Текст книги "Зеленая"

Автор книги: Джей Лейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Значит, ты – новенькая, – сказала она (естественно, на языке Федеро). – Больше у меня не будет…

Остального я не поняла. Когда я попыталась спросить, что она имеет в виду, женщина-утка с силой ударила меня по уху. Тогда я поняла: она хотела, чтобы я больше никогда не говорила на родном языке. Как и предупреждал меня Федеро.

Я решила научиться ее языку так хорошо, чтобы в конце концов женщина-утка больше не смела мною помыкать. Стараясь не плакать, я думала: «Я оденусь в колокольчики и покину это место, держа в руках собственную жизнь».

– Меня зовут госпожа Тирей. – Вблизи она уже не так напоминала утку. Выпяченные губы придавали ей вечно недовольное выражение, а маленькие глазки были расставлены так широко, что казалось, вот-вот окажутся на висках. Свой черный плащ она носила гордо, словно почетное одеяние. Никогда не видела ее в платье других цветов, кроме черного. Свои жидкие волосы она зачесала назад, вплела в них какие-то нити, чтобы казались гуще, и покрасила в черный цвет; они напомнили мне сапоги старшего боцмана.

Передо мной была женщина, которая притворялась тенью, которая притворялась женщиной.

Госпожа Тирей стала ходить вокруг меня, то отступая на шаг, то приближаясь. Когда я скосила глаза, чтобы понаблюдать за ней, она больно ухватила меня за подбородок и дернула его вперед.

– Девочка, не двигайся просто так, без всякой цели!

Я уже понимала, что спорить с этой старой уродливой теткой не стоит.

Она склонилась ниже:

– Цели у тебя нет, девочка, кроме той, какую укажет тебе Управляющий… или я по его поручению! – Дыхание у нее было зловонным; я уловила запах северных трав, которые добавляли в пищу на «Беге фортуны». Те травы, правда, были вяжущими, но не острыми и странно хрустящими. От нее же пахло чем-то кислым.

Женщина-утка продолжала кружить вокруг меня. Я вижу это, как и многое в те дни, через призму более позднего восприятия. В тот первый год я доходила ей до талии, хотя к тому времени, как наши с ней счеты были покончены, я могла, не задирая головы, разглядеть пробор в ее крашеных волосах. В воспоминаниях я почему-то вижу себя сразу и большой, и маленькой: маленькой испуганной девочкой, которую Федеро увел с родных полей, и озлобленной, испуганной девушкой, которая покидает свою тюрьму за серо-голубыми стенами, унося под ногтями кусочки кожи мертвой женщины.

Госпоже Тирей суждено было стать моей первой жертвой – хотя к тому времени я должна была соображать куда лучше. Наверное, я охотно убила бы ее при первой же встрече – такой гнев она во мне возбуждала. Многолетнее общение покрыло детский гнев пленкой достойной, вполне заслуженной ненависти.

Не помню, чтобы я когда-нибудь грубила ей. Федеро вполне доступно разъяснил мне, что словами можно ранить. Кроме того, вначале я была еще слишком мала, и мой язык не был таким острым. Я стояла неподвижно, а госпожа Тирей все кружила и кружила по двору. Ее зловонное дыхание изливалось на меня, как выдохи парового двигателя, спрятанного в трюме «Бега фортуны». На лбу у нее блестели капли пота, как дождь на жернове.

Мы не сдвинулись с того места, где меня оставил Федеро. Кроме нас двоих, во дворе никого не было. Я еще довольно долго не догадывалась о том, что за нами постоянно наблюдают. Я видела перед собой лишь холодные, высокие стены да чахлое гранатовое деревце, которое иногда заслонялось фигурой женщины-утки.

Неожиданно госпожа Тирей достала из своего складчатого одеяния сверкающее лезвие. Я вздрогнула. Видимо, она ждала этого – и снова влепила мне затрещину.

– Скоро я уже не смогу оставлять на тебе следы, девочка, но сегодня поучу тебя как следует… И даже после иногда буду учить тебя. Ты… не… должна… шевелиться!

Женщина-утка остановилась у меня за спиной. Я вздрогнула, не зная, что она собирается делать со своим лезвием. Вряд ли Федеро вез меня за океан только для того, чтобы меня прирезали, как жертвенного козленка. Вдруг лезвие щелкнуло, разрезав бретельку на моем левом плече, и сорочка соскользнула вниз. Еще один взмах рукой, еще один щелчок – и она разрезала правую бретельку. Сорочка упала на землю.

Так я впервые познакомилась с ножницами, и они меня испугали. Неприятно было и мерзнуть голышом под северным неярким солнцем. Госпожа Тирей начала ощупывать мне спину, плечи, бедра. Немилосердно толкая и тыча в меня кулаком, она отрывисто приказывала:

– Вытяни вперед правую руку! Держи, не опускай!

– Покажи зубы. Шире рот, девочка!

– Наклонись… Дотронься до земли. Ладонями!

Осмотр был безболезненным, но тщательным. Наконец женщина-утка снова встала передо мной.

– Не думаю, что молодой щеголь заглядывал тебе в кишечник.

– Он не… – заговорила я, но она снова отвесила мне затрещину:

– Когда я захочу, чтобы ты ответила, я назову тебя «девочка».

Даже тогда я еще помнила слово, бывшее моим именем. Я невольно ответила на родном языке:

– У меня есть…

От удара голова у меня зазвенела.

– Девочка, всякий раз, как я услышу от тебя хоть слово на твоем грязном, собачьем языке, ты будешь десять минут стоять с горячими угольями во рту!

Я кивнула; слезы жгли мне глаза.

Слова, все сводилось к словам. Федеро подчинил отца своей воле с помощью слов задолго до того, как вручил ему мешочек с монетами – выкупом за меня. Северные люди продолжали переделывать меня словами.

Ничего, думала я, когда-нибудь я овладею всеми их словами!

Госпожа Тирей поволокла меня на крыльцо под галереей и велела встать у столба. Сама она куда-то ушла, но вскоре вернулась с половником, в котором лежали горячие угли. Запихивая их в рот, я давилась и кашляла, но молчала. Про себя я решила, что больше не дам ей повода бить меня. Судя по всему, женщине-утке очень нравится поднимать на меня руку. Так вот, я не доставлю ей такого удовольствия!

Я плакала молча; грудь разрывало от кашля, который я пыталась подавить. Я не сводила с нее глаз, и сердце мое закрылось.

Спустя какое-то время женщина-утка подтолкнула ко мне пустое ведро.

– Выплюнь! – приказала она. – Смотри, не испачкай мой пол своей грязной слюной, деревенщина! – После того как я выполнила приказ, давясь и задыхаясь, она протянула мне кружечку тепловатой воды и приказала прополоскать рот.

Тогда я еще подумала: интересно, а ее саму когда-нибудь заставляли держать во рту горячие угли? Ее избивали за произнесенное слово?

– Думаю, мы с тобой поняли друг друга, – объявила госпожа Тирей. – Итак, ты находишься на Гранатовом дворе при доме Управляющего. – Тогда эти названия казались мне лишь странными словами; не сразу разгадала я их истинный смысл. – Как заведено, ты – единственная кандидатка, которая живет здесь. Твой мир ограничен стенами. Ты не увидишь никого, за исключением тех, кого я буду к тебе приводить, не будешь разговаривать ни с кем, если я предварительно тебя с ними не познакомлю. Ты принадлежишь мне и своим наставницам до тех пор, пока Управляющий не отдаст другого приказа. – Госпожа Тирей скорчила презрительную гримасу: – Грязная маленькая иностранка! Сомневаюсь, что тебе повезет!

Она ткнула пальцем в ведро и кружку:

– Сейчас я покажу тебе, где их вымыть. Потом проведу по всем комнатам твоего мира. Ты понимаешь меня, девочка?

– Да, госпожа Тирей, – ответила я вежливо, чтобы не оскорбить ее, но вместе с тем и не униженно.

Потом мы попали на кухню Гранатового двора.

Гораздо позже я поняла, что все дворы при доме Управляющего названы по растущим в них деревьям. В нескольких случаях дворы назывались в честь деревьев, которые когда-то там росли. И Гранатовый, и Персиковый, и Кленовый дворы, в сущности, были очень похожи. Можно сказать, что меня поселили на особом предприятии, где медленно и бережно выращивали и воспитывали женщин определенного рода. Процессом воспитания управляли безжалостные мегеры, которые с удовольствием выискивали в кандидатках погрешности и отбраковывали их, словно треснутые чашки.

Первый этаж строения в Гранатовом дворе оказался весьма простым в плане. Крайней с восточной стороны была кухня. В ней поместились бы несколько папиных хижин. На кухне стояли плиты трех размеров, два больших очага и множество очажков поменьше. На столах лежали огромные куски обработанного дерева, отполированного камня и странной пористой глины. С крючьев на потолке и на стенах свисали кастрюли, горшки и прочая кухонная утварь самых причудливых форм и размеров; на полу стояли мешки с зерном, кореньями и разными продуктами. В тазах мыли и полоскали посуду. Был на кухне даже огромный ларь, наполовину заполненный льдом.

Недоставало только ножей. Еще на «Беге фортуны» я побывала на камбузе и поняла, что ни один повар не готовит пищу без острого ножа. Может, здешние повара готовят с помощью каких-то неизвестных приспособлений или постоянно носят свои ножи с собой?

Хотя госпожа Тирей дала мне вволю насмотреться, я ни о чем ее не спрашивала. В конце концов, она ведь со мной не заговаривала.

Некоторые уроки усвоить не так трудно.

Рядом с кухней находилась столовая. Длинный стол, отполированный до блеска, напомнил мне карету Федеро. У стола стояли высокие и тонкие стулья, по виду такие хрупкие, что и меня бы не выдержали, не только взрослых. В то время как стены кухни были облицованы кирпичом и огнеупорной плиткой, стены в столовой были обтянуты материей цвета светлого янтаря с золотыми проблесками. Столовую расписала чья-то искусная рука. Я увидела множество птичек размером не больше моего ногтя; несмотря на крошечные размеры, птички были выписаны во всех подробностях. На место глаз кто-то вставил зеленые камешки размером меньше кунжутного семечка.

Крошечные птички большими стаями вились вокруг деревьев, которые я приняла за ивы. Все листики и веточки деревьев также были прорисованы очень тщательно. Между деревьями бежал ручей, извиваясь над низкими шкафчиками, которыми были уставлены стены столовой. В прозрачной воде сновали пестрые рыбки, росли камыши и цветы.

Теперь я понимаю, что столовую много лет подряд расписывал какой-то художник, приговоренный к такой участи волей Управляющего. В первый день рисунки показались мне такими живыми, что захотелось в них войти.

Да, меня так и подмывало броситься к стене и войти в нее. Нарисованные птички казались красивыми и свободными. С первых дней жизни в Медных Холмах я сознавала: когда-нибудь я отсюда уйду. А птички останутся тут навечно. Они заперты. Пусть они бессмертны, но неподвижны на обтянутой тканью стене.

Госпожа Тирей толкнула меня вперед. Красивую столовую пришлось покинуть почти сразу.

Центральная комната первого этажа выходила во внутренний двор. В плохую погоду можно было задвинуть потайные панели, но в остальное время низкие сиденья и мягкие скамьи не были защищены от шума и ветра. В этой комнате также имелся очаг. Вдоль одной стены стояли рамы; на полочках лежали орудия для различных ремесел. У другой стены на полке лежали свитки, стояли книги и переплетенные стопы пергамента и парчи. Посередине стеллажа открывалась дверь.

По-прежнему не произнося ни слова, госпожа Тирей вела меня все дальше.

В последней комнате на первом этаже не было окон, как в столовой. Стены здесь были обиты материей погрубее. Полы устилали плотные соломенные маты. Мебели никакой не было, кроме низкой деревянной скамьи, которую, похоже, бросили здесь случайно. Комната показалась мне странной; она разительно отличалась от остальных.

– Наружу, девочка! – буркнула госпожа Тирей.

Я поспешно бросилась вперед, чтобы не попасть под удар ее кулака, но она схватила меня за голые плечи и задержала:

– Не прыгай – это неприлично!

Я хотела ответить, но прикусила язык. Мы вышли на крыльцо и очутились в тени под колоннами, подпиравшими галерею второго этажа.

Госпожа Тирей развернула меня к себе лицом, по-прежнему больно сжимая мое плечо.

– В комнаты первого этажа тебе можно входить только во время уроков! Внизу с тобой все время будет какая-нибудь наставница. Ты не имеешь права спускаться, чтобы потренироваться, или поискать забытый платок, или под любым другим предлогом, который придет в твою тупую башку! – Она ткнула пальцем в другое крыло напротив пустой комнаты: – Сейчас мы поднимемся наверх. Там ты будешь спать, мыться и принимать пищу, если только не будет занятий внизу!

Я молча смотрела на нее круглыми глазами.

– Девочка, ты хочешь о чем-то спросить?

– Нет, спасибо, – сказала я. Никаких вопросов! Возможно, она протягивала мне руку, но я ее оттолкнула.

Госпожа Тирей меня не ударила. Я подумала: «Значит, не такая она всесильная!» Свое открытие я занесла в тайный список, уже формирующийся в глубине моего сознания.

Комнаты верхнего этажа выглядели попроще, хотя все равно были красивыми и хорошо обставленными; в папиной хижине такого и представить было нельзя. Ни номер Федеро в трактире, ни наша каюта на «Беге фортуны» не могли сравниться со здешним простым удобством и искусным мастерством.

Снаружи шла широкая галерея, на которой стояли несколько плетенных из тростника и лозы стульев и такой же стол. Все комнаты второго этажа выходили в галерею, но не соединялись между собой, как внизу.

На маленькой кухне, разместившейся над большой кухней первого этажа, все равно можно было бы накормить всех жителей моей родной деревни. Стены и пол были выложены глиняными квадратами, на которых изображались львы, пожирающие змей, которые, в свою очередь, пожирали еще одного льва, и так далее.

Посреди столовой стоял большой, но простой стол, отполированный до зеркального блеска, как и стол внизу. Деревянные стены, не обтянутые искусно расписанным шелком, были окрашены в светлые тона.

Рядом со столовой была гостиная, в которой стояли несколько деревянных стульев и маленькие столики. Очаг здесь был меньше, чем в нижней гостиной. Дальше шли две спальни: моя и госпожи Тирей. Спальня госпожи Тирей находилась рядом с лестницей. Я не сомневалась, что спит она чутко, как летучая мышь.

Двор, окруженный высокими стенами, купальни в погребе под большой кухней, двойной ряд комнат и чахлое гранатовое деревце долгое время составляли весь мой мир. И всем им управляла госпожа Тирей.

* * *

Мне выдали простые сорочки, похожие на те, что дал мне в пути Федеро. Всего сорочек было три, и мне вменялось в обязанность стирать их, чтобы они были исключительно чистыми. Пылинка на подоле, пятнышко жира на груди – и меня немилосердно драли за уши или отвешивали затрещины.

Сначала мы жили только наверху. Госпожа Тирей сняла с меня мерки, причем касалась меня гораздо бережнее, чем в первый день во дворе, когда она немилосердно толкала и тыкала меня. Она заставляла меня готовить еду – по крайней мере, пыталась. После смерти бабушки папа всегда готовил на ужин рисовую кашу. Кроме того, я была слишком мала, чтобы поддерживать огонь.

Она проверила, как я шью, и подивилась моей искусности. Мне очень пригодился навык пришивать к шелку колокольчики; я ведь управлялась с ними, сколько я себя помню. Госпоже Тирей я ни о чем не рассказывала. Правда, она ни о чем меня не спрашивала.

Кроме того, женщина-утка вкратце познакомила меня с азами наук; Федеро кое-чему обучил меня еще на корабле. Госпожа Тирей проверила, знаю ли я буквы и умею ли считать. Я старалась не выдавать истинного размера своих познаний и лишь отвечала на ее вопросы.

Хотя она придиралась ко мне и ворчала по любому поводу, да и руки распускала охотно, я находила тайное удовлетворение в том, что мои познания не вызывают неудовольствия госпожи Тирей. Чего нельзя сказать о моем вызывающем поведении. Из-за моей дерзости я получала затрещины и бесконечные нотации, утомлявшие меня до полусмерти.

Я никогда не склоняла голову достаточно низко и не отвечала достаточно быстро или не сидела достаточно тихо для нее. Госпожа Тирей всю жизнь воспитывала кандидаток. Она отлично знала, как истолковать ту или иную девичью позу или выражение лица. Так как мне велено было молчать, в те первые дни моим единственным оружием служило лишь полное послушание в сочетании с угрюмым презрением. Мы обе все прекрасно понимали, за что еще больше ненавидели друг друга.

Так начались годы моего обучения.

– Сначала мы научимся варить, – сказала мне однажды госпожа Тирей.

Я пробыла на новом месте меньше двух недель и уже начала строить планы, как раздобыть шелк и колокольчики.

Я кивнула. Она ни о чем меня не спрашивала и не давала позволения говорить.

– Вся жизнь вышла из воды, – продолжала госпожа Тирей. – Вода внутри всех нас. Ты выплевываешь воду изо рта и извергаешь ее из влагалища. Так что вначале мы будем готовить в воде, чтобы отдать должное нашей сущности и сделать нашу пищу отличной от корма для скота. – Она посмотрела на меня в упор. – Ты меня понимаешь?

Я ее понимала. Папа ведь тоже варил рис, хотя не помню слова «варить» до тех пор, пока я не начала учить петрейский язык.

– Да, госпожа Тирей.

– Что нужно для того, чтобы вскипятить воду?

– Надо разжечь огонь под горшком, госпожа. – Я поспешно добавила: – Под горшком, наполненным водой.

– Хм…

Ей хотелось услышать более развернутый ответ, но и то, что я сказала, ее вполне устроило. Спустя какое-то время госпожа Тирей продолжала:

– Позже мы поговорим о размере и форме сосудов и о том, почему одно блюдо варится так, а другое иначе.

Я снова кивнула. Федеро что-то говорил о ждущем меня пути, с которым приготовление пищи не очень-то вязалось. И все же все началось именно с готовки.

Госпожа Тирей развела огонь в маленьком металлическом очаге. После того как огонь разгорелся, она вынула из складок своего черного плаща нож и начала резать связку темно-зеленых листьев, пронизанных светло-серыми прожилками. От листьев шел сильный запах – землистый, почти тошнотворный.

– Мы режем листья шпината, чтобы они равномерно проварились. – На лице госпожи Тирей мелькнуло подобие улыбки. – Девочка, не все действия ритуальны. Иногда наша цель очень проста – например, утолить голод.

Забывшись, я возразила:

– Голод совсем не прост, госпожа.

Она ударила меня по лбу рукояткой ножа; отметина прошла лишь через много дней.

– Зато повиноваться очень просто, – сказала женщина-утка, стоя надо мной, пока я корчилась на полу, подавляя рыдания. – Кроме того, послушание – величайшая повседневная добродетель, которая доступна любой женщине. Прежде всего тебе!

Мы готовили. Мы стирали. Мы подметали пол. Мы шили. Долгое время рядом со мной никого не было, кроме госпожи Тирей. Еду приносили к воротам какие-то невидимки, и госпожа Тирей ее забирала. Затем я под ее присмотром несла еду в верхнюю кухню. Нечистоты и ночные горшки выливались в трубу в дальнем конце двора, примыкающем к высокой голой стене непонятного центрального здания.

Постепенно до меня дошло, что за серо-голубыми стенами скрываются и другие дворы. Если стоять в глубине крыльца, можно увидеть верхушки еще двух деревьев. Время от времени я слышала чей-то голос; он возвышался, а затем обрывался. Я знала, что здесь должно быть много охранников и слуг, но Федеро сказал правду, предупредив, что, попав сюда, я оставила мир. Я видела только общество женщин, а из всех женщин – только общество госпожи Тирей.

Солнце тоже двигалось; оно сдвинулось южнее на том участке небосклона, который был мне открыт. Дома, если я влезала на дерево, я видела всю округу на протяжении многих фарлонгов. Вдаль уходили рисовые поля, деревни и дорога. Здесь же я видела только кусочек неба, холодные камни и воздух, у которого был другой вкус.

По мере того как солнце сдвигалось на юг, дни делались короче. Похолодало, и на гранатовом дереве появились плоды. Тогда, помимо послушания и домашнего хозяйства, меня начали учить кое-чему другому.

– Очень важно уметь выбирать то, что нужно, и всегда делать правильный выбор. – Госпожа Тирей держала в одной руке ножик – мне в то время еще не позволяли браться за острые предметы. Мы сидели на нижней кухне. Перед нами на деревянной колоде лежала дюжина гранатов. С тех пор как я сюда попала, мы впервые спустились в нижнюю кухню, и я украдкой озиралась по сторонам, завороженная полузабытыми картинами и очертаниями.

Плоды были нескольких оттенков алого цвета; одни недозрелые, другие уже лопались. Попадались гранаты неправильной формы, раздутые или сплющенные. Впрочем, были и ровные плоды.

– Который, девочка?

Я показала на плод, лежащий с краю. Он был равномерно окрашен и имел правильную форму.

– Вон тот, госпожа!

Госпожа Тирей протянула мне нож, развернув лезвием к себе. Как только деревянная ручка очутилась у меня в руке, я представила, что замахиваюсь и бью ее. Пустяк, раз – и готово… Нет, ничего не выйдет. Женщина-утка увернется, а потом изобьет так, что я на всю жизнь запомню.

Я не замахнулась на нее ножом, а взрезала гранат.

Изнутри высыпались белые перепонки, к которым льнули красновато-лиловые зернышки. Я аккуратно извлекала зернышки из их липких гнезд.

– Правильный выбор. Ты хорошо смотрела. Теперь положи нож и достань спелый плод из корзинки у тебя за спиной. Выбирай быстрее, пока я сосчитаю до трех.

Я оглянулась через плечо и увидела, что за деревянной колодой стоит корзина, наполненная гранатами. Сверху все плоды были незрелыми, некоторые покрывала плесень.

Я быстро сунула руку в корзину и достала твердый плод, затем поспешила положить его на стол.

Плод был нормальной окраски, зато неправильной формы – разбухший, комковатый.

– Для женского стола сойдет, – сказала госпожа Тирей, – но ты могла бы выбрать и получше.

Мне хотелось спросить, как это сделать, но она не давала мне позволения говорить.

– Пойдем во двор, к дереву.

Следом за ней я вышла во двор. Поднялся легкий ветерок, который нес приятную прохладу. Здесь я ее прежде не ощущала. Гранатовое дерево ломилось под тяжестью плодов. Несколько гранатов лежало на камнях под деревом. Значит, в корзине лежала в основном падалица. Интересно, кто ее подобрал?

– Пока я считаю до трех, выбери плод с дерева.

Я посмотрела на дерево. Перед моими глазами краснела целая сотня плодов. Я показала на оранжево-желтый плод где-то выше моего роста.

– Не опускай руку! – велела госпожа Тирей. Потом она достала откуда-то странный длинный шест с металлической корзинкой на конце. Такого я еще не видела. Иногда после ночи в нашем дворе появлялись удивительные вещи.

С помощью плодосъемника госпожа Тирей сняла мой гранат с ветки. Не знаю, как она определила, какой именно нужно снять, но, насколько я видела, она сорвала именно мой.

– Кожура лопнула, – сказала она. – Видишь? Внутри мошка. Ничего, ты у меня научишься выбирать правильно с первого раза!

Мы вернулись в дом, где она заставила меня съесть выбранный мною испорченный плод. Мучнистые зерна оказались такими горькими, что на глазах у меня выступили слезы, а мошки жалили меня в нёбо. Однако мне удалось провести наставницу: высосав сок зернышек, я украдкой выплевывала их в ладонь. Я придумала, чем заменю потерянные колокольчики!

* * *

Прошла неделя. Мы с госпожой Тирей сидели во дворе в тени нашего дерева. Было странно холодно; солнце как будто совсем не согревало землю. Мы упражнялись в искусстве выбора плодов. Я бегло оглядывала плоды. Затем госпожа Тирей надевала мне на глаза повязку, и я должна была выбрать спелый, здоровый гранат. Она снимала выбранный мною плод, и мы вместе рассматривали его.

– Вот видишь, – сказала она, – сколько могут узнать твои глаза прежде разума. Выберешь с первого раза правильно – и все пойдет как надо. Выберешь с первого раза неправильно – и беды так и будут сыпаться на твою голову! – Женщина-утка наклонилась ближе: – Не позволяй никому замечать, о чем ты думаешь. Действуй сразу, по наитию!

Ее слова перебил резкий металлический лязг, и я невольно вздрогнула. Я ни разу не слышала такого звука с тех пор, как Федеро привез меня сюда. Госпожа Тирей вскинула голову и презрительно скривилась.

– Пришла еще одна твоя наставница, – сказала она.

Сначала я обрадовалась, что избавлюсь от госпожи Тирей. Видимо, все мои чувства отразились у меня на лице. Женщина-утка прищурилась, и губы ее расплылись в злорадной улыбке – как будто где-то захлопнулась дверь. Она замахнулась, собираясь ударить меня, но потом как будто опомнилась и лишь сказала:

– Следуй за мной.

Мы подошли к черным воротам, в которые я приехала. Проем был достаточно широким, чтобы сюда проехала карета, но для одного человека открывали всего одну створку. Сбоку висел колокольчик, в который госпожа Тирей позвонила один раз. Створка ворот со скрипом открылась, и во двор вошла тощая угрюмая особа, такая же бледнокожая и остроглазая, как и все здешние люди-опарыши. На новой наставнице поверх серой юбки и серой блузы был надет темно-синий фартук.

– Девочка, – сказала госпожа Тирей, – это госпожа Леони. Она научит тебя шить.

Так мы перешли к следующему этапу моего обучения. Меня приучили сидеть на цепи. Настала пора обучать меня разным трюкам.

Вскоре после знакомства со второй наставницей меня избили по-настоящему – за то, что я перечила госпоже Леони. Голос у нее был тише и мягче, чем у госпожи Тирей, и я решила, что ей можно доверять. Тогда все люди казались мне лучше и добрее женщины-утки, которая проявляла жестокость походя и часто впадала в ярость – впрочем, ее приступы были умело рассчитаны.

Оценив мои навыки, госпожа Леони стала учить меня различным видам стежков. Мы работали с иглами разных размеров и с разными видами ниток. Управляться с некоторыми оказалось трудно. Однажды утром я шумно вздохнула от досады.

– В чем дело, девочка?

– Эта дурацкая иголка все время выскальзывает из рук! – пожаловалась я. – Терпеть не могу шелковые нитки!

– Будешь шить такими нитками, какие я тебе даю.

– Это глупо. Ведь можно взять нитку попроще!

Госпожа Леони оглядела меня с головы до ног, затем подошла к дому и вызвала госпожу Тирей. Они недолго перешептывались, а затем госпожа Леони вернулась и с ухмылкой села на место.

Вскоре к нам подошла и госпожа Тирей. В руке она сжимала сверток материи. Сверток был толстым, как колбаса, примерно с локоть в длину.

– Сними сорочку! – приказала она.

Смутившись, я покосилась на госпожу Леони. Я еще не знала, что меня ждет, мною владела лишь стыдливость. Стыдливость тоже стала для меня новым чувством; она появилась вместе с новым языком и постоянным холодом в доме Управляющего. Север был так далек от моей родины!

Сняв рубашку, я посмотрела на нее.

– Повернись, согни ноги в коленях и обхвати их руками.

Госпожа Тирей начала бить меня своим свертком по ягодицам и бедрам. Внутри шелковая трубка оказалась набита песком. Удары были гораздо больнее, чем ее шлепки. Не удержавшись, я вскрикнула от боли. Госпожа Тирей велела мне замолчать и ударила сильнее. Всего я получила двадцать ударов, а потом женщина-утка сказала:

– Надевай сорочку и продолжай урок с госпожой Леони!

Хотя от боли я сидела с трудом, я не смела жаловаться. Взяв дрожащими пальцами иголку с ниткой, я увидела, как порозовели щеки госпожи Леони. Она выглядела… счастливой.

Так все и шло. Трубку с песком, обтянутую шелком, доставали все чаще; меня наказывали за малейшую провинность. Избивали, если я произносила хоть слово на родном языке. Если на миг опаздывала на урок или к столу. Если считали, что я проявляю неуважение. Госпожа Леони находила повод для порки не меньше двух или трех раз в неделю. Госпожа Тирей избивала меня даже за то, что я что-то забывала.

Хотя первые в жизни уроки терпения и выдержки мне дал буйвол Стойкий, госпожа Тирей буквально вдалбливала в меня свои уроки. Цоканье ее сандалий по деревянному полу заменило деревянный колокольчик папиного белого буйвола. Ее хриплое, одышливое дыхание подменило фырканье Стойкого, который звал меня прочь от опасности. Правда, сейчас моя жизнь подвергалась опасности постоянно.

Все больше холодало; близилась моя первая северная зима. Бывало, холодные дожди заряжали на несколько дней подряд. Я постоянно дрожала от холода. Госпожа Тирей куталась в шерстяной плащ, а мне не удосужилась дать даже платка. Я по-прежнему ходила в одной тонкой сорочке. На ночь в моей комнате разжигали небольшую жаровню, над которой я сушила припрятанные гранатовые зернышки, и потихоньку выкрадывала у госпожи Леони шелковые нитки.

Я мечтала раздобыть кусок материи. Надо только придумать, как отвлечь госпожу Леони.

* * *

Как-то госпожа Леони принесла на урок плоский сундук, который открывался сверху. Оттуда выдвигалось несколько ящиков, похожих на деревянные крылья. В ящиках лежали тюки материи – муслина, ситца, поплина, шелка, шерсти и других тканей. От материи душно пахло камфарой и кедром, так как сундук был из кедра. Некоторые ткани были такими пестрыми, что рядом с ними и бабочки показались бы скучными. Другие были простыми и мрачными.

– Каждая материя хороша по-своему; все виды тканей продаются на базаре, – сказала госпожа Леони.

Я никогда не была на базаре, но моя короткая биография не интересовала наставницу.

– Я научила тебя считать нити. С опытом ты сумеешь определить качество ткани даже издали. Ты знаешь о тканях не все, что нужно, но пока и этого хватит. – Она развернула примерно на локоть тонкую шерсть. – Я принесу ткацкий станок, чтобы ты видела, как делают ткань. – На лице ее появилась опасная улыбочка, и я поняла, что меня скоро будут бить. – Скажи-ка, девочка, что за шерсть у меня в руках?

Вопрос был с подвохом, потому что она еще не рассказывала мне, какие бывают виды шерсти. Но я подслушала, как она разговаривала с госпожой Тирей о материях, поэтому ответила наугад:

– Это кашемир, госпожа.

Лицо у нее вытянулось.

– А ты не дура! Осторожнее пользуйся орудием, которое находится между твоих ушей!

Раздражение ее прошло, и госпожа Леони поманила меня к себе. Я щупала ткань и слушала ее рассказ о козах особой породы, которых выращивают в Синих горах. Их шерсть невероятно тонка, и из нее прядут самую дорогую пряжу.

Заведя руку за спину, чтобы она не видела, я вытащила из ящика кусок шелка и уронила его на пол. Госпожа Леони в тот момент разглагольствовала о козах, поглаживая кашемир, и ничего не видела.

Я тихо радовалась. Она непременно заметит, что кусок шелка упал. Но поскольку я не пыталась затолкать материю под стул или спрятать ее, она наверняка решит, что ткань упала нечаянно.

Все же зрение у нее оказалось острее, чем я думала. Аккуратно свернув кашемир, госпожа Леони велела мне встать у сундука и пошла звать госпожу Тирей с шелковой трубкой, наполненной песком.

Через час я стояла во дворе и, дрожа, смотрела, как уходит последний серый дневной свет из-под гранатового дерева. Холод позволил мне притвориться, что дрожу я не от слез. Наставницы – злобные чудовища! Я убью их, как богиня убивает демонов, а потом отправлюсь домой через море.