Текст книги "Наши боги (СИ)"

Автор книги: Джей Ракса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  В предрассветных сумерках, свет, излучаемый Древом Познания Добра и Зла, что венчало самую вершину Олимпа, стал разгораться всё ярче и ярче. И вскоре серебряные ветви уже пылали нестерпимо ярким голубым сиянием, озарившим весь Рай и возвестившим его жителям, что нынче все храмы закрыты для простых смертных и лишь избранникам всесильных богов дозволяется войти под священную сень!

 

  − Сегодня последний день, когда ваши жизни принадлежат вам! − вдохновенно произнёс верховный жрец, как только четверо молодых мужчин и одна женщина вошли в главный зал святилища и расположились перед алтарём, испускающем мягкое сияние. − Завтра одному из вас... возможно... будет дозволено подняться на Олимп и войти в облачные чертоги богов, дабы обрести там жизнь вечную в лоне Господа нашего!.. Прочие же сойдут в Аид... Вы готовы?

 

  − Готовы! − в унисон ответили голоса тех, кто уже давно отринул всякие сомнения.

 

  − О, мудрейшая Афина[1] Паллада[2], взгляни же на своих избранников! − призывно воскликнул понтифекс[3], обернувшись к сияющему окну в царство божие.

 

  На его призыв тотчас же откликнулись херувимы[4], что стражами стояли по бокам от внезапно потемневшего прямоугольника. Вначале, на краткий миг, их серебристые тела, отполированные до зеркального блеска, словно бы подёрнулись едва заметной дрожью, но тут же замерли, а помещение наполнилось божественно прекрасными звуками гимна, славящего богиню и возвещающего её приход. И, лишь только глаза истуканов[5] вспыхнули нездешним огнём, Справедливейшая явила смертным свой пресветлый образ.

 

  Раскинув руки, запрокинув голову и закатив глаза, жрец замер в ступоре снизошедшего на него транса, а посвящённые пали ниц пред столь неумолимым величием.

 

  − Поднимитесь и возденьте на меня очи свои, − ласково произнесла богиня, в голосе которой звучала и музыка небесных сфер, и глас изначального хаоса.

 

  Исполнили люди повеление. И каждому Афина заглянула в глаза и в самую глубину души. К лицу каждого простёрла длань свою, так что свет, исходящий из руки её, дрожащим мерцанием озарил небольшой кристалл, расположенный между бровями над самой переносицей, а корнями своими уходящий в глубины мозга. То был отличительным признаком всякого посвящённого, ну а свет, по желанию божества, мог одарить смертного бесконечной радостью и сладкой истомой или столь же бесконечной болью и жесточайшей мукой.

 

  Лучезарный образ начал понемногу меркнуть, рассеиваясь в воздухе. И также таяли слова божественной девы-воительница, сказанные ею напоследок:

 

  − Идите, возлюбленные чада мои. Уладьте незавершённые дела, проститесь с родными и любимыми, и возвращайтесь к закату, дабы здесь провести последнюю ночь вашей земной жизни!

 

* * *

 

  Гор уже давненько не бывал здесь, однако ноги несли его верной доро́гой мимо буйно цветущих клумб и лужаек, заросших разнотравьем, по аллеям фруктовых деревьев, на ветвях которых где-то благоухали цветы, а где-то красовались плоды. Ведь в Раю царствует вечное лето. Но вот меж буйной листвы, не знавшей иного цвета, кроме зеленого, показались беломраморные строения схолы[6]. Отбросив самонадеянность, путник, коснулся кадуцея приколотого на груди и вознёс молитву Гермесу. Получив ответ от бога дорог, он свернул налево и углубился в оливковую рощу, в центре которой стояла изящная ротонда под лазоревым куполом, опиравшемся на витые колонны, под сенью которого (по божьему откровению) и находился тот, кто был целью его визита в места ученичества.

 

  Молодой человек приблизился и остановился, не решаясь прервать занятия, что проходили сейчас внутри помещения. Опершись могучим плечом о резной камень колоны, он слушал, как из открытых окон льётся знакомая речь учителя:

 

  −...И сбылось пророчество, и наступил Апокалипсис, и огонь пал с неба, и мёртвые стали возвращаться к жизни, и ангелы являть людям лики свои, возвещая тем, что свершилось предначертанное и Бог вновь пришёл на Землю. Но грешны были без меры люди живущие, а посему лишь малое стадо, достойных милости своей, смог взять Господь средь паршивых овец, заполонивших все пределы земные. Зато для верной паствы своей устроил Рай Земной, где от каждого берёт по способностям, а даёт по потребностям. Всех же прочих истребил без сожаления, дабы не распространяли они более скверну.

 

  Гор отчётливо вспомнил, как и сам он слышал это же и из этих же уст. Но тут, как некое дежавю, его слух уловил слова, произнесённые пусть и очень юным, но уже достаточно волевым голосом:

 

  – А какой именно бог пришёл на землю? Ведь их же много?!

 

  Мужчина невольно усмехнулся – двадцать лет назад он и сам задал такой же вопрос.

 

  – Да, вот у нас дома целых пять алтарей – очень музыкально, маленьким хрустальным колокольчиком, подтвердил другой голосок. – И там мы славим и молимся разным богам.

 

  – И у нас тоже не один алтарь, – чуть шепеляво прибавил третий.

 

  – А на Акрополе храмов и того больше, – перекрывая нарастающий галдёж, снова вмешался первый малыш.

 

  – Тихо, дети, тихо. Сейчас я вам всё объясню, – так же как и давным-давно, ласково, но твёрдо проговорил Херон[7]. – Хоть Бог Вседержитель и един, но ограниченный человеческий разум бессилен понять и вместить бесконечное и всеобъемлющее бытие Его. И потому Господь наш, сжалившись над нашей слабостью, воплотил различные аспекты свои в разных богов, дав им разные имена. Чтоб всякий молящийся в нужде своей, обращал свою просьбу по нужному адресу и не плодил пустых запросов. И потому, дети мои, если нет у вас реальной надобности не гневите Господа нашего и не поминайте всуе ни одно из многих Его имён.

 

  Назидательные речи стихли и на несколько минут воцарилась звенящая тишина, оттеняемая лишь щебетом птиц в кронах деревьев да стрёкотом кузнечиков в высокой траве. Но дети на то и дети, что для них совершенно противоестественно безмолвное благоговение даже пред величьем богов и едва лишь учитель промолвил: «На сегодня урок закончен!» шустрая ватага мальчиков и девочек, задорно галдя, высыпала на улицу через энергично распахнувшиеся двери. Пробегая мимо, они с интересом рассматривали визитёра, походу о чём-то шушукаясь между собой.

 

  Гор проводил взглядом стайку ребятишек, пока изгиб дорожки не срыл тех между деревьями, и целеустремлённо направился к распахнутым дверям, отбросив щемящие воспоминания, что непрошенными поднялись из глубины души.

 

  – Здравствуйте, учитель, – едва миновав проём, сказал он по привычке, хотя имел полное право называть того по имени: теперь их разделяла всего лишь одна ступенька на иерархической лестнице.

 

  Херон, с каменным лицом, сидел недвижим словно статуя и будто бы даже не дышал, а глаза, направленные в пространство перед собой, были совершенно пустыми. Но вот по его телу пробежала едва заметная волна, взгляд сфокусировался на вошедшем, а на губах расцвела улыбка.

 

  – И тебе я желаю здравствовать! – ответил тот, поднимаясь навстречу гостю. – Гор, мальчик мой, очень рад тебя видеть!

 

  – И я рад безмерно, что боги не оставили вас своей милостью.

 

  – Да, Вседержитель милостив к своим верным слугам... Но что же привело тебя, первого среди избранников Афины, вновь к старому учителю?

 

  Вот только «старый» учитель лукавил, в действительно он вовсе не был стар, и сейчас, спустя два десятилетия, они выглядели почти ровесниками. Над теми, кто смог заслужить честь войти в божественные чертоги время не властно...

 

  – Прилежному ученику всегда найдётся чему поучиться у мудрого учителя, – льстиво сказал молодой человек. – Ведь мало кто знает о всесильных богах больше чем вы!

 

  – Да, Гор, мне открыты эти тайны, но всё же нет... Мне больше нечему тебя научить и нечего более рассказать о наших богах, – отрезал богоприближенный мудрец, нахмурившись. – Смертный познаёт тайную суть, лишь только если на то будет воля Вседержителя, – строго ответил Херон, на незаданный вопрос, ради которого юноша и пришёл сюда.

 

  – Ну тогда хотя бы благословите меня и завтра я выйду на Олимпийскую арену, уверенный, что достоин биться во славу и на глазах у богов! – воскликнул богатырь, ударив кулаком по своей мозолистой ладони, отчего мускулы на его плечах рельефно перекатились под бронзовой кожей.

 

  – Я знаю, мальчик мой, что ты готовился к этому всю жизнь... И верным было решение мудрейшей из божественных воителей, избравшей тебя для участия в Больших Играх! – произнёс учитель, поднимая руки и возлагая их на голову коленопреклонённого ученика. – Так пусть же Тюхе[8] будет милостива и дарует тебе лавровый венок победителя!

 

  Они тепло попрощались и гладиатор, пружинистой походкой направился к одному из многочисленных святилищ, где располагались чудесные повозки, что добрый Гефест даровал смертным, дабы те излишне не трудили ноги свои – ведь Рай так велик!

 

  Гор, забравшись внутрь, произнёс короткую молитву с указанием места назначения и божье творение, движимое милостью всевышних, бесшумно покатилась в сторону Парнаса[9]

 

* * *

 

  Холм, испещрённый выходами скальной породы, словно кот выгнувший свою «спину» и ощеривший вершину и склоны кипарисовыми рощами, показался издалека. И хотя для хрустального поднебесья Рая эта возвышенность была значительна, но она, как и положено, почтительно уступала величию обиталища богов – блистающая громада Олимпа, взметнувшаяся к куполу Небес в самом центре Рая, была видна всём его обитателям из любого его уголка. Однако Гор старательно отводил глаза от дома Господа своего, не желая, чтобы мысли, хаотически роящееся в его голове, свернули-таки на эту дорожку... что с равным успехом могла привести как к вечности и бессмертия, так и низвести в небытие Тартара.

 

  Но вот самоходная колесница, вильнув на повороте, проворно побежала к сердцу каменоломен, походу почти прижавшись к обнажившемуся скелету матери Геи... что милостиво позволяла людям, отсекать от своих «костей» всё лишнее, ваяя лики богов, мудрецов и героев!

 

  А вот и мастерская где трудился его старый друг Фидий. Кадуцей, как всегда, подсказал куда идти, чтоб безошибочно найти нужного человека – крытый дворик позади основного строения.

 

  Сколько Гор помнил, со времён их совместного ученичества в схоле, пальцы товарища никогда не знали покоя. Если под рукой не оказывалось чего-нибудь – ну да хоть хлебного мякиша – из которого можно было вылепить/выстругать или ещё как-нибудь сваять фигурки, поражающие воображение окружающих, Фид нещадно изводил тетради для конспектов или же вообще размалёвывал стены, оказавшиеся на пути его креативной натуры. И за что, конечно, бывал неоднократно и жестоко наказан. Но такая мелочь, как розги не смогли выбить желание творить из этого юного дарования.

 

  Приблизившись, гость вначале услышал звонкое размеренное постукивание, а вскоре и увидел источник, производящий сей звук – грузную фигуру Фидия за работой – долото, направляемое талантливой рукой и погоняемое киянкой, двигалось по поверхности мраморной глыбы, обтёсывая ненужное, дабы извлечь на свет божий сокрытое в камне совершенство.

 

  Лицо скульптора, пусть и «украшенное» не в меру пухлыми щеками, а также двойным подбородком, светилось вдохновением и оттого было поистине прекрасно. Он изредка бросал взгляд, на маленькую фигурку, стоя́щую подле на вращающейся поставке, чтобы с эскизом сверится, куда должна пойти та или иная линия тела божественно прекрасной, божественно желанной, но и божественно недоступной Артемиды.

 

  Но вдруг руки художника замерли, он отступил на пару шагов, придирчиво оглядел проделанную работу и отложил инструмент. Умывшись и ополоснув пыль с ладоней в питьевом фонтанчике, завзятый чревоугодник Фидий откинул крышку маленького дорожного холодильника, извлёк оттуда бутылку вина и тарелку, увенчанную весьма выдающимся холмиком из мясной нарезки. В предвкушении обладания этими «сокровищами», избранник муз направился было к тенистой скамейке, но тут заметил неожиданного гостя.

 

  – Гор! Какой приятный сюрприз?! – мастер снова нырнул в холодильник, добыв там ещё одну бутылку. – Ты как нельзя вовремя! Ведь прославленный герой не откажется разделить со старым другом второй... эм... третий завтрак?

 

  – Нет, не откажусь, – радушно ухмыльнулся Гор, перехватывая протянутый сосуд и присаживаясь.

 

  Гладиатор в очередной раз констатировал для себя, что даже тяжёлый труд каменотёса был неспособен компенсировать все те калории, что друг регулярно и самозабвенно в себя запихивал.

 

  – За тебя! – Фидий подмигнул и звякнул горлышком своей бутылки по изгибу стекла, зажатого в руке товарища.

 

  – За тебя, – парировал гость, слегка поёжившись, под чересчур уж цепким и пристальным взглядом хозяина: скульптор буквально сканировал каждую чёрточку его лица и фигуры. – Кончай пялиться. Я же не на смотрины пришел, а с другом... эм-м-м... поболтать! – огрызнулся наконец Гор.

 

  – Ну так говори: ты известный оратор! А мы, художники, народ немногословный... – ушёл от темы Фид и, в подтверждении своих слов, надолго присосался к сосуду, но пытливо рассматривать визитёра не престал.

 

  Вот только Гор совсем не горел желанием воспользоваться предоставленной «трибуной». А уместные случаю слова: «Мне завтра предстоит испытание не на жизнь, а насмерть! А стало быть прости, если что... Прощай... Ну и не поминай лихом!» просто-таки намертво застряли в горле, так что товарищи просто сидели и пили в молчании.

 

  – Что сейчас ваяешь? – гость нарушил наконец тягостную тишину.

 

  – Артемиду, – мечтательно проговорил Фидий с придыханием. – Она такая возвышенная, такая недоступная... Именно такой должна быть богиня!

 

  – Мммм... Снова Артемиду, – коротко резюмировал Гор, отчего друг его, кивнув, смущённо потупился, – А это... вроде Пантопулус? – продолжил гладиатор, указывая на помпезный мраморный бюст: очевидно незаконченный, но уже вполне узнаваемый.

 

  – Да, он... распорядитель полей и амбаров... Тьфу, забери его Гадес! Пообещал мне втрое урезать рацион, а вина вообще не давать! Если через месяц не закончу... – Фидий с силой принялся тереть лицо руками. – Ух, видеть его не могу! Гор, а? По старой дружбе, разбей ты эту халтуру – постыдное напоминание о моей слабости! Этот земляной червяк посулил, что я смогу получать любые деликатесы по первому желанию... И теперь эта трижды про́клятая каменюка весит у меня на шее, мешая наконец всецело отдаться моей Артемиде. Ну не лежит у меня душа творить для людей – это так мелко! Ну почти пошло... А для богов... ох... ну это же совсем другое дело! – заныл скульптор, заискивающе заглядывая гостю в глаза.

 

  – Фидий, Фидий! Твой живот не доведёт тебя до добра! – назидательно посетовал богатырь, поднимаясь на ноги. Подхватив на ходу из ящика с инструментами небольшую кувалду, он наотмашь ударил ею по мраморному лицу, отчего во все стороны брызнула каменная крошка, а сам бюст раскололся на части.

 

  – Гор, ты мой герой! Клянусь, в моём доме будет алтарь, посвящённый тебе, где я без устали стану возносить молитвы! Вот, встань здесь, я сделаю несколько набросков. Хочу запечатлеть тебя на пике формы... Ну и накануне такого момента! – мастер принялся тормошить гладиатора за руки и ноги, понуждая «модель» принять наиболее выразительную позу. – Ну чего ты такой кислый? Напряги мышцы. Дай мне подобающее выражение лица! Ой, да не кривись ты! Гор, давай признаем, что среди ныне живущих не найдётся героя равного тебе. Ты уже почти равен богам, а завтра, когда взойдёшь на Олимп...

 

  – Фид, ну что ты мелешь?! Загадывать плохая примета...

 

  – Я художник и мне виднее! Тебя с рождения... ну с того момента, как я тебя знаю уж точно, окружал ореол победителя. Ты всегда знал чего хочешь и всегда добивался всего, чего хотел! Это главные качества богоизбранного героя. А сейчас всего лишь настал момент, присоединиться к божественному сомну – ты этого достоин и ты к этому готов – я вижу!

 

* * *

 

  Оставив друга наедине с нахлынувшим на вдохновением, Гор забрался обратно в повозку и вежливо (как заповедано богами) попросил двигаться к концинерию[10].

 

  Ехать недалеко – прибежище сладкоголосых располагалось тут же на холме – и вскоре взгляду юноши открылось прекрасное трёхэтажное здание в стиле барокко. Фасад, отделанный красным гранитом и белым мрамором, был щедро украшенное арками и эркерами, резной колоннадой и барельефами. Балконы второго этажа поддерживали атланты, а крышу – кариатиды.

  Гор даже немного пожалел о том, что сейчас смог припомнить только имя архитектора – Гипподам – а вот имена скульпторов (к величайшему позору) как-то повылетели из головы, хотя молодой человек, как и положено адепту богини мудрости, в своё время читал о них всех.

 

  Строение стояло на южном склоне Парнаса и со всех сторон его окружали великолепные сады, поражающие своей упорядоченностью, симметрией и точностью линий. Всё это рукотворное совершенство создали служители богини плодородия – Деметры. Милосерднейшая из всемогущих, не заставляла она смертных, тяжело трудится возделывая землю, ради пропитания своего, но лишь хотела, чтобы люди украшали и облагораживали дарованный им Рай – во славу и на радость ей!

 

  Однако ни здание и не сад привели сюда юношу. На холме муз Гор искал встречи с той, что посвятила жизнь свою беззаветному служению Аполлону[11] и Эвтерпе[12].

 

  Величественная лестница и не менее величественный коридор привели мужчину к дверям большого репетиционного зала. Резной массив дубовых створок со своей задачей справлялся хорошо, но если прислушаться всё же можно было различить, как по ту сторону сливаются и переплетаются в гармонии прекрасные звуки, достойные услаждать слух великих богов на предстоящих Олимпийских играх.

 

  Дождавшись наступления тишины, Гор потянул на себя отполированную до блеска бронзовую ручку и проскользнул внутрь, сразу же нырнув за тяжёлую портьеру, что отделяла вход от остального помещения.

 

  Монументальный, роскошно отделанный и изящно расписанный, зал со сводчатыми потолками был до отказа заполнен людьми. Часть сидела, сжимая в руках музыкальные инструменты, другие стояли позади них, на скамьях образующих амфитеатр. Некоторые сидели на диванах, расставленных вдоль стен по бокам от двери. Двое стояли в центре – миниатюрная молодая женщина в свободных белых одеждах, и строго одетый мужчина средних лет за дирижёрским пультом. Он опустил палочку на пюпитр и удовлетворённо произнёс:

 

  – Прекрасное исполнение, Фелксиноя[13]. Великолепное! Само совершенство! Неправда ли?.. – последняя фраза была обращена уже не к той, которая только что пела, а к вечно юному Орфею[14], любимцу богов, что несколько отрешённо рассматривал через окно склон Олимпа, пристроившись на широком подоконнике.

 

  – Да, исполнение чудесное. Твой выбор, как всегда, удачен. Такой талант, безусловно, порадует богов, – повернувшись, ответил со снисходительной улыбкой постоянный распорядитель Большого празднества, переводя взгляд с одного на другую, но тут же теряя интерес к обоим.

 

  – Продолжим?.. – скорее спросил, чем сказал утвердительно дирижёр, снова хватая палочку, кончик которой тут же описал в воздухе энергичную спираль. – Живее! У нас всё же генеральный прогон!

 

  Счастливая улыбка померкла на лице у солистки и она поспешила уступить место трём утончённого вида юношам, проворно вспорхнувшим с дивана. Заметив, наконец, незваного посетителя, женщина торопливо направилась к двери и, молча перехватив мускулистую руку, вытащила того в коридор, где можно было спокойно поговорить в относительной тишине.

 

  – Пиф! Ты ли это? Не ожидала... – с ироничной весёлостью, соловьём прощебетала она, поддразнивая его, как обычно. – Ладно-ладно, не кривись – могучий Гор!

 

  – Надеюсь, не помешал? – спросил мужчина, неожиданно стушевавшись. – Вот решил зайти и послушать по старой памяти, как поёт сладкоголосая Фелксиноя.

 

  Мысли, как табун взбесившихся лошадей, пустились вскачь в его голове, разметав, тщательно продуманный монолог на бессвязные обрывки. Но молчание тяготило хуже камня, привязанного к ногам и Гор лихорадочно выпалил:

 

  – Фелли, ведь нам же есть что вспомнить?!

 

  Девушка отшатнулась словно от удара, мгновение спустя подняв на мужчину затравленный взгляд.

 

  – Не нужно! Ты же знаешь...

 

  – Знаю, – произнёс Гор и давно забытая горечь, вновь всколыхнула тёмные воды памяти.

 

  Да, он давно знал, что всесильный Рок, которому подвластны даже боги, проклял утробу её матери и девочка родилась по сути своей ущербной. И только лишь дар Аполлона избавил маленькую Фелксиною, от участи отправится к Аиду[15] после первого же причастия. И оттого же, по воле Афродиты[16], повитухи в храме наложили печать бесплодия на её лоно – совсем не больно, осталась лишь пара крохотных шрамиков внизу живота.

 

  Фелли нехотя сама поведала ему об этом, когда Гор заговорил о детях – он так любил её и был готов молить богов, чтобы они дозволили завести им ребёнка. Ведь дети в Раю появляются лишь по божьей воле!

 

  Однако, как не старался Гор, сколько ни клялся, что стерильность подруги для него совершенно неважна, но треснувшую амфору склеить не удалось и вскоре они расстались окончательно. Хотя юноша потом ещё долго украдкой приходил в концинерий и на службы в храмы, когда там пела его милая. Ведь даже божественно совершенные голоса Херувимов, не трогают сердца людей и богов так, как живые голоса простых смертных.

 

  Но молодость на то и молодость... И Гор, приходя в святилище Афродиты влекомый зовом юношеской плоти, молил богиню любви, чтобы нимфы её (что воистину прекрасней любой из смертных и чьи совершенные тела сладко благоухают цветами), с которыми он, как и все мужчины в Раю, во славу богини разделял ложе... ликом и телом напоминали ту, что молодой человек, по воле Рока, потерял, но всё равно продолжал любить.

 

  Он сделал шаг к ней навстречу. Порывисто обхватил девушку за плечи и стал заглядывать в лицо, настойчиво стараясь встретился взглядами. Голос несчастного влюблённого внезапно охрип.

 

  – Я знаю, что всё давно в прошлом, но разве это прошлое было таким уж плохим? – выпалил молодой мужчина, наконец, заглянув в омут этих зелёных глаз. – Я понимаю, что завтра бы ни случилось на арене, у нас нет будущего!.. Но ради прошло... подари мне прощальный поцелуй: пусть он хранит меня, когда сладкоголосый Аполлон станет испытывать своим искусством мой совсем немузыкальный слух.

 

  Фелли рассмеялась. Сколько же раз она подшучивала про то, где это Гор в Раю умудрился пресечься с тремя медведями (никак не меньше) и которые умудрились столь основательно протоптаться ему по ушам. Обхватив здоровяка за шею, она неистово прильнула своими горькими от слёз губами к его губам. Душа рвалась на куски и сердце хотело выскочить из груди, чтобы вспыхнув, сгореть без остатка: терпеть горькую сладость больше не было больше сил, и оттолкнув возлюбленного, она вырвалась из его объятий, закрыв лицо руками.

 

  – Уходи! Прошу тебя! – только и смогла произнести Фелксиноя, борясь с желанием взглянуть на любимого. – Да ми́нет тебя царство Аида. Да откроются пред тобой врата в дом Господа нашего, – шёпотом проговорила певица, глядя вслед удаляющемуся по коридору избраннику богов, а из глаз её, обжигая огнём, без остановки сочилась солоноватая влага.

 

* * *

 

  Следующим пунктом была библиотека – владения Мнемозины[17] и Клио[18].

 

  Подавляющее впечатление, от огромного и тяжеловесного здания из серого камня, выстроенного в романском стиле, несколько смягчало пасторальное окружение. По пшеничным полям деловито ползали создания из многочисленной свиты Деметры, сотворённые по воле богини лишь для того, чтоб без устали взращивать для людей пищу. Многорукие и многоногие они покорно убирались с дороги, стоило лишь волшебной повозке приблизится.

 

  Гор рассеяно наблюдал за пейзажем, проносившимся за окном, погруженный в тревожные мысли о предстоящей встрече. Он настолько углубился в эти думы, что, похоже, не с первого раза услышал глас Гермеса, сообщившего из кадуцея на его груди: «Пункт назначения достигнут». Спохватившись, мужчина буквально выскочил наружу и, пробежавшись по двору (кру́гом обнесённому со всех сторон высокой каменной стеной), стал поспешно подниматься к главному входу по ступеням монументальной лестницы.

 

  Лишь гулкое эхо поприветствовало Гора, когда он вошёл, привычно чеканя шаг тяжёлыми подошвами, по отполированному камню. Но пустота была обманчива – между книжными стеллажами, то тут, то там мелькали силуэты хранителей кладезя знаний, да в укромных альковах корпели над книгами те, кому было дозволено ступить на стезю служения Афине или Аполлону.

 

  Поймав на себе неодобрительные взгляды, он постарался ступать тише, но шагов своих не замедлил, в считаные минуты одолев длинный коридор-галерею, начинающуюся от самого входа. В её конце мужчина решительно толкнул неприметную дверку, предварительно стукнув по створке. Оказавшись внутри, гость произнёс, искренне улыбнувшись хозяину:

 

  – Рис!.. эм... Прости, Аристотель, – тут же поправился Гор, заметив, как по лицу брата скользнуло болезненно-уязвлённое выражение. – Давненько не виделись.

 

  – Разве? А впрочем... Да, Пифагор, ты уже давно сюда не приходил, – парировал тот с холодным безразличием, ну а «ты» вообще полоснуло словно бритва. – Но можешь не извиняться, я всё понимаю: недосуг избраннику великой богини тратить своё драгоценное время на визиты к разным там ущербным калекам, что могут довольствоваться лишь второсортным служением! – и, поднявшись из-за стола он, прихрамывая, поковылял к окну.

 

  – Аристотель, ну зачем ты так?!

 

  Гор бросился следом, но так и не решился перехватить того за плечо и только в бессилии опустил руки. И снова ему вспомнился день, когда братья-погодки, едва вступившие в пору мужеского созревания, что беспрестанно соперничали в классе и на арене, подначивая друг друга, полезли штурмовать один из двенадцати столпов, которые подпирают Небеса.

 

  Отвесные каменные стены, почти лишённые уступов и даже сколько-нибудь заметных трещин. Но манит вершина, обещая возможность прикоснуться к хрустальной тверди небесной сферы: откуда, по золотому сверкающему лучу, снисходят на землю боги, сияя своим бесплотным величием и великолепием.

 

  Серый, совсем без вкраплений камень предательски крошится под пальцами, а потные ладони и ступни, так и норовят соскользнуть, тем более усугубляя положение и усложняя путь наверх. Всё сильнее дрожат натруженные мышцы мальчишеских рук и ног; кровь, подгоняемая колотящимся сердцем, бешено стучит в ушах; каждый вдох обжигает пересохшее горло, однако, гордыня велика и самонадеянные юнцы не думают отступать – пройдена почти половина, хотя и вершина ещё очень далека.

 

  Но закрыт для смертных путь к Небесам, а гордыня противна богам! Тихо шурша шестью крыльями, с подростками поравнялся Серафим[19]. Его глаза вспыхнули праведным гневом. Ну а когда же он отверзнул[20] лик свой полностью, вспыхнул нестерпимо яркий свет, от которого оплавился и задымился камень сначала над правой рукой Аристотеля, а потом и над левой. Мальчик, как муха, приколотая булавкой, замер на каменной груди утёса. Младший брат, отстававший примерно на корпус, последовал его примеру. Но стражу Небес этого показалось мало – в третий раз над самой головой первенца пролегла дымящаяся линия, даже опалившая соломенные вихры.

 

  Мальчики, переглянувшись, не стали далее испытывать терпение грозного стража Небес и начали осторожно отступать вниз по отвесной скале. Но сделать это оказалось куда труднее, чем карабкаться наверх – двигаться приходилось буквально на ощупь – ведь рассмотреть, что там творится под тобой, не представлялось возможным. Силы таяли быстрее, чем масло на раскалённой сковородке. Всё чаще срывались ноги, не находя достаточно надёжной опоры, а утомлённые пальцы отказывались далее держать вес тела, но твердь земная, отведённая смертным, всё же приближалась. Пусть медленно, но верно.

 

  Вот только самонадеянность юности не хочет медленно, а усталое тело шепчет «Быстрей! Быстрей!» и, метрах в десяти от земли, Аристотель сорвался. Но проскользив пару метров, смог таки зацепится тремя пальцами за крошечный выступ, повиснув на одной руке. Он закричал: «Гор, помоги!» Но тот, замерший в оцепенении, не двинулся с места, хотя и был совсем – рядом рукой пода́ть. Рис сучил ногами, обламывая ногти и, раздирая пальцы в кровь, шарил свободной рукой по гладкому камню и кричал, снова и снова, взывая о помощи. Но помощи не было. Пифагор, скованный страхом и навалившейся усталостью, лишь смотрел широко раскрытыми глазами, как бьётся в бесплодных попытках старший брат – его извечный соперник.

 

  Прошли секунды – минули века – силы оставили Аристотеля: пальцы разжались и он, оглашая райские кущи душераздирающим воплем, полетел к земле. А Гору, только и хватило сил, что зажмуриться и отвернуться. Наконец, тринадцатилетний мальчишка, что из последних сил вжимался в холодный камень, и которого била крупная дрожь, смог взять себя в руки и продолжить спуск. Он был морально готов увидеть бездыханное тело брата, но судьба распорядилась иначе. Под густо сплетёнными ветвями раскидистого дуба, на упругой подушке низенького, но буйно разросшегося кустарника хрипел Аристотель. На его губах пузырилась розовая пена, на лбу виднелась огромная ссадина, левая рука согнулась под неестественным углом, а из рваной раны на правой ноге торчал зазубренный обломок бедренной кости. Кровотечение было несильным – рана уже начала запекаться – значит артерия, к счастью, не повреждена. А может, и к несчастью...

 

  Над детьми безмолвно кружил Серафим, тихо шурша шестью крыльями. Но вскоре, с ужасающим грохотом, как и подобает богам, по небу пронеслись колесницы Аида и Асклепия. Они опустились на ровную широкую поляну за деревьями, откуда несколькими минутами спустя и показались могучие обитатели Олимпа. Во плоти! Каждый в окружении своей свиты. И прислужники обоих богов тут же окружили травмированного мальчика и склонились над ним.