Текст книги "Возвращение Сэмюэля Лейка"

Автор книги: Дженни Вингфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Лишь в одном можно не сомневаться: нынче утром Бернис что-то задумала – наверняка решила заполучить его назад. Казалось бы, после стольких лет она должна махнуть на все рукой, но сдайся она, что у нее останется? Постылый брак с хорошим человеком, чья безграничная любовь вызывает у нее только презрение.

Не то чтобы Бернис в открытую преследовала Сэмюэля. Просто когда он был рядом, всякий раз старалась попасться ему на глаза, говорила сладким голоском и напускала на себя чрезмерную веселость. Будто бы между ними течет мощный электрический ток и ей забавно наблюдать со стороны, как Сэмюэль противится притяжению.

Сэмюэль же обходился с ней, как со всяким человеком. Был вежлив, любезен. Никогда не избегал ее взгляда. Никогда первым не отводил глаз. И никогда не позволял ей затронуть своих чувств.

В глубине души Сэмюэлю жаль было Бернис. Более одинокого человека он не встречал – так стремится покорять чужие сердца, а свое собственное держит закрытым для радостей. Он остыл к ней ровно в тот день, как встретил Уиллади. (Вот вам и радости, вот вам и покорение сердец.) И все-таки с Бернис надо быть осторожным. Электрический провод, даже не под напряжением, все равно опасен. Проводом можно связать. Или задушить.

Глава 10

Объезжая лошадь, даешь ей понять, что жизнь – штука опасная, а наказание неизбежно. Так объезжал лошадей Рас Белинджер. Если бы люди, поручавшие ему своих любимцев, знали о его подходе, большинство наверняка нашли бы другого объездчика.

Впрочем, кое-кто все равно не отказался бы от его услуг. Те, кому важен лишь результат. А результатов Рас умел добиваться. Он мог заставить лошадь делать все что угодно. Желаете, чтобы она шла высоким шагом? Пожалуйста. Желаете, чтобы она гарцевала, изящно выгнув шею? Он так ее вышколит, что она будет весь день гарцевать и ни разу не задерет головы. Нужна смирная лошадка для детей? Он сделает так, что на ней сможет ездить и трехлетний ребенок.

Было лишь одно «но»: лошади у Раса становились так покладисты и безотказны, потому что испытывали ужас перед людьми, а дух их был сломлен. Возвращались они от Раса блестящими, холеными, но с безжизненным взглядом, и вздрагивали, когда их ласкали. Хозяева принимались расспрашивать Раса, и у того находилась масса объяснений. Погода меняется, лошади становятся нервными. Или лошадь отвыкла от хозяина – два месяца не видела, но не беда, скоро привыкнет. Или чувствовала, что ее увозят, а лошади не любят переездов. И так далее и тому подобное.

Рас всегда уклонялся от подобных разговоров. Люди шли к нему за результатом, и он спешил показать, на что способны их питомцы после того, как он с ними столь упорно работал.

Он садился на лошадь и скакал по кругу, трогался, останавливался, ехал задом и боком. Пускал лошадь быстрым шагом, и рысью, и галопом. Если лошадь пастушья, он впускал в загон телят и демонстрировал, как она работает со стадом, чем неизменно радовал хозяев. Мало что на свете так прекрасно и зрелищно, как замысловатый танец лошади, отделяющей теленка от стада.

Рано или поздно Рас отпускал поводья. Привязывал их к луке седла, руки в бока – пусть лошадь поработает сама. А под занавес сажал в седло ребенка. Или хозяйского, или одного из своих, если хозяева приехали без детей. Объяснял, что делать, и они повторяли часть номеров Раса, и никто уже не допытывался, отчего у лошади потухший взгляд. Раса хлопали по плечу, спрашивали, как он этого добился, доставали кошельки.

– Лошадь – умное животное, – объяснял Рас. И улыбался. – Надо всего лишь показать, чего вы хотите, и она сделает или умрет.

Из лошадей, которых приводили Расу, ни одна пока что не умерла, но некоторые были к тому близки.

Если хотите, чтобы Рас Белинджер занимался вашей лошадью, привезите ее и оставьте. Так он сможет уделить ей больше времени, к тому же у него все наготове.

Хозяева не подозревали, что у Раса наготове петля, кнут и стойло в конюшне, где он стреноживает лошадей, чтобы те не могли двинуться с места. Если лошадь держать часами без пищи и воды, то, когда ее наконец выпустят и дадут пить, она будет как шелковая. Есть множество способов истязать лошадь, и Рас Белинджер знал их все.

В то самое время, когда Сэмюэль Лейк сидел в церкви, размышляя, что его ждет, у Раса в загоне стоял большой белый мерин по кличке Снеговик и думал, возможно, о том же. Рас, прислонившись к деревянной ограде, наблюдал за лошадью, а та – за ним.

Так они стояли – вдвоем, не сводя друг с друга глаз – уже часа два, с тех пор как хозяин, Оделл Притчетт из-под Кэмдена, привез лошадь. Оделл объяснил, что Снеговик уже приучен к седлу, осталось лишь навести лоск. Он иногда задирает голову, слегка норовист.

Рас обещал сделать все, что в его силах. Такой лошади нужен лишь опыт. (Он не уточнял какой.) А еще – побольше внимания. (В подробности он тоже не вдавался.) Со Снеговиком он будет работать каждый день. Упорно, последовательно, покажет лошади, что от нее требуется, и глазом не успеешь моргнуть, как наведет блеск. (О средствах он, разумеется, умолчал.)

Сейчас Рас проделывал то же, что и с каждой новой лошадью, – добивался, чтобы ею овладел страх. Если надо, он мог хоть весь день простоять, лишь бы дать лошади понять, что отныне все, что происходит, вне ее власти. Если лошадь боится, то допускает ошибки. Если лошадь допускает ошибки, ее нужно перевоспитать. Эта часть работы доставляла Расу истинное удовольствие.

– Все думаешь? – спросил Рас вкрадчиво, со смешком.

Снеговик попятился, отвернулся.

– Думаешь, ты больше меня, и бегаешь быстрее, и у тебя четыре ноги против моих двух, – продолжал Рас обманчиво мягко. – Думаешь, легко тебе будет или тяжко, а. Снеговик?

Рас зашел в загон, приблизился к лошади, взялся за повод и дернул за веревку, привязанную к прочному столбу, вкопанному глубоко в землю.

– Скажу тебе. Снеговик, придется тяжко. Если легко, то уже неинтересно.

Когда брат Гомер Нейшене поднялся, чтобы сделать объявления, начал он со слов, которых больше всего страшился Сэмюэль.

– Братья и сестры, у нас сегодня особенный гость, – провозгласил брат Гомер. – Один из лучших и праведнейших людей, кого я имею честь знать. Сэмюэль Лейк. Встаньте, Сэмюэль. Дайте на вас посмотреть.

Сэмюэль нехотя встал. Оглядел всех вокруг, с улыбкой кивнул, и ему заулыбались и закивали в ответ. Брат Гомер просиял, откашлялся, давая понять, что еще не закончил. Прихожане послушно обратили на него взгляды.

– Нам редко выпадает честь видеть Сэмюэля у нас на службах. Но сейчас его к нам привели трагические обстоятельства. Сэмюэль, знаю, вы приехали поддержать родных жены. Примите наши искренние соболезнования, знайте, мы молимся за вас.

– Спасибо, брат Гомер, – ответил Сэмюэль. – Спасибо за поддержку. – И добавил: – Только боюсь, как бы не надоесть вам, ведь мы с Уиллади и детьми возвращаемся домой.

Брат Гомер воскликнул:

– Хвала Господу! Где будете служить?

Сэмюэль снова оглядел прихожан – этих людей он знал с детства, они уважали его и восхищались им – и сказал своим всегдашним спокойным, звучным голосом:

– В этом году я остался без места. Буду проповедовать, где Бог пошлет.

Все были ошарашены. Если для Сэма Лейка не нашлось прихода, значит, методистская община не сочла нужным дать ему место. Значит, есть на то причина. Методисты, может, во многом заблуждаются – не верят ни в закрытое причастие, ни в то, что однажды спасенный уже не утрачивает спасения, – но с пасторами обходятся справедливо, не увольняют ни с того ни с сего. Видно, произошла нехорошая история и Сэмюэля несправедливо обвинили.

Тогда никому и в голову не пришло, что Сэмюэль мог совершить что-то плохое. Эти мысли придут позже, а в ту минуту все были на стороне Сэмюэля.

Брат Гомер в своей проповеди только и твердил, что о муках ада, – этой стороне религии Сэмюэль не придавал значения, но следил за мыслью брата Гомера, чтобы не думать о том, что будет после службы. А после службы придется объясняться с людьми, повторять, что он и методистская церковь разошлись во взглядах. Уиллади права, это унизительно, и тем унизительней, чем с большим числом людей придется разговаривать.

Сэмюэль не догадывался, что к концу службы прихожане будут думать вовсе не о нем.

Когда Калла узнала, что Бернис обратилась в веру, то чуть не плюнула от омерзения. Нет, она ничего не имеет против спасения души. Сама она пришла к Богу еще девчонкой, она и сейчас молится и старается жить праведно, хоть и считает теперь, что Бог обитает повсюду, не только в храме. Дело в том, что она сыта по горло своей невесткой и давно перестала верить в ее благие намерения. Калла втайне от всех считала, что, когда Той вернулся с войны и прикончил Йема Фергюсона, он совершил ошибку – свернул шею не тому, кому следовало.

Главную новость дня ей сообщили внуки. Не успел Сэмюэль заглушить мотор, они выскочили из машины и понеслись прямиком в лавку.

– Тетя Бернис спаслась! – вопил Нобл, будто не замечая, что у прилавка стоят покупатели, которым вовсе не обязательно знать Все Обо Всем.

Калла чуть не выронила дюжину яиц и соду для выпечки. Покупатели – милая старушка и обветренный старик – вежливо заулыбались, как подобает, когда узнаешь, что кто-то пришел к Богу.

– Да что вы говорите! – прощебетала старушка.

– Да, мэм, – подтвердила Сван. Троица затормозила у прилавка, прямо напротив Каллы, и Сван оттеснила Нобла, чтобы выступить от имени всех. – Когда запели «Прими меня как есть», она спустилась к алтарю, упала на колени…

Сван тоже упала рядом с мешками дробленой кукурузы, которой бабушка Калла кормила кур. Мешки из набивного хлопка, веселенькие, цветастые – лучшей декорации не придумаешь.

– И она запрокинула лицо! – продолжала Сван. – Вот так! Будто устремилась к самому Богу! И все плакала, плакала, будто у нее сердце разрывалось, только лицо не сморщилось, как у всех, когда плачут, – знаете ведь, какими все становятся некрасивыми. А тетя Бернис совсем не стала некрасивой, она была как ангел.

– И почти все, кто там был, встали вокруг нее на колени и вместе с ней молились, – встрял Нобл.

Бэнвилл задумчиво кивнул.

– Спаслась, как пить дать.

Калла, опустив глаза, протянула пожилой чете покупки и сухо простилась. Старички растерянно переглянулись, поняв, что от них отделались, и гадая, что нашло на Каллу Мозес, всегда такую приветливую и радушную, для каждого находившую доброе слово.

Огород Каллы являл живописную смесь цветов и овощей, росших где им вздумается. Тянулись к небу подсолнухи, а по их стеблям карабкались вверх огурцы и красная фасоль и тоже цвели. Перцы росли бок о бок с помидорами, их обрамляли бархатцы – оранжевые, бронзовые, золотистые. Изящная окра отбрасывала узорную тень на пышный ковер листового салата. Алые циннии и бледно-розовые космеи качали головками в зарослях тыквы по пояс вышиной, а пурпурный горошек увивал стройные стебли кукурузы. На это стоило посмотреть.

Той чистил рыбу за шатким столиком между огородом и сараем для инструментов. Он поднял голову, услышав, как хлопают дверцы машины, и продолжал работать. Он знал, что Бернис уехала вместе со всеми в церковь, – не потому что видел, как она уезжала, или зашел в комнату и не застал ее там. Просто знал. Так бывало сплошь и рядом, если дело касалось жены.

Той всем сердцем желал не думать о том, чем занята Бернис, вспоминает ли о нем. Заглушить боль, не страдать из-за нее, чтобы стало все равно. Мечтал, чтобы она не была до сих пор влюблена в Сэма Лейка. Тяжелей всего каждодневное притворство – делать вид, что ничего не замечаешь. Спасает лишь то, что он берется за любую подвернувшуюся работу, и так от рассвета до заката, изо дня в день, изо дня в день.

Вот и сейчас он чистит рыбу. Скоблит и потрошит, скоблит и потрошит. Работает четко, размеренно, и, глядя со стороны, можно подумать: вот человек, который в ладу с собой и миром.

Из кухни доносились звуки: звяканье посуды, приглушенные голоса. Бернис и Уиллади. К разговору Той не прислушивался – не в его привычках подслушивать, да и вряд ли что интересное скажут.

Вскоре появился Сэмюэль, подошел к Тою. Он переоделся в защитного цвета брюки и домашнюю рубашку, в руках держал кухонный нож.

– Помощь нужна?

– Оба рыбой провоняем – ни к чему, – покачал головой Той. – Да я уж почти управился.

Сэмюэль так и думал, что Той откажется от помощи. Нож он принес на всякий случай – мол, на него можно рассчитывать. Чувствуя себя бесполезным, не зная, чем заняться, он прислонился к дереву и стал перекидывать нож из руки в руку.

– Что в церкви? – спросил Той, чтобы поддержать разговор.

– Рад, что съездил, – отозвался Сэмюэль.

А Той сказал:

– Вот и хорошо.

И продолжал чистить рыбу, а Сэмюэль поигрывал ножом. Помолчав, он сказал:

– Бернис сегодня вверила себя Господу.

Рука Тоя чуть дрогнула. Он дочистил рыбину бросил в таз и достал новую из лохани, где бились последние живые рыбешки.

– Теперь, должно быть, зачастит в церковь.

– Может, и тебе захочется, – предположил Сэмюэль.

Он от души надеялся на это, но почти не верил, что Той согласится. И дело не только в бессмертной душе Тоя. Начни Той ездить в церковь, и Бернис придется ездить с ним, а не с семьей Сэмюэля. Уиллади – добрейшей души женщина, но даже ее терпению есть предел.

Той покачал головой:

– Как бы на меня крыша не рухнула.

Сэмюэль широко улыбнулся. Подбросил нож повыше и поймал.

– Да не рухнет.

– Ни к чему проверять на людях, – ответил Той.

Когда женщины приготовили обед. Той уложил рыбу в картонки из-под молока, залил водой и попросил Сэмюэля убрать в морозилку. Чешую и потроха он завернул в газету и зарыл на пустом клочке земли в огороде у Каллы. Придет весна, и что бы Калла ни посадила на том месте, все пышно разрастется, и кто-нибудь скажет: «Славный улов был у Тоя!»

Место он отметил колышком, вогнал молотком поглубже в землю, чтобы не сбили ненароком. Калла всегда спрашивала, где он зарыл потроха, и никогда не сажала поблизости ни бобы, ни горох. Бобы и горох, если перестараться с удобрением, красиво вьются – и все. К своему огороду Калла относилась серьезно. У нее сложилась система, которая приносила плоды, и Калла сердилась, если нарушали равновесие.

Той обдал из шланга стол, за которым чистил рыбу, потом снял рубашку и облился из шланга сам. Но рыбой от него все равно несло за милю, и Той зашел в «Открыт Всегда» и вымылся с мылом над раковиной позади стойки.

Той не ожидал, что примет слова Сэмюэля так близко к сердцу. Бернис нельзя доверять, даже если она затеяла то, в чем ее не упрекнешь. Ведь это лучший способ видеться часто и в самой благоприятной обстановке с мужчиной, которого она считает любовью всей жизни.

Зятя, красавца священника. Той глубоко уважал, он не допускал и мысли, чтобы Сэм Лейк мог уронить свою честь.

И все равно на душе неспокойно.

Глава 11

Сван с братьями забросили игру в шпионов – теперь всякий раз, бегая по Минному Полю, уклоняясь от вражеских пуль и стараясь не наткнуться на мину, они невольно представляли, как это на самом деле, если тебя застрелили или разорвало в клочки. Мысленно видели, что стало с дедушкой Джоном, когда он нажал на спуск.

Они вдруг стали по-иному относиться к смерти. Раньше, бывало, стреляли друг в друга, катались по земле, стонали и корчились от боли – и тут же вставали, и смерть не казалась необратимой. Теперь все переменилось.

Вместо шпионов стали играть в ковбоев и индейцев, и новая игра пошла на ура. Ковбои и индейцы тоже без конца друг друга убивают, но будто понарошку. К тому же друг в друга они уже не стреляли. Изредка, чтобы поддержать интерес к игре, устраивали похищения и стычки с бандитами, но чаще отделывались неглубокими ранами. Никто ни разу не был убит в перестрелке.

Сван хотела быть шерифом, однако Нобл уперся. Женщина-шериф – где это видано? Вдобавок она, чего доброго, всех перестреляет – вечно разгуливает со взведенным курком. Шерифом будет он. А Сван, раз уж ей так хочется быть представителем закона, пускай станет его помощником.

Сван ни за что не соглашалась на вторые роли и стала маршалом Соединенных Штатов Америки. Бэнвилл стал глухонемым индейцем-разведчиком и придумал целую систему знаков, чтобы его понимали. Вначале путались, ведь он не мог ни сказать ни слова, ни услышать других (смысл жестов приходилось растолковывать жестами), но скоро все освоили язык знаков.

На сегодня было задумано большое сражение. Они охотились за шайкой преступников и наконец окружили этих жалких трусливых койотов в Бокс-каньоне (так они окрестили бывший загон для телят). Преступников с полсотни, судя по отпечаткам копыт у брода через Большую Реку (новое название для ручья), и Хорошие парни уступают им числом. Как обычно.

По плану глухонемой индеец-разведчик должен кружить позади Бокс-каньона, а потом швырнуть туда зажженный факел. Полынь вспыхнет, и злодеям придется улепетывать во все лопатки, чтобы не превратиться в жаркое. Устье каньона (ворота загона) тесное – едва проедет один конный, – и шериф с маршалом запросто перестреляют подлых негодяев, если те попытаются бежать.

План принадлежал не Бэнвиллу и был ему не по душе. Даже с преступниками, считал он, нужно бороться честно. Сван только присвистнула. Полсотни преступников на одного шерифа и одного маршала Соединенных Штатов – тоже мне честная борьба! Если негодяям хотелось честной борьбы, нечего было грабить банк, открывать стрельбу в городе и писать в водосточный желоб перед салуном.

Когда пообедали и отряд готов был выезжать, планы, разумеется, изменились. То, что произошло утром в церкви, так вдохновило Сван, что она решила: надо стянуть из сарая брезент, поставить тент у ручья и устроить богослужение. А если будут новообращенные, то их можно крестить, пока не отступили от веры.

Сван твердо решила кого-нибудь обратить в веру. Нет, не кого-нибудь, – она точно знает кого. Бабушка Калла обмолвилась за обедом, что ближе к вечеру заедут Сид, Милли и Дави и хорошо бы Сван поиграть для разнообразия с девочкой.

Если бы Калла знала, что задумала Сван.

Сван рассудила, что к приезду гостей она (проповедник) и дьяконы успеют раскинуть тент и можно будет вести к спасению первую грешницу. А если понадобится, то не вести, а тащить. Бабушке Сван сказала, что с радостью поиграла бы с девочкой, и просила передать Дави, чтобы шла прямо к ручью.

Бабушка Калла метнула на внучку взгляд – дескать, вижу тебя насквозь – и сказала:

– Чую, ты что-то затеяла, Сван Лейк.

– Просто хочу дружить с Дави, вот что я затеяла, – хитро отвечала Сван.

– Хмм… – только и протянула бабушка Калла.

Устроить богослужение оказалось не так-то просто. Нобл, которому поручено было стащить все необходимое, для поддержки углов тента сумел найти только старые тростниковые удочки, и они прогибались под тяжестью брезента. Наконец Бэнвилл предложил набросить брезент на низко висящую ветку, а углы привязать к молодым деревцам.

Но вот беда – веревки нет.

Пришлось Ноблу вернуться и снова ограбить сарай. Бэнвилл тем временем высматривал деревья с низко нависшими ветвями, а Сван отправилась к ручью поискать подходящее место для купели.

Мелкий ручеек, почти везде глубиной ниже колена, сгодился бы для методистского крещения, где можно выбирать между окроплением и обливанием. Но Сван не собиралась устраивать методистское крещение. Как и предлагать новообращенной выбор. Она устроит крещение по баптистским канонам. Крещение погружением. Осталось только найти, где ручей поглубже.

Сван знала по крайней мере одно глубокое место, куда ей с братьями строго-настрого запрещали ходить без взрослых. Заброшенную купальню. Так называли это место мама и дяди, когда рассказывали, как в детстве там веселились – раскачивались на виноградных лозах и прыгали в воду «бомбочкой».

Сван не сообразила, что если в воду можно прыгать, получается, туда уже не зайти с новообращенной, ведь другой такой трусихи, как Дави, не сыщешь во всем Арканзасе. Тем более Сван тоже не умеет плавать. Где ей научиться, если папе вечно некогда? Сван просила папу, тот обещал, он и правда собирался ее научить, но всегда находились более неотложные дела. Где-то в глуши заболел ребенок, нужно везти его в больницу, а машины у родителей нет. И люди зовут пастора, и пастор, бросив все, спешит на помощь.

Впрочем, не об этом Сван сейчас думала. А думала лишь о том, что Дави совсем нос задрала и надо ее поставить на место.

В купальне уже много лет никто не купался, все тропинки к ней заросли, и найти ее оказалось непросто. Сван шла вдоль берега, искала и надеялась, надеялась и искала, но купальни будто и вовсе не существовало. Берег, местами крутой, местами пологий, то спускался к самой воде, то поднимался довольно высоко.

На купальню она наткнулась неожиданно – едва не полетела туда с обрыва. Сван шагала все вверх и вверх, продиралась через кустарник, который все не кончался, – и вдруг кончился. Впереди маячил просвет, и оказалось, что там обрыв, крутой-крутой обрыв. Если бы не виноградные лозы, о которых она столько слышала, – в них-то и запуталась рука, – Сван полетела бы в воду бомбочкой.

Но виноградные лозы, знакомые ей по рассказам, и вправду оказались там, и у Сван запуталась рука (а заодно и подол), и она не упала, а повисла над водой вверх тормашками, с задранной юбкой. И заголосила, будто ее режут.

Вернулся Нобл с веревкой, а Бэнвилл отыскал подходящее дерево, с толстым суком в самом низу. Они вдвоем ставили тент, когда услышали крики. Но Сван слишком далеко отошла от Церковных Земель, и отсюда ее отчаянные вопли казались не такими уж громкими. Они звучали приглушенно и не очень правдоподобно, Сван была мастер играть и притворяться.

Братья продолжали ставить тент.

Блэйд Белинджер шел за Сван по пятам с тех пор, как она рассталась с Бэнвиллом и продолжала путь в одиночку. Он старался не попасться на глаза и двигался совершенно бесшумно.

Когда Сван бросилась в заросли, Блэйд закричал: впереди обрыв! Он здесь бывал. Знал это место. Да и вообще хорошо знал округу, изучил вдоль и поперек во время своих скитаний. Но Сван бежала быстрей, чем он успевал соображать. Одна секунда – и она уже над водой, и не дает ей упасть лишь узловатая виноградная лоза.

Блэйд припустил к берегу – еще миг, и Сван канет в бездну, исчезнет из его жизни раз и навсегда. Медлить нельзя.

Он боялся сказать хоть слово, навредить. Но что-то сделать он обязан.

И он сиганул в воду бомбочкой. Взял и кинулся с обрыва, пролетел мимо Сван и исчез под водой. Ни шума, ни брызг – так он был мал. Нырнул, ушел чуть поглубже и снова всплыл.

Сван видела, как он просвистел мимо, и теперь смотрела сверху раскрыв рот. Просто смотрела, цепляясь за лозу.

– Прыгай! – крикнул Блэйд.

Сван мотнула головой и крепче уцепилась за лозу.

– Я не умею плавать!

Блэйд крикнул:

– Нырнешь – всплывешь!

– И утону!

– Не утонешь. Меня так научили плавать – просто бросили в воду.

Блэйд сказал правду. Когда ему было три года, отец швырнул его с лодки в пруд. Подробностей он не помнил, помнил лишь, что поплыл как рыбка.

Сван не поверила.

– Нет уж. Когда тонешь, всплываешь три раза, и все.

– Я тебя спасу!

– А тебя кто будет спасать?

– Меня спасать не надо.

Блэйд нарезал круги по-собачьи и на утопающего не был похож, но Сван не желала рисковать.

– Попробую качнуться и перелететь на берег, – сказала она.

И, поджав под себя ноги, качнулась. Но не перелетела. Попробовала еще раз – опять не получилось.

– Сбегай позови кого-нибудь! – крикнула Сван. Она держалась за лозу обеими руками и просто указала подбородком в сторону Церковных Земель. – Позови моих братьев!

Которые тоже не умеют плавать.

Но Блэйд не бросил бы Сван одну. Если бежать за помощью, это надолго. А вдруг, пока он бегает туда-сюда, она сорвется? Этого допустить нельзя. Он толком не знал, что делать, если она сорвется, знал только, что должен быть рядом.

Сван не раз навещала вместе с отцом пожилых прихожан, и те рассказывали, как были на волосок от смерти, – чаще всего упоминали и особенно красочно описывали сердечные приступы. Сван знала симптомы и была уверена, у нее сердечный приступ. Грудь сдавило, в ушах стучит, левая рука почти отнялась.

Сван была не из робких, но сейчас невольно думала, что не миновать ей одного из двух. Смерти либо в воздухе, либо в воде. А когда на берегу вдруг возник человек-змея и сказал: не бойся, я тебя в два счета поставлю на ноги, к страхам Сван прибавился еще один.

Может быть, ей суждено умереть на суше.