Текст книги "Самая темная ночь"
Автор книги: Дженнифер Робсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Глава третья
20 сентября 1943 года
– Ты наелась? – спросила Антонина, заглянув маме в глаза с надеждой увидеть там проблеск понимания.
Было около семи вечера, и последний час девушка провела, помогая матери справиться с супом – кормила ее, ложечка за ложечкой, как всегда в это время. Каждое утро и в полдень Антонина делала то же самое, поскольку у персонала дома призрения и так забот хватало, а она не находила обременительным посидеть с мамой подольше.
Однако мало-помалу моменты их общения, когда Антонина чувствовала с маминой стороны какой-то отклик, возникали все реже, а совсем недавно, в один злосчастный день, мама и вовсе ее не узнала.
Сегодня, однако, день оказался удачным, по крайней мере неплохим – мама позволила Антонине накормить ее и съела почти весь суп из миски.
– Дай-ка я вытру тебе лицо и руки влажной салфеткой. Она теплая, должно быть приятно. Вот так. Теперь гораздо лучше. Почитать тебе немножко? Мы остановились…
– Привет, Девора. Привет, Нина.
– Папа! Мама, смотри, папа пришел. Мы тебя не ждали.
– Да-да, – кивнул доктор Мацин, подходя к жене и целуя ее в висок. Затем слегка повернул голову, заглянув в глаза Антонине: – Не могла бы ты спуститься со мной в холл? – Папа задал этот вопрос таким нарочито спокойным, тихим и взвешенным тоном, что она испугалась больше, чем если бы он закричал ей в лицо. – Оставим твою маму ненадолго, пусть отдохнет.
У Антонины от страха взмокли ладони, но ей ничего не оставалось, как последовать за отцом и ждать, когда он поделится с ней дурными вестями. В том, что вести будут дурными, она не сомневалась, поскольку ничего хорошего теперь, с появлением Республики Сало, чье правительство всеми силами пыталось угодить своим германским союзникам, ожидать не приходилось.[7]7
Республика Сало (официальное название ¬– Итальянская социальная республика) – фашистское государство, возглавленное Бенито Муссолини в сентябре 1943 г. на оккупированном Германией севере Италии.
[Закрыть]
– Прости за такую спешку. И за то, что напугал тебя. Кое-что случилось, и я… Я не знаю, с чего начать.
– Говори, папа, – попросила Антонина. – Представь, что я твоя пациентка, которой ты должен сообщить плохие новости. Должен во что бы то ни стало, иначе невозможно будет начать курс лечения. Пожалуйста, папа.
Он кивнул, еще несколько мучительных секунд поколебался и наконец прошептал ей на ухо:
– Вот-вот начнутся аресты. Это неизбежно. Не сегодня-завтра. В любое время.
С тех пор как германские войска оккупировали Италию всего несколько недель назад, Антонина не сомневалась, что рано или поздно этот день наступит. Была уверена в этом абсолютно. И тем не менее сейчас никак не могла заставить себя поверить в то, что сказал папа.
– Откуда ты знаешь? Люди неделями готовятся к худшему, всё ждут, ждут, волнуются… Но почему именно сейчас? Почему сегодня?
– К доктору Йоно приходили люди из гестапо, потому что он глава еврейской общины. Они потребовали у него имена и адреса всех евреев в Венеции.
– И он дал им список?
Доктор Йоно был другом ее папы и хорошим человеком. Невозможно было себе представить, что он на это способен.
– Нет. Нет, он сказал, что ему понадобится пара дней на то, чтобы собрать сведения, которые им нужны. То есть я думаю, он сказал именно так.
– Значит, у нас есть…
– Дай мне договорить. Он выпроводил гестаповцев и немедленно уничтожил все свои записи. Все документы до единого. А потом покончил с собой.
На Антонину обрушилась волна ужаса – накрыла, потащила за собой и выбросила обратно, как отхлынувший от берега прилив, оставив ее дрожащей, скорбящей и с четким пониманием того, что нужно делать дальше.
– Мы должны уехать немедленно! Вещи соберем быстро, а если придется что-то оставить, ничего страшного – ведь это всего лишь вещи, правда? Нет в них ничего важного…
– Антонина. – Папа взял ее за плечи и прижался лбом к ее лбу. – Послушай меня. Я не могу уехать. Ты слышишь? От меня здесь зависит слишком много людей. И я не могу покинуть твою маму.
– Но мы возьмем ее с собой…
– Нет. Она слишком больна и не перенесет поездку. Ты понимаешь это не хуже, чем я. – Теперь папа обнял ее. – Но ты… ты должна уехать.
– Ни за что! – запротестовала Антонина. – Как ты можешь мне такое предлагать?!
– Я обо всем договорился заранее. Надеялся, что этот день никогда не наступит, но… Нет, нет, Нина, не надо качать головой, просто выслушай меня, – взмолился он.
Антонина вдруг поняла, что папа плачет, и от этого ей стало еще страшнее, чем от его слов.
– Что я должна сделать? – сдалась она наконец.
Он кинул взгляд поверх ее плеча – коридор был пуст.
– Отец Бернарди прислал человека, которому он доверяет, хорошего человека, с его помощью ты сможешь надежно укрыться и дождаться, когда это все закончится.
– Ты хочешь отправить меня куда-то с незнакомцем?
– Нет, нет, он не незнакомец. Он друг нашего друга. И не куда-то, а в деревню, где живет отец Бернарди.
Антонине хотелось закричать, наорать на него, потребовать, чтобы он придумал что-то еще – что угодно, – но папа слегка отстранился, она увидела его пепельно-серое лицо, искаженное страхом, и от желания протестовать не осталось и следа.
– Я понимаю, – проговорила она, и это была правда: она действительно наконец все поняла. – У меня есть время попрощаться с мамой?
– Конечно. Только ничего ей не говори. Попрощайся, как обычно. Но сначала… – Он достал носовой платок и вытер дочери слезы, а потом она поднялась в комнату матери в последний раз.
– Мне пора, мама. Папа зайдет к тебе еще раз попозже.
Девушка наклонилась, чтобы поцеловать мать, и на мгновение задохнулась от желания схватить ее в охапку – как будто это она, Антонина, мать, а перед ней родное дитя – и унести ее прочь, далеко-далеко, преодолеть леса и горы. Ради мамы она сумеет это сделать, они возьмут с собой папу, и снова будут все вместе, и наконец-то заживут счастливо…
– Нам нужно идти, – сказал папа, и Антонина очнулась.
– Я люблю тебя, мама, – шепнула она, целуя мамины щеки, руки, тонкие шелковистые волосы у нее на макушке. – Я так тебя люблю… – Потом она отступила от мамы на шаг, и еще на один, и еще. Папа заставил ее развернуться, и она пошла по тихому коридору, по лестнице, над которой носилось гулкое эхо шагов, прямо под остывающие лучи закатного солнца.
Антонина шла домой спокойно, рука об руку с отцом, словно это был обычный вечер, а не окончательный крах знакомой жизни. Поскольку молчание было мучительным, а откровенный разговор стал бы и того хуже, девушка по дороге пыталась болтать о пустяках, и эта болтовня, наверное, казалась папе не менее странной, чем ей самой.
– Когда ты пришел, я собиралась почитать маме. Книга лежит на тумбочке у ее кровати, это I Promessi Sposi. Мы прочитали почти половину, там есть закладка – ну, знаешь, ленточка, приклеенная к переплету, – так что ты без труда найдешь, где мы остановились. По-моему, первый абзац вверху на левой странице. Ты ведь почитаешь ей, когда будешь навещать, да?[8]8
«Обрученные» (ит.), роман Алессандро Мандзони (1785–1873), классика итальянской литературы.
[Закрыть]
– Ну разумеется, Антонина. Разумеется, я ей почитаю. Буду читать каждый день.
– И пожалуйста, не торопи ее, когда она ест. Иногда мама подолгу не открывает рот, но это не потому, что она наелась или у нее пропал аппетит. Думаю, ей просто нужно немного перевести дух, как здоровым людям, когда они отрываются от еды выпить глоток вина или передохнуть, чтобы пища улеглась. Так что не торопи ее и не убирай тарелку, иначе она вообще есть перестанет, а ты же сам знаешь, что ей больше нельзя терять вес.
– Обещаю, я не буду ее торопить, – сказал папа. – Даю тебе честное слово.
Антонина всё не унималась, а он прилежно кивал и соглашался на каждую ее просьбу, и она вдруг ясно осознала, что совсем скоро ей придется попрощаться и с ним. От этого у нее во рту пересохло, а на сердце словно легло тяжелое бремя.
Всего через несколько минут они уже стояли у зеленой двери, обшарпанной и такой родной, а потом, когда оба поднимались по ступенькам, папины шаги были медленнее обычного. Он крепко хватался за перила, так что костяшки пальцев становились белыми. Как будто эти перила казались ему спасательным кругом в штормовом море.
В квартире было холодно и тихо.
– Марта! – испуганно позвала Антонина.
– Я отправил Марту домой. Ее муж не еврей, так что ей не о чем беспокоиться. По крайней мере, пока.
– Но я хотела с ней попрощаться…
– Лучше никому не рассказывать о том, куда ты едешь, это неблагоразумно. А еще лучше и вовсе не говорить, что ты покидаешь город. Придется обойтись без прощаний. – Отец покосился на наручные часы и нахмурился. – Синьор Джерарди вот-вот появится. Иди собирать вещи, но постарайся выбрать только самое необходимое. Тебе лучше взять мой рюкзак, тот, с которым мы ездили в горы на выходные. Сейчас постараюсь его найти.
Едва Антонина оказалась одна в своей комнате, ее одолело желание броситься на кровать, зарыться под одеяло с головой и забыть о внешнем мире. Она закроет глаза, затаит дыхание и представит себя маленькой девочкой, которая еще ничего не знает о том, как отвратителен этот мир, и встречает каждый новый день с надеждой и радостью в сердце.
Вместо этого Антонина направилась прямиком к шкафу и принялась отбирать одежду в дорогу. Она уже представляла себе этот момент раньше, даже мысленно составила список вещей на случай вынужденного бегства. Сколько бессонных ночных часов она провела, размышляя об этом, но никогда, ни единой секунды, тревожно ворочаясь с боку на бок в темноте и тишине глубокими ночами, не верила по-настоящему в то, что день отъезда действительно настанет.
У нее было три платья – лишь одно из них достаточно приличное для Шаббата, – столько же юбок и блузок, а также два кардигана. К выросшей на кровати стопке одежды Антонина добавила нижнее белье, выбрав наименее потрепанное, теплую фланелевую ночную рубашку, походные ботинки и зимнее пальто. Все вещи были старыми, чинеными-перечинеными – этим рукодельным навыком Антонина владела в совершенстве, даже Марта признавала, что она лучше всех на свете штопает носки и пришивает воротнички.
Девушка отступила на пару шагов, оценивающе глядя на стопку одежды и прикидывая, влезут ли все эти вещи в папин рюкзак и останется ли там место для чего-нибудь еще.
– Список, – пробормотала она себе под нос. – Надо бы составить список.
– На это нет времени, – прозвучал из коридора незнакомый голос. Из темноты шагнул мужчина, но нерешительно остановился на пороге ее комнаты. – Простите. Я не хотел вас напугать.
– Вы синьор Джерарди?
Он сделал еще один шаг вперед, и теперь Антонина рассмотрела, что он молод – гораздо моложе, чем она ожидала.
– Зовите меня Никколо, пожалуйста. Или Нико, как принято у нас в семье.
– Папа сказал, мне нужно взять с собой столько вещей, сколько я смогу нести.
Он протянул ей отцовский рюкзак:
– Доктор Мацин просил отдать вам это. Но не беспокойтесь, можете взять больше, чем сюда уместится, – я помогу. Если у вас наберется еще одна сумка, ее понесу я.
Это было очень любезно с его стороны, и Антонине пришлось сглотнуть ком, вставший в горле от переполнившего ее волнения.
– Спасибо.
– Я буду с вашим отцом в его кабинете. Приходите, когда здесь закончите, хорошо? Мы всё обсудим подробно.
– Да. Я быстро.
Она отвернулась, дождалась, когда затихнут шаги в коридоре, и заставила себя осмотреться в комнате. Прежде всего нужно было взять фотографии. Антонина достала из рамок полдюжины семейных снимков – летопись своей жизни – и положила их между страниц потрепанной Anatomia del Gray. Еще она взяла Principles Ослера, хотя эта книга была на английском и чтение заняло бы у нее уйму времени, а также старый справочник по инфекционным болезням, давным-давно оставшийся без переплета, и свою любимую Medicina Interna di Goldman-Cecil.[9]9
«Анатомия Грея» (ит.). Классический учебник по анатомии человека, написанный британским анатомом и хирургом Генри Греем (1827–1861) и впервые изданный в 1858 г.
[Закрыть][10]10
Имеется в виду учебник The principles and practice of medicine («Теория и практика медицины», англ.) канадского врача Уильяма Ослера (1849–1919). Русский перевод выходил в 1928 г. под названием «Руководство по внутренней медицине».
[Закрыть][11]11
Речь идет о Goldman-Cecil Medicine, американском руководстве по внутренней медицине, не раз переиздававшемся с 1927 г. во всем мире.
[Закрыть]
Жалкую горстку своих драгоценностей, лежавших в шкатулке из папье-маше, Антонина завернула в носовой платок и крепко завязала уголки. Затем взяла пустой рюкзак, который ей принес синьор Джерарди – то есть Никколо, – пристроила книги на самом дне, а сверху аккуратно упаковала одежду, уже сложенную стопкой на кровати. Попробовала поднять рюкзак – и пошатнулась под весом книжек, но все же не удержалась и добавила еще одну вещь: игрушечного кролика Пьетро из шерсти и бархата. Этот кролик, давно потерявший один стеклянный розовый глаз, был с ней, сколько она себя помнила, и даже если Никколо, увидев детскую игрушку, сочтет это дурацкой блажью, в тот момент Антонина решила, что просто не может расстаться с Пьетро.
Ей хотелось спрятаться в своей комнате и никуда не выходить, но ведь осталось так мало времени – лучше провести эти драгоценные минуты с папой, пусть даже в присутствии чужого человека, чем вовсе отказаться от общения с ним. Поэтому Антонина оставила рюкзак на кровати, выключила свет, а затем пошла искать папу и молодого человека, который приехал сюда затем, чтобы увезти ее с собой. Как и ожидалось, оба были в отцовском кабинете, стояли бок о бок у стола. Антонина помедлила у двери, воспользовавшись возможностью рассмотреть получше Никколо Джерарди, пока ее никто из них не заметил.
Он был высокий – почти на голову выше ее отца, – светловолосый, с однодневной щетиной цвета густого меда и россыпью веснушек на носу и на скулах. Чиненый-перечиненый пиджак чуть не лопался по швам на широких плечах. А судя по речи, по тем немногочисленным фразам, которыми они обменялись, Никколо был человеком образованным, и манеры у него были вежливые, что очень успокаивало.
Антонина стояла незамеченная в полусумраке коридора, а папа тем временем поднял руку и раскрыл ладонь – там лежал какой-то маленький предмет. Он блеснул в свете лампы, и девушка подумала, что это монета. Но папа вдруг тряхнул головой, усиленно заморгал и вытер глаза. Антонина, должно быть, шевельнулась, или они услышали из коридора какой-то шорох, но так или иначе папа обернулся, взглянул на нее слегка покрасневшими глазами и поманил к себе:
– А вот и ты. Уже собрала вещи?
– Что у тебя в руке, папа?
Он протянул ладонь к ней: это было золотое кольцо, тускло замерцавшее на свету.
– Свадебное кольцо твоей мамы. Теперь оно ей будет великовато, но… – Он взял дочь за правую руку и надел ей кольцо на безымянный палец. – Я так и думал. Тебе оно как раз.
Кольцо оказалось теплым. Отец взял ее ладонь обеими руками, поднес к губам, чтобы поцеловать, и прижал к своей щеке.
– Я не понимаю… – растерялась Антонина. – Зачем ты надел мне на палец мамино кольцо?
– Оно тебе понадобится. – Папа так и не отпустил ее руку. – Вы с сеньором Джерарди в этой поездке будете супругами.
Антонина обернулась к чужаку, стоявшему на расстоянии вытянутой руки. Она и не подумала скрыть удивление и неловкость, вызванные словами отца, и молодой человек это заметил – он покраснел, и на фоне румянца ярче проступили мальчишеские веснушки.
– Это всего лишь уловка, мы притворимся супругами ради вашей безопасности, – заверил он. – Не более того.
– Но все так неожиданно… Час назад я сидела рядом с мамой, а теперь… – Теперь настал ее черед сдерживать слезы.
– Я понимаю, понимаю и очень сожалею, – сказал папа, – но с синьором Джерарди и его семьей ты будешь в безопасности. Я не отпустил бы тебя с ним, если бы думал иначе.
– Возможно, вам будет чуть легче, если я скажу, что мы отправимся в путь только завтра утром, – подал голос Никколо. – Вам нет нужды прощаться прямо сейчас.
Антонина кивнула и ухитрилась изобразить улыбку, но ей тотчас пришлось снова отчаянно заморгать, чтобы не хлынули слезы. Было ясно, что еще немного, и она разрыдается прямо здесь, в рабочем кабинете, и папе от этого станет еще хуже.
– Тогда я, пожалуй, пойду спать, – поспешно сказала девушка, и сама удивилась, как твердо прозвучал ее голос. – Спокойной ночи, папа. – Шагнув к нему, чтобы поцеловать в щеку, она с трудом подавила желание обнять его и взмолиться изменить свое решение. В тот момент Антонину не волновало будущее – главное, чтобы папа обнял ее в ответ и не отпускал. Но вместо этого она отступила и, вежливо кивнув Никколо, ушла в ванную. Там умылась, почистила зубы и долго рассматривала в зеркале свое бледное лицо. Потом, шагая по коридору к своей комнате, она слышала приглушенный голос отца – слов было не разобрать, но его тон совсем не казался расстроенным. Этого слабого утешения Антонине хватило на несколько минут – пока она закрывала ставни, раздевалась, накидывала ночную рубашку, которую пришлось извлечь с самого дна рюкзака, и укладывалась в постель. А после она долго лежала неподвижно, под одеялами и рукодельным покрывалом, принадлежавшим когда-то ее матери, и прислушивалась к едва различимому голосу отца, который показывал Никколо пустую комнату. Вскоре в доме сделалось совсем тихо, последние лучи солнца угасли за закрытыми ставнями, а девушке всё не удавалось унять чехарду мыслей в голове. Шли часы, слезы капали на подушку, и она никак не могла уснуть.
Нужно было как-то убедить отца, что им необходимо уехать всем вместе. Непременно настоять на своем. А для этого призвать на помощь все свое воображение.
Почему ей раньше не приходило на ум поискать убежище для них троих где-нибудь в Италии? Они могли бы найти приют у отца Бернарди или у кого-то из многочисленных папиных друзей и сделать это еще несколько лет назад.
Надо было предвидеть, как все обернется, и заранее убедить отца подготовиться. Хотя бы попытаться…
С первыми лучами зари Антонина надела платье и прокралась по коридору на кухню. Кофе у них не было, даже caffè d’orzo закончился, но, пошарив на полках, девушка нашла пакетик с сухими соцветиями ромашки. Значит, придется довольствоваться простым отваром. Он ее хотя бы согреет.
Вскоре Антонина уже сидела за кухонным столом, обхватив горячую чашку озябшими ладонями, и смотрела, как цветы ромашки расправляют один скомканный лепесточек за другим в горячей, исходящей паром воде. Из коридора до нее донеслись тихие размеренные шаги.
– Папа, это ты?
Но это был не папа – на пороге стоял Никколо.
– По-моему, он еще спит. Не возражаете, если я посижу тут с вами?
– Ничуть, – отозвалась Антонина, хотя сейчас предпочла бы побыть еще немного в одиночестве. – Вам налить? Это отвар ромашки. Кофе у нас не остался.
Молодой человек застенчиво улыбнулся:
– Да, пожалуйста. Мать часто заваривала нам ромашку, когда мы бедствовали.
Они немного посидели молча, дожидаясь, пока отвар остынет.
– Я так и не смогла уснуть, – призналась Антонина через пару минут.
– На вашем месте я наверняка чувствовал бы себя так же.
– А вам почему не спится? Еще шести нет.
Последовала очередная застенчивая улыбка:
– Я работаю на ферме и уже не помню, когда вставал после рассвета. – Он поднял чашку и поставил ее обратно на стол, не отпив. – Скоро нам будет пора отправляться в путь, и вам лучше позавтракать. Постарайтесь съесть хоть что-нибудь. День будет долгим.
– Лучше я что-нибудь приготовлю для папы. Он не… Он великолепный врач, но совершенно не умеет заботиться о себе. Что он будет без меня делать? И Марту он тоже отослал…
– Мы с ним проговорили всю ночь напролет. Он сказал, что для него нашлось местечко в доме призрения. Так он будет все время рядом с вашей матушкой и сможет помогать другим пациентам, если они заболеют.
Антонина кивнула, почувствовав неловкость от того, что не подумала об этом раньше:
– Очень разумно. Пойду-ка я разбужу его.
– Идите, конечно. А я пока приготовлю завтрак для нас для всех. Хлеб у вас найдется?
– Да, немного. Он в хлебнице вон там на полке. А в буфете есть баночка с абрикосовым вареньем.
У двери отцовской комнаты Антонина помедлила, прислушиваясь, затем все-таки постучала:
– Папа! Ты проснулся?
– Входи.
Он уже оделся и теперь сидел на кровати, сунув ноги в ботинки. Антонина, не дожидаясь, когда папа начнет сражаться со шнурками, присела на корточки и помогла ему справиться с этой нелегкой задачей – завязать их – в последний раз.
– Благодарю, – сказал папа с наигранной учтивостью, но не улыбнулся и не попытался встать.
Антонина тоже продолжала сидеть. Они просто смотрели друг другу в глаза, словно запоминая дорогие черты и позволяя тишине сказать нужные слова за каждого.
– Не бойся ничего, – прошептал папа. – Ты будешь среди друзей.
– Но вы с мамой… Я не смогу это пережить…
– Сможешь. Должна.
– Знаю, вот только…
Отец поднялся на ноги и протянул дрожащую руку ей, чтобы помочь встать. Антонине ничего не оставалось, как молча последовать за ним на кухню.
Никколо уже порезал хлеб на тонкие кусочки и намазал их вареньем.
– Доброе утро, доктор Мацин. – Он подождал, пока хозяин дома усядется и возьмет себе хлеб с вареньем, лишь после этого сел сам и выбрал самый маленький кусочек.
Антонине пришлось сделать над собой усилие, чтобы проглотить завтрак. Хлеб был черствый, варенье – водянистое, и горло сводило спазмом на каждом вымученном глотке. Тем не менее ей удалось заставить себя съесть весь бутерброд и допить остатки остывшего ромашкового отвара, пока отец и Никколо болтали о каких-то пустяках: о погоде, о скором сборе урожая и так далее.
Никколо, забрав у нее пустое блюдце и чашку, отнес их в раковину.
– Не хотелось бы вас торопить, но… – начал он.
– Но вам пора в путь, – закончил за него отец. – Антонина, сходи за своими вещами, а мы тут пока приберемся.
Время настало. Антонина, двигаясь, как автомат, побрела в спальню и взяла рюкзак. В комнате царил полумрак, поскольку сегодня незачем было открывать ставни, но девушка и так знала, где что находится. Столько воспоминаний было связано с этой маленькой спальней, с милой сердцу привычной обстановкой. Теперь придется оставить все это в прошлом.
Пора.
Отец и Никколо ждут ее на лестничной площадке.
– У меня совсем нет времени еще раз повидаться с мамой? – на всякий случай спросила она.
– Нет, милая. – Папа сокрушенно покачал головой. – Лучше вам прямо сейчас покинуть город.
– Но она будет волноваться, гадать, куда я подевалась…
– Конечно. Зато я буду рядом и сумею ее утешить. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом с ней. Не забывай об этом.
– Да, папа.
– Тогда дай-ка мне обнять тебя покрепче. Когда я снова увижу твое очаровательное личико, весь этот безумный кошмар уже закончится. – Он обнял дочь, крепко прижав ее к груди, и долго не отпускал. – А теперь иди, – сказал он, наконец отстранившись. – Только рассвело, у вас впереди целый день.
Отец в последний раз поцеловал ее в лоб, а в следующий миг тяжелая ладонь Никколо легла ей на плечо. Он осторожно увлек девушку за собой к выходу, и ее тело само послушалось, тогда как разум требовал, чтобы она застыла у порога и не двигалась с места.
– Иди скорее, дитя мое, драгоценная моя Нина. Ради меня, – попросил папа, и Антонина, которая всегда была послушной девочкой и самой преданной дочерью на свете, знала, что должна послушаться.
Поэтому она последовала за Никколо вниз по ступенькам, за дверь – и прочь от родного дома, от своей семьи и от привычного уклада жизни, кроме которого она ничего и не знала. Прочь, вперед, в неизвестность.
