Текст книги "Звездный танец"

Автор книги: Дженнифер Роберсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

К его тощей талии были привязаны все остальные ингредиенты: пять «груш» для питья, каждая содержит по-иному окрашенную жидкость. Я сразу определил источник своего подсознательного напряжения и расслабился: мне не хватало вибрации воздушного кондиционера и привычного ощущения тяги воздуха. Две радиальные страховки поддерживали Рауля в центре сферы, в полусогнутой позе, типичной для невесомости, и ему нужно было, чтобы воздух был неподвижен, даже если это серьезно ограничивало его рабочее время. (Вскоре выдыхаемая двуокись углерода образует сферу вокруг его головы; он будет слегка вращаться на своих страховочных веревках, и сфера станет вытянутой; к этому времени ему нужно будет закончить то, что он делает. Или сместиться в сторону. Мне самому придется двигаться осторожнее, крадучись, как и остальным.) Он пронзил одну из груш своим шприцем и набрал требуемое количество жидкости. Яблочный сок, судя по цвету, смешанный с водой. Рауль ос– торожно выпустил жидкость из шприца, тонкие гибкие пальцы работали с большой точностью, формируя просвечивающий в совершенстве круглый золотой шар, который неподвижно завис перед ним. Рауль отнял шприц от шара, и шар… замерцал… мерцание шло изнутри симметричными волнами, которые долго не гасли.

Он втянул в свой шприц воздух, воткнул в середину шара и выпустил.

Шар, заполненный большим количеством воздуха, расширился до почти прозрачного золотого мыльного пузыря, по поверхности которого лениво кружились, сменяя друг друга, радужные переливы узоров. Пузырь достигал почти метра в диаметре. И снова Рауль отнял шприц.

Наполняя его по очереди из груш с виноградным, томатным соком и непонятным зеленоватым желе, он заполнил внутренность золотого пузыря круглыми бусинами фиолетового, красного и зеленого цветов, стряхивая их со шприца, когда они образовывались. Они сияли, мерцали, сталкивались друг с другом, но не сливались. В конце концов золотистый пузырь заполнился елочными шарами разного размера – от виноградины до грейпфрута, переливающимися всеми цветами радуги, отражающими цвета друг друга. Поток Марангони – градиенты поверхностного натяжения – заставлял их вращаться и кувыркаться вокруг друг друга, как борющиеся котята. Некоторые пузырьки были из чистой воды, и они отличались такими радужными переливами, что ужасно хотелось проследить за каждым в отдельности.

Рауль перемещался, чтобы получить глоток свежего воздуха. Гигантский шар он вед на буксире, придерживая ладонью, к которой тот радостно при– клеился. Я знал, что если бы теперь Рауль резко ударил по нему, то вся конструкция одним махом превратилась бы в один большой пузырь, по поверхности которого цветные полосы размазались бы, как слезы (снова из-за потока Марангони). Я думал, что Рауль так и собирается сделать.

Главная панель управления светом была пристегнута липучками к его груди. Он набрал коды шести концентрированных световых пятен, уверенной рукой сфокусировав их на сверкающем, как драгоценность, пузыре. Другие источники света потускнели и погасли. Комната блистала разноцветными огнями. Грани рукотворного драгоценного камня отбрасывали блики во всех направлениях. С кажущейся небрежностью Рауль подтолкнул мерцающий шар, тот стал вращаться, и Городской Зал утонул в его сверхъестественном радужном огне.

Плывя в воздухе впереди шара, Рауль установил свой «Мюзикмастер» на режим внешних динамиков, прицепил его липучками к бедру и начал играть.

Сначала – долгие незатухающие теплые тона. Шар трепетал им в такт, отвечая на их вибрации, выражая музыку визуально. Затем расплывчатые трели в более высоком регистре, с аккордами, имитирующими деревянные духовые инструменты, поддерживаемые замкнутой секвенцией в среднем регистре. Шар словно дрожал, пульсировал от избытка энергии. Возникла простая мелодия, изменилась, вернулась, снова изменилась. Шар блистал в совершенном контрапункте. Тон мелодии изменялся от контрабаса до скрипки, затем к органу, потом к чистой электронной музыке, и снова назад, и шар отражал каждое изменение с изящной точностью. Появилась басовая тема. Рожки. Я оторвался от стенки, одновременно для того, чтобы уйти из сферы дурного воздуха, а также чтобы под иным углом взглянуть на драгоценность. Другие поступали аналогично, перемещаясь осторожно, пытаясь органично войти в искусство Рауля.. Спонтанно мы начали танцевать, перебрасываемые музыкой так же, как сверкающая драгоценность, в буйстве красок, которые шар отбрасывал по сферической комнате. Оркестр был пристегнут к бедрам Рауля, и в этом действе мы стали марионетками в невесомости.

Всего лишь импровизация; без соответствия стандартам концерта. Простое групповое упражнение, наслаждение чистым физическим комфортом невесомости и совместное осознание этого факта. Это, если хотите, напоминало пение вокруг костра, попытку подпевать незнакомым мелодиям любимых песен друг друга. Только Гарри воздержался, паря как-то «боком» со странной неуместной грацией полярного медведя в воде. Он таким образом стал чем-то вроде второго центра танца, стал объективом камеры, к которой Рауль направлял свое творение, а мы наше. (Рауль и Гарри по– дружились мгновенно – трещотка и молчун. Они восхищались мастерством друг друга.) Гарри перемещался неторопливо, впитывая нашу радость и излучая ее назад.

Рауль мягко подтянул веревку, и у него в руках оказалась большая проволочная петля, размер которой можно было менять. Он сделал ее чуть больше, чем сверкающий драгоценный пузырь, захватил его в петлю и тотчас быстро ее увеличил. Те, кто видел поверхностное натяжение, только замаскированное гравитацией, не имеют никакого представления о том, какая это могущественная сила. Переливающийся пузырь стал вогнутой линзой приблизительно трех метров в диаметре, в пределах которой роились многоцветные выпуклые линзы, и каждая из них была в буквальном смысле слова совершенна. Рауль ориентировал ее по направлению к Норри, добавил три лазера малой мощности с боков и заставил линзу вращаться подобно Колесу Кали. И мы танцевали.

Через некоторое время рядом со шлюзом загорелся огонек, означающий, что кто-то «стучит в дверь». Я должен был бы вздрогнуть от неожиданности

– к нам редко заходят посетители, – но я не обратил внимания, поглощенный танцем в невесомости и гениальностью Рауля, отчасти и своей собственной гениальностью, выразившейся в том, что я взял его на работу.

Шлюз открылся, впустив Тома Мак-Джилликади– что должно было меня чертовски удивить и испугать. Я понятия не имел, что он собирается нанести нам визит, и поскольку его не было на рейсовом корабле, на который я только что посадил Йенга и Дюбуа, это означало, что ему пришлось воспользоваться весьма дорогим специально зафрахтованным судном, чтобы сюда попасть.

Что означало катастрофу.

Но я был как в теплом тумане, поглощенный танцем и, возможно, слегка загипнотизированный сверкающим калейдоскопом Рауля из виноградного сока, томатного сока и желе из лайма. Возможно, я даже не кивнул Тому в знак приветствия и, понятно, совершенно не был удивлен тем, что он тогда сделал. Он присоединился к нам. Без малейшего колебания он сбросил тапочки с липучками, в которых пришел из гардеробной шлюза, шагнул в воздух и присоединился к нам внутри сферы, используя провода, на которых был расчален Рауль, чтобы расположить себя так, что наш узор в виде треугольника стал квадратом. И тогда он стал танцевать с нами, подхватив наши движения и ритм музыки.

Он заслуживал одобрения. Он был в чертовски хорошей форме для человека, занимавшегося всей нашей бумажной работой, но бесконечно более важно то (поскольку земная физическая подготовка столь бесполезна в космосе), что он действовал явно без локальной вертикали и наслаждался этим.

Теперь я действительно был изумлен до мозга костей, но не подавал виду и продолжал танцевать, стараясь, чтобы Том не заметил, как я наблюдаю за ним. Норри, танцевавшая напротив меня, поступила так же, а Линда, наверху, похоже, и на самом деле ничего не замечала.

Изумлен? Да меня как громом поразило. Единственный фактор, из-за которого нам пришлось отвергнуть шестнадцать студентов из наших семнад– цати, был той же штукой, из-за которой списывали строительных рабочих Скайфэка, и то же самое причиняло неприятности восьми работникам Скайлэба из девяти в прошлом, когда проводились первые эксперименты по жизни в невесомости: неспособность жить без локальной вертикали.

Если вы принесете золотую рыбку на орбиту, (бригада Скайлэба это сделала), она будет беспомощно барахтаться в шаре воды. Покажите рыбе явно видимую точку Отсчета, поместите плоскую поверхность вплотную к водной сфере, (которая тогда сразу превратится в совершенную полусферу), и рыба решит, что плоская поверхность – это речное дно, и соответственно сориентирует свое тело. Уберите пластину, или добавьте вторую (ни одной локальной вертикали или слишком много), и золотая рыбка скоро погибнет, запутавшись насмерть. Скайлэб был специально построен с тремя различными локальными вертикалями в трех главных модулях, и восемь из девяти работников доверчиво и хронически приспособились к локальной вертикали в том модуле, куда попали сначала, не задумываясь об этом сознательно. Путешествие через все три модуля подряд доводило их до головной боли; они ненавидели адаптер в доке, который был разработан так, чтобы не иметь никакой локальной вертикали вообще. Физически невозможно получить головокружение в невесомости, но они говорили, что ощущают себя так, будто у них кружится голова всякий раз, когда их лишали возможности видеть поблизости вполне определенные «пол» и «стены».

Так было у всех, кррме одного, описанного как «один из самых умных астронавтов и в то же время один из самых извращенных». Он привязался к доковому адаптеру, то есть к жизни без верха и низа. как утка к воде. Он был единственный из девяти, кто совершил психологический прорыв. Теперь-то я знал, как мне крупно улыбнулась удача, что и Норри и Рауль оказались сделаны из того материала, из которого получаются Звездные Танцоры. И знал, как немного найдется подобных.

Но Том был, без сомнения, одним из них. Одним из нас. Его техника была чертовски сырой, у него руки были как грабли, и спину он держал совершенно неправильно, но его можно было научить. И он имел тот редкий, неопределимый дар поддерживать равновесие в среде, отрицающей процесс устойчивости. Он был в космосе дома.

Мне следовало держать это в голове. Он был таким с тех самых пор, как я его знаю. В тот момент мне казалось, что я мгновенно осознал всю свою колоссальную тупость – но я ошибался. Импровизированное закрытое представление в конце концов завершилось. Музыка Рауля легкомысленно перетекла в заключительные такты «Так говорил Заратустра», и пока длился последний аккорд, Рауль твердой рукой проколол линзу, разбив ее на миллионы радужных капель, которые разлетелись со сверхъестественной грацией расширяющейся вселенной.

– Это надо убрать, – машинально сказал я, нарушая чары.

И Гарри поспешил включить воздухоочиститель, пока Городской Зал не стал липким от фруктового сока и желе. Все вздохнули при этом, а волшебник Рауль опять стал похожим на кролика малорослым парнем из комик-оперы со шприцем и обручем в руках и широкой улыбкой на лице.

Отдав дань искусству вздохами, мы перешли к отдаванию дани молчанием.

Теплое сияние угасало не сразу. «Будь я проклят, – думал я, – за последние двадцать лет у меня не было воспоминаний лучше этого». Затем я вернул свои мысли в прежнее русло.

– Конференция, – сказал кратко я и направил свой полет к Раулю.

Гарри, Норри, Линда и Том встретили меня там, и мы сцепились руками и ногами как попало и получили снежинку из людей в центре сферы. В ре– зультате наши лица оказались по отношению друг к другу под разным углом, но мы игнорировали это, как опытный диск-жокей игнорирует вращение этикетки пластинки, которую он читает. Даже Том не обращал на это практически никакого внимания. Мы приступили прямо к делу.

– Ну, Том, – сказала Норри первой, – что за авария?

– Скайфэк собирается свалить в кусты? – спросил Рауль.

– Почему ты не позвонил предварительно? – добавил я.

Только Линда и Гарри промолчали.

– Ууфф, – сказал Том. – Никакой аварии. Вообще ничего не случилось, расслабьтесь. В деловом отношении все продолжает работать как до смеш– ного хорошо отлаженные часы.

– Тогда почему ты прибыл специально зафрахтованным судном? Или ты прибыл украдкой без билета на этом рейсовом, который только что отбыл?

– Нет, я прибыл не на рейсовом корабле, но меня привезло… такси. Я нахожусь в невесомости почти столько же, сколько и вы. Я был на Скайфэке.

– На Скайфэке? – Я обдумывал услышанное с большим трудом. – И ты морочил себе голову тем, что обеспечивал задержку своих звонков и почты, чтобы мы не догадались?

– Совершенно верно. Я провел последние три месяца, работая в одном из подразделений нашего ведомства на борту Скайфэка.

Это подразделение имело почтовый адрес где-то в нижней левой четверти пульта нового, секретаря-администратора Токугавы.

– Угу, – сказал я. – И почему?

Том посмотрел на Линду, чью левую лодыжку он как раз держал, так уж получилось, и подобрал слова.

– Помнишь ту первую неделю после того, как мы встретились, Линда?

Она кивнула.

– По-моему, я никогда в жизни не был так зол. Я думал, что ты – исчадие ада. В тот вечер, когда я набросился на тебя в «Ле Мэнтнан», в последний раз, когда мы спорили о религии – помнишь? Я тогда вышел оттуда и полетел вертолетом прямо в Новую Шотландию, в ту проклятую общину, где ты выросла. Приземлился в центре сада в три часа утра, перебудил половину народа. Я орал на них и сыпал ругательствами больше часа, требуя, чтобы мне объяснили, как, черт побери, они могли тебя вырастить такой непроходимой идиоткой. Когда я наконец умолк, они поморгали, зевнули, почесались, и здоровяк с совершенно невероятной бородой сказал:

– Ну, если вы действительно так друг друга достали, мы можем вам порекомендовать начать ухаживать за ней, – с этими словами он вручил мне спальный мешок.

Снежинка развалилась, так как Линда толчком вырвалась, и мы все ухватились за то, что было под рукой, или оказались в свободном парении.

Том с легкостью, свидетельствующей о большом опыте, развернулся так, чтобы видеть Линду, и продолжал обращаться прямо к ней.

– Я пробыл там неделю или около того, – продолжал он спокойно, – а потом отправился в Нью-Йорк и записался на уроки танцев. Я учился танце– вать, когда был ребенком, так как это часть обучения карате; навыки возвратились, а работал я всерьез. Но я не был уверен, что это имеет какое-то отношение к танцу в невесомости, поэтому я и пробрался тайком на Скайфэк, никому ничего не сказав, и тренировался как сумасшедший с тех пор и по сей день в спутнике-фабрике, которую я арендовал за свои собственные деньги.

– А кто управляет лавочкой? – спросил я мягко.

– Самые лучшие специалисты, которых можно купить за деньги, – ответил он коротко. – Наши дела не страдали. Но страдал я. Я не хотел вам ничего рассказывать еще годили около того. Но я был в кабинете Пэнзеллы, когда поступила команда о прекращении медицинского наблюдения Йенга и Дюбуа. Я знаю, что вам очень нужны танцоры. Я самоучка и неуклюжий, как корова на льду, и на Земле мне бы понадобилось еще пять лет, чтобы стать третьесортным танцором, но я думаю, что здесь могу делать такие же вещи, которые делаете вы.

Он развернулся, чтобы оказаться лицом ко мне и Норри.

– Мне бы хотелось учиться под вашим руководством. Я буду оплачивать обучение из своего кармана. Я бы хотел работать с вами вместе, ребята, и не только вести ваши бумаги, но и быть частью вашей компании. Я думаю, что смогу стать Звездным танцором. – Он повернулся обратно к Линде. – И я хочу начать ухаживать за тобой, как это у вас принято.

Вот теперь общий объем моей тупости стал мне очевиден. Я не мог сказать ни слова. Это Норри сказала: «Согласны» от имени компании, и одновре– менно с ней Линда произнесла то же самое от себя лично. И снежинка образовалась заново, став значительно больше в диаметре. Так сложилась наша компания.

Что касается самой природы нашего танца, мало что можно прибавить к тому, что говорят наши записи сами по себе. Мы позаимствовали многие по– нятия у Нового Пилобулоса, и движения Контактной Импровизации (которые были в числе последних судорог изобретательности перед этим застоем в танце, продолжавшемся десятилетие, о нем я уже упоминал ранее), но нам пришлось радикально преобразовать почти все, что мы заимствовали. Хотя сторонники Контактной Импровизации утверждают, что находятся в «свободном падении», это на самом деле семантическая путаница: они имеют в виду «падающий свободно», мы же подразумеваем «свободный от падения». Но многие из их открытий действительно работают, по крайней мере их можно применять, в нулевой гравитации – и мы использовали все, что нам необходимо.

Танцевальная подготовка Линды включала четыре года в компании Новый Пилобулос. На случай, если вы не знаете их, или легендарную компанию Пилобулос, откуда они отпочковались: их основа – разновидность Контактной Импровизации без импровизации, так как их хореография слишком тщательно запланирована. Но они тоже используют понятие «друг друга как декорации», то есть танцуют друг на Друге, на фоне и вокруг друг друга, сотрудничая в изменении векторов движения каждого из них. Тан– цующие акробаты, если хотите. Мы сами пытались достичь в своих записях равновесия в сочетании танца с запланированной хореографией и танца имп– ровизированного, спонтанного.

Линда могла научить нас многому относительно и взаимодействующих масс, и гиперцентров вращения, и тому подобного, но гораздо больше – под– ходу, которого такие вещи требуют. Чтобы по-настоящему взаимодействовать с другим танцором, чтобы спонтанно создавать совместные формы, вы должны пытаться настроиться на сопереживание другим танцорам. Вы должны знать их – как они танцуют и как они чувствуют себя в настоящий момент, – чтобы быть способным почувствовать, каким будет их следующее движение или как они будут реагировать на ваше. Когда это срабатывает, то возникает наиболее возбуждающее чувство из всех, которое я когда-либо знал.

Это значительно труднее, если партнеров больше одного, но восторг растет по экспоненте.

Поскольку невесомость требует взаимного сотрудничества, взаимного осознания на сферическом, пространственном уровне, наш танец стал по существу духовным упражнением. И вот таким образом, с компанией должной величины и растущим пониманием истинной сути танца в невесомости, мы начали наш второй и последний сезон записи на пленку.

Я падал сквозь звездное пространство, сбалансированный, подобно свободной комете на хвосте из флюоресцирующих газов, сосредоточившись на том, чтобы держать позвоночник Прямым, а колени и щиколотки сомкнутыми. Это помогало мне забыть, как я нервничаю.

– Пять, – монотонно отсчитывал Рауль, – четыре, три, два, сейчас!

И кольцо его яркого оранжевого «пламени» беззвучно вспыхнуло вокруг меня. Я проскользнул в него, как игла.

– Прекрасно, – шепнула Норри мне в ухо со своей точки отсчета в километре отсюда.

Я тотчас поднял руки прямо над головой и резко ударил по контакту. Когда я пролетал сквозь кольцо оранжевого «пламени», мой «хвост» окрасился в глубокий, интенсивный фиолетовый цвет, расходясь в стороны позади меня лениво и симметрично. В пределах фиолетового свечения через нерегулярные промежутки вспыхивали и умирали крошечные сверхновые: магия Рауля. Как раз перед тем, как канистры с краской, закрепленные у меня на икрах ног, опустели, я включил реактивный двигатель на животе и позволил ему швырнуть меня «вверх» по непрестанно увеличивающейся кривой, пока я считал секунды.

– Дайте свет, Гарри, – сказал я резко. – Мне вас не видно.

Красные огни зажглись над моим воображаемым горизонтом, и я расслабился. У меня было сколько угодно времени, чтобы выключить набрюшный двигатель. Я двигался не вполне точно на камеру, но необходимые исправления были невелики, и они не могли испортить наблюдаемую кривую моего движения. Я поменял свое положение способом, который могу назвать только «целенаправленными корчами», затем выключил основной двигатель и выбрал себе отметку.

На Земле вы можете вращаться вечно, и голова у вас не закружится, если вы выбираете отметку и фиксируете на ней взгляд, отворачивая голову в последний момент при каждом повороте. В космосе такой метод ни к чему.

Как только вы оказываетесь вне пределов гравитационного колодца, ваши полукружные каналы наполняются, а вся ваша система равновесия отключается. Вы просто никак не можете получить головокружение. Но старая привычка умирает с трудом. Как только я выбрал себе звезду в качестве отметки, я кувыркнулся. Когда я насчитал десять оборотов, камера оказалась достаточно близко, чтобы стать заметной, и продолжала быстро приближаться. Я тотчас прекратил вращение, сориентировался и очень резко затормозил – возможно, три g, – при помощи всех двигателей. Торможение у меня получилось отлично: я остановился всего в пятидесяти метрах от камеры. Я мгновенно отключил всю мощность, перешел от естественного уменьшения высокого ускорения к полному освобождению, отдавая этому все, что у меня осталось, продержался так, считая до пяти, и шепнул: – Выключайте!

Красные огни погасли. Норри, Рауль, Том и Линда негромко приветствовали меня (никто никогда не говорит громко в р-костюме).

– Хорошо, Гарри, давайте посмотрим, как получилось.

– Сейчас, босс.

Мы подождали, пока он перемотает пленку. Затем большой квадратный участок отдаленного пространства засветился по краям. Звезды внутри него как бы пришли в движение и самостоятельно перестроились. В рамке появилось мое изображение и проделало маневр, который я только что за– вершил. Я был доволен. Я пронзил кольцо оранжевого «пламени» точно в центре и выпустил фиолетовый дым как раз в нужный момент. Кривая ма– невра была неровной, но это сойдет. Мое приближающееся изображение так резко и неожиданно выросло, что я на самом деле отшатнулся. Довольно глупо. Смотреть на торможение было почти так же захватывающе, как и проделывать его. Выход из пикирования был хорош, а последнее триумфальное парение поистине потрясало.

– Ничего себе получилось, – довольно сказал я. – Где здесь бар?

– За углом налево, – ответил Рауль. – Я ставлю выпивку.

– Всегда приятно встретить покровителя искусств. Не расслышал, сколько стоит ваше имя?

Массивный технический скафандр Гарри, увешанный инструментами, появился из-за и «снизу» камеры.

– Эй, – сказал Гарри, – погодите чуток. Нужно отработать по крайней мере еще вторую сцену.

– О черт, – запротестовал я. – У меня кончается воздух, желудок пуст, и я больше не могу болтаться в этой гипертрофированной галоше.

– Близится последний срок, – это было все, что сказал Гарри.

Я так сильно хотел попасть в душ, что почти чувствовал его на лице.

Танцоры все различны; единственное, что у нас есть общего, – мы все потеем. А в р-костюме поту некуда деваться.

– Я использовал все ресурсы реактивных двигателей, – слабо сказал я.

– Для сцены номер два они не особенно нужны, – напомнила мне Норри.

«Обезьяньи перекладины», помнишь? Грубая мускульная сила. – Она сделала паузу. – И последний срок действительно близко, Чарли.

Черт побери, голос в стереонаушниках звучит как будто из того самого места, откуда обычно исходит голос вашей совести.

– Они правы, Чарли, – сказал Рауль, – Я поторопился. Давай, действуй.

Время еще не позднее Я огляделся. Вокруг была огромная сфера звездной пустоты. Земля, словно мячик, висела слева от меня, а позади нее сверкал шар Солнца.

– Здесь позже и не бывает, – проворчал я и сдался. – Ладно, пожалуй, вы правы. Гарри, вы с Раулем уберите этот реквизит и соберите на его месте следующий. Идет? Остальные пусть разомнутся. Хорошенько, до пота.

Рауль и Гарри, опытные и умелые, как пара старых заслуженных полицейских, вывели «Семейную машину» наружу, в вакуум, и вверх. Я сидел в пустоте и размышлял о проклятом последнем сроке. Действительно, пора было снова заняться грязной работой – то есть пора было отрепетировать и заснять этот фрагмент. Что вовсе не означало, что мне должно это нравиться. Никому из артистов не по душе спешка, даже тем, кто не умеет работать иначе. Вот я и размышлял.

Представление должно продолжаться. Представление всегда должно продолжаться, и если вы – один из тех миллионов, кто никогда не мог толком понять, почему это так, я вам отвечу. Билеты уже проданы.

Но размышлять в космосе – невероятно трудно (и настолько же глупо).

Вы подвешены посреди Большой Глубины, бесконечность во всех направ– лениях, пустота столь огромная, что, хотя вы знаете, что падаете через нее на большой скорости, этого нельзя заметить. Космос – это тронный зал Бога, и этот зал так просторен, что ни .одна человеческая проблема не может долго казаться здесь существенной.

Вы когда-нибудь жили на море? Если да, то вы знаете, как трудно сохранять сосредоточенное состояние, глядя на океан. Космос действует так же, только еще сильнее.

Намного сильнее.

К тому времени, как «Обезьяньи перекладины» были собраны, я снова был почти в танцевальном настроении. Перекладины были разновидностью трехмерного гимнастического снаряда: огромный неполный икосаэдр, составленный из прозрачных труб, внутри которых флюоресцировал неон, красный и зеленый. Все вместе занимало примерно 14 000 кубометров. В пределах этого участка было разбросано множество крошечных капель жидкости, которые висели подобно неподвижным пылинкам, сверкающим в свете лазера. Яблочный сок.

Когда Рауль и Гарри в первый раз показали мне модель «Обезьяньих перекладин», я был сражен красотой структурны. Теперь, после бесконечных моделирований и индивидуальных тренировок, я видел в них только сложную совокупность точек опоры для Тома, Линды, Норри и меня во время танца; массив преобразователей векторов движения, рассчитанных на максимум движения с минимальным применением реактивных двигателей.

Сцена номер два основывалась почти полностью на мускульной силе – парадокс, принимая во внимание техническую мощь, скрыто заложенную в ее создание. Мы будем отталкиваться всеми четырьмя конечностями от «Обезьяньих перекладин» и друг от друга, заимствуя некоторые движения из обихода акробатов на трапециях, а некоторые – из нашего собственного растущего опыта занятий любовью в невесомости. Мы будем непрестанно образовывать и разрушать странные геометрические конфигурации, которые новы даже для танца.

Мы использовали хореографию, а не усовершенствованные методики.

«Перекладины» и заложенная в них концепция были слишком велики для Аквариума; а в открытом космосе нельзя допускать ни единой ошибки.) Хотя я обучил каждого танцора его партии и репетировал некоторые из наиболее сложных действий со всей группой, сейчас было наше первое совместное исполнение. Я обнаружил, что мне не терпится посмотреть, что у нас получится на самом деле. Любое компьютерное моделирование не может заменить фактического исполнения; то, что хорошо смотрится в компьютерной модели, может на практике вывихнуть плечо.

Я собирался уже скомандовать: «По местам!» и начинать, когда Норри сорвалась с места и устремилась ко мне. Конечно, есть только одна возмож– ная причина для этого, так что я тоже отключил радио и ждал. Она ловко затормозила, остановилась рядом со мной и приблизила свой шлем к моему.

– Чарли, я не хотела тебя торопить. Мы можем вернуться через одиннадцать часов и…

– Нет, все в порядке, дорогая, – уверил я ее. – Ты права: «Последний срок не ждет». Я только надеюсь, что с хореографией все нормально.

– Это только первый полный прогон. На модели все получалось потрясающе.

– Я не об этом. Черт побери, я знаю, что все правильно. Сейчас я уже великолепно умею мыслить сферически. Но я никак не могу решить, хорошо ли это вообще, по сути.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы использовали именно ту хореографию которая была бы ненавистна Шере. Жесткую точно определенную во времени, как набор заданных траекторий.

Норри зацепилась ногой за мой торс, чтобы воспрепятствовать легкому дрейфу. Она выглядела задумчивой.

– Шера бы посчитала ее неприемлемой для себя, – сказала она наконец.

– Но я думаю, что она была бы по-настоящему в восторге, наблюдая за нами. То, что мы делаем, – действительно отличная вещь, Чарли. А ты сам знаешь, как критикам нравится нечто абстрактное.

– Ага, ты снова права, – сказал я и изобразил свою лучшую улыбку типа «весельчак Чарли». Нечестно начинать сомневаться в тот момент, когда уже поднимают занавес. От этого страдают другие танцоры. – Собственно говоря, ты только что подсказала мне более подходящее название для всего этого бардака: «Синапстракт».

В ее ответной улыбке было облегчение.

– Если уж играть словами, то я предпочитаю «С-Крещение».

– Ага, что-то в этом и правда есть от Каннингэма. Бьюсь об заклад, что старина отправится наверх на следующем же лифте после того, как это увидит. – Я пожал ей руку через р-костюм, добавил: – Спасибо, дорогая. – И снова включил радио.

– Ладно, мальчики и девочки, давайте подстрелим эту утку. Осторожнее!

Чтоб никто не смел ломать ноги и оставлять вдов и сирот. Гарри, эти камеры подключены?

– Программа пошла, – объявил он. – Чтоб вам взорваться!

Это эквивалент «ни пуха, ни пера» для звездных танцоров.

Норри вернулась на свое место, я подправил свою собственную позицию, индикаторы на камерах 2 и 4 запылали безумно ярко, и мы оказались на сцене, в то время как со всех сторон огромная вселенная продолжала существовать по-своему.

Вы не можете долго обманывать жену вроде Норри поддельной веселостью, если за ней не стоит ничего настоящего. И, как я уже говорил, в космосе трудно оставаться в раздумье. Действительно потрясающе было бросать свое тело среди красных и зеленых перекладин, взаимодействуя с энергией трех других танцоров, которые были мне близки, сосредоточившись на отсчете времени в долях секунды и безупречном перемещении тела. Но артист способен на самокритику даже в разгар самого захватывающего представления. Это тот самый извечный критический взгляд на самого себя, который делает столь многих из нас тяжелыми в общении -и который делает нас артистами прежде всего. Последние слова, которые сказала мне Шера Драммон, были: «Делай наше дело, как следует».

И даже посреди водоворота представления, которое требовало всего моего внимания, оставалось место для внутреннего тихого голоса, который говорил, что это было всего лишь неплохо.