в доме. (Она уныло цитирует какое-то рекламное объявление, что, возможно, висит у ворот, изодранное в клочья.) Особенно хороша гостиная, из окон которой открывается бесподобный вид на гряду меловых холмов. Комната расположена на верхнем этаже; подняться в нее можно по...

Гарри. По лестнице, полной романтических крысиных нор. Проклятье, та это комната или нет, в ней не жарко; что-то в ней есть такое, отчего мурашки по спине бегут. (В первый раз экономка окидывает гостя внимательным взглядом.) Частенько доводилось мне дрожать от холода в какой-нибудь австралийской лачуге и мечтать о большой комнате дома, в которой так тепло. Тепло! А теперь это – лучшее, что гостиная может предложить блудному сыну, когда тот возвращается в ожидании, что телец уже почти пожарился. Век живи, век учись, хозяйка.

Миссис Отери. По крайней мере, мы живы.

Гарри. Отлично сказано, капустка моя.

Миссис Отери. Спасибо, мой рододендрончик.

Гарри (ободренный). Мне нравится ваш задор. Вы и я отлично поладили бы, будь у меня время, чтобы вас поразвлечь. Но, видите ли, я могу проверить, гостиная это или нет. Если да, то снаружи за окном должна быть яблоня, одна из ее ветвей царапает окно. Уж мне ли не знать, если именно из этого окна и по этой яблоне я спустился однажды темной ночью, когда мне было только двенадцать лет, сбежал из дома, непослушный голубоглазый ангелочек, и отправился искать удачи на этом чертовом море. Удача моя... моя хорошая приятельница... по-прежнему не слишком-то любезна со мною, однако яблоня должна быть тут, чтобы поздороваться со своим ненаглядным мальчуганом. (Гарри отдергивает мешковину, и в комнату проникает чуть больше света. Мы видим, что окно, доходящее до пола, открывается наружу. Возможно, что давным-давно отсюда в сад вели ступени, но теперь их нет, как и яблони тоже.)

Гарри. Я выиграл! Нет дерева; не гостиная.

Миссис Отери. Мне доводилось слышать, что когда-то здесь было дерево; если вы выглянете наружу, увидите пень.

Гарри. Да-да, вижу, вон там, в густой траве, а вон и остатки скамьи вокруг ствола. Точно, это гостиная, Гарри, мальчик мой. На окне висели голубые занавеси; я частенько прятался за ними и жадно пожирал "Робинзона Крузо". В этом углу стоял диван, на нем я брал первые уроки плавания. Вы счастливица, ma petite, что присутствуете здесь, внимая сим трогательным воспоминаниям. Так, а какого черта мог делать в этих благородных апартаментах павлин?

Миссис Отери. Мне говорили, что на стене раньше висела такая ткань, гобелены их называют, с изображением павлинов, полагаю, это ваш павлин и был.

Гарри. И павлина моего больше нет! А ведь я мог бы поклясться, что дергал перья из его хвоста. Часы стояли вот здесь, с хрипящей фигуркой кузнеца, он бывало, все выходил, и отбивал час на наковальне. Мой старик заводил часы каждый вечер, помню, как он разъярился, когда обнаружил, что завод рассчитан на восемь дней. Падре пришлось отчитать его за бранные слова. Падре? Как по английски "падре"? Проклятье, собственный язык забываю! Ах да, священник. Ну он-то еще в земле живущих, надеюсь? Как сейчас стоит перед глазами: высокий, худощавый, с резко очерченным суровым лицом. Вечно ссорился по поводу каких-то картинок: коллекционировал их, что ли.

Миссис Отери. Здешний священник очень стар, однако он вовсе не высок и не худощав; он низенький, упитанный, с круглым лицом и седыми усами.

Гарри. Усы? Что-то усов у него не припомню. (Размышляя.) А и в самом деле: были ли у него усы? Постойте-ка, по-моему, это я о жене его думаю. Сомневаюсь, что произвожу отрадное впечатление человека сентиментального. Ваша светлость, вы не возражаете, если я закурю в гостиной?

Миссис Отери (нелюбезно). Курите, если хотите. (Гарри кромсает плитку табака огромным складным ножом.) Что за жуткий нож.

Гарри. Незаменим в окопах в военное время. Это не нож, а визитная карточка. Оставляешь ее на особо излюбленных приемах. (Бросает нож в один из ящиков; нож втыкается в дерево и вибрирует.)

Миссис Отери. Вы были офицером?

Гарри. Ну разве что иногда, на пару минут.

Миссис Отери. Вы меня разыгрываете.

Гарри. Вы просто неотразимы.

Миссис Отери. Желаете осмотреть другие комнаты?

Гарри. Тешил себя надеждой, что вы зададите мне этот вопрос.

Миссис Отери. Тогда пойдемте. (Экономка пытается увести гостя вниз, но Гарри замечает маленькую дверь в глубине.)

Гарри. А куда ведет эта дверь?

Миссис Отери (стараясь не смотреть на нее). Никуда; это просто дверца стенного шкафа.

Гарри (пристально глядя на экономку). Ну и кто здесь кого разыгрывает?

Миссис Отери. Не понимаю, о чем вы. Нам сюда.

Гарри (не двигаясь с места). Поясняю. Эта дверь... я начинаю припоминать... ведет в маленький темный коридор.

Миссис Отери. И это все.

Гарри. Не может быть, что все. Кто и когда слышал о коридорах, что блуждают в респектабельном доме сами по себе? Он ведет... да, точно... в комнату, а дверь комнаты выходит прямо на нас. (Гарри открывает дверь; за нею видна вторая.) Вот это память, а? Но какого черта вы пытались меня обмануть?

Миссис Отери. Это неважно.

Гарри. Мне кажется... да, так, в той внутренней комнате два каменных окна... и деревянные стропила.

Миссис Отери. Это самая старая часть дома.

Гарри. Припоминаю, что там когда-то была моя спаленка.

Миссис Отери. Вполне возможно. Если вы спуститесь со мною вниз...

Гарри. Мне любопытно сперва осмотреть ту комнату. (Экономка преграждает ему путь.)

Миссис Отери (поджав губы, решительно). Вам туда нельзя.

Гарри. Ваши основания?

Миссис Отери. Она... она заперта. Говорю вам, это просто пустая комната.

Гарри. Должен быть ключ.

Миссис Отери. Потерян.

Гарри. Странной кажется мне ваша настойчивость остановить меня, если вы и так знаете, что я обнаружу дверь запертой.

Миссис Отери. Иногда она заперта; иногда нет.

Гарри. Так это не вы ее запираете?

Миссис Отери (с неохотой). Дверь совсем не заперта, ее держат изнутри.

Гарри. Кто держит?

Миссис Отери (на мгновение утрачивая контроль над собою). Тише!

Гарри. Вы вся дрожите.

Миссис Отери. Ничего подобного.

Гарри (коварно). Полагаю, вы дрожите только потому, что в комнате так зябко.

Миссис Отери (попадаясь в ловушку). Вот именно.

Гарри. Ага, значит, вы и в самом деле дрожите! (Экономка не отвечает, и он размышляет, прибегнув к помощи трубки.) Можно, я запалю эту груду дров?

Миссис Отери. Если угодно. Мне даны распоряжения разводить огонь раз в неделю. (Гарри поджигает ветки в очаге, и они тут же вспыхивают, чтобы через несколько минут превратиться в золу.) Не может быть, чтобы вы могли себе позволить купить подобный дом.

Гарри. Я-то? Конечно нет. Просто мужское любопытство привело меня поглядеть на старое поместье, где я родился. Я возвращаюсь в Австралию. (Резко оборачиваясь к ней.) А что не так с домом?

Миссис Отери (начеку). С домом все в порядке.

Гарри. Тогда почему за него просят так дешево?

Миссис Отери. Он... он в плохом состоянии.

Гарри. Почему дом так долго пустовал?

Миссис Отери. Он... он далеко от города.

Гарри. Почему последний арендатор покинул дом в такой спешке?

Миссис Отери (облизывая губы). А, вы и об этом слышали? В деревне сплетничают, конечно?

Гарри. Я и кое-что другое слышал. Я слышал, что экономку пришлось приглашать издалека, потому что никто из местных женщин не соглашался жить в этом доме одной.

Миссис Отери. Жалкие трусихи.

Гарри. Я слышал, что экономка была отважной и полной жизни Женщиной, когда приехала, а теперь это перепуганное до смерти существо.

Миссис Отери. Ничего подобного.

Гарри. Про экономку поговаривают, будто она порою убегает в поля и полночи дрожит там от страха. (Миссис Отери не отвечает, и Гарри снова прибегает к хитрости.) Конечно, я отлично понимаю, что речь идет не о вас. Все это – просто глупые россказни, про старые дома всегда ходят недобрые слухи.

Миссис Отери (с облегчением). Вот именно.

Гарри (быстро оглядываясь на маленькую дверь). Что это? (Миссис Отери взвизгивает.) На этот раз я вас поймал! Что вы ожидали увидеть? (Молчание.) Привидение? Говорят, что здесь поселилось привидение. Чему дом обязан своей дурной славой?

Миссис Отери. Храбритесь сколько угодно, когда уйдете отсюда, но пока вы здесь, советую вам, юноша, попридержать язык. (Обычным тоном.) Ежели вам уже пора, то у меня тоже дел немало.

Гарри. Мы с вами так славно поладили, я вот думаю, а не нальете ли вы мне кружку чая? Не чашку, нет; в моем порту приписки мы пьем чай кружками.

Миссис Отери (нелюбезно). Не возражаю.

Гарри. Ну раз уж вы так настаиваете, приходится согласиться.

Миссис Отери. Тогда спускайтесь в кухню.

Гарри. Нет-нет, я уверен, что блудный сын получил чай в гостиной. Хотя понятия не имею, с чего бы это они так носились с этим парнем.

Миссис Отери (недовольно). Вы намерены войти в ту комнату. На вашем месте я бы не стала этого делать.

Гарри. На моем месте стали бы.

Миссис Отери (закрывая маленькую дверь). Пока вы не дадите мне слова...

Гарри (восхищаясь ее упорством). Хорошо, обещаю... разве что, конечно, она сама не зайдет поглядеть на недурного собою джентльмена. На что мне сдалось ваше привидение? Это ведь женщина, правда? (Молчание экономки можно истолковать и как подтверждение.) Послушайте, я останусь в этом кресле, буду дожидаться вашего возвращения и читать молитвы. (Ощупывая кресло.) Эй, приятель, какое ты, однако, холодное да сырое... Это случайно не кресло призрака, а? (Молчание.) Ну к чему такой испуганный вид, хозяйка; она же появляется только в полночь, так?

Миссис Отери (глядя на нож, торчащий в стенке ящика). Я бы не стала оставлять ножа без присмотра.

Гарри. Да ладно, дайте старушке позабавиться.

Миссис Отери. Я вернусь через десять минут.

Гарри. За десять минут она вряд ли натворит что-то серьезное. (При этом замечании миссис Отери пригвождает его к месту взглядом и удаляется. Гарри усаживается поглубже в кресло, глядя на огонь. Огонь гаснет, но гость не двигается с места, и в сгущающихся сумерках перестает быть чужаком. Теперь он – часть комнаты, та самая часть, которую давно ждали, и вот, наконец, дождались. Дом до самого основания потрясен присутствием гостя, мы словно бы слышим тысячу перешептывающихся голосов. И вот начинается таинственная деятельность. Дверца в глубине медленно приоткрывается на расстояние фута. Можно подумать, что распахнул ее порыв ветра, только никакого ветра нет и в помине. Гарри тут же вскакивает на ноги, убежденный, что в комнате есть кто-то, кроме него, и притом очень близко к его ножу. Гарри так точно себе представляет, где она находится, что минуту даже не смотрит в другую сторону. В этот момент дверь медленно закрывается. Как дверь закрылась, Гарри не видел, но он снова открывает дверь и кричит: "Кто здесь? Здесь кто-то есть?" С некоторым отвращением он выходит в коридор и дергает внутреннюю дверь, но заперта ли она, или же ее держат, только дверь не поддается. Гарри уже собирается убрать номе в карман, но вдруг, пожав плечами, с бравирующим видом, снова бросает его в деревянную стенку ящика: пусть возьмет, если хочет. Гарри возвращается к креслу, но не закрывает глаз: наблюдает он, наблюдают за ним. Комната подрагивает от желания приступить к своим ночным трудам, которые невозможно было довести до конца, пока не явился этот человек, чтобы завершить дело. Фигура Гарри гаснет и исчезает совсем. Когда туман рассеивается, мы видим комнату такой, какой она была годами тридцатью раньше, одним ясным вечером, когда началась вся эта тревожная история. Есть комнаты, которые словно бы все время улыбаются: можно увидеть, как они это делают, если подглядеть в замочную скважину; гостиная миссис Морланд – одна из таких комнат. Может быть, именно миссис Морланд и оставила повсюду эти улыбки. Она много чего оставляет повсюду; например, несложно вычислить ее фигуру, изучив край дивана, где миссис Морланд так любит посидеть вечерком; все платья ее так уподобляются владелице, что гардеробы миссис Морланд полны ее двойниками, висящими на гвоздях либо уложенными в ящики. Картины на стенах со временем тоже становятся похожими на миссис Морланд и на принадлежащие ей вещи, несмотря на то, что изначально изображали, скажем, водопад; каждый подарок, врученный ей, обретает ту или иную черту дарящего, и, без сомнения, галстук, что она в данный момент вяжет, очень скоро сможет сойти за того человека, которому предназначен. Только очаровательные дамы, достигшие самого милого возраста, обладают таким вот свойством обращаться с вещами, словно сродными. Среди друзей миссис Морланд, находящихся в комнате, есть и те, про которых мы уже слышали: например, голубые шторы, спрятавшись за которыми, Гарри жадно набрасывался на потерпевшего кораблекрушение; диван, на котором он брал первые уроки плавания, павлин на стене, часы с сообразительным кузнецом, готовым выглянуть наружу и ударить по наковальне. За распахнутым окном видна яблоня в цвету; одна из ее ветвей протянулась в комнату. Мистер Морланд и местный священник с важным видом болтают о совершеннейших пустяках, в то время как миссис Морланд устроилась на диване в противоположном конце комнаты, и время от времени вступает в разговор покашливанием или постукиванием спиц: сим тайным способом она дает мужу понять, чтобы тот не был столь безапелляционен с гостем. Все они– люди средних лет, что в целом всегда находили жизнь легким и счастливым приключением, и тихо старались изо всех сил, чтобы таковою она стала бы и для их ближних. Сквайр худощав, священник дороден, но, вселись вы на мгновение в любого из них, вам было бы трудно определить, кто из них сквайр, а кто – священник; обоим свойственно раскипятиться, причем до одной и той же температуры. Оба – вполне благожелательные создания; но могут обмениваться благожелательными репликами, оставаясь при этом самими собой. Миссис Морланд видит своего мужа насквозь, не видит только одного: что почти всю его работу выполняет она. Она и в самом деле об этом не подозревает.

Хоть мистер Морланд и встает на рассвете, чтобы приняться за работу во-время, работа его – не больше дамского платочка, и состоит из судейских обязанностей; вдобавок к этому он время от времени устраивает эффектную сцену по поводу коровника кого-нибудь из арендаторов.

Тогда решение за него принимает жена; он же до сих пор понятия об этом не имеет. Он так часто слышал из ее уст (причем свято тому веря), будто, если уж он займет решительную позицию, так его с места не сдвинешь, что скромно почитает себя человеком сильного характера, и даже не пытается вспомнить, когда это в последний раз он занимал решительную позицию. В двусмысленных разговорах, которые ведут порою о будущем счастливые супруги, он всегда выражает надежду на то, что первым уйти придется ему, ибо он всем заправляет; жена в ответ только молча пожимает ему руку, однако про себя твердо установила иной распорядок. Скорее всего, жизнь в доме священника построена примерно по тому же образцу, однако мы не знаем наверняка, потому что не видели жену мистера Эми. Мистер Эми еще более общителен, чем мистер Морланд; говорят, что он знает всех и каждого в графстве, и несколько раз ему случалось упасть с лошади, потому что он упорно приветствует всякого встречного. После посещений Лондона он обычно возвращается в угнетенном состоянии духа: на столичных улицах слишком много людей, которым он не может отвесить дружеский поклон. Он не прочь почитать книгу, если знает, где живет автор, или кого-нибудь из его родни, а в театре для него куда важнее услышать, что у актрисы трое детей, один из которых болен корью, нежели следить за ее сценическим талантом. У священника и хозяина дома есть общее приятное увлечение: оба коллекционируют гравюры; последующая сцена повторяется между ними крайне часто. Оба склонились над последним приобретением сквайра.)

Мистер Эми. Интересно, интересно... Славная подборочка. Должен признать, Джеймс, у тебя чутье истинного коллекционера.

Мистер Морланд. Ну, да, я этим делом увлечен, ты же знаешь; и уж если выберусь в кои-то веки в Лондон, так уж не могу не потратиться – на свой скромный лад, конечно. Вот эти достались мне очень недорого.

Мистер Эми. Чутье. В этом тебе не откажешь.

Мистер Морланд. Ох, не знаю, право.

Мистер Эми. Да-да, Джеймс, не откажешь. Ты купил их у Петеркина на Дин Стрит, не так ли? Да уж я-то знаю. Я их там видел. Я тоже хотел их купить, да только мне сказали, что право первенства за тобой.

Мистер Морланд. Прости, Джордж, что опередил тебя; таков уж мой обычай – пролезть первым. У тебя тоже немало славных гравюр.

Мистер Эми. Вот чутья твоего у меня нет, Джеймс.

Мистер Морланд. Должен признаться, что я уж своего не упущу. (До сего момента оба состязались в святости.)

Мистер Эми. Пожалуй, что и так. (Маска святого падает.) Кое-что ты все-таки упустил вчера у Петеркина.

Мистер Морланд. О чем это ты?

Мистер Эми. Ты не осмотрел маленькую подборку, что лежала прямо под этой.

Мистер Морланд. Я пролистал ее; так, ничего не стоящая ерунда.

Мистер Эми (с отвратительным самодовольством). Все, кроме одной, Джеймс; все, кроме одной.

Мистер Морланд (передернувшись). Что-нибудь ценное?

Мистер Эми (воплощение кротости). Так, всего лишь пустячок работы Гейнсборо.

Мистер Морланд (слабо). Что! И ты его купил?

Мистер Эми. И я его купил. Я человек бедный, но я решил, что десять фунтов за Гейнсборо – не слишком-то много. (Дьявол уже овладел обоими.)

Мистер Морланд. Десять фунтов! С автографом?

Мистер Эми. Без автографа.

Мистер Морланд (снова готовый стать ему другом). Ага!

Мистер Эми. Что ты хочешь сказать этим своим "Ага!", Джеймс? Будь гравюра с автографом, неужели я бы получил ее за десять фунтов? Ты вечно разглагольствуешь о своем чутье; полагаю, что малая толика чутья и мне иногда позволена.

Мистер Морланд. Во-первых, вовсе я не вечно разглагольствую о своем чутье; во-вторых, я не верю, что это Гейнсборо.

Мистер Эми (с достоинством). Пожалуйста, только не горячись, Джеймс. Если бы я мог подумать, что ты способен позавидовать моей маленькой находке – которую сам же и пропустил... я бы не принес ее сюда, чтобы показать тебе. (С возмутительно торжествующим видом достает свернутую в трубку гравюру.)

Мистер Морланд (отпрянув). Так, значит, вот она.

Мистер Эми. Вот она. (Христианский долг диктует сквайру осмотреть приобретение.) То-то! На этот раз мне посчастливилось. Полагаю, в следующий раз повезет тебе. (Торжествующее выражение переходит с одного лица на другое.)

Мистер Морланд. Интересно, Джордж... весьма интересно. Но со всей определенностью могу сказать, что это не Гейнсборо.

Мистер Эми. Со всей определенностью утверждаю, что Гейнсборо.

Мистер Морланд. Со всей определенностью говорю, что нет. (К этому моменту в спор вступили спицы, но на них никто не обращает внимания.) Я бы сказал, работа умелого любителя.

Мистер Эми. Посмотри на телегу, посмотри на фигуру позади нее.

Мистер Морланд. Слабо и натянуто. Посмотри на эту лошадь.

Мистер Эми. Гейнсборо случалось рисовать нелепейших лошадей.

Мистер Морланд. Согласен, но он никогда не размещал их так неудачно. Эта лошадь разрушает всю композицию.

Мистер Эми. Понятия не имел, что у тебя такая низменная натура.

Мистер Морланд. Мне не нравится это замечание; ради тебя же не нравится. Никто не радовался бы больше меня, если бы тебе посчастливилось напасть на Гейнсборо. Но это! К тому же, посмотри на бумагу.

Мистер Эми. Что не так с бумагой, мистер Морланд?

Мистер Морланд. Машинная работа. Эта бумага сошла со станка, когда Гейнсборо уже много лет как покоился в могиле. (После дальнейшей инспекции мистер Эми против воли убеждается в ошибке, и находка водворяется в карман гораздо менее бережно, нежели была извлечена.) Не кипятись ты так, Джордж.

Мистер Эми (величественно). Никто не кипятится; кстати, буду весьма признателен, если вы перестанете называть меня Джорджем. Ну улыбайтесь, улыбайтесь же, мистер Морланд, поздравляю вас с победой; вы до глубины души обидели старого друга. Браво, браво. Благодарю вас, миссис Морланд, за исключительно приятный вечер. До свидания.

Миссис Морланд (начеку). Я помогу вам надеть пальто, Джордж.

Мистер Эми. Благодарю вас, миссис Морланд, но ни в чьих услугах я не нуждаюсь; пальто надеть сам я пока еще в состоянии. До свидания. (Мистер Эми выходит, миссис Морланд кротко следует за ним, и возвращается с провинившимся.)

Миссис Морланд. Ну, кто из вас скажет первым?

Мистер Морланд. Приношу свои извинения, Джордж.

Мистер Эми. Я и сам вижу, что это не Гейнсборо.

Мистер Морланд. В конце концов, это определенно художник Гейнсборовской школы. (Они застенчиво пожимают друг другу руки, примирительница спасает ситуацию, состроив озорную гримаску, и мистер Эми отбывает, шутливо погрозив ей кулаком.)

Миссис Морланд. Я так часто покашливала, Джеймс; и только не говори мне, будто не слышал, как постукивали спицы.

Мистер Морланд. Отлично слышал. Славный старина Джордж! Такая жалость, что начисто лишен чутья. С таким же успехом мог бы заказывать свои гравюры по беспроволочному телеграфу.

Миссис Морланд. Это еще что такое?

Мистер Морланд. Так будет называться одна новая штука: беспроволочный телеграф. Вот, статья об этом в газете. Тут сказано, что не пройдет и нескольких лет, как мы сможем переговариваться с кораблями в океане.

Миссис Морланд (возвращаясь к вязанию). Какая чушь, Джордж.

Мистер Морланд. Конечно, чушь. Однако не станешь отрицать, как тут написано: есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам.

Миссис Морланд (посерьезнев). Ты да я знаем, что это так, Джордж. (Минуту мистер Морланд не может сообразить, о чем это она.)

Мистер Морланд (уходя от беды). А, это. Дорогая, все это давно лрошло и быльем поросло.

Миссис Морланд (благодарно). Да. Но порою, когда я смотрю на Мэри-Роз такую счастливую...

Мистер Морланд. Она никогда не узнает.

Миссис Морланд. Ни за что. Но в один прекрасный день она полюбит...

Мистер Морланд (поморщившись). Это дитя! Фанни, стоит ли искать неприятностей, прежде чем они наступят?

Миссис Морланд. Она не выйдет замуж, Джордж, прежде чем ты не скажешь ее жениху. Мы так решили.

Мистер Морланд. Да, полагаю, что мне следует... хотя я не уверен, что стоит это делать. Не буди лиха... Однако, слово свое я сдержу, я расскажу ему все.

Миссис Морланд. Бедная моя Мэри-Роз.

Мистер Морланд (мужественно). Ну-ну, не надо. Где она сейчас?

Миссис Морланд. На эллинге с Саймоном, полагаю.

Мистер Морланд. Вот и прекрасно. Пусть играет себе с Саймоном и ему подобными. Чего доброго, так и останется мальчишкой в юбке, но уж молодыми людьми голову себе забивать не станет. (Миссис Морланд удивляется его недогадливости.)

Миссис Морланд. Ты по-прежнему считаешь Саймона мальчишкой?

Мистер Морланд. Бог ты мой, он же всего лишь гардемарин.

Миссис Морланд. Уже младший лейтенант.

Мистер Морланд. Это одно и то же. Фанни, он до сих пор принимает от меня деньги! По крайней мере, принимал год назад. И с удовольствием, заметь: "Ух, спасибо, вы славный малый", – восклицал он, и убегал за дверь посмотреть, сколько я ему дал.

Миссис Морланд. Он на редкость славный, но он уже не мальчишка.

Мистер Морланд. Нехорошо с твоей стороны наводить меня на подобного рода мысли. Я немедленно отправляюсь к эллингу. Ох, Фанни, если бы это новое изобретение уже работало, я мог бы отослать его паковать багаж, даже не трогаясь с места. Мне нужно было бы просто сказать вот с этого самого дивана: "Тут ли моя маленькая Мэри-Роз?" (К их удивлению, невидимая Мэри-Роз отзывается.)

Мэри-Роз (голосом более дрожащим, чем обычно). Тут, папочка.

Мистер Морланд (поднимаясь). Мэри-Роз, где ты?

Мэри-Роз. На яблоне. (Миссис Морланд улыбается и направляется к окну, но муж останавливает ее, продолжая демонстрировать, сколь изумительное будущее их всех ожидает.)

Мистер Морланд. Сорванец этакий, что ты делаешь на яблоне?

Мэри-Роз. Прячусь.

Мистер Морланд. От Саймона?

Мэри-Роз. Нет; сама не знаю, от кого. От себя самой, наверное. Папочка, мне страшно.

Мистер Морланд. Что тебя напугало? Саймон?

Мэри-Роз. Да – отчасти.

Мистер Морланд. Кто еще?

Мэри-Роз. Больше всего я боюсь папочку.

Мистер Морланд (весьма польщенный). Меня? (Если в этой восемнадцатилетней девушке, что перебирается с дерева в комнату, и есть что-то необычное, то только вот что: нечто неуловимое, ускользающее, чего сама она не осознает. Это качество осталось незамеченным для подруг Мэри-Роз, хотя спустя годы, в тот короткий промежуток времени, пока ее еще не позабудут, подруги, возможно, станут говорить, в силу того, что случилось, что Мэри-Роз всегда была слегка чудная. Странность эту можно описать так: радость и восторг, что переполняют Мэри-Роз, знают про еще одно ее свойство: то свойство, что никогда с ними не шутит. В Мэри-Роз нет ничего выдающегося, никогда она не станет одной из тех загадочных женщин, что много опытнее ее, и, может быть, сулят много больше наслаждений: те, что приносят гибель либо славу, либо и то и другое, возлюбленным, отмеченным высоким жребием, – подобных возлюбленных Мэри-Роз никогда не сумела бы понять. Она всего лишь редкостный, прелестный цветок, гораздо менее, чем те, другие, подходящий для трагической роли. Она прячет лицо на груди миссис Морланд с детской порывистостью, что непременно опрокинула бы существо, менее привычное к такого рода выходкам.)

Мэри-Роз (разом сообщая все). Мама!

Мистер Морланд. Похоже, тебя и в самом деле что-то всерьез напугало, а, Мэри-Роз?

Мэри-Роз. Не знаю. Не отпускай меня, мама.

Миссис Морланд. Милая, тебя Саймон встревожил?

Мэри-Роз (ей нравится такая постановка вопроса). Да, он. Это все Саймон виноват.

Мистер Морланд. Но ты сказала, что даже меня боишься.