Текст книги "Стрела в сердце"
Автор книги: Дженнифер Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 4
Жиль поднялся и, повернувшись лицом к гостям, вскинул руки, прося тишины. Когда гости перестали удивляться высокому мастерству Рована и затихли, он заговорил.
– Друзья мои, – начал он глубоким и торжественным голосом, – мне редко приходилось быть свидетелем такой меткости, которая только что была нам всем в назидание продемонстрирована. Но никогда, я повторяю, никогда я не встречал такого яркого примера галантности и милосердия. Каким нужно быть сильным человеком, чтобы отбросить желание выиграть, когда победа была почти в руках. Только исключительный человек может пойти на это, проявляя лишь заботу о чувствах леди.
Кэтрин бросила снизу вверх на мужа быстрый взгляд. Он улыбнулся ей и продолжал:
– Я вижу, дорогие друзья, взгляд моей жены, призывающий произнести имя человека, который должен быть сегодня победителем. Я видел тот момент, когда Рован де Блан, вняв молчаливым мольбам ее исключительного и нежного сердца, принял достойное решение.
Кэтрин опустила ресницы, затем быстро посмотрела на Рована, все еще стоявшего на арене. Неужели это правда? Но вопрос вылетел у нее из головы, когда она услышала продолжение речи мужа.
– В ознаменование этого исключительного доказательства высокого спортивного мастерства, вследствие моей личной признательности и с вашего высочайшего разрешения, – торжественно продолжал Жиль, – я награждаю Рована де Блана титулом короля турниров этого дня со всеми вытекающими из этого почестями и привилегиями, соответствующими положению.
Толпа выразила свое одобрение аплодисментами и криками «ура». Жиль присоединился ко всем, аплодируя и повернувшись в сторону Рована. Шум долго продолжался, а когда стал затихать, Жиль протянул к нему руку, призывая подойти и получить приз.
Алан протянул руку, чтобы взять у Рована лук сделав в это время какое-то веселое замечание. Рован сильно покраснел и пошел к трибуне. Кэтрин показалось, что он с неохотой собирается принять награду. Она хотела бы знать, отчего он чувствует себя неуютно – оттого, что ему пришлось проявить слабость, идя навстречу капризам женщины, или он предпочел бы получить награду за более справедливую победу?
Какая разница! Сейчас ей нужно подняться и взять лавровый венок. Она было уже хотела спуститься по ступенькам, но Жиль остановил ее и сделал знак Ровану подняться. Рован поднимался медленно и осторожно. Им овладело какое-то уныние и недоумение. Он не знал, откуда взялось внезапное желание освободить птицу. Он смотрел на Кэтрин Каслрай, видел боль и отчаяние на ее лице и знал, что сейчас сделает. Казалось, между моментом осознания ее чувств и его внезапным действием не было никакого промежутка.
Ему это не нравилось. Он не хотел этого чертова лаврового венка, не хотел быть так близко к ней, ни сейчас, ни вообще, когда понял, что с ним случилось. Ему хотелось принять ванну, массаж из ловких рук Омара, который снимет шейные судороги и, может быть, выбьет дурь из его мозгов.
Она шла к нему, держа лавровый венок в руках. Рован был слишком высок, она не собиралась тянуться к его голове, чтобы водрузить этот трижды проклятый венок, в то время, пока он будет стоять на коленях и пялиться на нее, как деревенский остолоп.
Тихо вздохнув, он опустился на одно колено. Это, наверное, и была позиция, которую он заслужил. У ее ног.
– Я должка поблагодарить вас, – сказала она, водрузив зелень ему на голову с рассыпавшимися волнами волос. – На самом деле, с вашей стороны было очень любезно то, что вы совершили, – будь то ради меня или по какой-то своей причине.
Он поднял на нее глаза.
– Ничего особенного в этом не было, мадам Каслрай.
– Вы рисковали своей короной короля турнира. Я думаю, это кое-что значит для вас. А на самом деле ваша жертва вам ничего не стоила. Ну что ж, ветры фортуны всегда с вами.
– Я могу только согласиться, – сказал он, скривив в улыбке рот. – Поступить по-другому было просто неучтиво.
– И не могли иначе, не так ли? – она сделала движение, словно собираясь уйти.
– Что? – мягко спросил Рован, а его взгляд устремился на ее губы. – А поцелуй за победу?
Ей пришлось встать на один с ним уровень, поскольку сам он был неподвижен.
Он видел в ее движениях смесь презрения и необходимости уступить. Увидев в ее глазах все это, он вернул себе самообладание. Но все же в нем вдруг засело томительное любопытство: как бы она выглядела, если бы поцелуй состоялся по ее собственной воле и желанию. Прикосновение ее губ к щеке не смогло изгнать из памяти эти своенравные мысли. Губы были холодными, словно льдинки, но все же они послали тепло, передавшееся ему. Как бы он хотел согреть эти губы, поставить ее на колени рядом с собой и…
Он сошел с ума. Она была леди и женой другого человека. Она была той женщиной, из-за которой так или иначе умер его брат. Он ни за что не попадет в сети ее очарования. Никогда, но если бы он смог!
Облака, предвещавшие дождь, рассыпались, сопровождаемые грохотом грома и каплями дождя. Несколько низко плывущих облаков осталось, и солнце светило сквозь них то ярко, то снова тускло. Гости брели к дому, чтобы освежиться перед барбекью. Позже они разбрелись по лугу, за ними шли слуги с тарелками для еды и стаканами сидра и вина. Наконец все устроились маленькими группами по возрастам и интересам, удобно раскинувшись в креслах под деревьями. Запахи жареной говядины и свинины, пряных бобов, картофельного и яичного салатов, тушеных яблок, груш, маринованных огурчиков и приправ, пирогов смешались с резким запахом дыма и специфичным запахом листьев, уже начинающих менять окраску. У подножия леса высокие стебли золотых шаров, низкие анютины глазки и лавандовые астры смешались с виноградной лозой и красотой розового утра. Пересмешники и кардиналы перелетали с дерева на дерево. Нежные крылышки желтых и оранжевых бабочек порхали над травой.
Жиль сидел с кем-то из семьи Бэроу, соседей, которых считали самой богатой семьей в приходе. Так как Жиль разделял со старшим Бэроу одни и те же интересы – скачки на лошадях, высокие ставки в картах, продолжительные приемы, – их можно было назвать добрыми друзьями.
У Кэтрин был свой кружок под раскидистым дубом. Там же были Мюзетта и Перри; Алан сопровождал застенчивую Шарлотту, расценивая это как акт благотворительности, что, казалось, доставляет ему удовольствие, в то время как Жоржетта привлекла к себе Сэтчела.
Рован также был здесь, свободно развалясь в кресле и с какой-то грациозностью и легкой иронией принимая поздравления от окружающих. Он пропускал мимо взгляды гуляющих женщин и не обращал никакого внимания ни на обожание, с каким Шарлотта принимала каждое его изречение, ни на заигрывания Мюзетты, ни на чистосердечное отношение к нему Жоржетты.
Де Бланом интересовались не только женщины. Мужчины также выказывали ему определенное уважение, которого не было раньше; теперь они слишком часто соглашались с ним. Наблюдая за этой суетой, Кэтрин подумала, что все это было бы очень смешно, если бы не выглядело так противно. Отчего умение обращаться с оружием, казалось, совершенно не нужное джентльмену, вдруг так поднимает его статус в глазах окружающих? Она понимала их стремление к превосходству, так раздражавшее ее. Хуже всего, что она не могла переносить преимущества, которого он добился.
В затылке головной болью бился страх. Из-за своих грустных мыслей она сегодня не была любезной хозяйкой, но старалась прислушаться к шуткам гостей, их смеху, бурному обсуждению сегодняшних событий. Правда, когда Алан и Рован стали обсуждать мятеж на Гаити, закончившийся убийством черного правителя – императоpa Христофора, она, немного послушав, вновь погрузилась в свои мысли.
Да, эта группа гостей была привлекательна, близкие к совершенству представители Западной Флориды, которая снова становиться известной под своим старым названием Фелисиана. Счастливая страна.
Перри, чья мать была француженкой, имел самую длинную родословную в округе. Его предки прибыли сюда вскоре после обоснования французов, в начале 1700-х. Семья Сэтчела приобрела свою землю девяносто лет тому назад, после того как Испания завоевала всю Луизиану, а восточная часть территории по соглашению отошла к Британии. Его прапрадедушке было даровано три тысячи акров земли за службу капитаном в Британской армии. Кстати, на его решение обосноваться здесь повлияло то, что это была пустынная страна.
Прапрадед Жоржетты прибыл сюда после Революционной войны. Будучи членом партии Тори, он убежал из молодых Объединенных Штатов и надеялся найти друзей на территории, контролируемой Британией, и позже не разочаровался. Дедушка Шарлотты, испанец, приехал из Нового Орлеана вместе с испанским правителем Гальве-зом, устроившем на восточном побережье мятеж, чтобы покончить с Британской оккупацией.
Сама же Кэтрин обязана своему пребыванию здесь дедушке, который находился в 1812 году в Каролине, затем вовремя прибыл в Фелисиану, чтобы присоединиться к группе, выгнавшей испанцев и объявившей эту территорию независимой республикой. В течение семидесяти четырех полных лет у них было самоуправление, армия, флаг, гимн, пока федеральные силы из Объединенных Штатов не пришли и не аннексировали новую маленькую страну.
Он был настоящим мужчиной, ее дед. А его сын, отец Кэтрин, уже был не таким упорным, сообразительным и удачливым. Иначе он никогда бы не заставил Кэтрин выходить замуж за Жиля.
Незачем, конечно, сейчас думать об этом. Она отодвинула в сторону нетронутую тарелку с едой.
– Клянусь, Кэтрин, – едко сказала Мюзетта, – ты с каждым днем становишься все рассеянней. Прекрати, пожалуйста, и послушай меня, необходимо ответить на жизненно важный вопрос.
– Извини, я не слышала.
– Я знаю. Я спросила – если мужчина жертвует своим благополучием во имя любимой, имеет ли он право на вознаграждение?
Кэтрин мгновенно поняла, почему был задан этот вопрос – Мюзетта использовала его как еще один способ привлечь внимание Рована. Ее голос прозвучал ровно, когда она ответила: «Нет».
Невестка подняла брови.
– Дорогая моя, ты слишком определенна. Только послушай – если мужчина отказывается от самого заветного желания, а во власти женщины возместить ему потери, почему же он не должен иметь удовольствие» которое она может дать?
– Может, ты и права, конечно, – ответила Кэтрин. Она помолчала, затем продолжила, поскольку мысли прояснились: – Но ты ведь спросила – имеет ли он право ждать награды. Если он ее ждет, это означает скрытые мотивы в его действиях. Тогда это уже не жертва. Мужчина пытается использовать в своих интересах самопожертвование за награду. Ему ничего не надо давать, он не должен даже надеяться сохранить уважение своей дамы.
Пока она говорила, Рован выпрямился в своем кресле.
– Суровый приговор, правда? Если мужчина не имеет надежды на удовольствие, то хотя бы на знак, что дама признательна за его жертву.
Она как-то странно на него посмотрела.
– Надежда – это совершенно другое, ведь право на надежду имеет любой. Весь вопрос вот в чем: женщина может предложить совершенно отличное от того, что ожидает мужчина или на что может согласиться другая женщина.
– О! Вот это да! – мягко и вкрадчиво прозвучал его голос.
Кэтрин так резко вскочила, что ее кринолин задел за кресло и перевернул его. Она этого не заметила. От этих вежливых оскорблений и скрытых намеков она уже еле сдерживалась. Поэтому ей было необходимо уйти.
– Вы… вы должны меня извинить, мне нужно выполнить в городе несколько поручений до темноты. – Она повернулась и пошла так быстро, как мог позволить колокол юбки. Не пройдя и полудюжины шагов, она услышала тихий шелест одежды – кто-то был рядом. Черные ботинки, начищенные до блеска, красивые темно-серые брюки в черную полоску. Остановившись, она обернулась, спросив свирепым голосом:
– Куда вы идете?
– Это, если вы помните, моя потом заработанная привилегия – сопровождать вас, куда бы вы ни соизволили пойти.
– У меня для этого есть грум.
– Отошлите его, – предложил он.
– Мне не нужно сопровождения, и я не хочу его.
Он, конечно, мог понять так откровенно выраженный отказ.
– Дело в том, – он говорил, намеренно пародируя ее недавние высказывания, – что я имею право быть с вами.
– Но не против моей воли. – Она гордилась ровностью своего голоса.
– А что касается этого, я что-то не припомню упоминания о чьих-либо желаниях. – Разговаривая с ней, он приятно улыбался. Но с такой спокойной силой, что она почувствовала неистовое желание хоть на секунду стать мужчиной, высоким и сильным.
Она сделала еще одну попытку.
– Вам будет скучно. Я хочу подобрать шелковые нитки для вышивания, купить пару новых перчаток и привезти ананасы к вечернему десерту, они утром прибыли с пароходом.
– Тогда садитесь в коляску. Для меня будет честью сопровождать вас.
Она долго смотрела на него. Наконец сказала: «Почему?»
Он покачал головой.
– Почему бы вы думали? У меня есть интерес к вашим достоинствам и ананасам.
– Вы думаете, что можете меня преследовать и говорить о Теренсе? – раздраженно поглядев на него, она отвернулась и пошла. Он шел следом.
– А вы, как всегда, намерены молчать. Возможно, мы найдем и другую тему для разговора.
Кэтрин подумала было отложить поездку, послав за нужными вещами Дельфию и еще кого-нибудь. Поездка была просто предлогом побыть одной, и если она не может осуществить свое желание, то все теряло всякий смысл. Во всяком случае, она не позволит ему контролировать свои действия.
Но если она останется в Аркадии, то он будет продолжать также отравлять ей жизнь.
– Вы не будете править, – сказала она. – Если вы не хотите, чтобы лошадьми управляла женщина, вам лучше остаться.
– Согласен, – тут же ответил он, сухо добавив: – Это что-то новое.
– Вам опять же придется подождать, пока я не переоденусь во что-нибудь более подходящее.
– Я использую это время, чтобы тоже переодеться.
Она долго смотрела на него, в глубине души чувствуя, что ей приятна его решительность. Во всяком случае, ничего не поделаешь, кроме как разрешить ему поступать по-своему.
Поручения были выполнены без всякой суеты. Рован доказал свою удивительную полезность в выборе подходящих цветов шелка, перчаток нужного размера. В доке, не ожидая помощи в погрузке ананасов, он сам поместил тяжелую коробку за сиденьем коляски.
Рован также сдержал свое слово: ни разу не упомянул ни имени брата, ни ситуации в Аркадии. Вместо этого он говорил об урожае хлопка, только что собранного, о шестистах тюках белого золота, взятых с полей, простиравшихся на целые мили за лесами Аркадии. Он рассказывал о парижской моде, о достопримечательностях Лондона, о вилле, которую он снял в Риме. Когда она упомянула имена друзей в Св. Фрэнсисвилле, он, подражая ей, стал вспоминать людей, встреченных во время ежегодного Нью-Орлеанского saison de visites, когда все ехали в театр.
Когда они возвращались из пароходного дока, то заметили, что небо потемнело. С севера шли серо-пурпурные облака. Кэтрин хотела до дождя добраться до Аркадии. Это было первой ошибкой. Вторая случилась, когда они выехали далеко за город. Они ехали по гравию и опавшим листьям, которые бросал им в лицо поднявшийся ветер, а ветки огромных дубов и буков, как туннель, скрипели над головой.
– Было бы лучше, если бы я взял вожжи, – предложил Рован.
– Я могу сама.
Ей необходимо было сконцентрировать все свое внимание и силу, чтобы держать гнедую кобылу в узде, поскольку виноградная лоза, свисавшая по обеим сторонам дороги, мешала ехать. Спина и плечи Кэтрин напряглись, а руки в кожаных каштанового цвета перчатках из последних сил держали вожжи.
– Я знаю, что вы можете, но зачем вам прилагать столько усилий, если для меня это намного легче?
Для ответа не было времени. Вдруг навстречу им бросилась огромная сова, разбуженная ранней темнотой. Лошадь взбрыкнула, в ужасе заржала и понеслась. Она изо всех сил держала вожжи так, что порвались перчатки.
Он так сильно схватил ее руки, что, казалось, сломал их. Коляска стала отклоняться в сторону в облаке пыли. Кэтрин хотела отдать вожжи Ровану, но в это время раздался угрожающий треск. Коляска со скрипом накренилась и глухо упала на одну ось, соскользнув в грязную канаву с листьями. Кэтрин почувствовала, что слетела со своего сиденья, на них полетели стволы деревьев, а стальной обруч так сдавил ее грудь, что невозможно было дышать. Ее подбросило в воздух, перевернуло и кинуло наземь. Ослепляющая боль ударила в голову и плечо, и она тотчас погрузилась в темноту.
Через некоторое время она очнулась. Она лежала на чем-то теплом и твердом. Немного болела голова, но ей было очень удобно, дышала она свободно и без напряжения. Где-то вдали был слышен звук, похожий на барабанную дробь, но ее ничего не беспокоило.
Воздух был сырой и прохладный: пахло золой, пылью и мышами.
Она слегка нахмурилась, поскольку поняла, что что-то здесь не так. Медленно, неохотно, но осознавая необходимость открыть глаза, Кэтрин сделала это. Она, словно в колыбели, была в руках Рована. Они крепко держали ее, от него пахло смесью теплого дождя, кожи и хорошо выглаженного белья. Лицо его было сурово, но внимательно-настороженно, а в глубине темных глаз сквозила забота.
Они находились в домике без мебели, стоявшем на заброшенном земельном участке, а семья из этого домика решила попытать счастья в другом месте, оставив на двери записку: «Уехали в Техас». В доме, рядом с ними, был закопченный камин, а в очаге полно старой золы. Над головой барабанил дождь, а в дальнем углу протекала крыша. Рован сидел в одной рубашке, прислонившись спиной к шероховатой стене. А она была накрыта его сюртуком, корсаж ее дорожного костюма был расшнурован до талии и корсет ослаблен.
Кэтрин лежала неподвижно, соображая, что Рован де Блан принес ее сюда, пока она была без сознания, расстегнул одежду, развязал корсет, выставив грудь напоказ. Затем сел и взял ее на руки.
А что еще он сделал?
Жаркая волна возникла где-то внутри ее и краской залила плечи, шею и лицо. Дыхание участилось, а руки сжались в кулаки.
Рован заметил признаки возбуждения. Он знал причину, приведшую ее в волнение, собственно говоря, он не ожидал другого, но все-таки пришел в негодование. Он сделал все, что положено, думая, что она умирает. Эта мысль привела его в ужас. Никогда бы не поверил, что это может так сильно тронуть его.
Когда Рован понял, что ее сердце бьется, что она дышит без затруднявшего дыхание корсета, страх прошел. И тогда он увидел прелестную грудь, светлую, похожую на жемчуг, кожу, нежное обнаженное тело. Руки стали трястись. В какое-то мгновение он протянул их, чтобы дотронуться до ее хрупкой талии, обнять ее. Он прикоснулся к ее твердой груди, с рисунком голубых жилок и розово-коралловыми сосками, завершавшими эти прелестные округлости.
Он отпрянул, от напряжения судороги свели руки. Рован накрыл ее своей одеждой, а затем сел, чтобы призвать на помощь всю свою железную волю и подавить в себе запретные мысли, благоговейную страсть.
Он выиграл этот приступ соблазна. Рован сидел совершенно неподвижно, глядя на очертания ее лица, темные напряженные тени и усталость под глазами. И ради чего он все это сделал? Чтобы увидеть обвинение в ее неподвижном взгляде, неодобрение? Или это ему только кажется?
– Я очень сожалею, – хрипло и резко сказал Рован. – Ваше дыхание было едва слышно, по-другому я вам помочь не мог.
В Кэтрин что-то отозвалось – она видела гнев в его лице, чувствовала напряжение в руках. Она знала – он хотел ее. Никогда в жизни она не чувствовала себя уязвимой, даже тогда, во время брачной ночи, когда Жиль лег рядом с ней, снял с нее ночную сорочку, а потом отвернулся, стыдясь своей неспособности сделать большее.
Вдруг она спросила себя – что бы было, если бы она проснулась, когда Рован раздевал ее, и что бы случилось, если бы он не смог остановиться. Как жаль, что она не из таких женщин, кто мог бы дотронуться до него со словами: «Делай, что хочешь. Держи меня крепко. Возьми меня. Покажи мне все те вещи, на которые намекает Мюзетта, но никогда ничего не объясняет. Заставь меня ну хоть что-то почувствовать! Люби меня просто так, желая, если не можешь по-настоящему, и навсегда». Подобные мысли были настолько ей незнакомы, настолько недопустимы, что, казалось, истощили ее волю и она была не способна пошевелить рукой, чтобы уйти от него. Самое большее, что она могла сделать, это опустить глаза. В уголках его прекрасной формы губ образовались чувственные складки. Ее память настолько ясно хранила жар его губ, что она до сих пор помнила трепет их прикосновения. Желание испытать это еще раз было настолько сильно, что ее губы задрожали. Она подумала, что он будет делать, если она дотянется до него, возьмет руками за шею, притянет его голову к себе…
Нет.
Она плотно закрыла глаза. Удар в голову должно быть повредил мозг, ее легкомыслие – следствие ушиба. Она не могла понять, откуда взялись эти распутные мысли.
Мужчина, державший ее, был самой большой опасностью. Что бы осталось от ее целомудрия, чистоты, да и от самоуважения, если бы она позволила своим защитным силам против него ослабеть таким образом?
– С вами все в порядке? – с тревогой в голосе спросил он. – Удар в затылок вроде бы не так серьезен. Я встречал людей, которые, приходя в сознание после подобного ушиба, приступали к работе. Но если нужно, я съезжу за доктором. Лошадь не ушиблась, она привязана там, в лесу.
Кэтрин деланно улыбнулась.
– Я думаю, все в порядке. Вы ведь… прекрасно все устроили. А теперь, если вы позволите мне встать…
– Да, конечно, – как никогда, он глотал слова, его сознание затуманивалось.
Он немного напрягся, встал и поставил на ноги Кэтрин. Она подхватила обеими руками сползавший сюртук из прекрасной мягкой шерсти. Его рука была на талии Кэтрин, желая помочь ей обрести равновесие, поскольку сохранить его мешали юбки.
– Спасибо! – сказала она несколько напыщенно. Он не ответил, только отошел, повернулся к ней спиной и направился к открытой двери. Прислонившись плечом к косяку, он стал смотреть на дождь.
Кэтрин поняла, что он дает ей возможность привести себя в порядок. Она была благодарна ему и за то, что он сделал, и что понял ее. Теперь уже, кажется, не было причин, чтобы он раздражал ее, но тем не менее это было так.
Через некоторое время он заговорил:
– Дождь перестает. Мне не хочется оставлять вас здесь, пока я съезжу в Аркадию за другим экипажем. Вы можете взять лошадь, а я пойду пешком.
Она посмотрела на его напряженную спину.
– Там нет ни седла, ни узды. Я не уверена, что без них смогу сдержать лошадь, если она увидит развевающиеся юбки.
– Я обязуюсь сдерживать ее, если вы не против ехать вдвоем.
Он напоминал ей о ее настойчивом желании править самой, которое привело их в столь неприятное положение.
– Отчего же я должна возражать? – вяло ответила Кэтрин.
Эту поездку нельзя было назвать удобной. Кэтрин была вынуждена отделаться от обруча и нижних юбок, но все же на ней оставалось достаточное количество складок на юбке, могущих напугать лошадь.
Она никогда не ездила вдвоем, а сейчас сидела впереди Рована, его руки обнимали ее. Ее обычная нижняя одежда не защищала от прикосновений твердых мышц его бедер и движений лошади, ритмично толкавших ее. Хорошо, что расстояние, которое им нужно было преодолеть, было небольшим.
Они уже приближались к Аркадии, когда Ро-ван заговорил:
– Вам кое-что необходимо знать. Это касается вашего экипажа.
Кэтрин издала звук, означавший вопрос, но ее внимание было отвлечено необычной суетой у парадного подъезда их огромного дома. Как оказалось, они отсутствовали достаточно долго, чем вызвали любопытство окружающих.
– Экипаж принадлежит вам? Вы обычно сами правите?
Она бросила на него снизу вверх быстрый взгляд.
– Да, с тех пор как сама смогла брать в руки вожжи. Жиль не возражает – эта коляска подарена им на день рождения.
– Было сломано колесо, поэтому она перевернулась. Наполовину подрезано несколько спиц.
Она молчала, так как обдумывала его предположение, что кто-то сломал колесо, чтобы совершить аварию и убить ее.
– Вы, должно быть, ошибаетесь.
– Может быть. Но вы должны приказать вашему груму или конюху с этого момента следить за экипажем.
Времени для дальнейших обсуждений не осталось: как только они приблизились к дому, несколько человек вышли навстречу – Алан и Сэтчел, Мюзетта и Перри, дворецкий Като и Дельфия. Жиль стоял на верхних ступеньках под готическим портиком.
Восклицания, требования объяснений и комментарии по поводу их удачного спасения сопровождали их по дороге в дом. Жиль позволил еще некоторое время продолжиться этой сумбурной беседе, нахмурившись после того, как узнал об ушибе Кзтрин. Наконец, он прервал этот нескончаемый поток вопросов:
– Хватит, хватит. Я думаю, Кэтрин и Рован расскажут нам о своем приключении в деталях, а теперь, я считаю, Кэтрин необходимо лечь и отдохнуть.
– Я в полном порядке, – механически ответила она, – тем более, что мне кое-что необходимо сделать. Мне нужно кого-то послать за ананасами, если мы хотим иметь их к вечеру, затем приказать починить экипаж и принести…
– Не беспокойся, об этом позаботятся. Займись собой. Я думаю, ты захочешь переодеться. – Жиль повернул ее к зеркалу в простенке.
Кэтрин не обратила внимания на приказной тон мужа, она видела, что он имел в виду. Волосы ее упали вниз, а в них торчали кусочки коры с дерева, лицо было в грязи, юбки обвисли, волочась без кринолина по полу. Она ничего не сказала, но сделала знак Дельфии, и они пошли наверх, в ее спальню. Жиль следовал за ними. Он вошел с ней в комнату, подождал Дельфию и закрыл дверь. Он настойчиво смотрел на бледное лицо Кэтрин.
– Я волновался за тебя, – резко сказал он.
– Сожалею, но что поделаешь. – Она села к туалетному столику. Дельфия тут же начала вынимать из волос шпильки.
– Сначала, когда ты не появилась в положенное время, я подумал, что ты, возможно, передумала. – Тон его голоса был предполагающим. Он ждал ее ответа.
– Ты думаешь… – начала она. – Нет, я не сделала этого.
– Это же судьба. Правда, были кое-какие реплики о де Блане, когда он уходил с тобой. Будет очень жаль, если все будет испорчено проявлением невежливости с чьей-то стороны.
– Я уже думала об этом, что ты все равно будешь счастлив, каким бы образом это ни было бы организовано, – язвительно сказала она.
– Ты не права, моя дорогая. Мне не нравится публично выглядеть дураком или рогоносцем. Ты должна знать, что в этом случае можно скрыть истинную причину.
Кэтрин встретила взгляд служанки в зеркале и свой гнев, отразившийся в нем. Она сказала ему: «Можешь не беспокоиться».
– Я понимаю. Но в будущем ты должна держать эту мысль в голове.
Она повернулась и долго смотрела ему прямо в лицо.
– Сомневаюсь, что в этом будет необходимость.
Он секунду покачался на каблуках, прежде чем подойти к ней.
– Ты устала и у тебя все болит от падения, поэтому я не настаиваю сейчас. Но я последний раз тебе напоминаю, что ты дала мне слово. А я сказал тебе, что заставлю сдержать его. И намерен выполнить это, не имеет значения, как сильно это расстроит тебя. Будет намного лучше, если ты не заставишь меня принять меры, о которых мы оба можем потом сожалеть и раскаиваться.
В его голосе прозвучало нечто, с тревогой отозвавшееся в ней.
– Что вы такое говорите?
– Существуют способы, которые заставляют сопротивляющуюся молодую кобылу стоять смирно, когда жеребец садится на нее. Ты обязана это помнить.
Кончив говорить, он отошел. Она вскочила на ноги и подбежала к нему. Они стояли лицом к лицу. Его лицо залило багровой краской, но он был неумолим. Слова протеста роились в ее голове, затем исчезли, оставляя место голому ужасу. Горло так перехватило, что говорить было невозможно.
– Да, моя дражайшая Кэтрин!
Его ласковый голос придал ей храбрости.
– Скажи мне, Жиль, только одну вещь. Ты меня хоть любишь?
– Я люблю тебя страстно, но по-своему. Разве я не говорю тебе это постоянно?
– Как же ты любишь меня, если можешь совершить это? – это уже был крик души.
– Ты должна знать, что так будет лучше для тебя. Я пытаюсь, Кэтрин, быть бескорыстным, хотя это очень трудно. – Он еще раз повернулся на каблуках. Дверь спальни закрылась за ним.
Он не имел в виду то, о чем говорил, он просто пытался испугать ее, чтобы заставить быть покорной. Жиль всегда относился к ней с вниманием, граничащим со снисхождением. Он никогда не поднимал на нее не только руки, но и голоса. Он был, она должна это признать, сама доброта.
Но она не могла забыть день, когда он взял ее с собой в конюшни посмотреть на прекрасную молодую кобылу благородных кровей, только что приобретенную. Кэтрин знала, что кобыла должна была быть покрыта жеребцом-чемпионом, он говорил ей об этом, но она не думала, что это произойдет тем утром. Кобыла, хоть и была уже физически готова к спариванию, была объята ужасом от неистового пыла, ржания и любовных укусов жеребца. Она с дикими глазами носилась до загону, брыкаясь и кусаясь. Потом Жиль приказал поймать ее, привязать веревкой и прижать к стене так, что она не могла двигаться, А муж Кэтрин стоял и наблюдал с удовлетворением, как пылкий жеребец снимал свое напряжение па беспомощной и дрожащей кобыле.
Конечно, он не хотел предложить ей это унижение. Он не мог: только сумасшедший может додуматься до такого.
Она была его женой. Это было невозможно. А может, да?
Кэтрин потрогала лоб. Поглядев в зеркало еще раз, она спросила:
– Что мне делать?
– О, мадам, – мягко сказала Дельфия, – вы сделаете то, что должно быть сделано, как и любая из нас.
