Текст книги "Путь героев"

Автор книги: Джеральд Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава третья. Испытание

2 день Третьей весенней луны.

Дождь стих только к утру. Мир продолжал жить по своим законам, над городскими крышами забрезжил тусклый розоватый отблеск, сменившийся положенным рассветом и началом нового дня – солнечного и ветреного. Сидевший в оконном проеме Конни видел трепещущие флаги на дворцовой стене и раскачивающиеся макушки деревьев, растущих вдоль набережной. За дверями комнаты пару раз лязгнуло и громыхнуло – должно быть, сменялся караул – но засов на створках остался неподвижным.

Его отвели сюда вчерашним вечером, и с тех пор к нему никто не наведывался. О Коннахаре, наследнике аквилонской короны, попросту позабыли.

«Справедливо, – мрачно согласился Конни. – Чего обо мне беспокоиться? Жив-здоров и никуда не денусь из-под замка. Небось, до сих пор решают, как со мной быть. Только бы матушка вступилась, не то под горячую руку отец вполне может засунуть нашкодившего отпрыска в захудалую крепость на границе с пиктами. Или выставит из страны, чтобы глаза не мозолил. Пусть, мол, малыш Коннахар проведет годик-другой в Немедии, в тамошней Военной Академии. Ему это пойдет на пользу, – размышления Конни свернули в глубокую и опасную колею, проторенную бессонной ночью. – Вдруг я вчера кого-то убил? Что тогда? Попахивает уже не семейным советом, но Королевским судом. Выкуп за пролитую кровь, шумное порицание общества… Разумеется, не казнят, но пойдут пересуды… В крайнем случае, приговорят к заключению где-нибудь в отдаленном замке короны. Да, но как же Айлэ?!»

Воспоминание о баронетте диа Монброн напрочь лишило Конни способности трезво рассуждать, заставив спрыгнуть с окна и закружить по комнате. Ее наверняка удалят из дворца, чтобы больше не давать поводов для сплетен. Может, именно сейчас она торопливо складывает вещи, не сумев даже толком попрощаться…

«Айлэ уезжает, а я ничего не могу поделать!»

Мысль походила на ослепляющую молнию, швырнувшую пленника к дверям с намерением колотить по бесчувственному дереву до сбитых костяшек пальцев.

Остановил его негромкий шелестящий звук, с каким поворачивается хорошо смазанная латунная задвижка.

Посетитель небрежно захлопнул за собой дверь и наградил Конни мимолетным взглядом, от которого у любого человека внутренности поневоле съеживались в мелко подергивающийся комок.

Жалобно скрипнуло кресло, принимая на себя немалый вес, и Конан Аквилонский холодно потребовал:

– Ну, теперь рассказывай.

Повествование вышло кратким, и, как надеялся Конни, звучало достойно. Ничего лишнего, никаких обвинений, только четкое изложение событий. Ни единого словечка об Айлэ Монброн. Брызги этой грязной истории не должны запятнать ее имя. На галерее присутствовала только подвыпившая молодежь из дворца, позволившая себе пару несдержанных замечаний, вызывавших крайнее раздражение наследника короны, а более никого.

Закончив, он вопросительно скосился на отца, пытаясь догадаться, какое впечатление произвели его слова. Похоже, весьма скверное. На поблажки и чувство родительской любви рассчитывать не придется.

– Четыре человека, – раздумчиво, точно обращаясь к самому себе, протянул Конан. – Треснувшие ребра, сломанные руки, расквашенные носы. Трейско, недотепа, который грохнулся…

– Я его неудачно толкнул, – уточнил Конни, робко порадовавшись тому, что стычка обошлась без смертоубийств.

– … Который грохнулся с балкона, – не слушая, продолжал свое повествование король, – умудрился шлепнуться прямо на кхитайскую вазу. Никчемный фарфоровый горшок и его череп теперь весьма схожи. Голова со временем заживет, а осколки вазы пришлось выкинуть. Как и разбитое оконное стекло. Оно, между прочим, стоило не меньше двухсот солидов, не считая доставки из Мессантии. Полусотник Вигерен, когда очнется и заговорит, наверняка подаст в преждевременную отставку. К несению военной службы он более негоден. Вряд ли когда сумеет влезть в седло без посторонней помощи. То же относится к его приятелю Стимму, чья физиономия отныне и навсегда будет напоминать жабу, сплющенную копытом тяжеловоза. Да, еще Коррент-младший, мающийся от жестокого несварения желудка и испортивший мне утро своим нытьем… Коннахар, может, ты хочешь что-то добавить?

– Нет, – еле слышно выдавил наследник престола, мысленно прощавшийся с дамой сердца и друзьями. Сошлют, точно сошлют. В гости к любезным соседям, в Пограничье. Они как раз завершили постройку новой крепости на рубеже с Гипербореей, и им пригодится любой человек, способный держать оружие.

– Жаль, – фальшиво огорчился Конан. – Твой дружок Эвье был куда говорливее. Он почему-то решил, будто должен всенепременно разделить твою скорбную участь. Я с ним полностью согласен.

Никакой положенной благодарности к приятелю Конни не испытал. Скорее, глуховатую злобу на неуемную болтливость дие Коррента.

– Устраивать балаган с судилищем и публично рубить вам головы, пожалуй, не стоит. Лучше бросить в подземелье, – в голосе Конана зазвучала некая коварная мечтательность. – В холодный, мрачный, сырой подвал. С крысами и пауками. Ржавые цепи, никаких прогулок, тухлая овсянка и бичевание дважды в день. По праздникам – трижды. Как уверяют мудрые люди, такое времяпровождение расширит ваш кругозор и придаст суровый жизненный опыт. Куда это годится – моему сыну уже пятнадцать, а он ни разу не сидел в настоящей тюрьме! Я в твои годы… Впрочем, это к делу не относится. Решено: ты вместе с Эвье до конца года перебираешься в казематы Старого Бастиона. Вам понравится, обещаю. Заодно я позабочусь, чтобы подобных глупостей больше не повторялось.

Навощенные дощечки пола под ногами Конни начали рассыпаться, открывая бездонную пропасть, в глубинах которой призывно вспыхивали темно-багровые языки огня.

– Истинную причину всех неурядиц зовут девицей Монброн, верно? Без родительского пригляда она совсем распустилась. Ей давно пора замуж. Дадим вздорной красотке хорошее приданое от щедрот короны, затолкаем под венец, и пусть катится куда подальше. Скажем, в Полуночный Гандерланд. Или в родные Рабиры. А ты на досуге поразмысли, какую ценную услугу своей стране окажешь, коли мы предложим заключить брак между тобой и какой-нибудь из офирских принцесс. В Ианте их томится на выбор три или четыре. Любая согласна хоть сейчас переехать в Тарантию.

– Ты не можешь так поступить, – с мужеством отчаяния выговорил молодой человек.

– Почему? – вопросительно поднял бровь Конан. – Я король или нет? Захочу – прикажу зашить тебя в мешок и утопить в Хороте. Всегда мечтал побыть тираном.

– Если тебя хоть сколько-нибудь волнует судьба твоего сына… то есть моя…

– Да в целом Обитаемом Мире не найдется предмета, который волновал бы меня сильнее! – взревел король Аквилонии, подкрепляя слова могучим ударом ладони по полированной столешнице из мореного дуба. – Демоны Серых Равнин, о ней я и толкую, сын мой Коннахар – о твоей судьбе! Тебе пятнадцать зим. Твой отец, при всех его недостатках, убил своего первого врага в четырнадцать! Все, на что хватило тебя – учинить непотребную драку на званом ужине! Я, будучи мальчишкой, остался один во всем свете и прошел половину Материка, потому что хотел жить и узнать – что там, за поворотом дороги? Когда четверо недоумков чешут свои поганые языки об имя твоей возлюбленной, ты, вместо того, чтобы вызвать мерзавцев на поединок и изрубить в кашу, лезешь с кулаками, как малое дитя! Кром Воитель! Хоть бы ты прикончил этого паршивца Вигерена, пусть даже голыми руками! По крайности, тогда никто не мог бы сказать, что потомок Конана Киммерийца не смог смыть оскорбление кровью!

* * *

Должно быть, выражение лица Конни стало на удивление глупым и растерянным, поскольку король внезапно расхохотался и, пружинисто вскочив – кресло возмущенно пискнуло – обнял сына за плечи и притянул к себе.

– Ну что ж, – удовлетворенно изрек Конан, рассматривая потомка с каким-то радостным удивлением, в то время как потомок, начиная кое-что соображать, снизу вверх таращился на него, – все обстоит гораздо лучше, чем можно ожидать. Я все думал – проявится в тебе знаменитая кровь Канахов или нет? Дженна говорила: «Не торопись, обожди, дай мальчику подрасти» – и оказалась права.

Мрачные бездны отступили, к миру постепенно возвращались утраченные было краски, и ссылка в Пограничье больше не маячила неподалеку страшной угрозой.

– Можно ли понимать сказанное, – осторожно начал Конни, – как твое прощение?

– Прощение – само собой, – беззаботно отмахнулся Канах-старший, падая в кресло и жестом предлагая сыну сделать то же самое. Второго седалища в комнате не имелось, и принц опять устроился на облюбованном подоконнике. – Но так легко ты не отделаешься. Склоку ты учинил безобразную, и слухи поползли немедля. Между нами говоря, – он заговорщицки понизил голос, – на твоем месте я поступил бы так же, только наверняка прикончил бы этих болтунов. Самообладание в тебе, должно быть, от матушки. Йен всегда умела держать себя в руках, в какие бы переделки мы ни попадали… Эй, кто-нибудь!

На высочайший окрик явился один из стражников, несших караул под дверями. Выслушав повеление немедля раздобыть аргосского муската, он безмолвно удалился.

– Вообще-то подробности вашей задушевной беседы я разузнал к середине ночи, – признался король, дождавшись, пока двери закроются. – Как только улеглась суматоха, твоя подружка немедля помчалась к королеве – просить о заступничестве для тебя. Она до сих пор торчит в опочивальне моей жены. Рыдает и грозится кого-нибудь убить. Кроме того, те весельчаки беседовали достаточно громко. Нашлось еще с полдюжины заслуживающих доверия свидетелей их глупости. Я просто хотел тебя чуть-чуть проверить. Поздравляю, испытание ты прошел с честью. Ни разу не упомянул баронетту Монброн, не ныл, не ябедничал и не пытался оправдаться…

– Значит, подземелья не будет? – на всякий случай уточнил Конни. – И бичевания трижды в день тоже?

– Не будет, хотя неплохо бы, – хохотнул правитель Аквилонии. – Еще не хватало – в нарушение всяческих уложений подвергать особу королевской крови телесным наказаниям! Ревнители традиций сожрут меня вместе с сапогами и короной, уж будь уверен. И Рабирийский Изумруд я тоже не сошлю и замуж не спихну, иначе Райан с Меланталь напустят порчу на всю страну. Что же до офирских принцесс…

Король сделал вид, будто усиленно размышляет. Слегка воспрявший духом Конни немедленно похолодел от ужаса.

– Но, отец!..

– Что «отец»? – буркнул Конан, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос. – Между прочим, очень даже ничего девчонки. У меня где-то завалялись портреты, офирский посол старательно всучивал. Потом зайдешь, полюбуешься. И опять же, доля с тамошних рудников…

– Да не нужно мне их несчастного золота! – взмолился Коннахар, сваливаясь с окна, но тут, по счастью, бесшумный слуга внес покрытый пылью кувшин с клеймом королевских погребов и два резных хрустальных кубка на круглом подносе. Киммериец жестом отослал лакея и привычным движением распечатал сосуд. Золото аргосского муската урожая двадцатилетней давности заискрилось в граненом хрустале.

Конни, метавшийся по комнате, ополовинил свой кубок одним махом, на что его отец, с наслаждением перекатывая во рту первый, самый сладкий глоток, только неодобрительно покачал головой.

– Совершенно варварские манеры… гм… – пробормотал он. – Теперь приступаем к самому неприятному. Слушай внимательно, сын: за нарушение свода правил дворцового этикета и нанесение увечий отпрыскам знатных родов… проклятье, ну и покалечил ты их… я вынужден особым королевским указом понизить тебя в воинском чине на две ступени, поелику проступок твой относится к категории тяжелых. Ты приписан к Черным Драконам, ведь так?

– Так, – уныло подтвердил Коннахар.

– Так… и, насколько я знаю, в настоящее время состоишь в звании центуриона. Ох-хо-хо… Есть чем гордиться. Господа офицеры, вашего центуриона пожаловали в десятники…. Церемония состоится завтра, в присутствии высших чинов легиона. Заранее сочувствую: разжалование – вещь очень неприятная и постыдная. Лишение знаков различия, преломление клинка и так далее. Мучиться будешь в одиночестве – я на такое безобразие смотреть не пойду. Вигерену и Стимму, хоть, Митра свидетель, мне того не хочется, будет выплачена изрядная вира за поношение и ущерб здоровью. Пусть убираются по домам и больше мне на глаза не показываются. Двоих оставшихся обалдуев, Коррента и Трейско, вышлют из Тарантии в отдаленные крепости без возможности впредь занимать должности выше сотника… Вот такой веселый Белтайн получился.

– Могу я попросить за Эвье? – осмелев, перебил Конни. – Если кто виноват менее прочих, так это он.

– Я и сам так думаю. Болтает он много, а так парень неплохой. Хм… Ладно, посмотрим, что с ним делать. Теперь опять касательно тебя. На три луны я подвергаю тебя… как его там… золотому аресту без оков и замков. До наступления осени из дворца ни ногой, понял? Ни в город, ни на охоты, ни в гости, никуда! Мера негласная, но имей в виду: осмелишься снова что-нибудь учинить, вот тогда я рассержусь по-настоящему. Есть храбрость, есть упрямство, и пора научиться отличать одно от другого! Я понятно выразился?

– Понятно, отец, – смиренно кивнул молодой человек. – Я хотел бы еще спросить…

– Остается она во дворце, остается, я же сказал, – отрезал король, не сдержав усмешки при виде радости, озарившей лицо сына. – Успеешь еще налюбоваться. Только… Впрочем, сами разберетесь, не маленькие. И прекрати хлебать прекрасный мускат, как воду! Да, чуть не запамятовал. Достопочтенный месьор Борс Тегвир, воинский наставник, докладывает, что ты совсем забросил упражнения. Того и гляди забудешь, с какой стороны подходят к лошади! Посему своей королевской и, что гораздо важнее, отцовской властью в два раза увеличиваю для тебя время занятий в Фехтовальном Зале. Потом лично проверю, чего ты добился!..

З день Третьей весенней луны.

Треск ломающегося клинка, как полагал Конни, будет теперь преследовать его в кошмарных снах до самой смерти. Меч для позорной церемонии, само собой, взяли парадный, с тонким и заранее подпиленным лезвием. Звук получился именно такой, как требовалось – сухой, отрывистый, напоминающий резкий щелчок бича. Он заглушил даже низкие громыхания барабанов и мерный голос глашатая, зачитывающего королевский указ.

Слова приговора словно тонули в окружившем наследника престола густом сером тумане, походившем на дым от костра. Это и вправду был самый настоящий костер, где дровами служили стыд и раскаяние Конни. Отец говорил непреложную истину – Коннахар вел себя, точно маленький ребенок. Как теперь показаться во дворце? В лицо, конечно, никто не засмеется, но за его спиной наверняка будут перешептываться и тыкать пальцами. Единственное спасение – закрыться до наступления осени в своих комнатах и никого не впускать. Даже Айлэ.

Тихое звяканье заставило Конни на миг опустить глаза. Он увидел валяющийся под ногами безжалостно погнутый серебряный значок, изображавший маленького крылатого дракона и свидетельствовавший о его былой принадлежности к дворцовому легиону. Принцу внезапно захотелось нагнуться, подобрать фигурку и унести с собой – пусть напоминает о случившемся.

– Кру-угом! Марш!.. – лязгнуло над самым ухом.

Две шеренги слаженно развернулись и с какой-то непривычной торопливостью промаршировали к распахнувшимся двустворчатым дверям.

Конни потерянно смотрел вслед уходящим, в который раз пытаясь уверить себя: опала не настоящая. Осенью она закончится. В крайнем случае продлится до конца года. Его изгнание подойдет к концу, и новым королевским эдиктом наследнику вернут утраченное звание…

Тогда почему очертания гербов, вышитых на полотнищах знамен, развешанных по стенам Малого Церемониального зала, начинают подозрительно расплываться?

Кто-то настойчиво потеребил молодого человека за плечо, буркнув: «Иди за мной».

– Куда? – вырвалось у Конни прежде, чем он сообразил. Церемония еще не завершена. Разжалованному надлежит принять десять ударов хлыстом и на седмицу отправиться в камеру под зданием казарм. Первое из-за исключительности случая решено заменить символическим наказанием сшитой из образков кожи куклы-болвана, на которой обычно тренируются в точности метании ножей. Что касается второго, то здесь ничего не поделаешь – традиции есть традиции. Нельзя пренебрегать ими до бесконечности.

В глубине души Конни тихо порадовался тому, что на целых семь дней его оставят в покое. У него будет время как следует обдумать свой поступок и решить, какой должна стать его жизнь дальше.

Он достаточно спокойно вынес зрелище побиваемого болвана, хотя вздрогнул при первом хлестком ударе, невольно вообразив себя на месте бесчувственной куклы, набитой соломой. Молча спустился вслед за стражниками по просевшей от времени каменной лестнице в подвальные помещения, отрицательно покачал головой в ответ на вопрос, не нужно ли ему чего, и вошел в указанную дверь. Низкая толстая створка захлопнулась. Донеслись удаляющиеся по коридору шаги и опять грохот запираемого замка. Стало тихо. Должно быть, собратьев по несчастью принцу не полагалось.

Камера мало напоминала уютную комнату, но «преужасным узилищем» наподобие такого, что красочно расписывал отец, тоже не выглядела. Конни мимолетно пожалел, что в ней нет окон, если не считать крохотных отдушин под самым потолком, ткнул кулаком брошенный на лавку тощий тюфяк, нерешительно присел сверху… и сам не заметил, как задремал.

* * *

Проснулся он с ощущением чьего-то присутствия рядом. В камере появились новые предметы обстановки – колченогий стол и добротного вида скамья. На столе красовались бронзовая масляная лампа и внушительных размеров плетеная корзина, а на табурете сидел человек в плаще с низко наброшенным капюшоном. Когда Конни зашевелился, незнакомец обернулся, знакомым жестом сдвигая капюшон назад, и сочувственно поцокал языком.

– Мама? – спросонья Коннахар едва не принял гостью за порождение собственных грет. – Мама, ты что здесь делаешь?

– Нарушаю строжайший запрет моего супруга и повелителя, – невозмутимо отозвалась Зенобия. – Он не желает, чтобы тебя навещали. Я больше и не буду, но должна же я сперва лично взглянуть, как обращаются с моим мальчиком.

Королева Аквилонии внимательно оглядела старшего отпрыска и, придя к каким-то выводам, удовлетворенно кивнула.

– Мне сказали, ты отлично держался во время церемонии. Конан доволен больше всех, пусть и пытается это скрыть. Наконец-то он получил убедительное доказательство семейного сходства.

– Я старался, – Конни поймал себя на том, что вот-вот разревется, и с силой прикусил язык.

– Верю, – мягко сказала Дженна. – Я горжусь тобой и одобряю твой поступок… хотя по-прежнему не могу согласиться с твоим выбором. Я говорила и повторяю – одари своей благосклонностью какую-нибудь иную девицу.

– Ма-атушка, – укоризненно протянул Коннахар. – Помнится, ты обещала не вмешиваться в мои отношения с баронеттой Монброн!

– Раньше ты не встревал из-за нее в драки, – возразила королева.

– Но ведь я победил!

Зенобия сокрушенно вздохнула:

– Нет, ты даже хуже своего отца. Боюсь загадывать, какой ужас начнется во дворце, когда подрастут Лаэг и Диса… Астрологи лгут – мне не суждена мирная старость в кругу семьи. Ладно, герой, наслаждайся заслуженной карой, – она поднялась, одергивая длинный плащ. – По-моему, твои друзья вынашивают замысел устроить тебе побег. Ожидай запеченных в пирогах шелковых лестниц и напильников между книжных страниц. Прекрасной Айлэ я передам, что все твои помыслы – только о ней.

– Ты не знаешь, как обошлись с Эвье Коррентом? – на всякий случай осведомился Конни.

– Знаю. Он тоскует за решеткой в другой части подвала. Его приговорили к десяти дням заключения, – Дженна постучала по двери, чтобы ее выпустили, и повернулась к сыну: – Не грусти, Конни. Семь дней – не семь лет. Твоя жизнь не кончена, она только начинается. Скоро увидимся. Кстати, я на всякий случай захватила те книги, что лежали в твоей комнате. Расскажешь потом, отчего тебя так волнует происхождение рабирийцев?

Идя по коридору за тюремщиком, королева украдкой всхлипнула и раздраженно вытерла глаза краем торопливо извлеченного платка. Зачем дети так быстро взрослеют? Не успеешь оглянуться, а они уже перестали быть несмышлеными малышами, и больше не слушают твоих слов, разве что из вежливости.

Она поднялась по слабо освещенной лестнице, наклоняя голову, чтобы не удариться о низкий потолок. Свернула в боковой коридор, выводивший в старую крытую галерею между казармами королевской гвардии и первым этажом дворца. Ей редко пользовались, и Дженна надеялась, что ее визит в тюрьму останется незамеченным. Мианта Тилинг должна отвечать любому визитеру, что Ее величество Зенобия Канах пребывает в расстроенных чувствах и не желает никого видеть…

– Ой!

За поворотом Дженна едва не налетела на человека, подпиравшего стену и явно ожидавшего ее появления. Завидев торопившуюся женщину, он удовлетворенно крякнул и преградил ей дорогу, заявив:

– Вот и попалась. Куда ты ходила, дорогая? Госпожа Мианта строила такие честные глаза, уверяя меня в твоей немощности, что я ей сразу не поверил. Будешь признаваться?

– Не буду, – мрачно буркнула Зенобия. – Ты узурпатор и безжалостный тиран. Заточить собственного ребенка в подземелье! Не могла же я оставить его пропадать в одиночестве, без материнской поддержки!

– Ему нужна не твоя поддержка, а славная трепка, – добродушно поддразнил жену Конан. – Хорош малый ребеночек – избить до полусмерти четверых пьяных обормотов только потому, что они ляпнули гадость о его подружке!

Королева Аквилонская поджала губы, всем видом показывая, насколько она презирает такой способ разрешения трудностей, и осведомилась:

– Долго ты собираешься его там держать?

– Ровно седмицу, ни днем больше, – заверил ее Киммериец. – Что касается дальнейшей судьбы Конни… Я кое-что придумал, но мне нужен твой совет. Идем, по дороге поговорим.

– Внимаю, – Зенобия поневоле заинтересовалась. Дослушав, негромко рассмеялась: – Это не наказание, а поблажка. Думаешь, он справится?

– Конечно, – самоуверенно отозвался Конан. – Чей он сын, в конце концов?

10 день Третьей весенней луны.

По расчетам Конни выходило, что сидеть взаперти ему оставалось совсем недолго, всего один день. Однако ему выпало маленькое послабление. Вскоре после восьмого послеполуденного колокола (Конни слышал его размеренные удары, долетавшие сквозь толщу стен) скрипнул поворачивающийся ключ в замке, заскрежетал засов и в камеру заглянул Грельго, старший из тюремных надзирателей. За время вынужденного безделья Конни познакомился и с ним, и с тремя его помощниками, выслушал уйму рассказов о тяготах службы и с десяток неизбежных историй о неугомонных призраках былых обитателей подвалов под гвардейскими казармами.

– Велено выпустить, – сообщил Грельго и многозначительно ткнул пальцем в закопченный потолок, показывая, с каких недосягаемых высот явилось подобное распоряжение. – Жалобы высказать желаете? Нет? Ну, благодарствуем… Попадаются такие сидельцы – мы вокруг них, значит, едва ли не на цыпочках бегаем, а они нам же потом страшными карами грозятся… Сопровождающего покликать? Обойдетесь? Тогда вот по этому коридору до конца, толкнете дверцу – она незапертая – и сразу увидите гвардейский караул. Будьте здоровы, Выше высочество.

Тарантийский дворец приветствовал наследника престола мирной тишиной. Никто его не встречал – должно быть, неизбежные торжества по поводу воссоединения правящей фамилии предполагались завтра. Весть об обретении Коннахаром заслуженной свободы, похоже, не достигла даже его близких друзей. Оно и к лучшему – Конни не хотелось сейчас болтать и отвечать на сотню различных вопросов.

Поразмыслив, не заглянуть ли на половину родителей, принц счел такой поступок излишним. Отцу и матушке наверняка известно, что отпрыск больше не под замком. Зачем тревожить их визитом посреди ночи? Айлэ сегодня тоже повидать не удастся. Госпожа Тилинг строжайше оберегает честь порученных ей девиц и вежливо, но непреклонно укажет принцу на дверь.

Дальнейший путь определился сам собой. Молодой человек сперва наведался в Приречное крыло, где располагались термы (тамошние служители если и удивились потрепанному виду наследника, то виду не подали), откуда заглянул на Малую кухню, совершив очередное нарушение правил этикета и разжившись поздним ужином.

Под личные владения старшего королевского отпрыска отвели – по его настойчивой просьбе – причудливого вида башенку в полуденной части замка. В шести комнатах отлично разместились все предметы, необходимые для жизни и таковую украшающие, расставленные в некотором живописном беспорядке. За время отсутствия принца тут явно похозяйничали слуги, причем под бдительным надзором королевы, в который раз переделавшей жилище дражайшего сына в соответствии с личными вкусами и воззрениями.

Войдя, Конни только головой покачал. Матушка всегда остается верной страсти к порядку. Интересно, содержимое стола она тоже перебрала, разложив листок к листу? Жуткую помпезную картину на стене гостиной он завтра точно выбросит… и тонконогий резной столик тоже.

Семь дней символического заключения не прошли даром. Пожалуй, впервые в жизни Коннахар всерьез над чем-то задумался. Обещание, данное сгоряча Айлэ Монброн, требовалось выполнить. Только как? С чего хотя бы начать? Его учили – любое важное событие должно оставлять по себе след. Отголоски войны, гремевшей на Полуночи Материка восемь тысяч лет назад, наверняка сохранились в каких-нибудь летописях. Нужно искать. Если потребуется, он переселится в библиотеку. Один человек не одолеет такую гору рукописей. Нужна помощь. К кому обратиться? Месьор Невдер, Меллис Тосдаль и ее брат – они наверняка согласятся, хотя втихомолку решат: Конни взялся за невозможное дело. Ну и пусть. Если он добьется успеха, ему будет за что уважать себя. Или он собирается всю жизнь провести в тени своего великого отца?

Рассуждения настолько захватили Конни, что он не обратил внимания на беззвучно открывшуюся и закрывшуюся дверь. Вошедший, словно колеблясь, постоял на пороге, глядя из темноты на огонь в камине, отодвинутое кресло и молодого человека, выглядевшего не то дремлющим, не то глубоко задумавшимся.

Впрочем, он услышал легкий скрип половиц и оглянулся, увидев тонкий, призрачно мерцающий силуэт. Тень гибко присела рядом, обернувшись вполне живой и осязаемой Айлэ Монброн. Таинственное сияние исходило от ее туники, расшитой серебряными звездочками по темно-зеленому бархату.

– Я случайно узнала, что ты вернулся, – чуть дрогнувшим голосом сообщила девушка, теребя охватывающую шею изумрудную цепочку. – Словно прошло не семь дней, а семьсот лет…. За это время я стала взрослее и кое-что поняла. Я больше не могу без тебя.

Никогда еще не изменявший принцу дар речи внезапно пропал. Он смотрел на давно знакомое, узкое, точеное лицо в обрамлении густых темных волос, на влажно поблескивающие глаза цвета переменчивой морской волны, в которых отражался он сам, и слышал беззвучные раскаты грома в ушах, складывающиеся в незамысловатые слова: «Это Айлэ. Она пришла ко мне и хочет остаться навсегда. Такого не может быть. Я, наверное, сплю.»

Последнее соображение заставило Конни протянуть руку к полуночной гостье. Его пальцы нерешительно коснулись плеча, от которого исходило суховатое тепло, поднялись выше и запутались в локонах, казавшихся одновременно жесткими и шелковистыми. Коннахар осторожно потянул девушку к себе, и она с мягкой готовностью подалась навстречу.

Конечно, им доводилось целоваться прежде. Почти всегда у Конни начинала сладко кружиться голова, а его подруга, лукаво смеясь, отодвигалась в сторону. Но сегодня… Сегодня это напоминало падения и взлеты парящей высоко в небе птицы. Или неодолимое влечение набегающей на берег и отступающей океанской волны. Или пьянящий вкус перебродившего меда… Айлэ Монброн досталась ему, словно завоеванная в сражений награда – желанная и мнившаяся почти недосягаемой.

Спустя какое-то время Коннахар осознал, что полулежит на растленной перед очагом медвежьей шкуре, сжимая в объятиях тихо постанывающую и трепетавшую от наслаждения Айлэ. Ее сверкающее платье и его одежда небрежно скомканными тряпками валялись поодаль. В глубине души он опасался собственной неопытности – ведь он впервые познавал женщину! – но со второй попытки им удалось приноровиться друг к другу.

Огромный мир уменьшился до крохотного пятна света, льющегося из камина, и наполнился чередой мимолетных, но таких ярких и притягательных ощущений. Конни запомнил бархатистую гладкость горячей кожи под своими ладонями, скользящие движения (сперва торопливые и неловкие, постепенно они приобрели нужную соразмерность), и как, отдаваясь, рабирийка пристально глядела на него чуть расширившимися глазами: сверху вниз, быстро и жадно втягивая воздух. Ее волосы растрепались, девушка раздраженным кивком головы постоянно отбрасывала их назад, и тогда на стене возникала причудливая расплывчатая тень.